В Урмберге темно, как в могиле. В окнах домов, составляющих то, что в Урмберге гордо именуют «центром», темно и пусто. Даже журналисты, вчера прилежно протиравшие штаны в машинах до поздней ночи, исчезли.

Все разъехались по домам встречать Адвент за плюшками с шафраном перед телевизором.

У Манфреда лихорадочно блестят глаза. Он снимает пальто и садится за стол. Кладет перед собой пластиковый мешочек с сотовым Петера и открывает ноутбук.

– Криминалисты скоро за ним заедут, – сообщает он.

Крупные руки порхают над клавиатурой, щелкают клавишами.

– Удалось перекачать файлы? – интересуется Андреас.

Манфред поворачивает ноутбук экраном к нам, чтобы было лучше видно.

На экране – фото с мобильного Петера. Манфред скопировал его на свой компьютер, чтобы можно было увеличить снимок.

Мы в молчании изучаем мутное фото. Изображение трудно разобрать: расплывчатые контуры, серые цвета.

– Это Петер, – констатирую я, глядя на лицо в профиль в левом углу.

Манфред увеличивает фигуру в правом углу. На экране угадывается худая рука. Лица не видно, но видно длинные седые волосы.

– Это она, – ахаю я. – Это Азра Малкоц.

Что-то блестит у нее в руке.

– Что это? – спрашиваю я, тыча пальцем в экран.

– Нож? – предполагает Андреас.

– Все, что угодно, что отражает свет, – отмечает Манфред. – Зеркальце, металлический предмет.

Что, если это нож? Что, если она была опасной? Что, если она убила Нермину и причинила вред Петеру?

Все молчат.

– А это что? – показываю я на что-то справа от Петера.

– Похоже на стопки книг, – сама отвечаю я.

И в этот момент понимаю, что все кусочки мозаики складываются в единую картину, мозг обрабатывает полученную информацию, и я в состоянии различить стопки книг.

– Да, – восклицает Манфред, – Да! Ханне говорила, что помнит английские книги на грязном полу.

– Она была там. Но где это место? – произношу я.

– Трудно сказать, – говорит Андреас. – Спросим наших аналитиков, но что-то я сомневаюсь, что они смогут нам помочь.

– Открой второе фото, – прошу я. – То, с лестницей.

Манфред кликает на второе фото. Качество намного лучше. Нам хорошо видно лестницу, ведущую в подвал. Внизу видно одежду на вешалке на стене и посуду на подносе на полу.

Людей не видно.

– Это должен быть подвал, – заявляет Манфред. – Нужно проверить, в каких домах поблизости есть подвалы. Может, в коммуне есть такие данные или в городском комитете по архитектуре. Я позвоню Сванте и спрошу. А сейчас нам нужно поспать.

– Кто сделал эти снимки? – спрашивает Андреас. – Петер на снимке, значит, фотографировал другой человек.

– Ханне, – отвечаю я. – У нее был мобильный Петера. Вот почему она записала код телефона. И она же потеряла его потом на заводе. Возможно, Петера с ней уже тогда не было.

Манфред массирует виски большим и указательным пальцами.

– Представь, что они вышли на след преступника и обнаружили Азру Малкоц. Теперь мы знаем, что Петер с Ханне все это время находились в Урмберге. Соответственно, Азру они нашли где-то здесь. Судя по всему, потом случилось что-то страшное. Азру убили. Ханне убежала и заблудилась в лесу. А Петер…

Он не договаривает. Я снова думаю о Петере. Смотрю на полку, куда мы сложили их с Ханне вещи. Только по прошествии недели мы осмелились убрать их со стола. Но нам не хотелось убирать их окончательно, и мы сложили все на полке.

Манфред продолжает:

– Может, Петер жив, может, мертв. Он как чертов кот Шрёдингера. И это сводит меня с ума.

Он замолкает, обводит взглядом старый магазин, покачивает головой и продолжает:

– Почему Петер и Ханне не рассказали, что вышли на след? Почему скрывали от нас?

