В понедельник Никита не поехал с утра на работу (знал, что текучка сосредоточиться не даст), закрылся у себя в кабинете и позвонил в Государственную библиотеку. Оказалось, что газетно-журнальный отдел давно уже перевели в Химки. Ему дали другой телефон. Он позвонил, заказал подшивки «Правды», «Известий», «Литературной газеты» и «Одесской правды» на всякий случай за всю вторую половину 1977 года, а сам отправился в Химки.

Ему пришлось постоять в пробках, зато к его приезду заказанные газеты были уже на месте. Никита решил начать с «Литературки»: во-первых, она выходила раз в неделю, а во-вторых, непременно должна была сообщить о литературном событии.

Он нашел, что искал. Даже с фотографией. Фотография была протокольная, общий план президиума, но и на этом снимке за столом угадывалась высокая сухощавая фигура Маклакова, его голова с характерной, зачесанной назад седой шевелюрой. Установив дату, Никита для очистки совести проверил сообщение по «Правде» и «Известиям». Обе газеты писали о декаде российской литературы на Украине, правда, уже без снимков, но все фамилии были перечислены.

А вот «Одесская правда» его порадовала. Здесь, помимо протокольного снимка, были и другие, сделанные в неофициальной обстановке. На одном из них «крупнейший писатель современности» был запечатлен в окружении молодежи. И на этой фотографии Никита, приглядевшись, заметил знакомое лицо. Да, это было то самое личико грубовато-чувственной, смазливой и разбитной черноморочки. Она стояла впритирку к Маклакову, чуть ли не держа его под руку, и смеялась тому, что он говорил.

Вздрогнув от отвращения, Никита представил себе, как после этой «официальной части» Маклаков зазвал ее в гостиницу, и у них там началась «творческая часть». Он напомнил себе, что, если бы не эта женщина, Нина не появилась бы на свет и они бы не встретились. Это мало помогло, но все-таки у него немного отлегло от сердца.

Справившись с собой, он заказал ксерокопии обоих снимков и соответствующих статей. Его поразило, что все эти материалы до сих пор не переведены на современные носители. Пришлось листать пожелтевшие, ломкие от старости газетные страницы. Но он знал, в каком плачевном состоянии находится финансирование библиотеки. Тут не до жиру.

Никита заплатил за копирование, забрал ксерокопии и ушел. На обратном пути он, конечно, попал в глухую пробку, но не разозлился: спокойно сидел в машине с кондиционером и тонированными стеклами и ждал, пока движение разблокируется. За это время он успел решить несколько вопросов по телефону и поработать на компьютере, а шофер Леша даже вздремнул за рулем.

Когда наконец тронулись, Никита попросил водителя заехать на Тверскую: решил заглянуть к знакомому ювелиру. Душа у него пела, ему хотелось кутить, сорить деньгами, делать широкие жесты. Припарковаться на Тверской было немыслимо, и Никита велел Леше с охранниками просто покататься кругами, а он их вызовет по сотовому, когда будет готов.

Ювелир увел его во внутренние покои, куда доступа простым смертным не было, и там, в обитом бархатом помещении за сейфовыми дверями, выложил перед ним свои сокровища. Но Никите ничего не нравилось. Все эти бриллианты — солитеры, кластеры, россыпи — казались ему грубыми, наглыми, недостойными его «загадочной леди». Под конец, когда он уже устал от утомительного мерцания, напоминавшего радужные бензиновые разводы на воде, и почти отчаялся, в глаза ему вдруг блеснул острый синий луч, что-то неудержимо напомнивший. Ее алмазный взгляд.

Перед ним было простенькое колечко: тонкий незамкнутый ободок с концами, плоским конусом сходящими на нет. И между этими концами, замыкая круг, был зажат дразнящийся синими лучами камешек — чистый, сияющий, прозрачный, как капля росы.

— Превосходный выбор, — заворковал ювелир. — Камень невелик, но это прекрасный камень голубой воды, редкостной чистоты и благородства. Не «якут», настоящий южноафриканский бриллиант из Кимберли. Огранка безупречная. Утонченное, элегантное кольцо для тех, кто понимает.

— Я как раз такое и искал, — подтвердил Никита.

