Глава 11
Генерал-лейтенант Музыченко наблюдал за действиями сводного батальона с дивизионного командного пункта комдива Соколова, расположенного на поросшем лесом холме в четырех километрах от атакуемого села. В случае успеха, он был готов ввести в прорыв моторизованную группу, усиленную остатками танков шестнадцатого мехкорпуса.
Бой не складывался. Идущих в атаку красноармейцев нельзя было упрекнуть в трусости, но оборона немцев оказалась слишком прочной, и короткая артподготовка не смогла подавить огневые средства противника. Легкие Т-26 останавливались один за другим, подбитые вражеским огнем. Пехота еще шла вперед, но генерал видел, что и ее силы на исходе.
Если бы не огонь с холмов справа и слева от дороги, батальон имел бы шансы ворваться в село, но выделенные для атаки на эти высоты бойцы не смогли преодолеть плотный пулеметный огонь, и залегли. Их командиры, скорее всего, погибли, и поднять людей в атаку теперь было некому, да и не дошли бы красноармейцы до вершин этих холмов под таким градом пуль.
Музыченко оторвался от стереотрубы и развернулся к радисту, чтобы передать приказ командиру батальона прекратить атаку, но его отвлек возглас комдива Соколова:
– Товарищ генерал-лейтенант, немцы на высоте двести двадцать семь прекратили огонь!
Музыченко вновь склонился к стереотрубе. Обстановка действительно изменилась. На холме, откуда еще минуту назад немцы вели уничтожающий огонь по наступающим красноармейцам, шел бой. Подробностей с такого расстояния генерал разобрать не мог, но то, что схватка там происходит нешуточная, сомнений не вызывало.
– Кто-то ударил немцам в тыл, товарищ командарм, – предположил Соколов. – Минометы по нашим тоже бить перестали, а это значит, что и батарея за холмом уничтожена.
– Кто бы это ни был, их удар оказался весьма своевременным, – кивнул Музыченко, – но батальон понес слишком большие потери. Он не возьмет Владимировку, даже если орудия и пулеметы на двести двадцать седьмой так и будут молчать.
Несколько минут на командном пункте висела напряженная тишина, которую вновь нарушил комдив Соколов.
– Пушки снова открыли огонь! Они бьют по высоте двести четырнадцать! Наши у подножья высот поднялись в атаку. Товарищ командарм, разрешите ввести в бой танки шестнадцатого мехкорпуса и передовые части основных сил!
– Не торопись, комдив, – Музыченко все еще сомневался, – уже светло, и, как назло, облачности почти нет. Даже если мы хорошо прижмем здесь немцев, они вызовут авиацию и подключат тяжелую артиллерию, а танков у нас и так почти не осталось. Передай приказ батальону захватить высоты и удерживать их до темноты любой ценой. Ночью пойдем на прорыв. Без этих высот противник Владимировку не удержит.
Пикирующие бомбардировщики появились даже быстрее, чем предполагал генерал. Видимо, панические вопли немцев, оборонявших Владимировку, произвели должное впечатление на командование противника, и авиация отреагировала без задержек.
Четыре «Юнкерса» Ju 87 появились с северо-запада. Они шли на высоте три с половиной километра и казались с земли совсем небольшими и неопасными, но на командном пункте шестой армии все прекрасно знали, каких дел может натворить даже одиночный «лаптежник», не говоря уж о полной четверке. Истребительного прикрытия у бомбардировщиков не было – видимо, немцы считали небо над котлом достаточно надежно зачищенным от советской авиации.
Восемьдесят седьмые шли уверенно. Генерал Музыченко не сомневался, что в качестве целей немецкая пехота, обороняющая Владимировку, укажет им только что захваченные советским батальоном высоты. Оставлять эти позиции в руках красноармейцев противник точно не захочет, и после удара обязательно предпримет контратаку.
– Вот гады, – тихо произнес Соколов, – мы за эти высоты столько людей положили, и все зря.
Музыченко промолчал. Противопоставить немецким пикировщикам батальон мог лишь огонь винтовок и пулеметов, эффективность которого при атаке «лаптежников» была крайне низкой – не умела пехота стрелять по таким целям. Да и пулеметов у окруженцев осталось мало, как, впрочем, и стойких бойцов, способных не дрогнуть и продолжать стрелять, когда на них с неба валится завывающая смерть.
«Юнкерсы» снизились до трех километров, зашли на цель и один за другим перевернулись через крыло, входя в почти отвесное пикирование. Их характерный вой был слышан даже на командном пункте.
В качестве первой цели немецкие летчики выбрали высоту двести четырнадцать. Огонь по пикирующим бомбардировщикам оттуда почти не велся. Психологический эффект от предыдущих налетов немецкой авиации был столь велик, что красноармейцы предпочли упасть на дно окопов, которых немцы нарыли вокруг вершины холма вполне достаточно, и попытаться переждать бомбежку там, положившись на удачу. А вот с высоты двести двадцать семь по самолетам кто-то стрелял, причем генерал даже не сразу понял, из какого оружия вели огонь. Для винтовок и пулеметов расстояние до целей было слишком большим, да и не могла винтовка давать такую вспышку, а зенитных пушек там не было, это Музыченко знал совершенно точно. Кроме того, низкий темп стрельбы говорил о том, что используется какое-то однозарядное оружие.
В общем, сначала генерал лишь краем сознания отметил, что по «Юнкерсам» кто-то все же пытается вести огонь, но когда первый бомбардировщик так и не вышел из пике, а вместо этого воткнулся в подножие холма и исчез в яркой вспышке взрыва, Музыченко удивленно перевел взгляд на точку, откуда неизвестный стрелок продолжал посылать в небо пулю за пулей. Правда, к сожалению, стрелял он слишком редко – раз в пять-шесть секунд.
Второй пикировщик, несмотря на гибель ведущего, с курса не свернул и бомбы сбросил точно. На вершине холма поднялись фонтаны земли, а вражеский самолет вышел из пике и с разворотом ушел куда-то за Владимировку. Генерал не сомневался, что просто так немец не уйдет – обязательно снова наберет высоту и сделает второй, а потом и третий заход. Вот только цель у него теперь будет другая.
Третий «лаптежник» начал выход из пике явно раньше, чем следовало. Бомбы он сбросил, но у Музыченко возникло ощущение, что пилот просто избавился от взрывоопасного груза, во всяком случае, все взрывы прогремели где-то в стороне от холма. Сам же самолет тяжело выровнялся и с видимым трудом потянул низко над землей куда-то в западном направлении. Его двигатель сбоил и оставлял в небе отчетливый темный след.
Последний пикировщик выполнил сброс бомб практически идеально. Вся вершина двести четырнадцатой высоты покрылась султанами взрывов, а немецкий пилот, выведя машину из пике, повторил маневр второго бомбардировщика, начав набор высоты для следующего захода на цель.
На несколько минут над Владимировкой установилась хрупкая тишина. Немцы не стреляли, ожидая окончания работы своих бомбардировщиков. Красноармейцы тоже прекратили атаку, ограничившись занятием высот. Но длилось затишье недолго.
Оба оставшихся бомбардировщика поднялись до трехкилометровой высоты и вновь с переворотом вошли в пике. На этот раз они атаковали высоту двести двадцать семь, откуда вел огонь стрелок, сбивший одного их товарища и повредивший самолет другого. Вряд ли пилоты «лаптежников» заметили, откуда по ним стреляли. Скорее, эта высота изначально была второй их целью.
Теперь ситуация изменилась. В отличие от двести четырнадцатой, высота двести двадцать семь совершенно не собиралась сдаваться без боя и безмолвно ждать, когда на нее посыплются бомбы. Сначала Музыченко увидел знакомую вспышку – по атакующим «Юнкерсам», вновь открыл огонь неизвестный стрелок, а через пару секунд высота взорвалась треском выстрелов из стрелкового оружия. У пехоты не было трассирующих пуль, и об эффективности огня генерал мог судить только по поведению бомбардировщиков. Первый «лаптежник» свернул с боевого курса, и его закрутило в каком-то странном спиралевидном штопоре. Самолет совершил вялую попытку выйти из пике, но от этого стало только хуже – одно из его крыльев надломилось посередине, и дальше полет бомбардировщика стал полностью неуправляемым. Он упал в лес метрах в трехстах за высотой и оттуда поднялся столб огня и дыма.
Последний немец не стал испытывать судьбу. Он видел, что произошло с его товарищем, и имел некоторый запас высоты, чтобы выйти из пике вне зоны досягаемости пулеметного огня. Надо отдать должное пилоту люфтваффе – даже в этой ситуации он попытался выполнить задачу, сбросив бомбы с двухкилометровой высоты, но эта попытка оказалась не слишком удачной – прямых попаданий он не добился, а от осколков красноармейцы были неплохо защищены окопами полного профиля. «Лаптежнику», похоже, удалось избежать повреждений, и он быстро скрылся на северо-западе.
– Ты такое когда-нибудь видел, комдив? – повернулся Музыченко к Соколову.
– Нет, товарищ командарм, не приходилось.
– Прикажи привести ко мне все то подразделение, которое захватило двести двадцать седьмую во время нашей атаки. И укрепите высоты. Сейчас немцы начнут долбить их артиллерией, а потом пойдут в контратаку.
* * *
На этот раз забирать у нас оружие никому в голову не пришло. Бойцы шестой армии, успевшие подняться на наш холм, вместе с нами отражали налет немецких пикирующих бомбардировщиков, и когда отделение красноармейцев под командой лейтенанта НКВД прибыло за нами, мы уже успели пересидеть в окопах артналет и отбить первую немецкую атаку, бывшую, скорее всего, просто разведкой боем.
– Кто командовал отрядом, отбившим у немцев высоту? – требовательно спросил лейтенант.
– Капитан Щеглов, – вышел вперед наш командир.
– Лейтенант Парфенов, – представился энкавэдэшник. – У меня приказ комдива Соколова сопроводить вас и ваших людей к генерал-лейтенанту Музыченко.
– Ведите, лейтенант.
– Сначала прошу ваши документы, товарищ капитан.
Щеглов молча протянул лейтенанту офицерское удостоверение.
– Сто тридцать девятая стрелковая дивизия, – прочитал вслух Парфенов, едва заметно насторожившись. – Ваши люди тоже оттуда?
– Только четверо. Остальные присоединились к нам в процессе выхода из окружения.
– Мы все еще в котле, – напомнил лейтенант. – Прошу за мной, товарищ капитан. Стоп, а это еще что такое?
– Это пленный бомбардир-стрелок «Юнкерса-88», – пояснил капитан, – захвачен нами при отходе из лесного массива, где оборонялись остатки частей сто тридцать девятой дивизии.
– Ладно, ведите и его. Насчет пленных приказа не было, но в штабе разберутся.
Мы выстроились в короткую колонну. Из нашего отряда в живых осталось одиннадцать человек, включая троих неходячих раненых, которых мы уже передали местным медикам. Посмотрев на их состояние, военфельдшер только покачала головой, и бросил скупо: «Постараемся вытащить».
Лейтенант вел нас через лес, старательно обходя открытые участки местности. Грохот взрывов не умолкал ни на минуту – немцы полностью простреливали территорию котла своей артиллерией, и вели непрерывный беспокоящий огонь. За нашими спинами вновь вспыхнула интенсивная винтовочная пальба, щедро сдобренная пулеметными очередями. Немцы, прощупав нашу оборону, теперь пошли в серьезную атаку на высоты.
Народу в котле оказалось немало. Вычислитель, использовавший данные с орбиты, насчитал около ста тысяч человек. Мы повсюду видели красноармейцев, готовящихся к бою. Среди них было много раненых. Лица я видел разные, но в основном их выражения делились на две категории – мрачная сосредоточенность и апатия. Вторых, к сожалению, было больше. Встречалась и техника, причем немало. Танки, грузовики, повозки, тракторы, артиллерийские орудия… Не меньше я видел и сгоревших машин, разбитых немецкими бомбами и снарядами. В общем, типичная картина военной катастрофы, еще не вступившей в завершающую фазу, но уже очень близкой к ней.
