Мы пристраиваемся в хвост другим машинам, припаркованным на обочине шоссе.

Уже почти стемнело. И сильно похолодало. Холод кусает щеки, снег хрустит под подошвами ботинок.

Мы стоим на обочине. Манфред светит фонариком на придорожную канаву, отделяющую проселочную дорогу от леса.

Могильник.

Сколько раз я бывала здесь подростком. Я думаю не только о том роковом дне, когда мы нашли Урмбергскую девочку, но и обо всех остальных днях. Туманных весенних днях, когда земля еще не успела оттаять. Теплых звездных августовских ночах, когда мы с приятелями пытались вызывать духов. Вспоминаю, как небьющийся стеклянный стакан в свете свечей скользил по мятой бумажке с буквами, движимый кончиками наших пальцев, в то время как комары пожирали нас живьем.

Как возникла легенда о привидении-ребенке? И когда именно она возникла? Надо спросить у мамы.

– Что нам известно о мертвой женщине? – спросил Андреас. – Это та молодая девушка в платье с пайетками?

– Ничего не известно, – фыркает Манфред.

Он чешет напрямик в лес по десятисантиметровому слою снега в городских начищенных ботинках.

Манфред смотрится в этих местах странно. Сложно шастать по сугробам в итальянских ботинках ручной работы и при этом не выглядеть полным идиотом. Так можно и пальцы на ногах отморозить.

Даже стокгольмец мог бы это сообразить.

Ветви сосен провисли под тяжестью снега, выпавшего за последние дни. В лесу красиво, как на картинке, и тихо. Кажется, что лес спит.

Манфред идет на удивление быстро. Длинные ноги ловко перешагивают через камни и пни.

Андреас поворачивается ко мне.

Наши глаза встречаются. В этот момент моя нога проваливается в глубокий снег.

Андреас останавливается и протягивает мне руку.

Я киваю в знак благодарности, ударяюсь о ветку и получаю порцию снега за воротник. Сую руки в карманы в надежде согреться. Перчатки я, естественно, забыла в машине.

Ели редеют, я вижу просвет впереди. Еще через минуту мы выходим на поляну, залитую ярким светом. Перед нами вырисовывается силуэт Змеиной горы. Черная вершина поднимается к небу и сливается с ночью. Невозможно различить, где кончается гора и начинается космос. Словно Урмберг напрямую связан с небом.

Захоронение засыпало снегом. Большие переносные прожекторы поставлены под елью на опушке, трое людей в белых комбинезонах с масками, закрывающими рот, что-то разглядывают под деревом. У одного в руках фотоаппарат, в паре метров от них – большие сумки.

Коллеги из местной полиции уже на месте. Бело-голубая оградительная лента трепещет на ветру. Поляна то и дело озаряется вспышками фотокамеры.

Манфред поворачивается к нам с Андреасом. Лицо его бесстрастно, но я вижу, что он сжимает и разжимает кулак, словно давит невидимый мячик.

Мы благодарны небу, что это не Петер лежит там мертвый в снегу. Но нельзя не согласиться, что ситуация абсурдна: сотни людей прочесывали лес в поисках Петера все последние дни. И вот наконец они нашли труп, но это труп другого человека.

Мы направляемся к Сванте.

Он поднимает руку в знак приветствия.

На нем та же, что и в прошлый раз, пестрая, ручной вязки шапка с помпоном. Борода покрылась инеем. Я ловлю себя на мысли, что он действительно выглядит как Санта-Клаус. Настоящий Санта-Клаус, который сажает малышей на колени и вручает подарки из большого мешка у него за спиной.

Я замечаю, как Сванте таращится на элегантное пальто Манфреда. Шелковый платок в нагрудном кармане поник, как увядший цветок.

– Что, черт возьми, происходит? – спрашивает Манфред, кивая в сторону трупа на опушке и проводит рукой в перчатке по щетине на подбородке. – Мы ищем пропавшего полицейского, а натыкаемся на подстреленную женщину?

Сванте кивает.

– Так оно и есть. Подтверждаю. Действительно странно. Сейчас расскажу все, что знаю. Но сначала одна вещь. Мы нашли ее уже после того, как позвонили тебе.

Манфред хмурит лоб, выпячивает живот, обтянутый пальто.

– Что за вещь?

Сванте кивком приглашает идти за ним к черному полиэтиленовому пакету, стоящему в снегу рядом с прожектором.

Сванте нагибается и достает прозрачный пакет. Протягивает его Манфреду и направляет фонарик так, чтобы нам было лучше видно.