Он расплатился карточкой, кольцо поместили в темно-синюю бархатную коробочку.

— Если вашей даме оно будет маловато, мы его расширим. Эту услугу мы оказываем бесплатно.

— Спасибо, но вряд ли она нам понадобится, — ответил Никита. — У нее тонкие пальцы.

Он позвонил шоферу и поехал на работу, а в офисе решительно отстранил от себя всех, кто ждал его с вопросами, — даже Рымарева! — прошел в кабинет и вызвал к себе Даню Ямпольского.

— Что, опять кого-нибудь мочим? — бодро осведомился Даня.

— Нет. Не входи во вкус. Можешь увеличить вот это?

— Как не фига делать. — Даня сканировал ксерокопии и вывел изображение на экран. — Черт, не люблю работать с чужим «железом»! — нахмурился он. — Айда ко мне! — Он быстро перебросил сканированные изображения на свой почтовый адрес и поднялся на ноги. — У меня прога есть.

— У тебя на все случаи жизни есть прога, — добродушно проворчал Никита, и друзья направились в кабинет системного администратора.

У себя в кабинете Даня сел не за основной компьютер, через который удаленным доступом наводил порядок в коммуникационных сетях компании «РосИнтел», а за дополнительный, предназначенный для частных операций. Он вызвал программу, и компьютер, загружаясь, дружески загудел и замигал.

— Так, где тут наши фотки? Вот наши фотки. Ну-ка, посмотрим, что тут у нас…

Под его волшебными пальцами скверные снимки увеличились, и в то же время изображение словно сжалось, уплотнилось, стало компактным, исчезли размытости и грубые точки газетного растра.

— Знакомое лицо, — прищурился Даня, вглядываясь в черноволосую черноморочку на экране. — Где я мог ее видеть?

— Нигде, — тихо проговорил Никита. — Она умерла двенадцать лет назад.

— Ты ее знал? — удивленно оглянулся на него Даня.

— Нет. Все, спасибо. Больше ничего не нужно. Только распечатай.

— Хочешь, в цвет раскрашу? У меня есть прога…

— Не нужно, — отказался Никита. — Дай мне распечатку, и все.

— Сохранить?

— Не знаю… Ну, на всякий случай сохрани, хотя… Нет, мне это вряд ли понадобится.

— Я все-таки сохраню, — решил Даня. — Вот, у меня тут есть специальная папка — «Имидж». Это для снимков. Будет нужно — только скажи. А что, случилось что-то?

— Случилось. — Никита позволил себе улыбнуться. — Я женюсь.

— На Нине? Класс! Поздравляю.

— Говорю пока тебе первому, а ты не трепись, — предупредил Никита. — Она не хочет громкой свадьбы.

— Вот те раз! Да наш пиар-отдел тебя живьем съест! Такой, понимаешь, информационный повод пропадает!

Никите ничего другого не оставалось, как вздохнуть и развести руками. У него сложились напряженные отношения с собственным отделом по связям с общественностью, потому что он категорически не желал «светиться»: не ходил на презентации, не давал интервью, не спонсировал громкие рекламные акции. «Рекламируйте наш продукт, — говорил он пиарщикам, — а не мою физиономию».

— Знаешь, — сказал он Дане, — когда тебя еще не было на свете, была такая советская пьеса «Свадьба на всю Европу». Слова «пиар» тогда еще никто не знал, но сам пиар был, ясное дело. Так вот, в этой пьесе дело дошло до того, что решили сменить невесту.

— Понял, не дурак, — улыбнулся Даня. — Буду нем как рыба. Передай привет Нине.

— Обязательно.

Никита вернулся к себе. В приемной его ждал Рымарев.

— Извините, Геннадий Борисович. Проходите. — Никита придержал для него дверь.

— Чечеткин уезжает лечиться за границу, — объявил Рымарев. — Ваших рук дело?

— И ваших тоже, — улыбнулся Никита. — Думаете, он не вернется?

— Он перевел за границу все свои активы.

«Не все», — подумал Никита, но вслух сказал другое:

— Значит, его можно сбросить со счетов?

— Это значит, что вам нужно искать новую «крышу», Никита Игоревич.

— Идеи есть? — спросил Никита. — Я вам полностью доверяю.

