Часть 20. День перемен

Все произошло именно так, как обещал капитан Мартынов. На подъезде к Петербургу, сразу за песчаным карьером, наш поезд свернул на стрелке налево в сторону Путиловского завода, а также Балтийского и Варшавского вокзалов, при этом на повороте, когда поезд чуть замедлил ход, капитан Мартынов сиганул с подножки как заправский железнодорожник. Два раза перекувыркнулся через голову, потом поднялся на ноги и, чуть прихрамывая, пошел к людям, собравшимся неподалеку от стрелки. Как он объяснил сам, ради чистоты эксперимента на Варшавском вокзале вплоть до нашего появления никто (а в особенности адмирал Дубасов) не должен был видеть его в нашей компании. Такова тактика и стратегия тайных операций.

Но это была только одна сторона вопроса. Другая заключалась в том, что за час до прибытия я вызвал к себе в купе поручика Дроздовского и приказал ему привести роту в полную боевую готовность. Раздать бойцам норму патронов как при боевом десантировании, снарядить магазины к пулеметам Мадсена и быть готовыми при поступлении приказа вести бой в полном окружении до того момента, когда к нам на выручку прорвутся остальные силы бригады. Не знаю, как прочие, а я до конца так и не поверил в то, что план капитана Мартынова удастся осуществить в полном объеме, ведь на море случаются разные неожиданности, компенсировать которые возможно только полной боевой готовностью.

– А в чем, собственно, дело, Александр Владимирович? – невозмутимо спросил меня Дроздовский, поблескивая стеклышками очков. – С каким таким врагом мы должны будем вести бой в самой столице Российской империи?

– С самым опасным врагом, Михаил Гордеевич, с внутренним. – ответил я. – Господин поручик, ставлю вас в известность о том, что у нас есть сведения о том, что в Санкт-Петербурге среди части гвардии созрел заговор вроде декабристского, который ставит своей целью низвержение ныне правящей ветви дома Романовых и возведение на императорский трон одного из сыновей Великого князя Владимира Александровича. Якобы новый монарх должен даровать России некие «свободы», которые на самом деле превратят нынешнее российское государство в подобие семибоярщины при сохранении на троне слабого царя. Чтобы такой, с позволения сказать, монарх смог усидеть на троне больше трех дней, заговорщикам требуется не только убить ныне правящего царя, но и уничтожить всех его братьев, сестер и племянников. Наша задача в таких условиях носит прямо противоположный характер – сохранить жизнь Ольге Александровне и Михаилу Александровичу и доставить их в безопасное место. Надеюсь, вы представляете себе сложность и ответственность стоящей перед вами задачи?

Поручик Дроздовский внимательно посмотрел на меня и с серьезным видом кивнул. Таким, как он, категорически отвратительны как революционная анархия, и до предела лживая, построенная на демагогии демократия, так и безудержно жадная олигархия, поедающая страну на корню. При этом совершенно неважно, какой класс лежит в основе олигархического строя – старая аристократия или же банковский капитал. Семибоярщина ничуть не лучше семибанкирщины. Михаил Гордеевич благоговеет перед монархией и для спасения ближайших родственников монарха готов выполнить любой приказ, а не только в преддверии различных неожиданностей находиться в полной боевой готовности…

– Да, Александр Владимирович, – негромко отвечает он, смерив меня взглядом, – вы можете быть уверены во мне и моих людях, мы не подведем.

Сказав это, он уходит, чтобы отдать своим людям соответствующие приказания, а я понимаю, что этот человек будет с нами до конца, не важно, одержим мы победу или потерпим поражение. Именно на таких, как Дроздовский, должен держаться трон, а не на краснобаях, подхалимах и нечистых на руку лжецах, как это было в царствование Николая Второго, которое уже идет к концу. Когда наш поезд уже подходил к Варшавскому вокзалу, в отдалении послышалась ружейная стрельба залпами. Неужто, подумал я, поезд-обманка пришел на Николаевский вокзал, мятежники обнаружили подставу и теперь вымещают свою злобу на ни в чем не повинных вагонах? Но, как говорят, поздно пить сироп, когда печень отвалилась, и злобой проигранному делу уже не поможешь…

Еще вчера Павел Павлович объяснил мне, что Варшавский вокзал в дореволюционном Петербурге – это все равно что Шереметьево-два в советское и в наше время. Именно с Варшавского вокзала уходили поезда до станции Вержболово в Польше, являвшейся главными воротами Империи в Европу. Именно отсюда богатенькие нувориши, знатные аристократы и даже бедные студенты отправлялись в Берлин, Париж и Лондон: одни – чтобы прожигать жизнь, другие – чтобы обретать драгоценные знания, недоступные им в университетах Российской империи. Но сейчас весь аристократический лоск и шик Варшавского вокзала как-то померк. Внутреннее оцепление вокзала, вагонного двора и крытого дебаркадера составляют ранее прибывшие тремя предыдущими эшелонами морские пехотинцы моей бригады. Их спокойный и уверенный вид с первого взгляда сказал мне, что все под контролем и непосредственной угрозы нет и в помине. Три батальона морской пехоты в полной боевой готовности при пулеметах Мадсена в каждом отделении – это страшная сила, и, если что, их одних хватило бы на совершение переворота.