Манфред изучает содержимое пакета. Это кроссовок – весь в коричневых пятнах в лужице полурастаявшего снега.

У меня вырывается:

– Это же кроссовка Ханне.

Манфред кивает.

– Ханне? – спрашивает Сванте. – Той, что утратила память?

– Ее самой. Где вы это нашли?

– В двадцати метрах от тела. В лесу. Мы бы никогда его не нашли под снегом, если бы не Рокки. Наша собака.

Манфред встречается со мной взглядом и недоуменно качает головой, словно ему не верится, что это действительно кроссовка Ханне в пакете.

– Как она здесь очутилась? – восклицает он и возвращает пакет Сванте. Потом продолжает: – Как только закончим, едем к Ханне. Попробуем ее расспросить.

Манфред замолкает, о чем-то задумываясь. Смотрит на гору. Одинокая снежинка повисла у него на щетине. Смахнув ее, он просит Сванте:

– Расскажи, что известно на данный момент.

– Собачий патруль нашел ее в пять минут третьего, – докладывает Сванте, кивая в сторону мертвой женщины. – Дежурный судмедэксперт считает, что она мертва по меньшей мере три дня. Может быть, четыре. В воскресенье температура опустилась ниже нуля. Если бы труп лежал здесь дольше, он бы начал разлагаться. А если меньше, то снежный покров был бы тоньше. Одна нога торчала из-под ели. Ее-то и засыпало снегом.

Манфред обдумывает информацию.

– Вы вчера здесь искали?

– Да, но, должно быть, пропустили. Под ветками ее было не видно.

Манфред снова молчит. Оглядывает поляну и кивает.

– Если она лежит здесь трое-четверо суток, значит, она погибла в пятницу или субботу.

Андреас откашливается.

– Тогда же, когда…

Он замолкает и смотрит на труп на снегу в ярком свете прожекторов.

– Когда пропал Петер, – заканчивает за него Манфред. – Это не случайность, что кроссовка Ханне найдена поблизости. Что нам известно о жертве?

– Немного, – отвечает Сванте. – Женщина. Лет пятидесяти. Босая, легко одетая. Следы выстрела в грудь и ударов по голове.

– Застрелена и избита? – удивленно спрашивает Манфред.

– Именно, – подтверждает Сванте. – Пойдемте посмотрим? И я расскажу остальное.

Темноту снова озаряет вспышка. В свете фотоаппарата лицо Манфреда выглядит усталым и опухшим.

Андреас смотрит на захоронение, покрытое снегом, потом поднимает взгляд к небу.

– Это место что, проклято? – спрашивает он.

Никто не отвечает. Что тут ответишь? Сложно отрицать тот факт, что захоронение находится в эпицентре всех трагических событий в Урмберге.

Я думаю о девочке. Прошлые события оживают в памяти. Закрыв глаза, я чувствую теплую руку Кенни, слышу звон бутылок в пластиковом пакете. Помню, как листья папоротника щекотали мне бедра, когда я присела пописать, как пальцы трогали белый гладкий предмет, который я приняла за шампиньон.

А теперь еще и это.

Все ниточки ведут сюда – к древнему захоронению посреди леса.

Это должно что-то значить. Но что?

Сванте снимает варежки и прижимает ладони к замерзшим щекам, чтобы согреться.

– Идем! – командует Манфред и идет к трупу.

Мы подходим к трупу по одному, потому что на плитках, разложенных на снегу криминалистами, хватает места только для одного человека. Первым подходит Сванте, потом подзывает Манфреда. Пластиковые плитки прогибаются под нашей тяжестью.

Встав каждый на свою плитку вокруг трупа, мы опускаемся на корточки.

Чтобы добраться до тела, криминалисты спилили ветви и сложили их в кучу в стороне. Рядом лежит брезент, которым они явно накрывали тело, пока спиливали ветки.

Она лежит под елью, отвернув лицо от нас. Руки сложены на груди.

Одежда вся в кристалликах льда. Мертвенно-бледная кожа шеи, рук и ног блестит в ярком свете прожекторов.

Женщина одета в черные спортивные штаны и просторную джинсовую рубашку. На груди – большое темное пятно. Она босая. Длинные седые волосы, судя по всему, достают до талии.

Когда я вижу бесформенное месиво, которое когда-то было ее лицом, у меня слабеют ноги.

Рядом с головой лежит камень, тоже весь в крови.

Я отворачиваюсь, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

– Говоришь, судмедэксперт был тут? – невозмутимо спрашивает Манфред.

– Был, – подтверждает Сванте.

