В разгар предвечерней суеты на Авенида-Корриентес, с ее неоновым водопадом и отдающимся от роскошно отделанных фасадов прошлого века хором автомобильных гудков, Афина считала номера, которые отделяли ее от Рикардо Беренски. Калье-Бразил, Калье-Парагвай. Ее обтекали красавцы аргентинцы с возбужденными, заигрывающими или вопрошающими лицами. Здесь, казалось, эмоции выплескиваются почти наружу. Люди не стараются отвести взгляд, как делают в Вашингтоне или Нью-Йорке, а на миг смыкают глаза, как бы бросая вызов или подманивая. Можно было подумать, что в этом месте в любую минуту можно влюбиться, но в то же время казалось, будто у всех здесь разбитое сердце.

Направляясь на встречу с журналистом, она не могла отделаться от преследовавшей ее мысли. Мигелю не понравится это небольшое частное расследование, особенно потому, что она предпринимает его втайне от него. Но он же сам сказал – поплавать, уговаривала она себя, она и плавает. Не ее вина, что ей приходится самой выбираться на дорогу.

Просторное кафе «Лосадас» состояло не только из бара и кафе, там были еще книжная лавка, театр и издательство, которое выпускало книги о культуре и политике. За необъятным разворотом витринного стекла люди корпели над записными книжками, оскверняя их обильным потоком слов, стараясь одновременно не упустить неуловимый фантом своей литературной карьеры и не пропустить входивших и выходивших из парадных дверей женщин.

Но Рикардо Беренски не относился к числу таких притворщиков. В Буэнос-Айресе процветал культ журналистского расследования, и он был одним из его главных идолов. Афина ожидала увидеть кого-то с кинематографической внешностью – высокого, яркого брюнета в интеллектуальных очках и твидовом спортивном пиджаке.

Настоящий Рикардо представлял собой почти комического притворщика. Маленького роста, спасенный от полной лысины двумя островками подстриженных рыжеватых волос, он напоминал последние автопортреты Ван Гога, но только если представить его себе улыбающимся. Белая кожа и глаза чуть-чуть навыкате придавали ему вид остроумного и легковозбудимого человека, это впечатление усиливалось благодаря его взрывному скрипучему голосу, который грозил в любой момент взвиться до самой высокой ноты. Ходил он сутулясь и сгорбившись, а слушая, вытягивал шею и на говорившего посматривал искоса. Сходство с гномом отвергало всякую мысль о его значительности, но не кто иной, как Рикардо, раскапывал наиглавнейшие «бомбы» самых глянцевых средств массовой информации.

Когда бывший палач диктатуры опубликовал книгу, в которой отвергал обвинения в преступном прошлом, Рикардо устроил ему рекламное выступление по телевидению. Чего палач не узнал до тех пор, пока не прошло полпередачи, так это того, что среди гостей находился один из людей, ставших его жертвами. Тот поднял рубашку, и все увидели шрамы. В другой раз Рикардо снабдил скрытой камерой актера, который, выступая под видом наркодилера, договаривался о распространении наркотиков с высокопоставленным комиссаром из полиции Большого Буэнос-Айреса. Его книга о коррупции заставила подать в отставку начальника окружной полиции и подняла такое зловоние, что пройдет еще немало времени, пока оно рассосется. Знающие люди полагали: единственное, что сохраняет его в живых, – это его слава.

– Вам угрожают смертью или чем-либо в этом духе?

– А! – Он презрительно повел плечами. – Если вам звонят по телефону, то это значит, что на самом деле убивать вас не собираются. Я говорю им: «Andante a la concha de tu madre, hijo de puta!»

Он поднялся, чтобы расцеловаться с проходившим мимо приятелем: «Как дела, красавчик!» – и тут же уселся снова, взяв в руки стакан виски.

– Но вот что касается полиции, – он покачал головой, – то там полная корпоративность, это еще со времен диктатуры.

– Это как?

– Во время репрессий у армии и полиции было два мотива. Первый – это искоренить любые мысли, которые противоречили интересам национальной элиты и иностранного капитала. Очень благородно, не так ли? Второй был менее возвышенным – просто делать деньги. Хватая людей, они их еще и грабили. У них были склады, куда они свозили имущество своих жертв. Они считали, что это их естественное право, вознаграждение за героическую службу отечеству. И сегодняшняя полиция, крупные шишки, сформировалась в ту эру. Теперь они действуют более изощренно – сдают себя внаем. Они имели отношение к взрывам в израильском посольстве и Еврейском обществе помощи, когда погибли сотни людей. Еще у них весьма оживленные контакты с Карло Пелегрини и его частными компаниями, занимающимися охранным бизнесом. – Он поднес стакан ко рту и посмотрел мимо Афины на дверь. – А что там с этим Уотербери? Ведь мы пришли сюда поговорить о нем, верно? Кармен сказала мне, что, по вашему мнению, с ним могла разделаться полиция: девять миллиметров, наручники, горящий автомобиль. Весь классический набор этого жанра. Кокаин можно в расчет не принимать: его подкинули, чтобы сбить с панталыку следствие, раз, как вы сказали по телефону, в прошлом у него ничего не было с наркотиками. Кто судья?