– Может, это был старый след. Может, они хотели встретиться с кем-то, кого мы уже подозревали, и случайно наткнулись на Азру Малкоц?

– И кто это может быть?

Манфред наклоняется вперед и буравит меня взглядом. Я вся заливаюсь краской.

– Стефан Ульссон? Бьёрн Фальк? Педофил Хенрик Хан? Или один из свидетелей оказался виновным? Кто-то из сотрудников приюта например?

Манфред откидывается на спинку стула. Видно, что мои догадки его не удовлетворили.

– Хм, – хмыкает он.

Раздается звук открывающейся двери и шаги в прихожей.

Входит Малик. На шапке и куртке снег.

– Тук-тук, – говорит он.

– Привет, – поднимает руку в знак приветствия Андреас. – Решил заглянуть к нам в гости?

– Мы с криминалистами собираемся на завод. Решили заехать забрать мобильный.

Манфред кивает на телефон в пластиковом пакете на столе.

Малик стряхивает снег с ботинок, снимает шапку, запускает пальцы в гриву темных волос и собирает их в узел, который скрепляет тонкой черной резинкой с запястья.

– Как прошел обыск в доме Стефана Ульссона? – интересуется Манфред.

– Хорошо, – отвечает Малик. – За исключением того, что дочь была в истерике. Мы нашли кровавую рубашку в прачечной. Больше ничего подозрительного. Подождём результатов анализа. Нет, погодите, в шкафу покойной супруги было платье с пайетками. Золотистое платье 36-го размера. Не знаю, важно это или нет, на Стефана Ульссона оно не налезет, но мы его все равно захватили.

– Еще что-то?

Малик качает головой.

– Не при обыске. Но мы нашли того Тони.

– Тони? – переспрашивает Манфред.

– Я думала, Сванте вам звонил, – удивленно говорит Малик. – Сюзетта переговорила с мужчиной по имени Тони. Тем, который работал в приюте для беженцев в начале девяностых. Стефана Ульссона уволили. Точнее, он даже не работал там на полную ставку, просто ему больше не давали заказов. Его застукали в саду поздно вечером. Он следил за обитателями приюта. И знаете когда? Осенью 1993 года.

– За Азрой и Нерминой, – шепчу я.

Малик тянется за телефоном Петера.

– Вот именно. Мы будем его допрашивать в восемь утра завтра, если хотите, приезжайте.

– Конечно, хотим, – кивает Манфред. – А что касается снимков, то сегодня мы вряд ли еще что-нибудь найдем. Увидимся завтра в половине восьмого?

Спустя десять минут мы с Андреасом остаемся одни в участке. Малик с Манфредом уехали.

Я отключаю обогреватель и проверяю ведро, в которое капает вода с потолка.

Андреас ждет, когда я закончу. Он улыбается. Но не как обычно, с самодовольным видом, а искренне и добродушно.

– Хочешь поехать ко мне домой? – спрашивает он.

Я застываю. Собираюсь уже дать один из язвительных ответов, заготовленных у меня для таких ситуаций, но потом встречаюсь с ним взглядом и думаю обо всем том, что случилось за последние дни: об окровавленной свиной голове, о скелете Нермины, об Азре без лица на столе в морге, о Петере, превратившемся в кота Шрёдингера. Думаю о Кенни, который никогда не вернется с того света, о Максе, который, может, еще вернется, о маме, которая по ночам не может заснуть от мыслей, как бы подешевле организовать свадьбу, – свадьбу, которой может не быть.

Я думаю обо всем этом, но прежде всего о том, как отчаянно коротка жизнь. Перед лицом вечности мы как мушиные какашки, которые спустя мгновение поглотит темнота.

Еще одна вещь вспоминается мне. Ханне в кровати с одеялом, натянутым до подбородка. Смех в ее глазах, любовь, которую словно можно пощупать.