Идти нам пришлось минут сорок. Немецкая авиация за это время появлялась дважды, но оба раза бомбардировщики обрабатывали лес в стороне от нашего маршрута.
– Заберут тебя у меня, Нагулин, – неожиданно произнес, Щеглов, – а я, наивный, хотел оставить тебя в своей роте. Теперь понимаю – не дадут. А ведь для разведки ты подходишь идеально. Подучить тебя, конечно, надо, а то ломишься сквозь лес, как лось…
– Боюсь, вы правы, товарищ капитан, – не стал я отрицать очевидного, – у вас меня не оставят. Помимо прочего, мне еще на множество вопросов ответить придется.
Щеглов лишь молча кивнул, а спустя минуту добавил.
– Ладно, Нагулин, жаль мне, конечно, тебя отдавать, но что смогу, для тебя сделаю. Только когда я генералу про тебя докладывать буду, не вздумай моим словам противоречить, даже если он тебя прямо спросит. Зеленый ты еще, хоть и боец отменный. Но в жизни ты пока, извини уж, мало что понимаешь. Усек?
– Понял, товарищ капитан. Противоречить не буду, – согласился я, подумав, что, наверное, Щеглов прав, и так действительно будет лучше.
Командный пункт шестой армии расположился в блиндажах в гуще леса. Судя по свежим воронкам, и дымящимся обломкам одного из строений, снаряды и бомбы попадали и сюда.
Нас построили напротив самого надежного на вид блиндажа, и лейтенант Парфенов пошел докладывать о выполнении приказа. Через пару минут деревянная дверь открылась, и к нам вышел генерал-лейтенант Музыченко в сопровождении нескольких офицеров. По команде Щеглова мы встали «смирно».
– Товарищ генерал-лейтенант, сводный отряд по вашему приказанию прибыл.
– Представься, капитан.
– Капитан Щеглов, командир разведроты шестьсот девятого полка сто тридцать девятой стрелковой дивизии.
– Вольно, – махнул рукой генерал, – Всего восемь человек? – без предисловия задал он вопрос, посмотрев на наш короткий строй. Его взгляд на секунду задержался на пленном немце, стоявшем чуть в стороне под охраной красноармейца с винтовкой, но спрашивать о нем он ничего не стал.
– Одиннадцать, товарищ генерал-лейтенант, – ответил Щеглов, – троим тяжелораненым оказывается медицинская помощь в вашем полевом госпитале. До боя было двадцать два.
– В окружении давно?
– Уже неделю, товарищ генерал-лейтенант.
– Приказ на штурм высоты двести двадцать семь отдал ты, капитан?
– Я, товарищ командующий. В планировании операции принимали активное участие сержанты Игнатов и Плужников, а также ефрейтор Нагулин.
Музыченко чуть повел бровью при упоминании моего участия в разработке плана, но заострять на этом внимания не стал.
– Немецкую минометную батарею тоже вы уничтожили?
– Да, товарищ генерал-лейтенант. Она располагалась на пути к высоте. Оставлять ее у себя в тылу мы не могли.
– Кто стрелял по бомбардировщикам? И из чего?
– Противовоздушной обороной высоты после ее захвата по моему приказу командовал ефрейтор Нагулин. Он же лично вел огонь по самолетам противника из трофейного противотанкового ружья, – капитан кивнул на стоящее передо мной на земле «панцербюксе».
– Ефрейтор? – удивление на лице Музыченко приняло более явную форму.
– Он уникальный стрелок, товарищ генерал-лейтенант. И, как показал опыт предыдущих боев, хорошо справляется с командованием подразделением размером до взвода.
– Ефрейтор Нагулин, выйти из строя!
– Я сделал два шага вперед.
– Один бомбардировщик сбит над высотой двести четырнадцать, и еще один поврежден, – задумчиво произнес Музыченко, – это твой личный счет, ефрейтор. Еще один пикировщик сбит над высотой двести двадцать семь коллективным огнем организованной тобой противовоздушной обороны. Я ничего не упустил?
– Нет, товарищ генерал-лейтенант, – четко ответил я.
– Товарищ командарм, разрешите? – вклинился Щеглов.
– Говори, капитан.
– Позавчера ефрейтором был сбит еще один бомбардировщик – «Юнкерс-88». Нам удалось захватить одного из членов экипажа, выпрыгнувшего с парашютом, – капитан указал на пленного немца в летном комбинезоне.
Генерал на секунду о чем-то задумался, а потом повернулся к нашему строю.
– Благодарю за службу, бойцы! – негромко произнес он и жестом остановил нашу попытку ответить по уставу, – вы сделали очень большое дело для всей шестой армии. Капитан, пиши на отличившихся представление к государственным наградам. Вместе со своими людьми, кроме Нагулина, поступаешь в распоряжение комдива Соколова. Ты ведь разведчик? Вот он для тебя дело по профилю и найдет.
– Есть, товарищ генерал-лейтенант! Разрешите выполнять?
– Выполняй, капитан, – кивнул Музыченко и развернулся в сторону входа в свой блиндаж, – Ефрейтор Нагулин, за мной.
Я вошел в блиндаж вслед за командармом и офицерами штаба. Здесь все было обустроено куда более капитально, чем в штабе подполковника Лиховцева, что и не удивительно – совсем другой уровень командования. В дальнем углу у телефонной станции сидел дежурный в звании старшины. На столе одна поверх другой были разложены карты и схемы. Сверху лежала карта с нанесенной текущей обстановкой. Над ней, видимо, и работал генерал-лейтенант, когда нас к нему привели. Я бросил на изображение лишь мимолетный взгляд, но вычислителю этого оказалось достаточно. Он сверил нанесенные на карту значки с реальным положением частей и соединений и выделил желтым цветом несоответствия.
– Вот что, ефрейтор, – повернулся ко мне Музыченко, – нечего тебе у разведчиков делать. Показал себя толковым командиром, так командуй. Умеешь сбивать самолеты сам и заставлять это делать других – значит, дорога тебе в ПВО. Ночью мы пойдем на прорыв, и мне нужен командир усиленного взвода противовоздушной обороны, который будет прикрывать танковую колонну штаба армии. Поставить командовать взводом ефрейтора я не могу, но на то я и командарм, чтобы иметь возможность присваивать звания отличившимся бойцам. Давай сюда свои документы, Нагулин.
Я протянул генералу красноармейскую книжку.
– Илья Григорьевич, – обратился Музыченко к уже немолодому подполковнику, вошедшему в блиндаж вместе с нами, – подготовь приказ. За проявленные в бою высокие командирские качества при организации и управлении боем в масштабах взвода и большой личный вклад при успешном отражении наземной и воздушной атак противника, ефрейтору Нагулину Петру Ивановичу присвоить звание – младший лейтенант. Назначить младшего лейтенанта Нагулина на должность командира взвода ПВО в составе управления армии. Удостоверение выдай пока временное. Выйдем к своим – сделаем нормальное, но копию приказа за моей подписью Нагулину передай. Все, младший лейтенант, свободен. Остальные вопросы решишь со своим непосредственным начальником майором Свирским. Поздравляю с новым званием!
– Служу советскому союзу! – бодро ответил я, но вместо того, чтобы развернуться и покинуть штаб, вытянулся по стойке «смирно» и громко произнес. – Разрешите доложить, товарищ генерал-лейтенант!
Музыченко, уже начавший отворачиваться к начальнику штаба, вновь обратил на меня внимание.
– Докладывай, младший лейтенант, только коротко.
– Первомайск уже в руках противника, товарищ командующий армией. Наши отошли на юг. Кольцо окружения шире, чем отмечено на вашей карте.
В штабе как будто проскочил мощный электрический разряд. В мою сторону обернулись все офицеры, даже те, кто до этого был занят какими-то своими делами. Откуда-то внезапно вынырнул особист в звании полкового комиссара, и вперил в меня очень нехороший взгляд.
– Откуда сведения, Нагулин? – с напряжением в голосе спросил Музыченко.
– От пленного, товарищ генерал-лейтенант. Он из экипажа бомбардировщика, то есть обстановку знает неплохо просто в силу своих обязанностей. Я его лично допрашивал сразу после захвата, и он со страху многое выболтал. Не знаю, скажет ли он это сейчас еще раз, но тогда говорил, что участвовал в налетах на Первомайск и видел, как немцы выдавливают оттуда наши войска, причем по его оценке перспектив у обороняющихся не было никаких.
На самом деле конкретно про Первомайск немец ничего мне не говорил, но я надеялся на то, что он и сам не вспомнит, о чем болтал тогда в состоянии шока, а картинка со спутника четко демонстрировала, что восемнадцатая армия оставила город. Окруженные армии об этом, похоже, никто не предупредил, и теперь Музыченко строил свои планы исходя из того, что прорваться нужно только до Первомайска, а дальше уже будут наши.
– Знаешь немецкий, младший лейтенант? – подобрался еще сильнее особист.
– Знаю, товарищ полковой комиссар, – не стал запираться я.
– Все потом, Сергей Ильич, – остановил Музыченко полковника, вознамерившегося было завести любимую песню, – эти сведения нужно проверить. У нас есть связь с командованием фронта?
– Крайне неустойчивая, – с сомнением ответил начальник штаба, – Немцы глушат наши передачи помехами.
– Делайте что хотите, но информация у меня должна быть, вам ясно? И допросите этого немца – может, еще что-нибудь полезное скажет.
– Есть! – четко ответил начштаба и покинул блиндаж.
– Разрешите идти, товарищ командующий армией?
– Иди уже, младший лейтенант, – отмахнулся Музыченко, возвращаясь к карте.
* * *
Лейтенантской формы для меня не нашлось. Пришлось лепить знаки различия на обычную гимнастерку, хорошо хоть новую. Ее мне выдали вместо пострадавшей от пули и противособачьих упражнений сержанта Игнатова.
Поспать после ночного марша и боя мне удалось всего пару часов. Потом меня плотно взял в оборот майор Свирский. Получив указания от начштаба армии, мой новый начальник с облегчением свалил на меня все заботы о прикрытии от воздушных атак «колонны особого назначения», как ее здесь называли.
На самом деле, замысел генерала Музыченко был вполне разумным. На один хороший удар, способный пронять немцев до судорог в коленках, окруженные армии еще имели необходимые ресурсы. Да, нехватка боеприпасов и горючего. Да, много раненых. Да, нет поддержки с воздуха. Но еще в строю многие десятки танков и бронемашин, еще на ходу сотни грузовиков. Одних только полковых пушек почти сто штук. Если собрать наиболее подготовленных и морально несломленных бойцов, отдать им лучшее оружие и технику, снабдить остатками боеприпасов, то ночным ударом, когда не летает немецкая авиация, они смогут пробить оборону противника на глубину до двадцати километров, выйти к Голованевску и Первомайску, а там… А там снова немцы – пятьдесят второй армейский корпус. И эта информация оказалась для командарма страшным ударом. Похоже, он мне до конца не поверил – трудно расставаться с надеждой на спасение. Тем не менее, Музыченко был мужиком крепким, и сдаваться не собирался – это чувствовалось по все нарастающей активности в готовящихся к ночному прорыву войсках.
В ситуации хаоса окружения и всеобщего бардака иногда случаются настоящие чудеса, особенно, когда за дело берется энергичный командир, которому всячески помогает его непосредственный начальник. Официально мое подразделение считалось взводом противовоздушной обороны. Усиленным взводом, если точнее. И вот именно в прилагательном «усиленный» и скрывался очень важный нюанс, позволивший мне развернуть бурную деятельность. Нет никаких норм и регламентов, до какого состояния можно усиливать то или иное подразделение. Все исключительно на усмотрение старшего начальника. Если доводить дело до абсурда, то в подчинение командира хозяйственного взвода можно передать танковую роту, и получившийся монстр все еще будет называться усиленным хозяйственным взводом. Вот и в моем случае происходило нечто подобное.