— Подумаю… Да, насчет этой женщины… Телепневой, — добавил Рымарев. — Нужны деньги.

— Сколько?

— Тридцать.

— Всего-навсего? — удивился Никита.

— Ну… сажали за десять, выпустят за тридцать. Так они сказали.

Никита открыл свой личный сейф и отсчитал тридцать тысяч долларов.

— Займитесь этим сами, Геннадий Борисович. И поезжайте прямо сейчас. Бедная женщина больше года сидит в тюрьме ни за что ни про что.

Он запечатал деньги в конверт и протянул его Рымареву.

— Дело оказалось несложным, — заметил Рымарев. — Как только Чечеткин отвалился, некому стало подпирать. За эти тридцать штук мы откупимся от ментов, которым она якобы нанесла телесные повреждения. Получат свои бабки и заберут жалобы. Хотите, я их потом прихвачу за беспредел?

— Да ну их в баню, пусть подавятся. Хорошо бы она поскорее на волю вышла, — повторил Никита на прощанье, провожая начальника службы безопасности до двери.

— Да, а Соломахин арестован, — доложил напоследок Рымарев.

— Вот и отлично.

Затем Никита пригласил к себе финансового директора. Матвей Наумович Фейгин был одним из блестящих молодых экономистов 90-х годов, которых называли «завлабами в розовых штанишках». Работать в компанию «РосИнтел» он ушел из второго правительства Черномырдина. Он был на несколько лет старше Никиты, но после первого знакомства они почти сразу перешли на «ты». Разногласия, а иногда и ожесточенные споры между ними вспыхивали только по поводу финансовой политики компании, а именно — ее расходных статей. Фейгин был крайне осторожен в финансах, Никита иногда в сердцах называл его Гарпагоном, Гобсеком, Шейлоком и просто жадиной. Это не мешало им оставаться друзьями.

— Я хочу купить непрофильный актив, — объявил Никита, покончив с приветствиями.

— Что за актив? — тут же насторожился Фейгин.

— Дом моды Валерия Щеголькова, — отчеканил Никита. — Вот, я собрал кое-какие документы…

Пробежав глазами документы, Фейгин поднял изумленный взгляд на Никиту.

— Прости, а ты уверен, что этот актив продается?

— Абсолютно. Этот Дом моды — «прачечная» Чечеткина. Одна из, — уточнил Никита. — Чечеткин уезжает лечиться за границу, и что-то мне подсказывает, что назад он не вернется. Без него предприятие не выстоит.

— Ну а тебе-то оно зачем? Ты хоть представляешь, о какой сумме идет речь?

Никита кивнул. Ему вдруг пришло в голову, что если Щегольков последует за Чечеткиным, получится, что он, Никита, все-таки помог ему переправить транш за границу. «Ну и черт с ним, пусть подавится», — решил Никита.

— Это не обсуждается, — отрубил он. — Нет, ты можешь торговаться до посинения за каждый цент, и чем меньше ты ему заплатишь, тем будет лучше, но актив ты должен приобрести кровь из носу. Это свадебный подарок моей жене. Да, я женюсь, — ответил Никита на немой вопрос Фейгина. — Только, ради бога, не говори нашим пиарщикам, — добавил он. — Хочу поставить их перед фактом.

— Удивляюсь, как наша пиар-служба до сих пор не разбежалась, — улыбнулся наконец Фейгин. — Ты их держишь на голодном пайке, прямо как в блокаду.

— Клевета, — пожал плечами Никита. — Пусть рекламируют компанию, а не меня.

— Компания — это люди, которые в ней работают, — напомнил Фейгин. — Ладно, давай к делу. Назови «потолок».

— Небо, — ответил Никита. — Меня интересует только результат. Я же говорю: торгуйся, — поспешил он, не давая Фейгину возразить. — Все, что выторгуешь, пойдет в премиальные лично тебе.

— Да я копейки из фондов компании… — возмутился было Фейгин.

— Знаю, знаю, — перебил его Никита. — Ты что, шуток не понимаешь? Послушай, без Чечеткина этот Щегольков — ноль. Ты его «сделаешь», как маленького.

