Глава 62
Увы, не все люди сильны.
Это я уяснил ещё в начальных классах, когда среди нас были как большие мальчишки, так и совсем мелкие как я. Кто сейчас скажет, что в первых классах всё не так страшно, как в старших, я… соглашусь.
Пиздец начинается уже во вторых, в третьих и так далее, когда вы уже более менее знакомы и начинаются выяснения отношений. Дети – не взрослые. У детей нет границ, нет морали, нет принципов. Самые жестокие твари, которых я знаю. Для них всё игра, для них всё просто так. Они не понимают, что делают.
В моём детстве я знал девочку, которая сожгла бомжа, просто потому, что хотела посмотреть, как он горит. Весело же? Вообще пиздец, оборжаться.
Это лишь показывает, насколько детство становится опасным, если его не контролировать. И у меня оно не контролировалось. Поэтому, предоставленные сами себе, мы выживали кто как мог. Были те, кто давал отпор, были те, кто пытался, но становился изгоем. И были те, кто подлизывался, притирался и искал защиты у сильнейших, чтоб не прохватить порции пиздюлей. Уважение и глупый смех в поддержку глупых шуток взамен на защиту от других.
Я был тем, кто подлизывался. Но даже это не всегда спасало от драк и унижения. Кто-то стойко переносил их, а кто-то, как я, ревел в сортире, размазывая сопли по лицу.
Сейчас надо набежать всяким тру-альфачам и сказать, что мужчины не плачут и прочую хуйню. Но мы то понимаем, что пидорам дай попиздеть о «настоящих» мужчинах, они мозг прополощут, но как дойдёт до дела, завалятся.
К сожалению, мне не хватало ни силы духа, ни силы характера перенести все радости счастливого детства. Ну не все могут с гордо поднятой головой идти вперёд, не обращая внимания на крики в спину или на то, что над тобой смеётся весь класс. Некоторые это выдерживают, некоторые пропускают мимо, а некоторые копят в себе.
Поэтому иногда мне было жизненно необходимо просто выплакаться кому-нибудь в жилетку, пожаловаться на жизнь и выпустить всю боль из себя. Как давление из котла сбросить, чтоб не взорваться. Поплакал, пошёл дальше. Своеобразный способ пережить трудности, которые даются нелегко. Ведь какая разница, как ты преодолеешь проблему, если итог будет положительным? Плакать, сраться, убиваться, наносить телесные повреждения... Не все могут пройти с каменным лицом трудности. Некоторым требуется выпустить пар, чтоб не взорваться. Другое дело, делать это на людях, плакаться кому-нибудь или убиваться наедине.
Давно же это было…
Уже и не помню, когда мне хотелось просто поплакать и выговориться. Да, плакал от боли и от обиды, да рассказывал то, что беспокоит. Но именно выплакаться и выговорить всё, что накипело… Да, я слаб. Не быть мне тру-героем. Но я и не хочу. Не всем быть героями, не всем быть суперсильными доминаторами-нагибаторами-культиваторами-ебаторами, которые плевать хотели на остальных.
Крыша окончательно поехала, и я чуть не прибил Лиа. Да, она сучка, да, маньячка, но по сравнению со мной она просто невинная овечка. Как это не прискорбно, самое худшее зло то, что готово идти к своей цели любыми способами. Не обязательно, что цель будет плохой. Просто любая цель требует определённых затрат. И то, готов ли ты затратить подобные ресурсы на цель, определяет то, кем ты являешься.
Голоса, тени прошлого, те кого я любил и те, кого предал, они шептали мне, они приказывали, угрожали, умоляли выпустить ей кишки и потом просто отпустить сознание, в которое я вцепился. Даже моя бывшая девушка затесалась. Их стало слишком много, а туман стал просто непробиваемым. И ведь почти получилось у них. Безумие такое безумие…
Что меня остановило?
То, что я говорил о себе в третьем лице. Это резануло слух, это было неправильно. Да и галлюцинации казались уж через чур умными, словно их уже рисует не моё сознание, а кое-что покруче. Оно и выдернуло меня из аквариума, заставив взять контроль обратно. Я ведь даже не заметил, как потерял его. Жутковато немного, когда понимаешь это.
А потом… потом, словно заноза, вытащенная из тела, дающая наконец покой измученной плоти, всё, что накипело во мне, хлынуло потоком наружу. Просто сил уж не было держать в себе. Хотелось говорить, плакаться, жаловаться. А Лиа, сучка, выглядела такой понимающей и внимательной, что я не выдержал и раскололся.
Чтоб идти дальше, надо избавиться от груза.