Формирование «колонны специального назначения», в которой должен был следовать штаб шестой армии, шло в порядке высшего приоритета, а значит, все заявки ее командиров утверждались начальством, у которого тоже дел было выше крыши, почти не глядя.
В результате мой взвод рос и распухал прямо на глазах. Я сходу прибрал к рукам три самоходных зенитных установки на базе полуторок. Счетверенные пулеметы «Максим», собранные в единую систему по схеме Токарева, не могли похвастаться высокой дальностью эффективного огня, но по низколетящим целям стреляли удовлетворительно. В принципе, я не слишком надеялся на них, как на средство борьбы с авиацией противника, но мне требовалось отвлечь внимание вражеских пилотов. Сбивать немцев я собирался сам, а в задачу остального взвода входило обеспечение мне наилучших условий для стрельбы. Плюсом этих установок являлось и то, что патронов к ним было в достатке, по крайней мере, когда речь шла об обеспечении штабной колонны.
Еще два грузовика я вытребовал у майора Свирского для перевозки личного состава взвода, а для себя лично, окончательно оборзев от вседозволенности, запросил броневик БА-6. И получил его! Совершенно ненужная мне сорокапятимиллиметровая пушка в его башне меня сильно раздражала, но я смирился – уж больно удобным оказалась плоская крыша башни для установки на ней настоящего золотого самородка, с корнем выдранного мной из одного из подразделений полковой ПВО шестнадцатого мехкорпуса. Крупнокалиберный пулемет ДШК был большой редкостью в войсках, но в целой армии несколько таких экземпляров все же нашлось. Калибр двенадцать и семь десятых миллиметра и совершенно фантастическая по здешним меркам дульная энергия делали это оружие незаменимым. По бронепробиваемости пулемет Дегтярева-Шпагина не уступал моему «панцербюксе». На пяти сотнях метров он был способен прошить пятнадцать-двадцать миллиметров броневой стали. Боеприпасов к нему, правда найти удалось немного, но стрелять длинными очередями я и не собирался, так что трех сотен патронов хватить должно было надолго.
БА-6 (БА – сокращение от «Бронеавтомобиль») – советский средний бронеавтомобиль на шасси грузового автомобиля ГАЗ-ААА. Толщина брони 8-9 мм. Вооружен 45-миллиметровой пушкой и пулеметом ДТ калибра 7,62 мм. Скорость до 52 км/ч.
Оставалось решить, что делать, если нас начнут обрабатывать бомбами с большой высоты. На километре-полутора у меня еще был шанс достать врага из ДШК или противотанкового ружья, но выше…
В поисках решения я обратился к зенитным пушкам. Все они, к сожалению, были буксируемыми, а значит, степень усиления моего взвода автотранспортом снова должна была возрасти. Кроме того, чтобы стрелять из такого оружия, мне требовалось хоть немного попрактиковаться, поскольку наводка у зенитных пушек осуществлялось с помощью механизмов, и нужно было подкорректировать программу управления имплантами, чтобы они могли мне помочь в точном наведении на цель.
В конце концов, мой выбор пал на тридцатисемимиллиметровую автоматическую зенитную пушку 61-К образца тридцать девятого года. Их я присвоил с помощью Свирского целых две штуки вместе с достаточно опытными расчетами, хотя надеялся только на одну. В качестве тягачей для этих орудий можно было использовать зенитные полуторки, но зная надежность здешней техники, я в категоричной форме настоял на получении еще одного грузового автомобиля. С этими пушками была одна беда – очень мало снарядов. Может быть, именно поэтому, мне их и отдали без особого возмущения. Пятьдесят снарядов на ствол при боевой скорострельности сто двадцать выстрелов в минуту… Но кто сказал, что я буду стрелять очередями? Теперь, по крайней мере, на дальностях в четыре километра и высотах до трех я мог доставать вражеские бомбардировщики достаточно уверенно, а истребители на таких дистанциях мне ничего сделать не могли.
Не забыл я, естественно, и о своих товарищах. Чежина и Шаркова вытащить ко мне во взвод оказалось несложно – они мне требовались, как единственные во всей армии бойцы, имеющие опыт работы с «панцербюксе» в качестве второго и третьего номеров расчета.
На капитана Щеглова и его людей я, понятно, рассчитывать не мог – их прибрала к рукам дивизионная разведка комдива Соколова, но, по крайней мере, мне удалось выяснить, в какую часть их направили.
Сложнее обстояло дело с сержантом Плужниковым. Я, конечно, попытался его выторговать себе через майора Свирского, но тут даже он развел руками. Сержант НКВД проходил по другому ведомству, а никаких железобетонных аргументов в пользу его необходимости во взводе ПВО ни у меня, ни, тем более, у майора не было. Свирский, правда, обрадовал меня тем, что Плужников тоже пойдет с «колонной особого назначения», что меня действительно несколько успокоило.
Я уже собрался было отправиться к зенитчикам, чтобы повозиться с механизмами наведения пушек, как меня окликнули.
– Это ты Нагулин, боец?
Голос оказался женским, что само по себе здесь было неожиданностью. Я остановился и развернулся посмотреть, кто же это мной интересуется.
– Хм! Простите, товарищ младший лейтенант. На вас форма рядового красноармейца, а ваш кубик в петлице я со спины не увидела. Старший сержант Серова, снайпер роты охраны штаба. Разрешите обратиться?
– Обращайтесь, старший сержант, – улыбнулся я, рассматривая девушку, а там было, на что посмотреть. Красивое загорелое лицо с небольшим шрамом над левой бровью, рост выше среднего, слегка вьющиеся русые волосы, довольно короткая стрижка, пронзительно зеленые глаза, подтянутая спортивная фигура, не лишенная, однако, всего того, что отличает женщину от мужчины, ну и винтовка Мосина с оптическим прицелом, куда же без нее?
– Это вы сегодня сбили два пикирующих бомбардировщика? – чуть прищурившись, спросила девушка.
– Можно узнать ваше имя, товарищ старший сержант?
– Елена, – нетерпеливо ответила Серова, которой, судя по всему, постоянное мужское внимание уже изрядно надоело.
– А я – Петр, – представился я в ответ, – Будем знакомы. Так вот, Елена, к вопросу о пикировщиках: я сбил один самолет и еще один повредил. Второй сбитый бомбардировщик – результат коллективных усилий отряда капитана Щеглова и красноармейцев, присоединившихся к нам на высоте двести двадцать семь.
– Не суть, – слегка качнула головой Елена, – я могу поинтересоваться, из какого оружия вы стреляли?
– Здесь нет никакого секрета, – я снова позволил себе легкую улыбку, – Это немецкое противотанковое ружье PzB-38.
– Можно взглянуть?
– Пойдемте, здесь совсем недалеко. Я могу узнать причину вашего интереса?
– Я тоже хочу сбить самолет, – твердо ответила Елена, – Уже не раз пыталась, но пока все безуспешно.
– Не думаю, что мой вариант подойдет для вас. «Панцербюксе» – тяжелая штуковина и у нее очень сильная отдача.
– Я все же взгляну, если вы не против, товарищ младший лейтенант.
– Всегда пожалуйста, товарищ старший сержант.
Девушка коротко взглянула на меня, но комментировать мой ответ не стала.
– Собственно, мы пришли, – сообщил я Елене, когда мы оказались около палатки, где под охраной часового было сложено все ценное имущество взвода, – вот, можете полюбоваться. Если хотите, возьмите в руки, попробуйте на вес.
– Да, громоздкая штуковина, – задумчиво произнесла Елена, приподняв «панцербюксе», – и прицел открытый. Вы стреляли без оптики?
– Без. Стандартный оптический прицел сюда не поставить – разобьет отдачей после нескольких выстрелов. Надо что-то специальное изобретать.
– Разок выстрелить разрешите?
– Не здесь и не сейчас, – покачал я головой, – обстоятельства не располагают. Грохот почти как от противотанковой пушки. Плюс вспышка, а над нами регулярно проходят немецкие воздушные разведчики, да и наземные наблюдатели у противника не зря свой хлеб едят.
– Что ж, спасибо за уделенное время, товарищ младший лейтенант, – ответила Серова, – Если не сложно, дайте мне знать, когда сочтете обстоятельства подходящими.
– Непременно. Как только выйдем к своим.
Девушка кивнула и собралась уходить, но я ее остановил.
– Елена, скажите…
– Не нужно, товарищ младший лейтенант. Вы произвели на меня хорошее впечатление. Давайте не будем его портить.
* * *
Узел связи сорок девятого корпуса горных егерей находился в городе Гайсин. Именно туда вынужден был прибыть майор Шлиман, чтобы лично доложить полковнику о результатах своих действий.
– Русские переиграли тебя, Эрих? – услышал майор в телефонной трубке голос полковника.
– Они выиграли первый раунд, герр оберст. Но их положение сейчас немногим лучше, чем до того, как я подключился к этому делу. Русский стрелок ушел от преследования, но сейчас он в котле вместе со своими окруженными армиями.
– Вы в этом уверены, майор?
– Абсолютно. Стрелок вновь проявил себя. Сегодня утром над населенным пунктом Владимировка мы потеряли два бомбардировщика Ju-87, и один самолет был поврежден, но смог дотянуть до аэродрома. Почерк все тот же – это он.
– Именно «он», а не «они»? – уточнил полковник.
– Стрелок один. Это стало понятно, когда мы зажали их на границе леса вчера вечером. Вернее, огонь по нам вели двое, но попадал только один. Второй просто создавал массовку. И в утреннем бою с пикировщиками результативный огонь велся тоже только из одного ствола. Значит, либо интересующее нас оборудование имеется у них в единственном экземпляре, либо обращаться с ним умеет только один человек.
– А если их вывезут из котла по воздуху?
– Исключено. Риск слишком велик. В котле нет оборудованных площадок для приземления даже небольших самолетов. Наша артиллерия способна поразить любую точку на контролируемой окруженными территории. Небо тоже закрыто надежно.
– А ночью? Небольшой тихий биплан может в темноте остаться незамеченным.
– Он не сможет приземлиться без сигнальных огней, герр Оберст. А любой источник света в котле в ночное время немедленно накрывается нашей артиллерией. Они не станут так рисковать.
– Кто их поймет, этих русских. Предсказать их действия иногда бывает крайне непросто.
– Совершенно с вами согласен, герр оберст, но я уверен, что в ближайшие дни окруженные армии попытаются прорваться из котла, и стрелок пойдет с ними. Боюсь, здесь мне потребуется ваша помощь. У меня есть моторизованный батальон, специально подготовленный к операции по захвату стрелка. Я немедленно брошу его туда, где этот русский вновь себя проявит, но мне нужно, чтобы командиры дивизий получили жесткий приказ оперативно собирать информацию и немедленно сообщать мне о любых аномально высоких потерях авиации, танков и другой техники или людей от снайперского огня, особенно в случаях, когда стрелка не удается обнаружить.
– С этим я смогу помочь тебе, Эрих, но не ошибись во второй раз. Мне нужен положительный результат, и, поверь мне, тебе он нужен не меньше.
– Я справлюсь, герр оберст.
– Удачи, майор. Жду от вас известий о захвате русского стрелка вместе с его оборудованием.
Шлиман услышал сигналы отбоя, но еще какое-то время задумчиво держал трубку в руке, потом решительно положил ее на рычаг телефонного аппарата и вышел из кабинета секретной связи.
* * *
Уже давно стемнело, и, на мой взгляд, промедление с началом атаки играло на руку только немцам, но приказа на начало прорыва не поступало. Примерно за час до полуночи меня вызвал к себе майор Свирский.
– Взвод ПВО к выдвижению готов, – доложил я, – давно готов, товарищ майор.
Свирский лишь кисло скривился.
– Вчера пришел приказ из штаба Южного фронта. Единым командующим всех оказавшихся в окружении частей назначен генерал Понеделин, хотя его двенадцатая армия куда более сильно потрепана, чем наша шестая. В итоге опять началась неразбериха. Понеделин, фактически отстранил Музыченко от подготовки прорыва. В итоге на нас возложена задача сопровождать штабную колонну шестой армии, следуя за группами прорыва комдива Соколова и генерала Тонконогова. Как только они пробьют немецкую оборону, наша колонна продолжит движение самостоятельно. Мы должны вывести штаб из окружения.