– Дуарте.

Он откинул голову:

– Дуарте! Теперь мы переходим к другому жанру – пародии.

– Что вы имеете в виду?

– Мы зовем его Соминекс – знаете, есть такое снотворное, – потому что он большой мастер укладывать дела в летаргический сон.

Афина закрыла лицо ладонью:

– Это уже слишком.

Берински рассмеялся и похлопал ее по плечу:

– Держись, chica! Теперь ты в игре! И сборная Аргентины не играет по североамериканским правилам. Что еще ты раздобыла?

– У меня есть номер телефона из кармана брюк Уотербери и его друг, которого он знал со времен работы в «АмиБанке» десять лет назад.

– «АмиБанк». А это интересно! И полиция не разыскивала их?

– Нет.

– Так, значит… – он задрал лицо вверх и понюхал воздух, медленно вращая перед носом пальцем, – запахло дерьмом! Оставь мне номер, перед тем как мы уйдем. У меня есть друг, который иногда отслеживает для меня некоторые мелочи. – Его следующие слова подействовали на нее как удар электрического тока. – Знаешь, я один раз встречался с Уотербери.

– Вы встречались с ним?

– В Синем баре в Сан-Тельмо. Сан-Тельмо – это район, такой, артистический что ли, там экспериментальные театры, где смешивают Ницше, Марселя Дюшана и задом наперед играют полное собрание сочинений Эрика Сати. Что-то вроде полусвета, и многие после представлений перебираются в Синий бар. Вечером в четверг там играют танго и подают виски за полцены. Вот там я и встретил его. Он был с одной француженкой, танцовщицей танго. Исключительно неприятная женщина. Знаете, из тех, которые ничего не знают, но так во всем уверены, что никому не дают открыть рта. Но очень красивая. И, скажу я вам, она умела танцевать. Уотербери танцевал как сундук, но она нашла кого-то, кто умел танцевать танго, и тогда вся преобразилась. Она принадлежала к тому типу женщин, которые ошиваются по барам, – полуактриса, полу… Не знаю… Мы звали ее La Francesa, но, думаю, ее имя было… Поле́.

Афина почувствовала неловкость, представив себе Уотербери разгуливающим с молодой француженкой, тогда как дома его ждала семья.

– Я знал ее, потому что моя подруга, актриса или, лучше сказать… – он делано всплеснул руками, – исполнительница, была с ней знакома, и La Francesa пригласила нас за свой столик. Там была еще одна женщина, чуть постарше, но очень респектабельная. Думаю, с хорошими деньгами, потому что мы пили шампанское и она все время заказывала еще. Лучшее, а? «Дом Периньон», «Вдова Клико». Аргентинское было для нее оскорблением. Они с француженкой заспорили, какое шампанское лучше, и это закончилось отвратительно. Француженка пыталась доказать, что ей знать лучше, потому что она урожденная парижанка, но женщине постарше в конце концов это надоело, и она сказала: «Ну что там твой Париж продавщиц и официанток! Что ты понимаешь в шампанском?» – Рикардо понизил голос и наклонился вперед. – А потом она сказала: «Если уж тебе так хорошо в Париже, что же ты приехала в Буэнос-Айрес торговать своим передком?» – Он поднял брови. – Что тут началось! La Francesa завизжала своим французским голоском, обозвав ту сморщенной старой свиньей, и пулей выскочила из бара, а Уотербери застрял там с этой богачкой, вцепившись в бокал шампанского, как в спасательный круг посреди океана. Они с этой женщиной ушли буквально через минуту.

– Вы разговаривали с Робертом Уотербери?

– Очень мало. Честно говоря, мне показалось, что он был каким-то растерянным. Сказал мне, что он писатель, но несколько лет ничего не печатает, что приехал в Буэнос-Айрес собирать материалы для новой книги. И когда он это сказал, они с этой богатой женщиной переглянулись, хотя, конечно, кто его знает, утверждать не могу. Весь этот эпизод продолжался минут тридцать.

– Как звали эту женщину?