Я говорил, рассказывая, что произошло, что со мной делали и что я чувствовал. Рассказывал, как я боялся, как ждал и как мучился каждый день. Мою боль и обиду за то, что меня пытали вообще по ложным обвинениям, тем, что я не делал. Говорил и жаловался на все эти сраные дни, пока наконец не понял, что меня начало отпускать.
Становилось легче.
Естественно, всё я рассказать не мог. Про то, как мне обидно было получит звание антигероя и спасаться от неоправданной жестокости. О том, что мне приходилось делать, и как всё в итоге получалось. Терпеть издевательства этого мира как физически, так и морально. Да много чего я не рассказал ей, так как не стоит рушить и без того подмоченную репутацию антигероя-нытика. Однако за эти все шесть дней я от души выговорился.
Стало как-то пусто.
Так всегда, когда тебе плохо и слёз уже нет, становится просто плевать на всё. Единственное, что хотелось, так это спать. Галлюцинации, что мучали меня всё больше и больше вместе с голосами стали тонкими и призрачными. Словно выпуская из себя накопившуюся боль, я делал их слабее.
Так я и не заметил, как просто уснул.
Это был бред.
Это была галлюцинация. Маленький мир, что я хотел видеть всей душой. Куда хотел вернуться. То место, где мне были рады.
Это был мой дом.
Я был в старой квартире, где раньше жил.
Как я понял? Очень просто – в отличии от сна я могу соображать здесь своими мозгами. Скорее всего это последствия моего лёгкого безумия.
Этот запах, что можно почувствовать в старых квартирах, нельзя было ни с чем спутать. Старый и добрый, говорящий, что ты дома.
Старые железные полки с обувью, которые не изменились по прошествии стольких времён. Те, которые я запомнил когда-то давным-давно. А вон коробка с игрушками, что я вытаскивал на улицу. Старая, от посылки. И вешалка с одеждой. Кажется, я сдал в росте, так как не могу дотянуться до неё.
Зал… Такой типичный советский зал. Я в шоке, как мать умудрялась поддерживать его даже после того, как прошло столько времени. А сейчас он вообще выглядел как с картинки – красный ковёр, вездесущий советский диван, шкаф, который был во всех квартирах, покрытый лаком. Интересно, были вообще другие модели этого шкафа?
И конечно же телевизор, тот старый бегемот. Мать купила китайского представителя с японским названием позже, когда я поступил во второй класс. А этот старый, добротный, созданный для того, чтоб его можно было сбрасывать с окна на голову незадачливым пьяницам.
И запах. Не запах смерти или стариков. Это был запах того мира, той культуры и той атмосферы. Кто хоть раз чувствовал этот запах, сразу поймёт меня, так как теперь его уже и не почувствуешь нигде.
Но меня интересовало другое.
Кухня.
Там было светло, очень светло. Точно такая же, как я себе её запомнил.
Этот белый кафель, обеденный стол у стенки, шкафы и кухонные столики вдоль другой стены, которые до сих пор были заставлены кружками, тарелками и прочей кухонной утварью. Подвесные шкафы с посудой и всякими вкусняшками, которые при таком росте мне недоступны.
И там, за этими столами копошилась моя мама.
Я не спутаю её ни с кем. Да, девка, залетевшая в пятнадцать, да, ведущая шлюховской образ жизни, пока в её жизни не появился я. Но теперь заботливая, вечно уставшая, любящая и родная. Кто бы мог подумать, что она породит такого как я?
Знала ли она, что в будущем где-то там я буду убивать людей сотнями?
- Мам? – спросил я по своему обычаю, как делал это раньше.
Мой голос был тонким и тихим.
- Ты вернулся? – обернулась она.
Всё тот же человек, прикрытые глаза, уставшие от такой жизни, улыбка, которую она выдавливала из себя нам. И лицо, которое было на всегда худым.
Но это не она.
Мы оба знаем то, что знаем. Её голос пусть и похож, но едва заметные интонации выдают качественную подделку. Если не вслушиваться, ты никогда не заметишь их. И всё же…
Я просто подошёл и уткнулся лицом к ней в живот. Я был действительно мелким. Приятная галлюцинация, добрая и тёплая. Не чета кошмару, который меня преследует. Хотелось бы остаться здесь.
- И ты можешь, - погладила она меня по голове, прижимая к себе.
- Мы оба знаем, что нет, - вздохнул я и отстранился.
Это не моя мать, она улыбается так, как не улыбалась моя. Я вижу её острые зубы, её тёмный взгляд, пусть всё остальное и повторяет её вплоть до запаха.
- Садись, сейчас будет обед, - кивнула она на стол.
Ну… обед есть обед. Я занял место у входа на кухню. Форточка на улицу была открыта, и я мог слышать шум ветра, детские крики и смех, едва заметный гул машин. Но, к сожалению, ничего не было видно. Свет с улицы был настолько ярким, что окно буквально заливало белым. Мне это невольно напомнило врата в рай.