– Почему мы не выступаем, товарищ майор? Ночь не такая уж длинная, а днем нас начнет бить авиация противника.
– Нет приказа, – пожал плечами Свирский, – не все, видимо, еще готово. Я тебя вызвал, младший лейтенант, чтобы указать место твоего взвода в колонне. Пойдете в середине – сразу за танками и первым взводом роты охраны штаба.
– Есть!
– Ну, раз больше вопросов нет, тогда свободен, младший лейтенант. Готовность не снижать. Приказ может поступить в любой момент.
Мы потеряли еще почти три часа, и лишь около двух часов ночи группы прорыва без артподготовки двинулись вперед. Наша колонна пока стояла на месте, но картина со спутника давала мне полное представление о происходящем.
Как ни странно, к концентрированному удару всех боеспособных сил окруженных армий немцы оказались не готовы. Сначала под раздачу попали первая и четвертая горно-егерские дивизии. Почти одновременно над всей линией их обороны вспыхнули осветительные ракеты, и в их бледном свете в атаку пошли почти все оставшиеся в строю советские танки, заправленные последними остатками горючего. За танками густыми цепями шла пехота, а артиллерия выпускала по немецким позициям последние снаряды.
Удар оказался настолько мощным, что на несколько часов немецкое командование утратило управление войсками в полосе обороны сорок девятого корпуса, и восстановить его удалось уже только при свете дня, да и то не сразу.
Через два часа после начала атаки оборона горных егерей была прорвана и ударные группы вышли к позициям немецких артиллеристов. Мы к этому времени тоже сдвинулись с места и последовали за открывшими нам дорогу войсками.
Чуда, однако, не произошло. Первый натиск красноармейцев, поддержанных танками, имел большой успех, но дальше начались серьезные проблемы.
Группы прорыва продолжают продвигаться вперед, но вот колонна комдива Соколова натыкается на сильную артиллерийскую позицию, где у противника помимо обычных орудий стоят автоматические зенитные пушки. Немцы подпускают идущие с зажженными фарами машины на расстояние прямого выстрела и открывают огонь. Зенитные автоматы буквально сметают головные грузовики и бронемашины. Красноармейцы пытаются развернуться в боевой порядок, но быстро становится ясно, что установленные на высоте зенитки атакой в лоб не взять. Укрепленную позицию приходится обходить. В процессе обхода ударная группа дробится на две неравные части, каждая из которых продолжает прорываться самостоятельно, огибая очаги сопротивления и стараясь нащупать слабину в немецких позициях. Темп наступления заметно падает, но все же позиции противника прорваны и под гусеницами советских танков уже гибнут тылы четвертой горно-егерской дивизии вермахта, прикрытые слабыми пехотными заслонами. Русской пехотой захвачены две батареи полевых гаубиц, тут же развернутых на юг и использованных для поддержки продолжающегося прорыва. Но время неумолимо уходит. Уже шесть часов утра, а противник все еще оказывает сопротивление, подтягивая к местам прорыва последние резервы, собранные из работников штабов и артиллерийских расчетов.
Близилось утро, и немцы начинали приходить в себя. Группа генерала Тонкогогова тоже разделилась надвое. Одна из ее частей попала в засаду у села Перегоновка и погибла в огневом мешке, а вторая вышла к селу Полонистое, где напоролась на вставших в оборону немецких зенитчиков, немедленно открывших по наступающим красноармейцам огонь из скорострельных двадцатимиллиметровых орудий.
Мне становилось все очевиднее, что прорыв выдыхается, но наша «колонна особого назначения» все еще продолжала беспрепятственное движение на юг. Далеко позади осталась захваченная сходу Владимировка. Всюду, где мы шли, виднелись следы ожесточенных боев – сгоревшая техника, тела погибших красноармейцев и гитлеровцев, огонь и дым пожаров. Как я понял, генерал Музыченко вел нас в район севернее Первомайска. То ли командарм мне все-таки не поверил, то ли надеялся, что восемнадцатая армия нанесет контрудар навстречу прорывающимся войскам.
Периодически мы натыкались на дезорганизованные группы немецкой пехоты, пытавшиеся обстрелять колонну. Красноармейцам из охранной роты приходилось спешиваться и расчищать нам путь.
К рассвету ударные группы вышли к реке Ятрань, преграждавшей им дальнейший путь на юг. К этому моменту наиболее удобные переправы и броды контролировались немцами, быстро осознавшими эффективность применения зенитных скорострелок против пехоты и техники идущих на прорыв армий. Форсировать реку красноармейцам все же удалось, но понесенные за ночь потери в людях и технике, помноженные на все возрастающее сопротивление немцев, привели к дроблению колонн и превращению единого прорыва в удар растопыренными пальцами. Каждое еще сохранявшее боеспособность подразделение уже никак не взаимодействовало с соседями и не получало никаких приказов от командования, ведомое одним лишь желанием прорваться к своим, независимо от того, что творится вокруг. Но рвущихся на юг войск было все еще очень много, и среди них имелись настоящие лидеры, такие, как комдив Соколов, сохранявшие вокруг себя какое-то подобие организованных боевых групп. Последним отчаянным усилием они захватили село Емиловка, являвшееся конечной точкой в плане прорыва, но на этом их боевой порыв окончательно иссяк, а впереди все еще не было никаких признаков войск Южного фронта.
С рассветом проблемы начались и у нашей колонны. Передовые группы пробивали себе путь, но совершенно не заботились о флангах и об удержании коридора, через который могла бы пешим порядком выйти из кольца основная часть окруженных войск. Немцы вовсю этим пользовались, вновь беря под контроль высоты и населенные пункты, из которых их только что выбили русские, прокатившееся на юг неудержимой лавиной, не считаясь ни с какими потерями.
Положение взвода ПВО в середине колонны приносило сплошные неудобства. Картинка со спутника давала мне полное представление о приближающихся немецких отрядах, но предупредить о них генерала Музыченко я не мог. Пехота и танки пока неплохо справлялись со слабыми заслонами на нашем пути, но с каждым часом сопротивление становилось сильнее и организованнее.
Первый немецкий самолет появился в небе спустя минут сорок после восхода солнца. Впереди по нашему курсу на высоте около трех километров показался «Фокке-Вульф» Fw 189, за свою необычную форму прозванный красноармейцами «рамой». Немцы же называли его «летающим глазом» за высокую эффективность в деле воздушной разведки. Самолет немного снизился и заложил широкий круг над полем разворачивающегося сражения.
В том, что этот незваный гость обнаружит нашу колонну, у меня не возникло ни малейших сомнений, но я не собирался давать ему спокойно следить за нами и наводить на нас артиллерию.
– Останови! – приказал я водителю бронеавтомобиля, и как только БА-6 замер, выпрыгнул из кабины. – Взвод, стой!
Танки и грузовики первого взвода охранной роты продолжали ехать вперед, несмотря на нашу остановку, а все машины, следовавшие за нами, вынужденно остановились.
– Первое орудие к бою! – приказал я, несмотря на возмущенные возгласы командира стрелкового взвода, чей грузовик остановился прямо за нами.
Расчет бросился было разворачивать опорные станины, но я приказал: «Отставить» и забрался на сиденье наводчика. С относительно ровной поверхности 61-к могла стрелять в режиме одиночного огня и из походного положения.
Советская 37-мм автоматическая зенитная пушка образца 1939 года (61-К). Дальность стрельбы до 4000 м осколочно-трассирующими снарядами. Скорострельность до 170 выстрелов в минуту.
– Заряжай.
– Что происходит, младший лейтенант? – подбежал ко мне командир второго взвода охранной роты.
– «Раму» видите, товарищ лейтенант? – указал я на неспешно кружащий километрах в трех от нас самолет.
– Ну, вижу, и что? Ты в нее стрелять, что ли собрался? Отсюда?
– Если оставить все, как есть, нас минут через пять накроют немецкие гаубицы или чуть позже налетят «лаптежники» с «мессерами». Так что давайте, товарищ лейтенант, вы будете заниматься своим делом, а я – своим, – спокойно ответил я, вращая механизмы наведения.
Лейтенант пытался сказать что-то еще, но я его уже не слушал. Обойма из пяти снарядов с характерным щелчком вошла в приемный короб. Лязгнул затвор. Все – зенитка готова к стрельбе.
Пилот «Рамы», похоже, чувствовал себя в полной безопасности. Он, конечно, видел, что часть русской колонны остановилась, и солдаты суетятся вокруг зенитки, но в то, что мы сможем достать его с такой дистанции, он явно не верил. В принципе, я его понимал. Попасть в относительно небольшую и довольно быстро движущуюся цель, когда твоему снаряду лететь до нее шесть секунд – утопия. Если, конечно, ты целишься на глаз или даже применяешь штатные прицельные приспособления своей пушки.
Из зенитки 61-к мне стрелять еще не приходилось, хотя посидеть в кресле наводчика и освоить весь процесс наведения и стрельбы я успел – теоретически.
Грохнула пушка знатно – куда там моему «панцербюксе», тут все по-взрослому. Естественно, я не попал. Снаряд прошел в десятке метров от цели – правее и выше. Прицельные маркеры немного поблуждали в поле моего зрения, оптимизируя параметры наведения. Уверенности, правда, в их эволюциях я не увидел, но через пару секунд цель вновь была захвачена и рамка вокруг нее подсветилась зеленым. Выстрел! Второму промаху я тоже не удивился. Но прогресс, несомненно, имел место – снаряд прошел в каком-то метре над хвостовым оперением «Рамы». На этот раз прицельные маркеры дернулись бодрее и засветились гораздо интенсивнее. Выстрел!
Наверное, немецкий пилот что-то почувствовал. То ли интуиция сработала, то ли боевой опыт сказался, но в этот раз он решил не испытывать судьбу, и бросил самолет в резкий горизонтальный маневр. И снова мимо!
Осталось два снаряда, но заряжающий, не дожидаясь команды, загрузил в приемный короб новую обойму, благо конструкция пушки это позволяла. Выстрел! Пауза четверть секунды. Выстрел! Чуть уменьшим упреждение. Выстрел!
Тридцатисемимиллиметровый осколочный снаряд при прямом попадании делает очень больно любому здешнему самолету. «Фокке-Вульф» не стал исключением. Первым снарядом я целился в остекленную кабину, расположенную между моторами «Рамы», а два следующих выпустил с учетом наиболее вероятных маневров уклонения, которые мог предпринять немецкий пилот. В цель попал второй снаряд. На месте правого двигателя «летающего глаза» вспух огненный шар. Конструкция крыла не выдержала столь сильного повреждения, и оно надломилось. Самолет резко просел, задрав вверх уцелевшее крыло с продолжающим работать левым двигателем. На удивление, «Рама» еще сохраняла какие-то остатки управляемости, но самолет явно был обречен. Кабина осталась целой, а высота позволяла экипажу спастись. От самолета последовательно отделились три точки, над которыми через несколько секунд раскрылись купола парашютов, а свалившийся в штопор «Фокке-Вульф», разваливаясь на куски, рухнул в лес.
Только теперь я вышел из боевого режима и огляделся вокруг. Звуки выстрелов из пушки заставили остановиться ушедшие вперед машины штаба. Такие действия без приказа, видимо, вызвали у высшего начальствующего состава некоторое недовольство, и если подбежавший ко мне первым лейтенант на жесткие действия не решился, то, судя по зажатому в руке «Нагану», товарищ полковой комиссар явно имел более серьезные намерения. Правда, сейчас он так и застыл с пистолетом в руке, не добежав до моей пушки метров двадцать, и уставившись в небо, еще хранившее дымный след, оставшийся после падения «Рамы».