Почему у нас с Максом никогда так не было? Я сознательно вычеркнула любовь из своей жизни? И все дело в Кенни?

– Окей, – говорю я.

Андреасу удается не выдать удивления, но я вижу по расширенным зрачкам, что такого ответа он не ждал.

– Ты серьезно?

– Идем, пока я не передумала, – говорю я.

Мы едем через лес в тишине. Еловые лапы гнутся под тяжестью снега. Одинокие снежинки мечутся в свете фар.

Красиво, как бывает красиво зимой в Урмберге. Красиво, одиноко и темно.

Не знаю, сколько километров мы преодолеваем. Андреас молчит, я тоже. Лес постепенно расступается и сменяется заснеженными полями. Андреас сворачивает на узкую дорогу, проезжает мимо освещенной бензозаправки. Еще через минуту мы въезжаем в деревню с одноэтажными коттеджами, построенными в семидесятые.

Мы паркуемся перед одним из безликих уродливых домов, похожих на коробки для обуви, и выходим. Андреас нащупывает в кармане ключи, отпирает дверь, включает свет и приглашает меня пройти.

– Вот тут я и живу.

Дом мог бы находиться и в Урмберге.

Тут все выглядит как в тех домах, где я провела все детство. Смесь старой и новой мебели, не сочетающейся друг с другом. Уродливые кожаные диваны, дешевая имитация восточного ковра перед телевизором, огромные колонки. Книжный шкаф без книг. Гантели на полу и гора автомобильных журналов рядом с диваном.

На столике перед телевизором пустые банки из-под колы и тарелка с остатками чипсов. На кресло небрежно брошена спортивная форма для просушки.

«Вот от этого я и бежала всю свою жизнь», – понимаю я.

Урмберг, деревня, серое, предсказуемое будущее, заснеженные поля, тихие леса. Вечера перед телевизором с чипсами и вином и поездки за продуктами в супермаркет в качестве единственного развлечения.

Кромешная тьма зимой и бессонные белые ночи летом.

Ощущение, что все уже кончилось еще до того, как что-то началось.

Мне вспоминаются строчки из полицейского протокола о маме. Три года назад ее обнаружили на горе Урмберг в состоянии алкогольного опьянения, в глубокой депрессии и с травмой ноги.

Бедная мамочка.

Какой была бы ее жизнь, если бы она уехала из Урмберга? Она могла бы найти работу, познакомиться с новыми людьми, увидеть разные места.

Но для нее Урмберг – начало и конец всего. Здесь есть все, что ей нужно для жизни. Вселенная, вмещающая в себя все ее желания и потребности. И больше ей ничего не нужно.

Почему же для меня все по-другому?

Как там говорила мама?

Если ты бежишь от чего-то, смотри, чтобы не бежать от самой себя.

– Хочешь перекусить? – предлагает Андреас. – Не знаю, что у меня есть.

– Нет, спасибо.

– Чашечку чая?

Я качаю головой и поворачиваюсь к Андреасу.

Его мокрые волосы влажны от снега. От свитера попахивает потом. У него серьезные раскосые глаза, точь-в-точь как у Кенни.

Я раньше этого не замечала, но у Андреаса глаза Кенни.

На щеке заметна свежая царапина. Может, обо что-то поцарапался на заводе.

В уголке запеклась капелька крови.

Вид у него сконфуженный, словно, затащив меня наконец к себе домой, он не знает, что делать дальше.

– Ну вот, – говорит он.

– Ну вот, – говорю я, остро чувствуя его близость.

Я делаю шаг ближе. Он не двигается с места.

Его жаркое прерывистое дыхание обдувает мне щеку, как легкий ветерок у реки в душный летний день. Я чувствую жар его тела.

Я целую его первой, и Андреас сперва отодвигается.

– Думаешь, это хорошая идея? – шепчет он.

Но сомнения длятся недолго. Он притягивает меня к себе и страстно целует.