– Не знаю. Вылетело из головы. Тамара, Тереза… Как-то, начиная с «Т».

Афина почувствовала, как ее охватывает возбуждение:

– Тереза?

– Думаю, да.

– Помните, я вам рассказывала о бумажке с телефонным номером, которую нашли в кармане Уотербери? Так вот на ней было написано имя Тереза! Хирург нашел записку перед вскрытием!

– Вы звонили по этому номеру?

– Нет еще.

Теперь Беренски рассматривал ее внимательно, но думал о чем-то еще.

– Не звоните. Дайте мне сначала выяснить, что это за номер. Потом мы сможем пойти дальше во всеоружии.

– А как насчет француженки? Поле́. Нельзя ли с ней поговорить? Мы можем пойти вечером в Синий бар, если вы не заняты.

Он сделал жест рукой:

– Tranquilo, amor. Не нужно придавать номеру такое значение. Если я выйду отсюда и какой-нибудь наркоман всадит в меня пулю, поможет ваш номер в моем кармане подсказать, кто меня убил? – Его губы скривились в улыбку. – Bueno, если бы это произошло, они бы устроили самый грандиозный пир за всю историю полиции Буэнос-Айреса, но если посмотреть на это теоретически… – Он пожал плечами. – Посмотрим. Что до француженки, я не знаю. Ее в последнее время что-то не видно. Может быть, уехала к себе на родину.

Он снова взялся за стакан, и Афина тоже пригубила свой. Она перебирала в уме события этого дня с Мигелем и его обещание приложить все усилия.

– Рикардо, вы не знаете комиссара Фортунато? Из Сан-Хусто? – Она передала ему визитку Фортунато.

Беренски нахмурился.

– Из следственной части, а? – задумчиво проговорил он, постукивая стаканом по столу. – Да. Он постарше возрастом, очень выдержанный, очень обтекаемый. Я как-то раз встречался с ним. Один из его людей обнаружил несколько машин с фальшивыми документами, и потом они вышли на комиссара в Кильмесе. Большего о нем я не знаю.

– Он мой главный контакт в полиции. По мне, – она вспомнила его меланхолическую улыбку, – он кажется очень порядочным. Думаете, я могу надеяться, что он доведет расследование до конца?

– Надеяться на него? – Рикардо качнул головой влево, потом вправо. – Вы можете полагаться на него до тех пор, пока на него полагаться будет нельзя. Он же полиция. – Он задумался, хотел что-то предложить, но мотнул головой. – Нет, – пробормотал он, – с ним я вас связать не могу.

– С кем?

Он глубоко вздохнул:

– Я знаю одного, он своего рода эксперт по полиции в Сан-Хусто. Он знает о вашем Фортунато все на свете. Но должен сказать прямо, он преступник и знается с полицией по тюремной линии.

– Вы знакомы с ним по своим расследованиям?

– Нет. – Рикардо нервно почесал нос. – Я знаю его по Ejercito Revolucionario del Pueblo по семидесятым. – В первый раз Рикардо говорил серьезно. – Это была наша последняя революционная мечта. Потом я очнулся и на восемь лет ушел в эмиграцию. Занимался я в основном информационной работой, издавал «Красную звезду». Но этот muchacho, нет. Это был настоящий боец. Очень смелый. Очень опасный, – повторил он с благоговением к прошлому. – Он уничтожил кучу фашистов. Когда ERP похитила и предала революционному суду генерала Лопеса, казнил его Качо. Не смотрите на меня так. Лопес был hijo de puta. Убийца. Палач. Вор. Он заслуживал смерти. Но убить беззащитного глазом не моргнув… – Он тряхнул головой, тяжело вздохнул. – Muy pesado. Очень трудно. – Беренски вздрогнул, и в голосе у него послышалась горестная нотка, как будто он стыдился своих воспоминаний. – Но это не прошло для него, да и для всех даром. Убили его младшего брата, подростка, не имевшего никакого отношения к политике. Убили его жену. Самого Качо схватили, пытали… И между нами, кто вышел живым из этой войны, пробежала кошка, потому что теперь он работает с теми самыми людьми, против которых мы воевали. – Он покачал головой. – Не знаю. Из этой войны некоторые вышли как ни в чем не бывало, а некоторые не выдержали и сломались. Качо сломался.

– Но вы познакомите меня с ним?

Журналист кивнул:

– Bueno. Между нами, Качо и мной, все очень сложно. Иногда он дает мне информацию. Но в то же время ведет себя очень неприязненно. Озлобленно. Думаю, нам обоим бывает неприятно встречаться. – Он покачал головой, уставившись в стол перед собой. – Человека согнули.