Помимо особиста, к месту событий подтянулись и другие офицеры штаба, сейчас постепенно приходившие в себя после увиденного. Единственным, кто сохранил в этой ситуации полную невозмутимость, оказался генерал Музыченко, сейчас неторопливо подходивший к собравшимся полукругом вокруг зенитки подчиненным.
– Младший лейтенант! – полковой комиссар, не убирая револьвер в кобуру, сделал в мою строну несколько резких шагов. – Вы…
– Отставить! – голос Музыченко прозвучал негромко, но с такой интонацией, что особист споткнулся на полушаге и остановился, опустив свое оружие.
Генерал пару секунд молча смотрел на меня, как будто видел впервые, после чего бросил взгляд на купола парашютов, медленно снижающиеся над лесом, и все так же невозмутимо отдал приказ:
– По машинам! Восстановить целостность колонны и продолжить движение.
Поднимающийся над лесом столб черного дыма остался позади, а я все никак не мог отделаться от мысли, что сбитый «Фокке-Вульф» наверняка успел передать немцам наши координаты, и почему-то при этом мне все время вспоминался тот немецкий майор, который со своими собачками создал столько проблем нам с сержантом Игнатовым.
Несмотря на мои опасения, немецкие гаубицы молчали. Многие артиллерийские части противника подверглись атакам прорывающихся на юг красноармейцев и понесли большие потери, а те из них, кто сумел отбиться или вовремя отойти, видимо, еще не успели восстановить порядок и преодолеть дезорганизацию, вызванную нарушением линий связи.
Пикирующие бомбардировщики мы видели дважды, но они наносили удары в стороне от нас, атакуя остатки ударных группы, еще сохранивших часть техники, и стараясь помочь своим тыловым частям, пытавшимся оборонять спешно созданные узлы сопротивления.
Действительно серьезный противник встретился нам у реки Ятрань. Наши передовые части уже форсировали ее пару часов назад и следы этого сражения наглядно демонстрировали нам всю чудовищность понесенных ими потерь. Весь берег неширокой реки был забит сгоревшими грузовиками, тракторами и артиллерийскими тягачами. Разбитые орудия стояли здесь же, иногда даже не отцепленные от буксировавшей их техники. Река отблескивала радужной пленкой вылившегося в нее горючего. Тела убитых лежали около дымящихся обломков, колыхались в воде и устилали противоположный берег. Мертвые немцы на том берегу тоже попадались, но было их во многие разы меньше, чем погибших красноармейцев.
Несмотря на то, что значительной части ударной группы, форсировавшей реку в этом месте, удалось прорваться на противоположный берег и уйти дальше на юг, немецкая артиллерийская позиция не была уничтожена полностью. Сейчас одна зенитка калибра восемьдесят восемь миллиметров и две скорострельных двадцатимиллиметровых пушки FlaK 38 по-прежнему контролировали брод, который нам предстояло преодолеть.
Немцы неплохо замаскировали свои орудия. Скорее всего, они собирались подпустить нас метров на восемьсот, и смести большую часть колоны огнем скорострельных «Флаков», а против танков Т-34, бывших им не по зубам, использовать более мощную зенитку.
Позиция противника находилась на противоположном берегу Ятрани, местами густо заросшем кустарником. В одном из таких мест и встали немецкие зенитчики, успевшие даже выкопать для своих пушек неглубокие укрытия с брустверами. Невооруженным глазом и даже с помощью бинокля обнаружить их было весьма непросто. Приближаться к немцам даже на полтора километра было опасно, но кроме меня об огневой засаде в нашей колонне никто не знал, и мне опять пришлось брать инициативу на себя.
На мой взгляд, двигалась «колонна особого назначения» крайне беспечно. Видимо, генерал Музыченко рассчитывал, что раз мы идем по следам ушедших вперед ударных групп прорыва, ожидать серьезного сопротивления немцев не стоит. В результате у нас отсутствовал даже головной дозор. На начальном этапе при движении в темноте сразу за спинами атакующих частей это еще можно было оправдать, но сейчас, когда прорвавшие оборону немцев войска ушли вперед и рассеялись на относительно мелкие отряды, такое пренебрежение уставом выглядело очень нехорошо. Генерал, конечно, не знал о весьма невеселом положении дел у передовых групп, но, дозор все равно выслать стоило.
Когда до берега оставалось два километра, я вновь приказал водителю броневика остановиться. Возиться с зенитными пушками времени уже не было, и мне пришлось воспользоваться сорокапятимиллиметровым орудием, установленным в башне броневика. С этой пушкой я ознакомиться не успел, и мой прицельный комплекс мог работать с ней лишь примерно в четверть своих возможностей, поскольку не был на нее настроен. Тем не менее, в данном случае мне требовалась не столько точно стрелять, сколько просто предупредить Музыченко об опасности и указать танкистам позицию противника.
С такого расстояния самым опасным вражеским орудием была 88-мимиллиметровая зенитка. На нее я и навел пушку. Мой выстрел вновь заставил идущие впереди машины остановиться, но на этот раз никто не побежал выяснять, что опять пришло в беспокойную голову командира взвода ПВО. Немцы ответили на этот вопрос сами. С двух километров в немецкую пушку я не попал. Снаряд воткнулся в землю метрах в пятнадцати от цели, не причинив противнику никакого вреда, но вражеские зенитчики поняли, что русские каким-то образом их обнаружили, и немедленно открыли огонь по нашей колонне. Рядом с головным Т-34 поднялся султан земли, а вслед за ним послышалось несколько звонких ударов двадцатимиллиметровых снарядов в танковую броню. Скорострельные «Флаки» с такой дистанции стреляли не слишком точно, но создаваемая ими плотность огня позволяла все же иногда попадать в цель, тем более что огонь они вели не по единичной машине, а по колонне. Крики раненых подтвердили, что немецкие снаряды попадали и по грузовикам, откуда сейчас спешно выгружались красноармейцы.
Все десять наших танков рванулись вперед, посылая в сторону вражеской позиции снаряды своих орудий. Точность этого огня оставляла желать много лучшего, чего нельзя было сказать о немецкой зенитке. Третьим выстрелом ее расчету удалось подбить вырвавшийся вперед Т-26. Ударом снаряда танку оторвало башню, и он мгновенно вспыхнул.
Я продолжал вести огонь из пушки бронеавтомобиля, но, как и ожидалось, результат был не самым лучшим. После пятого выстрела я понял, что точность моей стрельбы перестала возрастать, и, видимо, я достиг предела возможностей ненастроенной системы прицеливания.
– Продолжать огонь! – приказал я экипажу БА-6 и выпрыгнул из бронемашины.
Мой взвод пока потерь не понес. Красноармейцы покинули кузова грузовиков, а расчеты пушек заняли свои места, но без приказа ничего не предпринимали.
– Перовое орудие на прямую наводку, быстро! – выкрикнул я и сам уперся плечом в четырехколесную железную повозку зенитки.
Нам на помощь немедленно пришли красноармейцы из нашего взвода и, кажется, даже из роты охраны штаба, во всяком случае, что-то кричавшего и указывающего в нашу сторону давешнего лейтенанта я краем глаза заметил.
Мы выкатили пушку на открытое место, где остановившиеся впереди машины не закрывали от нас немецкую позицию, и я снова прыгнул на сиденье наводчика. Заряжающий, не дожидаясь команды, вставил в приемный короб обойму и лязгнул затвором.
Я с облегчением отметил, что маркеры системы наведения вновь стали вести себя привычным образом, а овалы рассеяния перестали занимать чуть ли не четверть поля зрения.
Зенитку «восемь-восемь», как называли ее сами немцы, требовалось срочно заткнуть, пока она не сожгла все наши танки. Один из Т-34 тоже уже горел, а танки все продолжали сближаться с немецкой позицией, и огонь противника с каждым метром сокращения дистанции становился точнее.
Выстрел! Два километра и неподвижная цель – идеальные условия для стрельбы из пушки 61-к. Сама немецкая зенитка, похоже, цела, по крайней мере, внешне, но расчет выведен из строя взрывом осколочного снаряда. Выстрел! Замолчал один из «Флаков». Причина та же – вести огонь уже некому. Немцы из взвода охранения пытаются занять место артиллеристов. Выстрел! Больше желающих заменить погибший расчет не находится. Выстрел! Замолкает последняя скорострельная пушка, и немцы не выдерживают – начинают беспорядочный отход. Я больше не стреляю, снарядов и так осталось немного.
– Вернуться в колонну! Прицепить орудие к буксировщику! – отдаю я приказ и направляюсь к своему броневику. Дальше расчет справится и без меня.
«Колонна особого назначения» лишилась двух танков, и трех грузовиков. Сколько погибло и ранено бойцов, мне никто не докладывал, но человек двадцать мы точно потеряли. Если дальше пойдет такими же темпами, до своих мы рискуем не дойти.
Форсировать реку нам никто не мешал – немцы отошли и предпочли в бой не ввязываться. Я очень надеялся, что связи с командованием у артиллеристов не было, поскольку в ином случае, мы могли смело рассчитывать на большие неприятности. Как бы то ни было, к полудню «колонна особого назначения» достигла села Емиловка. Вид с орбиты показывал, что впереди все еще немцы, а до войск Южного фронта нужно дополнительно пройти около пятнадцати километров, но генерал Музыченко, несмотря на мое предупреждение, видимо, все же надеялся встретить части восемнадцатой армии именно на этом рубеже. Что ж, теперь его постигло жестокое разочарование.
Только здесь, в Емиловке, генерал, похоже, осознал всю сложность реального положения. Фактически, наша колонна догнала ударную группу комдива Соколова, вернее, один из ее фрагментов, и Музыченко увидел, что от мощного когда-то соединения осталось едва пятьсот человек – без техники, предельно уставших, с большим количеством раненых и с почти полностью исчерпанным боезапасом.
Впереди, в нескольких километрах от села, немцы создали из тыловых частей заслон, и генерал понял, что пробить его группа Соколова не сможет, а значит, в дело предстояло вступить самой «колонне особого назначения».
Пока комдив Соколов и генерал Музыченко согласовывали совместные действия, я более внимательно изучил сложившийся расклад сил. Как такового фронта перед нами не наблюдалось. Очаговая оборона восемнадцатой армии, даже не помышлявшей о том, чтобы ударить нам навстречу, все еще держалась только благодаря тому, что шестая и двенадцатая армии начали прорыв и оттянули на себя все немецкие резервы. И сейчас эти резервы неумолимо стягивались к узкому коридору, пробитому механизированными соединениями окруженных ценой потери почти всей техники. Собственно, коридора уже и не было. Оставшаяся в котле с минимумом боезапаса большая масса советской пехоты так и не смогла последовать за ударными группами, и была от них быстро отрезана пришедшими в себя после потери управления дивизиями горных егерей.
Нам, если мы действительно хотели прорваться к своим, требовалось немедленно продолжить движение. Количество немецких войск, отделявших нас от частей Южного фронта, возрастало с каждой минутой. Особенно мне не понравился стоявший как-то особняком полноценный моторизованный батальон. Я и раньше обращал на него внимание, но как-то мельком – не до того было. Сейчас же, он просто бросался в глаза. Вокруг идет бой, немцы стягивают к месту прорыва импровизированные подразделения, собранные из работников штабов, артиллеристов и обозников, а полноценная часть стоит на месте и чего-то ждет.
Совещание командования длилось недолго. Видимо, Музыченко, наконец, смог трезво оценить ситуацию, а Соколов, я думаю, после всего произошедшего с его ударной группой, и так прекрасно понимал, что происходит.
«Колонна особого назначения» получила приказ сбить немецкий заслон при поддержке пехоты комдива Соколова. Танки развернулись в боевой порядок и двинулись в сторону немецких позиций. За ними последовали пехотные цепи, а в арьергарде начала движение небронированная техника колонны.
К танковому удару немецкий заслон готов не был. На наше счастье здесь у немцев не имелось скорострельных зенитных пушек, иначе пехоте, да и легким танкам пришлось бы очень несладко. Зато противник вызвал авиацию, и та появилась неожиданно быстро. Похоже, две пары «мессеров» и четверка пикировщиков Ju-87 были перенацелены немецким командованием прямо в воздухе. Во всяком случае, до начала нашей атаки они шли по совершенно другим векторам, и к нам, вроде бы, не собирались.
