К сожалению, дошедший до нас текст «Деяний» неполон. В 787 г. победившая церковь окончательно объявила их еретическими, и их истребляли, как могли. Самая существенная часть «Деяний», которая содержит в себе личные воспоминания Иоанна о его контактах с Иисусом Христом и является мини-Евангелием, вообще дошла до нас по удивительной причине: монах, переписывавший ее в 1324 г., настолько плохо знал греческий, что он не понимал, что именно он переписывает.

Доступный нам текст «Деяний» начинается с того, что эфесский претор Ликомид, у которого серьезно заболела жена, приглашает для ее излечения апостола Иоанна. Голос с Неба (Бат Кол) повелевает Иоанну поспешить в Эфес, где его уже ждет предупрежденный тем же Голосом Ликомид.

«И когда рано утром они пустились в путь, и прошли уже около четырех миль, раздался Голос с Неба, который слышали мы все, и сказал: Иоанн, ты прославишь Господа в Эфесе» (Деян. Ин. 18:3).

Очень похожая сцена есть в канонических «Деяниях апостолов». Там Голос с Неба тоже велит римскому сотнику Корнилию позвать к себе апостола Петра, а апостолу Петру – направить свои стопы к язычнику Корнилию.

Как мы увидим, автор «Деяний Иоанна» попросту передрал сцену у Луки. Но это, как ни странно, не исключает ее правдивости. Перед нами, вполне возможно, описание стандартного приема христианских гоисов. Отчаявшиеся родственники частенько приглашали этих странствующих целителей к постелям больных. Ответ: «Да-да, я знаю, Голос с Неба как раз повелел мне направить стопы к вам», – мог быть стандартным modus operandi, сразу повышавшим статус гоиса и даже шансы на успешное излечение.

Излечение проходит успешно. Апостол Иоанн произносит над мертвой магическую формулу. «Восстань во имя Иисуса Христа», – командует он (Деян. Ин. 22:9). Клеопатра встает из мертвых и теми же словами воскрешает своего мужа, который успел скончаться от тревоги за супругу.

После воскресения/обращения Клеопатра и Ликомид становятся добрыми христианами и, более того, – основателями христианской общины в Эфесе.

Благочестивое рвение Ликомида заходит так далеко, что он даже тайком приказывает художнику изготовить портрет апостола. Он увенчивает портрет венками, ставит его в домашней молельне и молится ему дополнительно после общих радений.

Странное поведение Ликомида не ускользает от внимания апостола, и он, навестив спальню ученика, к своему недоумению, застает в ней алтарь с горящими лампадками и свечами, а перед ним – увенчанную цветами икону с изображением какого-то старца. Изумленный Иоанн сурово спрашивает бывшего язычника, что это за бог изображен на этой иконе: «Ибо я вижу, что ты до сих пор живешь как язычник» (Деян. Ин. 27:8).

Смущенному Ликомиду приходится признать, что на иконке изображен сам Иоанн. Будучи уличен в почитании идола, он пытается подвести под это дело строгую теологическую основу.

«Мой единственный Бог, – заверяет претор, – это тот, кто воскресил из мертвых меня и мою жену, но, ежели, наряду с этим богом, людям, облагодетельствовавшим нас, тоже подобает называться богами, – то это тебя, отче, я изобразил на этом портрете» (Деян. Ин. 27:10).

Изумленному Иоанну приносят зеркало. Он долго сличает отражение и икону и наконец мягко упрекает ученика: он нарисовал мертвыми красками лишь мертвую форму Иоанна. Лучший художник, который может изобразить самую суть Иоанна, а не мертвую форму – это он сам, Ликомид. Лучшее, что Ликомид может сделать – уподобиться Иоанну и нарисовать свою душу красками веры, знания, доброты и простоты (Деян. Ин. 29:3).

Сценка эта чрезвычайно важна.

Ортодоксальная церковь – так же, как иудаизм и ислам – строжайше запрещала изображения вплоть до реформ Константина. Это было одно из самых радикальных расхождений христианства и остальных римских религий. Язычники поклонялись статуям в храмах. Протоортодоксы руководствовались заповедью: «Не сотвори себе кумира».

Ориген категорически осуждал любые изображения. «Всякое изображение, большое или малое, надобно называть идолом», – столь же категорически утверждал Тертуллиан.

Всего за несколько лет до прихода Константина к власти тридцать шестой канон Эльвирского собора специфически запретил «помещать изображения в церквях, дабы они не стали предметом поклонения», и еще в начале IV в. н. э. Евсевий Кесарийский подверг сокрушительному разносу сестру императора Константина, осмелившуюся попросить у него изображения Христа. Епископ сурово ответил, что эта просьба суть «идолопоклонство», и «подобные практики недопустимы для нас».

С точки зрения ортодоксов, изображения употребляли только еретики, особенно гностики. Ириней Лионский с ужасом сообщал о мерзкой секте карпократов: «они имеют изображения, некоторые из них раскрашенные».

В конце IV в. н. э. неистовый ортодокс Епифаний из Саламиса оказался точно в том же положении, что и апостол Иоанн. Он посетил в Палестине некую церковь недалеко от Вефиля и, зайдя туда, с ужасом увидел в дверях вышитую завесу. «Она была украшена изображением Христа или одного из святых; я точно не помню». Епифаний тут же разорвал мерзость на части, заявив, что никакое изображение, сделанное человеком, не может украшать собой церкви Христовой.

Несложно заметить, что апостол Иоанн относится к изображениям куда мягче, чем Епифаний. Его ответ – это образец уклончивости. Он, конечно, не одобряет иконы. Но он не уничтожает ее, как неистовый Епифаний, не конфискует, как Евсевий конфисковал изображение апостола Павла, и, разумеется, не позволяет себе сказать, как Тертуллиан: «Кто идолопоклонник, тот убийца».

И что еще поразительнее – на иконе, при свечах и лампадах, изображен отнюдь не Иисус. Не его проповедь, распятие или вознесение. На ней изображен живой Иоанн, которому, по мнению язычника, подобает называться Богом.