— Надо будет провести аудит, — озабоченно заговорил Фейгин. — Я все-таки не понимаю, зачем тебе такой сомнительный актив. Если это «прачечная»… Может, лучше создать новое предприятие с нуля?

— Нет, я считаю, что лучше купить готовое предприятие, тем более с развитой инфраструктурой. Плату Щеголькову предлагай в зарубежных активах, он сразу клюнет.

Матвей Наумович Фейгин был очень умным человеком. Его взгляд вдруг стал колючим, он пристально всмотрелся в Никиту.

— Я тебя правильно понимаю? — тихо спросил он.

— Да, ты все правильно понял, Матюша, — подтвердил Никита, — но говорить об этом нельзя. Это не наше дело.

Фейгин задумался:

— Как же ему удавалось так долго скрывать? А как же его жена? Дети?

— Повторяю, это не наше собачье дело. Дави на Щеголькова как хочешь, грози прокуратурой, сбивай цену, но Дом моды со всеми потрохами должен перейти к моей жене, Нине Нестеровой. Кстати, Щеголькову об этом лучше не знать. Все, — подытожил Никита, подражая характерному картавому выговору Ленина, каким его изображали в советских фильмах. — P-работайте, то-вар-рищи! А не то всех пер-рестр-реляем к чер-р-ртовой матери!

 

Рабочий день уже подходил к концу, и Никита решил отложить все текущие дела на завтра. Домой он пошел пешком: это было быстрее, чем на машине. Сердце у него радостно подпрыгнуло, когда за дверью раздался привычный лай. Его все еще не отпускали страхи, что вот он придет, а ее нет.

— Ты что-то рано, — удивилась Нина.

— А я сбежал. Плюнул на все и сбежал. Это ты на меня так благотворно влияешь.

— Разориться не боишься? — спросила она с легкой насмешкой.

— Not a chance… Извини, ни единого шанса, — поспешно перевел Никита. — Иди сюда, мне надо с тобой поговорить. — Он отвел ее к себе в кабинет, где висел нестеровский портрет бабушки с дедом. — Вот, смотри, что я нашел.

Он выложил перед ней фотографии и ксерокопии газетных статей. Нина внимательно прочла заметки. Никита по лицу догадался, что она узнала мать на снимке. Опять ее лицо превратилось в маску боли.

— Ты понимаешь, что это значит? — заторопился Никита. — Помнишь, ты мне рассказывала, как ты думала, что он тебе не отец? Вот смотри: ты родилась двадцать первого апреля семьдесят восьмого, так? А встреча с молодежью состоялась пятнадцатого октября семьдесят седьмого! Понимаешь? Ты не имеешь к Маклакову никакого отношения!

Он до этой самой минуты почему-то не сомневался, что Нина обрадуется. Но она не обрадовалась.

— Господи, и зачем только ты все это затеял? Теперь я вообще не знаю, кто я такая! Мама была детдомовкой, родителей своих не знала, теперь выходит, что и я неизвестно чья дочь!

— Нина, — попытался успокоить ее обескураженный Никита, — это не имеет никакого значения!

Но на Нину нашел очередной приступ упрямства:

— Тебе легко говорить! У тебя дворянские корни. Твоя бабушка была княжной. А я… дворняжка подзаборная.

— Нина, не смей! — возмутился он.

— Может, у меня дурная наследственность? — продолжала она, не слушая его. — Откуда ты знаешь, какие болезни во мне сидят?

Никита покачал головой и крепко обнял ее. Она упрямо вырывалась, но он был сильнее. Нина перестала сопротивляться, чтобы не выглядеть глупо, но он чувствовал, как она внутренне напряжена.

— Ну прости… — начал Никита. — Нет, к черту, не буду я извиняться! У меня наследственность не лучше твоей. Мой дед с материнской стороны покончил с собой. Дядя умер от передоза, и — откуда нам знать? — может, это тоже было самоубийство. Моя мать — абсолютно помешанная, законченная психопатка. Отец — инфантильное существо, вечный недоросль. А я вырос — и ничего, живу. Даже неплохо справляюсь. И ты, между прочим, тоже.

Не размыкая объятий, он заставил ее подняться и подвел к зеркалу. Поцеловал в висок, в щеку, даже в плачущий глаз.