Именно здесь мой взвод впервые вступил в бой в полном составе. Немецкие пилоты действовали грамотно, заранее согласовав свои действия при подходе к цели. «Мессершмитты» шли первыми и заходили с разных сторон, летя на предельно низкой высоте. Это была все та же модификация «Е», снаряженная для боя в стиле штурмовика – с грузом небольших бомб. Пикировщики собирались выйти на цель примерно через минуту после удара «мессеров», основной задачей которых была дезорганизация нашей противовоздушной обороны.
Посылать в атаку взвод ПВО Музыченко не стал, понимая, что для нас в любой момент может найтись работа по профилю, за что я был ему весьма благодарен. Команду «Воздух!» я подал примерно за две минуты до появления вражеских самолетов, разослал полуторки со счетверенными «Максимами» на фланги, а обе пушки 61-к, развернул в центре, за спинами наступающей пехоты. Сам я занял место в броневике за пулеметом Дегтярева-Шпагина, выдвинувшись чуть вперед относительно позиции зениток.
Мои подчиненные удивленно крутили головами, не понимая, где я вижу воздушного противника, но помня о сбитой «раме», выполняли приказы без задержек. Я указал им, откуда ждать «мессеры», и строго запретил расчетам зенитных пушек стрелять очередями, разрешив потратить не больше чем по пятнадцать снарядов на ствол.
Первая пара истребителей-бомбардировщиков появилась из-за кромки недалекого леса. Почти одновременно с ними еще два «мессера» выскочили на нас с противоположной стороны. Именно вторая пара представлялась мне наиболее опасной, поскольку находилась ближе к нашей позиции. Башня БА-6 вместе с установленным на ней ДШК уже была развернута в нужную сторону. Я открыл огонь примерно с двух километров. Стрелять длинной очередью в моем случае смысла не имело, но режима одиночного огня у пулемета не было, и приходилось вручную отсекать очереди, выпуская по два-три патрона.
Первые три очереди ушли на пристрелку. В отличие от «панцербюксе», перезаряжать ДШК не требовалось, и это сразу вывело эффективность моего огня на новый уровень. Четвертую очередь из трех патронов я отстрелял, когда до самолетов оставалось чуть меньше километра. Пуля калибра двенадцать и семь десятых миллиметра с такого расстояния причиняет истребителю серьезные повреждения, но двигатель «мессера» обладал редкой боевой живучестью, и с одного попадания вывести его из строя было крайне сложно. Поэтому в ведущего мне пришлось стрелять дважды. Его мотор заклинило, и истребитель, резко клюнув носом, врезался в землю, подняв тучу пыли и разбрасывая обломки крыльев и фюзеляжа. Однако второго немца это не остановило.
Высланная мной на фланг полуторка со счетверенными «Максимами» находилась к атакующим самолетам намного ближе, чем я, и открыла огонь раньше. Не знаю, удалось ли зенитчикам добиться попаданий, но немецкий пилот однозначно определил их, как наиболее опасную цель.
Пока я добивал первого немца, его ведомый успел открыть огонь из курсовых пулеметов, а через пару секунд и сбросить на позицию зенитчиков часть своих бомб. Вокруг полуторки все затянуло дымом и пылью. Огонь пулеметов резко оборвался, а «мессер» уже пронесся дальше. Я выпустил по нему очередь, но времени на нормальное наведение у меня не было, и пули прошли мимо.
Взрывы слышались и за моей спиной. Я не имел возможности посмотреть назад, но, похоже, две пулеметные установки, высланные мной на другой фланг, тоже вступили в бой и подверглись атаке. Когда заранее знаешь, с какого направления ударит враг, воевать становится значительно легче. Мои зенитчики противника ждали, и встретили его огнем из восьми стволов. Попасть в низколетящий самолет без автоматической системы наведения очень непросто, но плотность огня, видимо, все же сказалась. За одним из двух проскочивших чуть в стороне от меня самолетов тянулся дымный след, и он ощутимо отставал от своего неповрежденного товарища.
Подранка можно пока не трогать – вряд ли он продолжит бой. Короткая очередь! От хвостового оперения ушедшего вперед второго немецкого истребителя летят какие-то ошметки. Машина рыскает на курсе, но быстро выравнивается и продолжает полет, начиная разворот для нового захода на цель. Теперь мне видна пилотская кабина. Очередь! Еще пару секунд самолет продолжает полет, кажущийся со стороны управляемым, потом заваливается на крыло, теряет высоту и врезается в деревянный дом на окраине Емиловки. Мне уже не до него. Поврежденный зенитчиками немец выходит из боя и тянет куда-то на север, но последний оставшийся «мессер» еще вполне цел, и сейчас снова начнет атаку, а высоко в небе уже переворачивается через крыло ведущий четверки «Юнкерсов» и начинает отвесное пикирование на идущие в атаку танки «колонны особого назначения».
У меня за спиной отрывисто рявкают зенитные пушки. Бьют одиночными, выполняя мой приказ. По «мессерам» они не стреляли – слишком быстрые для них цели. Возможно, поэтому и уцелели до сих пор. А вор «Юнкерсы» для них – самое то. Дистанция больше, скорость ниже, но попасть все равно очень непросто.
В углу поля зрения вижу зеленую отметку в мигающей желтой рамке – одна их пулеметных установок все еще в строю, хотя и имеет повреждения. Две другие бледно светятся красным – уничтожены противником.
Понимаю, что везде одновременно успеть не могу, и выбираю наиболее опасного врага – последний оставшийся «мессер». Вот он – уже успел развернуться и сейчас заходит на позицию моих зениток. Расчеты не обращают на него внимания, продолжая вести огонь по пикировщикам. Первый из них уже сбросил бомбу, и вырвавшийся чуть вперед Т-26 исчез во вспышке взрыва. Бомбардировщик начинает выход из пике, а я ловлю в прицел свою цель. Прицельный маркер вспыхивает зеленым. Очередь! И, не дожидаясь результата, вторая. «Мессер» вспыхивает прямо в воздухе и валится на землю грудой пылающих обломков. К сожалению, именно туда, где сейчас наступает наша пехота.
«Лаптежники» отбомбились. Три танка горят дымными кострами. У четвертого сорвана гусеница, но он продолжает вести огонь с места. Немцы пока держатся – при поддержке авиации им сражаться легче. Но и красноармейцы не прекращают атаку. Вид падающих на землю вражеских самолетов придает им сил.
Зудит имплант за ухом. Как же не вовремя-то! Это заранее запрограммированный сигнал – реакция на изменение обстановки. Тот самый, сильно напрягавший меня моторизованный батальон противника пришел в движение, и движение это обозначилось, конечно же, в нашу сторону. Я не удивлен, да и некогда мне удивляться. Приветствую вас, герр майор. В прошлый раз вы, кажется, тоже имели под началом батальон.
Теперь пора разбираться с «Юнкерсами». Бежать к зенитным пушкам некогда, но и мой ДШК – аргумент более чем серьезный. Ведущий четверки бомбардировщиков вновь входит в пике. Разворачиваю башню и навожу на него пулемет. Стоп! С этим уже справились без меня. Красная рамка вокруг самолета сменяется желтой, и он, не завершив атаку, начинает натужно выходить из пике. Похоже, мои пулеметчики его достали. Если бы он словил зенитный снаряд из пушки, думаю, уже воткнулся бы в землю, так что автор этого успеха очевиден – расчет последней уцелевшей пулеметной полуторки. Ребята честно заслужили свои медали, если выживем, конечно.
Очередь! Второй немец, тоже уже вошедший в пикирование, внешне цел, но вычислитель погасил вокруг него красную рамку. Два попадания в кабину не оставляют экипажу шансов. Самолет врезается в землю между двумя тридцатьчетверками, надвигающимися на позиции немцев, и разлетается обломками в яркой вспышке взрыва собственных бомб и горючего. Это последняя капля – противник морально сломлен. Немцы покидают окопы и, отстреливаясь, отходят к лесу. Танки бьют по ним длинными очередями из курсовых пулеметов. Это они зря – отступающие тыловики нам не опасны, а патроны еще пригодятся.
Два оставшихся целыми «Юнкерса» разворачиваются и начинают набор высоты, уходя на север. Высоко – два с половиной километра. Попробовать достать? Пожалуй, нет. Во всяком случае, не из ДШК. Спрыгиваю с башни броневика и бегу к зенитчикам. Наводчик, видя меня, соскакивает со своего места. Немцы уже далеко, практически предел дальности. Выстрел! Поторопился я – мимо. Выстрел! Снова промах, хотя нарисованная вычислителем траектория снаряда прошла совсем рядом с хвостом бомбардировщика. Прицельный маркер зеленый, но начинает все чаще мигать – расстояние слишком велико. Выстрел! Пикировщику отрывает примерно треть крыла. Он еще продолжает полет, и экипаж даже пытается бороться за живучесть – «лаптежник» вываливает бомбы на лес. Но тяжело поврежденная машина на глазах теряет управляемость, и наконец, сваливается в штопор. Я провожаю бомбардировщик взглядом до земли и поднимаюсь с сиденья наводчика.
* * *
Взвод ПВО вновь собрался вместе. Только что завершившийся бой стоил нам двенадцати человек убитыми. Еще пятеро были ранены, но все достаточно легко. Мы потеряли две пулеметные установки вместе с полуторками, на которых они были смонтированы. Мотор еще одного грузовика оказался разбит осколками. Один из пулеметов на оставшейся в строю установке заклинило после попадания немецкой пули, но остальные три «Максима» сохранили способность вести огонь. Патронов к ним осталось, правда, максимум еще на один такой бой, да и то не факт, что хватит. Я тоже извел почти половину боезапаса к ДШК. Со снарядами к зенитным пушкам дело обстояло не лучше. В общем, картина рисовалась весьма тревожная, а впереди нас ждал пятнадцатикилометровый путь, явно не устланный розами, да еще и этот батальон вместе с упертым немецким майором, которого я, похоже, чем-то очень сильно обидел.
– Младшего лейтенанта Нагулина к командарму! – выкрикнул подбежавший к моему броневику красноармеец.
– Где сейчас товарищ генерал-лейтенант? – уточнил я.
– Собирает колонну сразу за бывшей немецкой позицией, – махнул рукой боец, указывая направление.
– Взвод, занять места в машинах. Следовать за мной! – приказал я, забираясь в кабину броневика.
Взводную колонну мы собрали довольно быстро. Теперь она стала на три машины короче, но все еще представляла собой реальную силу. Оставлять своих людей здесь я не хотел. Налет вражеской авиации мог повториться в любой момент, и все средства ПВО я предпочитал иметь под рукой.
Музыченко действительно формировал колонну. Причем, фактически, заново. Прорыв немецкой обороны дорого обошелся «колонне особого назначения». Помимо уничтоженных пикировщиками танков, мы лишились еще одного Т-26, подожженного немцами несколькими попаданиями из противотанкового ружья.
В строю осталось два Т-34 и два Т-26. Грузовиков тоже сильно поубавилось – бомбовый удар не прошел бесследно. Теперь, с учетом людей комдива Соколова, техники для погрузки всех красноармейцев колонне не хватало.
– Товарищ генерал-лейтенант…
– Докладывай, Нагулин, – перебил меня Музыченко.
– Воздушная атака отбита. Уничтожено пять и повреждено два самолета противника. Безвозвратные потери взвода ПВО – двенадцать человек. Из пятерых раненых двое остались в строю. Потеряно две счетверенных пулеметных установки и один грузовик. Боезапас к пушкам и пулеметам практически исчерпан.
Генерал окинул взглядом дымящееся поле боя и снова перевел взгляд на меня.
– Благодарю за службу, младший лейтенант. Если доберемся до своих, тебя и твоих людей не забуду, но боюсь, эта атака не последняя. Чем я могу помочь твоему взводу?