Мама, как и обычно, поставила передо мной тарелку моего любимого горохового супа, после чего села напротив и, уперев руки в подбородок, смотрела на меня.
Вкус был действительно старым и добрым, таким, каким я его запомнил. Хотя уверен, что чувство насыщения было ложным. Хотя кого это волнует?
- Спасибо, - улыбнулся я, вставая из-за стола, после чего подошёл как маме и обнял за шею.
- Ты знаешь, что я ненастоящая, - напомнила она мне.
- Да.
- Тогда почему обнимаешь? – она не вырывалась из объятий.
- Ну не бить же мне тебя.
- И то верно, - усмехнулась мама и развернулась ко мне.
И вот старая как мир картина. Я сижу у неё на коленях, и она обнимает меня, прижимая к себе. Вечная и красивая картина. Сколько мне сейчас? Шесть? Пять? Скорее всего в этом диапазоне. Может даже меньше.
- Ты не боишься меня?
- С чего вдруг?
- Я не та, за кого выдаю себя. Многие, понимая это, злятся, ругаются, пугаются. Кричат, чтоб я не смела осквернять своим присутствием и копированием их любимых, - было в этой усмешке что-то тёплое, материнское. Словно мать, усмехающаяся над глупым поступком несмышлёного и злящегося ребёнка.
Я пожал плечами.
- А мне приятно. Приятно видеть тебя, пусть и ненастоящую. Так что… спасибо, что пришла ко мне в этом бреду. Я действительно благодарен. За то, что смог вновь увидеть это всё. Старый дом, старую кухню. Тебя. Потому что вряд ли мне выпадет возможность ещё раз узреть те маленькие и тёплые воспоминания, что остались у меня. Всё стирается, всё теряется и ломается.
- Ты можешь остаться, - тихо сказала она. – Остаться здесь, со мной. Жить этой жизнью.
- В иллюзии?
- Отпусти реальность, и иллюзия станет реальной. Как… виртуальный мир. Отпусти то, за что держишься и забудешь. Это станет реальным для тебя. И ты сможешь играть во дворе, становиться старше, жить… и я буду заботиться о тебе. Заботиться, как делала бы это твоя мать. Обычно люди не замечают смены. Это как сон, когда ты уснул, но во сне не можешь понять, что спишь. Однако… твоё отчаянное сопротивление и постоянная борьба… дали свои результаты. Однако всё можно вернуть.
Я прижался к ней сильнее. Приятное чувство. Слышать её стук сердца. Чувствовать родной запах. Её мягкость.
- Но это нереально. Это иллюзия, это галлюцинация… - неожиданная догадка заставила посмотреть в её чёрные глаза. – Ты богиня снов?
Она усмехнулась. Грустно, прямо как моя мама.
- Нет, я Богиня Безумия.
- Безумия? То есть все те галлюцинации… твои? Ты их послала?
- Правильнее сказать, ты меня позвал. Моя сила и твои мысли создали их. Люди хотят спрятаться, хотят найти место, где будут счастливы, и я прихожу, постепенно заполняя собой их разум. Предлагаю выход, и они соглашаются… в большинстве своём.
- Не слишком ли добрая? – недоверчиво выразил я своё мнение.
- А должна быть злой? – она улыбнулась и поцеловала меня в лоб. Приятно. Действительно, знает, как вести себя со мной. - Я дарю мир людям, что не смогли выжить в своём. Они сходят с ума и попадают в мои объятия. Я дарю им спокойствие, дарю то, что они потеряли или то, что хотят приобрести. Пока их тело там, пока они пускают слюни и творят глупости, веселя людей, их души и сознания со мной. Они приходят ко мне, когда боль невыносима и я просто избавляю их от неё. Как тебя.
- Прости, но мне не нужна такая реальность, - сказал я виновато.
Она погладила меня по голове, вглядываясь в мои глаза, словно желая там что-то увидеть.
- Но тебе здесь будет лучше. Я смогу позаботиться о тебе. Там тебя будет ждать лишь боль и разочарование.
Заманчиво. Очень заманчиво. Я вылез из её объятий и подошёл к окну, от куда так нестерпимо светило. И стоило мне оказаться рядом, как свет наконец отступил, позволяя взглянуть на этот мир своими глазами.
Там была небольшая площадка между пятиэтажными хрущёвками, залитая солнцем. Вокруг зелёные деревья и такая же яркая зелёная трава. Картинка была такой, словно кто-то выкрутил контрастность, яркость и жизнерадостность.