— Посмотри на себя. Посмотри, какая ты красивая…

— Да уж, — сквозь слезы усмехнулась Нина, — скажешь тоже.

— «А мне такие больше нравятся», — процитировал Никита своего любимого Высоцкого. — Ты посмотри, какие у тебя глаза. Таких глаз нет ни у кого на свете. Клеопатра. Может, твой отец был моряком, — принялся он фантазировать. — Одесса же портовый город! Может даже, он был с иностранного судна.

— Граф Грей, — невесело пошутила Нина. — Только он не увез ее на корабле с алыми парусами.

— Вот и хорошо, что не увез! А то родилась бы ты где-нибудь в заморском царстве и мне не досталась бы. Посмотри, какая ладная фигурка, — продолжал Никита. — Какие ноги! Я бы тебе президентским декретом запретил ходить в длинном. И в брюках. Посмотри, какие тоненькие пальчики! Кстати, тебе надо кое-что примерить.

Он отпустил ее, сунул руку в карман и вынул темно-синюю бархатную коробочку.

Кольцо пришлось как раз впору.

— Нравится? — не утерпел Никита.

— Очень, — тихо выдохнула Нина.

— Я, как его увидел, сразу понял, что это твоя вещь. Теперь мы вместе пойдем и выберем венчальное кольцо.

— Ты хочешь венчаться в церкви? — с тревогой спросила Нина.

— Нет, я человек не воцерковленный. Обойдемся гражданской церемонией. Паша обещал сделать все по-тихому, он сделает. Я вообще считаю, что эти справки никому не нужны, но, раз уж так положено, пойдем распишемся. Возникают всякие имущественные отношения… Кстати, у меня есть для тебя еще один подарок: я только что отдал распоряжение купить Дом моды Валерия Щеголькова… Да, самое главное забыл сказать! Чечеткин уезжает! Мне служба безопасности донесла.

Нина долго молчала, привыкая к этой мысли. Отвернулась от него, подошла к окну. Кузя, с тревогой следивший за ней все это время, вопросительно и робко тявкнул.

— А я уж решила, что ты передумал насчет Щеголькова, — сказала она наконец.

— Да ни в жисть! Пацан сказал…

— Думаешь, Щегольков тоже уедет?

— Понятия не имею, — признался Никита. — Но в одиночку ему здесь не выжить.

— А мне? Как ты думаешь, я выживу в одиночку с таким огромным хозяйством?

— Мы уже это обсуждали. Ты же не одна! Я буду тебе помогать. Только не говори мне, что это большие деньги. Я уже наслушался от своего финансиста.

— Ну вот, теперь из-за меня ты ссоришься с сослуживцами…

— А кто тебе сказал, что мы поссорились? Он за меня порадовался.

Нина слушала его, а сама упорно о чем-то думала.

— Мне не нравится название «Дом моды», — призналась она.

— Называй как хочешь. Хоть мастерской, хоть лабораторией… Как тебе: «Лаборатория моды Нины Нестеровой»?

— Претенциозно. Мне больше нравится слово «стиль».

— Пожалуйста, — с готовностью предложил Никита, — «Лаборатория стиля Нины Нестеровой».

— Нет, лучше просто «ателье».

— Это твой бизнес, тебе решать.

— И еще я хочу отказаться от магазинов. Их можно выгодно продать.

— Погоди. Разве тебе не нужен сбыт?

Нина покачала головой:

— От этих монобрендов один убыток. Ну вот представь: заходишь ты в магазин, а там примерно одинаковые костюмы до сорок шестого размера включительно двадцати пяти оттенков серого цвета. Я бы повернулась и ушла. Вот если бы мне предложили один такой костюм среди множества разных, пестрых, может, даже безвкусных, я бы его выбрала. А так… Эксклюзивные магазины часто прогорают. Только открылся бутик «Мила Шон», глядишь, через пару месяцев на его месте уже «Васса» или «Алан Манукян». Я бы оставила один магазин и выставляла бы в нем разные модели, не только свои, но и других производителей. А у Щеголькова их целая сеть! Все остальные я бы продала.