– Нужны люди и патроны к «Максимам», товарищ командующий. Для ДШК и зенитных пушек боезапас все равно взять негде.
– Будут тебе патроны, Нагулин. И люди найдутся. Что-то еще?
– Прошу разрешить взводу ПВО занять место головного дозора и вести колонну, товарищ генерал-лейтенант. Я вас выведу по самому безопасному маршруту из всех возможных.
– Зачем мне взвод ПВО в головном дозоре, Нагулин? – с непониманием посмотрел на меня Музыченко.
– Товарищ генерал-лейтенант, разрешите доложить? – неожиданно вмешался в наш разговор особист.
– Что у тебя, Сергей Ильич? – генерал перевел взгляд на полкового комиссара.
– Согласно показаниям людей, с которыми ефрейтор Нагулин выходил из окружения, младший лейтенант вырос в тайге, и с детства охотился на диких зверей. Он обладает уникальным слухом и острым зрением, позволяющим ему обнаруживать противника на расстоянии, в разы превышающем возможности обычного человека.
– Вот, значит, как… А я-то все удивлялся, откуда такой талант к стрельбе у молодого бойца. А ты свое дело знаешь, товарищ полковой комиссар, хвалю, – кивнул генерал особисту и снова посмотрел на меня. – Разрешаю, младший лейтенант. Занимай место головного дозора. У тебя все?
– Последняя просьба, товарищ генерал-лейтенант. Раз уж на меня ложатся функции разведки, разрешите мне в качестве усиления привлечь во взвод капитана Щеглова и двоих его людей, а также снайпера роты охраны штаба сержанта Серову и сержанта НКВД Плужникова.
– Капитан Щеглов? Это с ним вы штурмовали двести двадцать седьмую высоту?
– Да, товарищ командующий. В сто тридцать девятой стрелковой он командовал разведротой. Он сам и его люди отлично знают свое дело, и мы неплохо сработались, пока прорывались к вам. А сержант Плужников показал себя отличным бойцом и командиром и значительно укрепит вертикаль управления взводом.
– Добро. Будет тебе Щеглов. Вопросы субординации сами тогда улаживайте. Я не могу в подчинение младшему лейтенанту капитана отправить. А снайпер тебе зачем?
– Нужен еще один человек моего склада – умеющий замечать детали и хорошо стрелять. Меня одного на все задачи может не хватить.
– Хорошо, – кивнул Музыченко, – снайпера ты получишь, но смотри, Нагулин, – я на тебя надеюсь. Все мы теперь от тебя зависим. Не подведи.
– Разрешите выполнять, товарищ генерал лейтенант?
– По машинам! – негромко приказал командарм, и командиры подразделений эхом продублировали его приказ.
Техники в «колонне особого назначения» осталось мало, и красноармейцы гроздьями висели на танках, оставшихся в строю грузовиках, полуторках моего взвода и даже на повозках зенитных пушек, так что в части отряда прикрытия я получил пополнение сверх всякой меры. Но перегруженные машины двигались с трудом, что, конечно, создавало дополнительные проблемы.
– Товарищ младший лейтенант, – услышал я знакомый голос, звучавший на этот раз не слишком приветливо, – я получила приказ поступить в ваше распоряжение.
– Займите место в кабине бронеавтомобиля, Елена. Вы можете понадобиться мне в любой момент, – нейтрально ответил я, игнорируя ее требующий объяснений взгляд.
– Товарищ младший лейтенант, обращайтесь ко мне по уставу, пожалуйста, – гневно ответила девушка.
– Как скажете, – улыбнулся я. – Товарищ старший сержант, соблаговолите выполнить полученный приказ.
– Есть! – все еще кипя внутри, произнесла Елена и направилась к броневику.
* * *
Майор Шлиман нервничал. По его расчетам высланные вперед мотоциклисты уже должны были обнаружить русскую колонну. Похоже, это была последняя относительно крупная часть противника южнее реки Ятрань, сохранившая танки и другую технику, и все еще являющаяся организованной боевой единицей. И именно в составе этой части двигался сейчас на юг вновь проявивший себя стрелок.
Доклад о недопустимо высоких потерях при воздушном ударе по русским, пытавшимся силами до двух батальонов прорваться на юг от села Емиловка, дополнил собранную по кусочкам мозаику в голове Шлимана. Теперь он точно знал, где находится его противник, и какой маршрут он избрал для прорыва.
Поля, холмы, перелески, дороги… У русских еще много техники, и через лес они не пройдут, а дорог в этих местах не так уж и много, и, казалось бы, все они уже перекрыты, но…
– Установите связь с координатором от люфтваффе, – приказал Шлиман радисту.
– Яволь, – немедленно ответил обер-ефрейтор и через минуту доложил, что командный пункт люфтваффе на связи.
– Гауптман, мне нужен «летающий глаз» над районом севернее Первомайска, – не терпящим возражений тоном произнес майор.
– Герр майор, – вежливо ответил офицер люфтваффе, – мы уже потеряли один «Фокке-Вульф» к юго-востоку от Умани. Герр генерал был крайне недоволен, а с учетом последних потерь… Я сделаю все возможное, герр майор, но вы должны понимать, все полеты разведчиков мы теперь должны согласовывать со штабом в Виннице.
– Делайте что хотите, гауптман, но если из-за вас я упущу свою цель, отношения между люфтваффе и Абвером сильно осложнятся. Начнется расследование, поиск виновных… Не мне вам объяснять, что в таких ситуациях очень легко стать крайним, что может весьма негативно сказаться на дальнейшей карьере.
– Я сделаю все возможное, – все так же вежливо, но с некоторым напряжением в голосе повторил офицер люфтваффе, – но потребуется какое-то время.
– Поторопитесь, гауптман. Это не только в моих, но и в ваших интересах, – не скрывая досады, произнес Шлиман и вернул трубку радисту.
Майор чувствовал, что теряет контроль над ситуацией. Его батальон двигался в северо-западном направлении наперерез русской колонне, и их встреча уже должна была состояться, но никаких докладов от разведки пока не поступало. Не заметить такую массу войск дозоры не могли. Существовал небольшой шанс, что русские решили переждать день где-нибудь в лесу и ночью продолжить прорыв, но Шлиман в такой вариант не верил. Противник наглядно продемонстрировал, что способен на неожиданные сильные и, главное, осмысленные удары, а значит, кто бы ни командовал русской колонной, он понимает, что медлить нельзя, ведь с каждым часом концентрация немецких войск в районе южнее Первомайска возрастает все сильнее.
Если русские идут дальше, но на юге их нет, значит, они изменили маршрут – других вариантов просто не остается. Но в каком направлении? Восток? Вряд ли. Там танки «Лейбштандарта», да и пехоты туда подтянулось уже немало, и окруженные об этом наверняка знают, раз изначально выбрали южное направление для прорыва. Север? Это глупо – они оттуда только что пришли, и ловить им там совершенно нечего. Запад исключен, как, впрочем, и юго-запад, – там просто нет русских войск, сколько ни прорывайся. Остается юго-восток. Пусть к своим для русской колонны в этом случае удлиняется, но зато там ниже плотность войск вермахта. Пришлет люфтваффе «летающий глаз», или нет, а действовать надо прямо сейчас.
– Герр майор, – обратился Шлиман к командиру подчиненного ему батальона, доставая карту, – наша цель изменила направление движения. Сейчас они где-то здесь, и наша задача – их перехватить. Разворачивайте батальон. Мы не должны позволить русским уйти.
– Герр майор, сообщение из штаба одиннадцатой танковой дивизии, – доложил радист, – их тыловая артиллерийская позиция у села Бандурка атакована русскими танками. Два орудия уничтожены, артиллеристы были вынуждены отойти, понеся потери. Лейтенант, командовавший полубатареей, ранен. Он докладывает, что перед танковой атакой их позицию обстреляли с большой дистанции зенитные пушки русских.
– Это он! – вскочил Шлиман, – когда произошло нападение?
– Точное время не указано, герр майор.
– Значит, совсем недавно, – заключил Шлиман и вновь склонился над картой, – Бандурка… Не так далеко, можем успеть. Русские вряд ли в состоянии двигаться слишком быстро. Выступаем, герр майор. Поторопите своих людей.
* * *
Мы двигались метрах в трехстах впереди основных сил колонны. Несколько раз я был вынужден останавливать взвод и тратить две-три минуты на то, чтобы «послушать», что происходит вокруг. К моему удивлению, этот ритуал пронял даже Музыченко, и как только мы останавливались, идущие за нами машины генерала тоже прекращали движение и глушили двигатели. Мне даже стало как-то неловко разыгрывать эти спектакли и дурачить собственных товарищей. Но результат превыше всего, и я успокаивал себя тем, что делаю это в том числе и для спасения их жизней.
Настырный немецкий майор с завидной резвостью гнал свой батальон нам наперерез. Сшибаться с таким противником лоб в лоб в мои планы не входило категорически, и я отдал приказ повернуть на юго-восток. Теперь мы с немцами расходились на приличном расстоянии, и если бы они продолжили двигаться в прежнем направлении, вскоре дистанция между нами начала бы увеличиваться.
Однако немец еще раз подтвердил, что анализировать ситуацию он умеет. Узнать о нашем повороте он не мог никак, но буквально минут через тридцать после изменения нами маршрута, его батальон остановился. Мы тоже были вынуждены прекратить движение – впереди находилась позиция полубатареи немецких стопятимиллиметровых гаубиц, и обойти ее не представлялось возможным. Мы довольно удачно проскользнули в неприкрытый стык между частями одиннадцатой танковой дивизии вермахта и все еще дезорганизованной сборной солянкой тыловых подразделений противника, находившихся южнее, но эта позиция блокировала единственную дорогу, по которой мы могли прорваться дальше на юго-восток.
Пришлось разворачиваться в боевой порядок и выкатывать на прямую наводку зенитку. Немцы заметили нас только после того, как я открыл огонь. Я не знал, какое оружие есть в запасе у взвода прикрытия немецких гаубиц, и попросил Музыченко одновременно с моей стрельбой атаковать позицию противника танками. Очень уж мне не хотелось испытывать судьбу, если противник откроет огонь по моей весьма уязвимой пушке из какого-нибудь немецкого аналога ДШК или просто успеет несколько раз выстрелить по ней из гаубиц.
Танкисты отработали четко, и в этот раз наши потери ограничились несколькими ранеными, но хуже всего было то, что у немецких артиллеристов была связь с командованием, и о нашем продвижении стало известно. Всего через пятнадцать минут после того, как мы вновь двинулись вперед, преследующий нас батальон тоже пришел в движение, прочно вцепившись в наш след. Зато мы захватили исправный и заправленный горючим «Опель Блиц», и смогли разместить в нем часть красноармейцев, сидевших до этого буквально на головах друг у друга.
Командование немецкой дивизии, в которую входила разгромленная полубатарея, отреагировало на случившееся вполне предсказуемо – выслала к месту боя роту пехоты на бронетранспортерах при поддержке танкового взвода. Преследовать нас они, похоже, не собирались. Танковой дивизии хватало других забот, связанных с уничтожением основной массы окруженных войск, так и оставшихся в котле.
Сейчас я мог с уверенностью сказать, что мы, наконец, прорвались. Впереди ни у нас, ни у немцев не было сплошной обороны. Тем не менее, зияющие в пунктирной линии соприкосновения разрывы с каждым часом затягивались подходившими с обеих сторон частями, периодически вступавшими друг с другом в короткие схватки, иногда перераставшими в серьезные бои. Но проскочить мы бы вполне успели, если бы не одно «но» – преследующий нас моторизованный батальон. Немцы двигались быстрее нашей колонны, а возможностей для маневра у нас уже не осталось.
Единственная дорога, которую противник гарантированно не успевал перекрыть, была известна не только мне, но и немецкому майору. Высоко над нами прошла еще одна «рама». Достать ее не смог бы не только ДШК, но и мои зенитные пушки, и мне оставалось только гадать, рассмотрел ли нас пилот «Фокке-Вульфа». Исходить следовало из того, что рассмотрел, причем во всех деталях – оптика на его «летающем глазе» стояла по местным меркам очень хорошая.