Там, на середине площадки бегали дети, среди которых я увидел одну девчонку. Помнится, мне она очень нравилась, но вместо того, чтоб признаться, я дёргал её за волосы. Её все звали вороной из-за чёрных волос, но я упорно называл её сорокой, показывая тем самым свою симпатию. Правда потом она уехала с предками и не стало у нас возможной свадьбы. Эх-х-х… Дети такие дети, что аж затылок чешется.
Сейчас это выглядит как маленький рай, очень старый и добрый мирок, что живёт где-то внутри сердца.
- И ты можешь жить здесь тоже, - положила она мне руки на плечи. – Можешь вырасти, завести семью и умереть. Когда это случится, твоя душа покинет и твоё реально тело, так что не о чем волноваться.
- Но… это не то. Это не реально. Это всё ненастоящее кроме тебя и меня. Так что… мне здесь не место. Даже несмотря на то, что я тебя люблю.
- Я не твоя мама. Почему ты повторяешь, что любишь меня?
- Плевать мне на это, - я обернулся. - Ты выглядишь как она, ты пахнешь как она и поведение у тебя такое же. Может… мне хочется на мгновение поверить в это всё, а может ты моя вторая мама, кто знает. Нянчишься же со мной.
- Это звучит странно. Первый раз меня называют мамой, при этом зная, кто я.
- Всё бывает в первый раз. Так что притворись, что ты не знаешь, что знаю я. А я притворюсь, что не узнал правды. Пусть на это мгновение, но я хочу представить, что моя жизнь сложилась иначе. Не было никаких съеденных тортиков, оставивших отпечаток в моей душе. Ни на кого не нападали белки и дрозды, никто не умирал от рака, никто не писал в цветочные горшки из вредности, и никто не калечил других. Мы просто представим, что этого никогда не было, что мир остановился в этом момент, стал вечным, ярким и добрым, где дети всегда счастливы, а родители всегда любят.
Потому, что этот момент станет ещё одним кусочком, что я сохраню в лакированной коробочке на пьедестале. Я ничего не помню об этом времени, поэтому это была возможность вновь увидеть то, что я забыл. Мне ничего не остаётся, как собирать свои счастливые моменты в коробочки, пока мир пытается вырыть мне могилу.
- Хорошо, сынок.
И вновь мы обнимаемся. Чем старше становишься, чем дальше дом и страшнее мир, где ты живёшь, тем больше хочется обнять человека, которого возможно ты больше никогда не увидишь, и не отпускать. Такая гениальная мысль, но так поздно пришла. Хотя… не до того тогда было.
- Ты ещё…
- Погоди, - перебил я её. – Давай ещё немного постоим.
- Хорошо.
Здесь так светло. Так красиво, несмотря на то, что это просто квартира. Яркое воспоминание. Не чета как моему реальному миру, так и миру, где мне все нихрена не рады. Я бы действительно хотел остаться здесь навсегда. Но жить в иллюзии… Нет уж, я лучше выберу реальность, суровую и беспощадную, но ту, где все настоящие и живые.
Минут пять мне понадобилось, чтоб наконец понять – всё хорошее надо заканчивать, иначе можно подсесть. Как например на мир, которого не существует.
- Я думаю, что мне пора, - вздохнул я, отстраняясь.
- Я вижу это, сынок. Твоё упорство, твоё желание выжить… Оно заслуживает уважения. Ты так отчаянно сопротивляешься мне, не хочешь обрести покой и счастье, которые можешь получить.
- Прости уж, мама. Лучше реальная боль, чем приятная иллюзия.
- Зовёшь меня мамой, даже зная, кто я. Ты очень странный.
- А нельзя?
- Можно, просто… удивительно это, антигерой.
- Знаешь уже мои достижения?
- Мне всё равно на них, - она провела по моим волосам пальцами словно гребешком. - Я Богиня, мне подобное не важно. Просто ожидала я увидеть… что-то более злое.
Я усмехнулся.
- Самое страшное зло – человек, который готов добиться своей цели.
- Чьи-то слова?
- Нет, только что придумал. А теперь… я вернусь?
- А сможешь? - улыбнулась она.
- Естественно, - я встал на цыпочки и напоследок поцеловал её в щёку. – Прощай ма, я рад, что ты меня навестила напоследок.
После чего развернулся к окну. Всегда есть выход и этот выход – окно. Девиз любого потенциального самоубийцы.
Я разбежался и прыгнул в него головой вперёд. С таким ростом я по идее не должен был допрыгнуть, но иллюзия есть иллюзия. Она изменяется, стоит тебе захотеть этого.
Тёплый и свежий, пахнущий утром, поток воздуха в лицо. Детские крики, которые становились всё громче и громче, после чего я коснулся лицом асфальта. Мягко и нежно.
Со стороны это мягко и нежно должно выглядеть как арбуз, который сбросили с верхнего этажа, но мне это уже и не видно. Потому что…
Я проснулся.