— Повторяю: это твой бизнес. Но я на твоем месте не стал бы продавать. Их можно сдать в аренду, это гораздо выгоднее. Мало ли что, вдруг они потом тебе самой понадобятся! Предупреждаешь арендаторов, чтоб съезжали, и, пожалуйста, у тебя есть точка.

— Вот видишь, — вздохнула Нина, — я с места в карьер начинаю делать глупости.

— Ничего не глупости. Ты же со мной посоветовалась. В общем, не дрейфь, прорвемся!

— Тебе легко говорить, а я… мне столько всего надо успеть!

— Чего, например? — покосился на нее Никита.

— Права водительские получить.

— Без проблем. Выучишь правила, Даня тебя на компьютере поднатаскает, у него есть тренировочная программа. Пойдешь в автошколу и сдашь на права. Всего делов.

— Тебя послушать — все получается так просто! А мне еще надо язык выучить! Хотя бы английский. Или французский.

— Лучше английский, — посоветовал Никита. — На нем весь мир разговаривает. И он самый простой. Я найму тебе преподавателя. Будешь книжки читать. Какую-нибудь простенькую Агату Кристи. Кстати, у нее превосходный английский. — Ему в голову пришла еще одна мысль. — Мы с тобой должны заключить пакт, — начал он.

— О ненападении? — тут же нашлась Нина. — Ну и кто из нас Молотов, а кто Риббентроп?

— Ты меня уморишь. — Никита страшно обрадовался, что она шутит, позабыв о своих страхах. — Твой язычок надо приравнять к холодному оружию и не носить без разрешения.

— Ты же хотел купить мне намордник, — напомнила Нина. — Ладно, что за пакт?

— Об аннексии. Хочу присоединить тебя к себе. Нам кое о чем надо договориться. Я научу тебя летать на самолете.

Нина взглянула на него с ужасом.

— Все будет хорошо, — принялся уверять ее Никита и даже спел из бессмертной Аллы Пугачевой:

— Мы не упадем. Я всю дорогу буду держать тебя за руку. Перед полетом подпою немного, чтобы ты не боялась. Но я хочу показать тебе разные страны. Это в Литву можно добраться за ночь на поезде. А в Америку? Плыть неделю пароходом? Пароходов ты тоже боишься.

— А может, можно как-то еще? — спросила Нина, чуть не плача.

— Можно. Через Берингов пролив зимой на собачьей упряжке.

— Это было бы здорово, — вздохнула Нина.

— Просто классно, — согласился Никита. — Потом через всю Аляску, через Канаду, и до Нью-Йорка уже рукой подать.

— Ладно, я поняла, — мрачно кивнула Нина. — Но у меня есть встречное условие: на яхте ты плаваешь без меня. Все, это не обсуждается.

— Идет, — легко согласился Никита. — А ты отпустишь меня на яхте? Не будешь мне запрещать?

«Я это поломаю», — всплыли в памяти у Нины Тамарины слова.

— Нет, не буду, — ответила она решительно. — Плавай, раз тебе нравится. На Мадейре красивые сеньориты?

Никита счастливо рассмеялся:

— Не бери в голову. Для меня ты лучше всех. Помни о президентском декрете.

Он хотел не говорить ей о предстоящем освобождении бабы Вали — боялся сглазить, — но не выдержал и рассказал.

— Как я тебя люблю! — Нина бросилась ему на шею. — А можно мне поехать ее встретить?

— Что за вопрос! Вместе поедем. У нас же аннексия.

Об аресте Соломахина Никита решил умолчать, зная, что она не одобрит. Он встал и подошел к висевшему на стене нестеровскому портрету. Никита никогда не разговаривал с дедом, которого не знал, а вот с бабушкой мысленно разговаривал часто. И в эту минуту он привычно обратился с ней: «Ба, ты видишь, как я счастлив? У меня все получилось! Порадуйся за меня».

Нина тихонько подошла к нему и встала рядом, молча взяла его под руку. Верный Кузя сидел как страж у ее ног и тоже, кажется, смотрел на портрет.

— Знаешь, — заговорила она после долгой паузы, — вот в такие минуты ужасно хочется, чтобы был на небе Бог.

— Почему? — оглянулся на нее Никита.

Ее прекрасные синие глаза лучились непролитыми слезами.

— Потому что, если Бог есть, значит, они нас сейчас видят.