Мои опасения быстро подтвердились, когда через пять минут после появления «рамы» по нам ударила батарея тяжелых гаубиц. Вернее, не совсем по нам. Снаряды падали с серьезным перелетом, и, похоже, немцы стремились не столько уничтожить, сколько задержать нас, разбивая дорогу на нашем пути.
«Рама» не улетала и продолжала корректировать огонь. Сбить ее я не мог, но кто сказал, что у меня нет других средств борьбы с подобным безобразием? Научные сателлиты умели не только смотреть за тем, что происходит на поверхности планеты, но и слушать эфир. Насколько я знал, при необходимости они могли и осуществлять радиопередачу, но поскольку этот режим никогда не использовался учеными лунной базы, его нужно было серьезно настраивать, а нужными навыками я не обладал. Однако на то, чтобы заглушить всю связь в определенном районе, моих знаний хватило, хоть и пришлось немного повозиться.
«Рама» занервничала, начав выписывать в небе странные виражи, менять высоту и маневрировать по горизонтали. Ее экипаж, видимо, считал, что имеет дело с какой-то природной аномалией, и пытался покинуть зону ее действия. Точность огня противника резка упала, а вскоре он окончательно прекратился. «Летающий глаз» повисел над нами еще какое-то время и улетел в западном направлении.
Нам оставалось пройти буквально километров пять, когда стало ясно, что немцы нас все-таки догнали. По двум лесным дорогам, расположенным севернее и южнее нашей, нас охватывали клещами мотоциклисты и пехота на грузовиках и бронетранспортерах. Каждой из этих групп было придано самоходное штурмовое орудие «Штуг III», способное держать вполне приличную скорость по бездорожью. Их задачей было перерезать нам путь, и дать возможность остальному батальону догнать и разгромить нашу колонну.
Мой взвод все еще двигался впереди всех, и я отдал приказ остановиться и съехать с дороги, пропуская машины Музыченко.
– В чем дело, Нагулин? – генерал показался из люка своей тридцатьчетверки.
– Нас догнали, товарищ генерал-лейтенант. Полнокровный моторизованный батальон. До наших осталось совсем немного – они должны быть вон там, за той возвышенностью – около четырех километров отсюда. Но туда придется прорываться. Впереди дорогу скоро перережут. Два самоходных орудия и до роты пехоты. В принципе, этот заслон можно сбить, но с запада скоро подойдут основные силы немцев. Если мы увязнем в бою – нас сомнут атакой с тыла.
– Значит, будем прорываться, – помрачнел генерал, – Продолжать движение! Танки – в голову колонны!
Лес по обеим сторонам дороги закончился через пару минут. Колонна вы шла на открытое пространство, и мы сразу увидели немцев. Они двигались параллельно нам, немного нас опережая. Расстояние до ближайшей группы противника составляло около семисот метров. Главной задачей немцев было обездвижить нашу колонну или, в крайнем случае, уменьшить скорость ее продвижения. Поэтому «Штуги» немедленно развернулись в нашу сторону и остановились, чтобы открыть прицельный огонь. Пушки Т-26 пробить лобовую броню немцев не могли, так что, фактически, на каждом из флангов началась дуэль – тридцатьчетверка против «Штуга». Но это только со стороны так казалось. На самом деле я совершенно не собирался оставаться в стороне от спора бронированных машин.
– Взвод! Огонь по пехоте противника! Сержант Серова, твоя группа слева. Выбиваешь пулеметчиков и минометные расчеты. А я займусь теми, что справа.
– Есть!
Я остановил броневик на обочине дороги и навел ДШК на смотровую щель замершего на месте «Штуга». Один выстрел самоходка уже сделала, но рассматривать результаты ее огня мне было некогда. Короткая очередь выбила искры из брони штурмового орудия. Это две из трех пуль бесполезно ушли в рикошет, но третья своей цели достигла, попав в смотровую щель. Я с сожалением вспомнил о «панцербюксе», чьи патроны имели химический заряд, но сейчас ружье находилось в грузовике, где ехали Чежин и Шарков.
– Командир!
Я обернулся на крик. Двое моих бойцов, о которых я только что вспоминал, пригибаясь, стояли у борта броневика.
– Мы ваше ружье доставили! – доложил Борис.
– Сейчас, – крикнул я и вновь навел ДШК на вражескую колонну. Противник вел огонь из четырех пулеметов, и это требовалось немедленно прекратить. С семисот метров немецкие MG-34 не могли стрелять с высокой точностью, но наша растянувшаяся колонна представляла собой уж очень удобную цель. Заставив замолчать пулеметы, я спустился на землю, поставил сошки «панцербюксе» на капот броневика и навел ружье на смотровую щель «Штуга». В этот момент самоходка выстрелила и почти одновременно получила попадание от тридцатьчетверки. Бронебойный снаряд раскололся о лобовую броню штурмового орудия, породив фонтан искр и раскаленных осколков. Грохнула пушка моего БА-6 – экипаж тоже решил внести свой вклад в сражение. Стреляли они, правда, не по «Штугу», так что куда попал снаряд, я не видел.
Выстрел! Секунда, вторая, третья… Люки «Штуга» распахнулись и из них наружу начали выпрыгивать немцы. Все, правая группа нам относительно неопасна.
– Вперед! – скомандовал я водителю, и Броневик тронулся с места. Щарков и Чежин вскочили на подножки, а Елена нырнула в боевое отделение, и мы начали разгоняться, догоняя ушедшие вперед машины колонны.
Со вторым «Штугом» две тридцатьчетверки разобрались без моего участия. Без потерь, правда, не обошлось. Расстроенные тем, что их пушка лобовую броню русских средних танков не берет, немецкие самоходчики сорвали зло на Т-26, один из которых, горел в десяти метрах от дороги. Еще мы лишились трофейного грузовика, поврежденного пулеметной очередью, но в целом пока казалось, что все идет не худшим образом.
Идти в атаку немцы не спешили – нас все-таки было намного больше. Кроме того, их очень смущал плотный огонь пулеметной установки из кузова полуторки. Тем не менее, обстрел колонны они не прекратили, окончательно остановившись и попытавшись достать замыкающие машины из пехотных минометов. На наше счастье им не хватало дальности стрельбы, и мины рвались в сотне метров за хвостом колонны.
Последней серьезной проблемой на нашем пути был холм, который нам еще предстояло перевалить. Он не отличался большой высотой, но протянулся на несколько километров поперек нашего пути, не давая себя обойти. Дорога шла через его вершину, и, начав подъем, мы неминуемо оказывались отличной целью для противника, который вот-вот должен был появиться из леса.
Я ехал вдоль колонны и отдавал приказы своим людям.
– Зенитчикам остановиться в начале подъема, отцепить орудия и изготовиться к стрельбе! Грузовикам после этого немедленно продолжить движение. Зенитно-пулеметной установке занять позицию на тридцать метров ниже по склону и прикрывать пушки огнем!
Ну, вот и все. Основная часть нашей колонны уже на середине подъема, а из леса один за другим выезжают четыре «Штуга». За ними я вижу «Ганомаги», буксирующие две скорострельных зенитки «Флак-38». БА-6 стоит между двумя нашими пушками. Позиция открытая, никаких укреплений, естественно, нет. Впрочем, немцы тоже в чистом поле, и им еще нужно развернуться в боевой порядок.
– Огонь!
Рявкает пушка броневика. Смешно, но это наш самый крупный калибр. Осколочный снаряд уносится в сторону леса. Справа грохочет зенитка. Я не слежу за результатами огня своих подчиненных – у меня другая цель. Выстрел! В боекомплекте нет бронебойных снарядов, и я вынужден бить по бронетехнике осколочными. Снаряд ударяется в пулеметный щиток «Ганомага». Осколками выкашивает расчет MG-34 и солдат в открытом боевом отделении. Выстрел! Бронетранспортер виляет в сторону, съезжает с дороги и утыкается в дерево, запирая выезд из леса. Солдаты бросаются отцеплять зенитку. Выстрел! Одной скорострельной пушкой у немцев меньше, а вторая пока не так уж опасна – она еще не выбралась из леса.
До противника полтора километра. Из «панцербюксе» или ДШК «Штугам» я ничего не сделаю, значит, остается попытаться их ослепить. Попасть с такой дистанции из зенитки по приборам наблюдения – та еще задачка, но выбора все равно нет. Выстрел!
Всего пять минут. Именно столько нужно колонне, чтобы перевалить холм. В обычной жизни их можно просто не заметить, но в бою минуты могут растянуться на многие часы. Горит БА-6, получивший прямое попадание снаряда «Штуга», бешено маневрирует полуторка, отвлекая на себя огонь немцев и поливая их свинцом из трех исправных «Максимов». Эффективность этого огня почти нулевая, но свою роль пулеметчики отыгрывают на все сто процентов. Давно закончились снаряды у второй зенитки, и расчет залег чуть в стороне, стреляя из винтовок в сторону леса. Где-то там же хлопает винтовка старшего сержанта Серовой. Пока я веду огонь, командование остатками взвода взял на себя Плужников. Щеглов по моему приказу увел остальных моих людей вместе с колонной, так что кроме нас здесь никого нет. А Лена не выполнила приказ и осталась, и я просто не успел силой впихнуть ее в грузовик. У меня еще есть десяток снарядов, и я стараюсь не давать «Штугам» вести прицельный огонь. Есть только одно объяснения того факта, что я еще жив – я нужен немцам живым. Не дождетесь! Выстрел!
Немцы охватывают нас с флангов. Пехоте требуется время, чтобы занять позиции для атаки, и это время – последние минуты жизни доверившихся мне людей. Меня, наверное, оставят в живых – я нужен, как носитель многих секретов, а им немцы потерь не простят. Выстрел! Сколько уже прошло? Пять минут? Десять? «Штуги» уже близко. Выстрел! Чего ждет немецкая пехота? По моим прикидкам она уже должна начать атаку. Я не использую «вид сверху» – мне все ясно и так. Грохот взрыва за спиной. Что-то большое и тяжелое буквально сносит меня с сиденья наводчика, и я падаю на землю, по пути больно ударяясь плечом о железную станину пушки. По металлу звенят осколки. Я слышу какой-то вой, свист и грохот. Ощутимо дрожит земля. Ворочаюсь, пытаясь выбраться из-под прижавшего меня к земле человека.
Это Плужников. Похоже, сержант ранен, и довольно серьезно. Его лицо в крови, рука, пробита осколком, но сержант улыбается.
– Наши, командир!
Только сейчас я отключаю боевой режим имплантов и прикрываю глаза, чтобы увидеть поле боя с орбиты.
Мы продержались двадцать пять минут. Этого времени хватило генералу Музыченко, чтобы добраться до позиций передового стрелкового батальона и вызвать по телефону огонь артиллерии. Как оказалось, генерал был столь красноречив, что командование восемнадцатой армии санкционировало массированный артиллерийский удар по «идущему на прорыв нашей обороны немецкому танковому полку», подключив к нему недавно полученный из резерва ставки дивизион БМ-13. И сейчас реактивные снаряды «Катюш» ровняли с землей лес, поле и немецкие боевые порядки перед нашей позицией, заставляя гореть все, до чего долетали раскаленные до семисот градусов осколки.
Огненный шквал прекратился так же внезапно, как и начался. Я оперся рукой о станину зенитки и медленно распрямился, помогая сержанту встать на ноги. Вокруг один за другим поднимались из тлеющей травы уцелевшие бойцы. Чежин, Шарков, Серова, несколько артиллеристов из зенитных расчетов. Впереди все горело, дым мешал нормально дышать и полностью закрывал обзор. Внезапно где-то справа застучал запустившийся мотор грузовика, и секунд через пятнадцать из дымной пелены вынырнула наша полуторка с пулеметной установкой в кузове.
– А вот и транспорт, – усмехнулся Плужников, – надо же, как вовремя.
notes