– И что говорит?

– Предположительно, жертва убита выстрелом в грудь, а голова позже размозжена тяжелым предметом.

– В таком порядке?

– Да, иначе кровотечение от травмы головы было бы сильнее. Но посмотрим, что покажет вскрытие.

– Хм, – хмыкает Манфред. – И никто не знает, кто она?

– Никто.

Манфред поворачивается ко мне.

– Ты ее не узнаешь? Она не из Урмберга?

Я заставляю себя посмотреть на труп. На волосы, разметавшиеся по снегу. Гоню прочь воспоминания о Кенни.

Женщина в снегу мне незнакома.

Несмотря на то, что черты лица разобрать невозможно, я уверена, что эта женщина не местная. Я знаю всех в округе.

– Она не из здешних мест, – говорю я и пытаюсь осознать невероятное: два трупа найдены на одном и том же месте с интервалом в восемь лет.

– Нашли гильзы? – спрашивает Сванте Манфред.

– Ранение в груди явно от огнестрельного оружия, но мы не нашли ни патронов, ни гильз.

– Может, случайная жертва охоты?

– Маловероятно, что эта женщина бродила босиком по лесу и случайно попала под охотничьи пули.

Сванте усмехается своей шутке. Но смешно только ему.

– А что с оружием в этих местах? Много охотников?

Сванте смеется еще громче. Я его понимаю. Своими вопросами Манфред выдал, что ничего не знает об Урмберге.

– Если бы мне давали тысячу за каждое ружье, спрятанное в этих избах…

Манфред кивает. Склонив голову на бок, рассматривает тело.

– Лицо сильно повреждено.

Я заставляю себя проследить за его взглядом. От лица ничего не осталось. Одна бесформенная красная масса. Вместо глаз – замерзшие красные колодцы.

Меня шатает. Голова кружится. Во рту сухо. Я сейчас упаду.

Манфред хватает меня за плечо:

– Даже не думай блевать здесь.

– Я в порядке.

Я не в порядке, но не могу признаться в этом Манфреду. Это ведь то, чего я хотела, – ловить настоящих преступников, расследовать самые тяжкие преступления.

Но я не представляла, что все будет так.

Одно дело видеть трупы на фотографии или на столе в морге, где не осознаешь весь ужас случившегося.

Я бросаю еще один взгляд на женщину. На кровавое месиво на месте лица. Вижу кусок коры, торчащий из этого месива.

Мысли о Кенни возвращаются, а с ними – тошнота.

– Никому не пожелаешь такой смерти, – констатирует Сванте.

Мы с Манфредом молчим, но я думаю, что Сванте прав.

Это так ужасно, так несправедливо. Это против природы.

Женщина на земле не старая. Она прожила бы еще много лет, если бы кто-то не счел себя вправе отнять у нее жизнь.

Она была чья-то дочь, возможно, мать и сестра.

А теперь она никто, замерзший труп под оголенной елью.

Снег усилился. Снежинки танцуют в свете прожекторов.

Поляну озаряет вспышка.

– А что известно о ходе событий? – спрашивает Манфред, с трудом выпрямляясь.

Плитка дрожит, я боюсь, что она треснет под его тяжестью.

Сванте тоже выпрямляется. Мы следуем его примеру.

– Скорее всего, сперва ее застрелили, а потом затащили под ель. После этого разбили лицо. Предположительно вот этим камнем.

Мы смотрим на камень – размером примерно с грейпфрут – рядом с головой.

Еще одна вспышка.

– Любопытно, – протягивает Манфред.

Я жмурю глаза, но картина трупа впечаталась в сетчатку. Невидящие глаза смотрят на меня.

– А что со следами? Видно, откуда пришла жертва или убийца?

Сванте качает головой, отчего помпон на его шапке трясется.

– Снег пошел после выходных.

– Об этом я не подумал, – кивает Манфред.

Лес снова начинает кружиться, я хватаю Манфреда за плечо.

Еще вспышка.

Тошнота подступает к горлу. Я поворачиваюсь и как можно быстрее бегу по плиткам к Андреасу, который уже стоит у прожекторов.

– Тебе плохо? – спрашивает он, когда я протискиваюсь мимо.

– Нет, – отвечаю я.

– Уверена?

Я делаю еще шаг. Сглатываю.

Снова вспышки.

Я не могу забыть увиденную сцену.

– Все нормально, я же сказала.

– Эй, Малин, криминалисты хотят взять наши пробы ДНК.

– Зачем?

– Рутинная процедура. Наши ДНК могли остаться на месте преступления. Они должны внести их в реестр.

– Хорошо, – говорю я и послушно открываю рот перед молодой женщиной в белой одежде.

Она сует ватку мне в рот и трет о внутреннюю сторону щеки.

Андреас подходит к нам. Снег хрустит у него под ногами.

– Закончили? – спрашиваю я криминалиста.

– Да, спасибо, – отвечает она, убирая ватку в пластиковый пакет.

Я киваю, отворачиваюсь и блюю в снег.

Меня все еще трясет, когда я лежу в кровати с пуховым одеялом, натянутым по самый нос.

Мамина рука лежит у меня на плече, глаза с тревогой всматриваются мне в лицо.

– Уверена, что не хочешь чаю?

– Уверена. Я хочу спать. Но спасибо.

Мама кивает.

Наклоняется, целует в щеку и гладит меня по носу указательным пальцем, как всегда делала, когда я была ребенком.

Я чувствую щекой тепло ее ладони, вдыхаю родной и знакомый запах мыла и вкусной еды, ассоциирующийся у меня с мамой. Часть меня хочет уцепиться за нее и никогда не отпускать, как в детстве, когда она была в центре моей вселенной.

Но вместо этого я лежу неподвижно и смотрю, как она выходит из комнаты и тихонько закрывает за собой дверь.

За окном притаилась темнота – большой черный зверь. Я боюсь, что стекло треснет и зимняя ночь ворвется в спальню, как врывается вода в дырявую лодку.

Я подозревала, что так и будет, что это расследование разворошит прошлое, которое я так старалась забыть.

Кенни.

Взлохмаченные волосы цвета песка. Раскосые зеленые глаза. Хорошо очерченные скулы. Твердые руки, покрытые комариными укусами. Мягкие губы. Скользкая от пота кожа, когда мы занимались любовью.

На тот момент, когда мы нашли скелет, мы встречались совсем недолго. Не помню, был ли у нас уже секс.

Мы провели вместе два года. Целая вечность в нашем возрасте. У нас было мало общего, но я была безумно влюблена в Кенни. Чуть не писалась от радости каждый раз, когда видела его.

Я гоню прочь эти мысли, не хочу вспоминать прошлое, но не могу не думать о том осеннем вечере, когда все закончилось.

Мы тусили в заброшенном заводе. Я, Кенни, Андерс и две подружки. Кенни принес две бутыли самогона, который спёр у папаши, и мы здорово наклюкались.

Все, кроме Андерса, принимавшего антибиотики от ангины, которые нельзя было мешать с алкоголем.

Я помню, что нам было весело, пока одну из девиц не стошнило на Кенни и ему не пришлось умываться ледяной водой. На этом тусовка закончилась.

Андерсу, недавно получившему права, было поручено доставить нас домой в старом «рено» отца Кенни.

Помню, что атмосфера улучшилась, когда мы сели в машину. Тепло внутри салона вернуло нам желание веселиться.

Кенни, сидевший на пассажирском сиденье, открутил громкость на максимум, опустил окна, чтобы всей округе слышно было музыку, и заорал, что хочет пива.

Я порылась на полу, достала банку пива и протянула ему, но…

Полный идиотизм. Ужасная и абсурдная трагедия, перечеркнувшая мою жизнь.

Кенни внезапно решил высунуть голову в окно. Я должна была сделать то же самое и передать ему пиво через окно. Он отстегнул ремень безопасности, приподнялся и высунулся из окна по пояс.

Я сделала то же самое. Открыла банку и протянула Кенни.

Помню, что мы чокнулись, подставив головы дождю и ветру.

Мы были пьяными подростками в богом забытой деревушке посреди Швеции, не подозревавшими, что сейчас наша молодость закончится.

В темный дождливый вечер видимость была плохая. Кенни по-прежнему стоял в машине, высунув голову в окно, когда я заметила что-то в сотне метров перед нами. Я закричала Кенни, чтобы он сел обратно. Но, вместо того, чтобы послушать меня, Кенни повернул лицо вперед, по ходу движения.

Это был конец.

Кучка пьяных детей. Идиотская забава.

Удар.

Может, Андерс не заметил опасность из-за дождя. Может, отвлекся на происходящее в машине. Как бы то ни было, он не заметил прицеп с бревнами, который кто-то поставил на обочине, пока мы тусили на заводе.

Мы в него не врезались. Только проехали совсем близко. Достаточно близко, чтобы Кенни врезался в одно из бревен.

После этого он выглядел как женщина у захоронения.

От его лица ничего не осталось.