Но они были там не одни. Во внешнем оцеплении на подступах и вокруг вокзала стоят вооруженные винтовками Мосина матросы с достраивающихся и ремонтируемых кораблей. Порядку там было гораздо меньше, у каждой роты был свой командир, а общего руководства не наблюдалось даже в зачатке. Адмирал Дубасов указал ротным командирам, кому какой участок занимать, и на этом счел свою функцию исчерпанной. Пока его люди просто контролируют территорию от сих до сих, все еще терпимо, но если дело дойдет до боестолкновений, то получится сплошная партизанщина и раздрай.

Поезд въехал под своды дебаркадера – и я вижу самого вице-адмирала. Он стоит в парадном мундире, взирая на приближающийся поезд с траурным видом голодного василиска. Чуть поодаль от него застыл командир первого батальона капитан Деникин, который как мой заместитель до прибытия нашего эшелона нес всю полноту командования над уже разгрузившимися подразделениями бригады. Вот поезд притормаживает у перрона и останавливается, причем выход из нашего вагона оказался прямо напротив уже расстеленной красной дорожки, в конце которой стоит адмирал. Все, как полагается при встрече особо важных персон. Говорят, раньше от машиниста требовалось особое искусство, чтобы уметь остановить ВИП поезд так, чтобы подножка выхода из вагона с официальными лицами ровно совпадала с обрезом такой вот красной дорожки. Это вам, блин, не пригородную электричку водить, где пассажиры вроде дров, и не лимузин-членовоз, который и весит значительно меньше, чем поезд и управлять им тоже легче.

Я спрыгиваю на перрон первым и галантно подаю руку великой княгине Ольге Александровне. Она, аккуратно причесанная и затянутая в свой официальный дорожный костюм темных тонов, подчеркнуто спокойна. Следом за Ольгой на перроне появляются ее горничные: Ася, с которой она приехала из Петербурга на Дальний Восток, и, как экзотический цветок, кореянка У Тян. А уже за ними – Михаил, суровый как судья при зачитывании смертного приговора, а затем и Павел Павлович с Дарьей Михайловной. А уже в самом конце на свет божий показался как бы выпавший из общей обоймы Великий князь Александр Михайлович со своим адъютантом господином Лендстремом. Вот и весь наш бомонд в сборе, остальные уже не в счет.

Едва завидев Великого князя Михаила, адмирал Дубасов со всей решительностью направился в его сторону.

– Ваше Императорское Величество, – сказал он, – я крайне рад, что вы избежали всех опасностей и благополучно прибыли в столицу…

– Вы сказали Величество, Федор Васильевич? – с деланным удивлением переспросил Михаил, – Вы не оговорились?

– Нет, Ваше Императорское Величество, не оговорился, – ответил Дубасов, – сегодня на рассвете, во время ранней прогулки по парку, выстрелом из револьвера, произведенным человеком, одетым в офицерский мундир лейб-гвардии Преображенского полка, был тяжело ранен Ваш брат, император Всероссийский Николай Второй. Согласно бюллетеню лейб-медика, ранение пришлось в левое плечо. Но ваш брат правой рукой успел скинуть с плеча свою винтовку и произвести в покушавшегося ответный выстрел прямо в сердце, коим тот оказался убит наповал. В связи с тем, что ранение государя было очень тяжелым, а одновременно с покушением из Петербурга пришло сообщение о начавшемся мятеже, все еще находясь в сознании, дабы управление государством ни на минуту не прерывалось в столь ответственный момент, ваш брат написал манифест о своем отречении от престола в вашу пользу. Поэтому теперь вы – государь-император Михаил Второй…

Михаил переглянулся с Ольгой и та чуть заметно кивнула.

– Знаете, Федор Васильевич, – заявил Михаил, – я никогда не желал и сейчас не желаю становиться всероссийским императором, поэтому сам по доброй воле уступаю этот пост моей родной сестре Ольге, которой и присягаю как первый из ее подданных.

Михаил опустился на одно колено и размеренным речитативом начал произносить:

– Я, Великий князь Михаил Александрович Романов, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред святым его Евангелием, в том, что хощу и должен Ее Императорскому Величеству, своей истинной и природной Всемилостивейшей Великой Государыне Императрице Ольге Александровне, Самодержице Всероссийской верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к высокому ее Императорского Величества Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять, и при том по крайней мере стараться споспешествовать все, что к Ее Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может; о ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать тщатися, и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, и поверенный и положенный на мне чин, как по сей (генеральной), так и по особливой, определенной и от времени до времени Его Императорского Величества именем от предоставленных надо мною начальников определяемым инструкциям и регламентам и указам, надлежащим образом по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды противно должности своей и присяги не поступать, и таким образом весть и поступать, как верному Его Императорского Величества подданному благопристойно есть и надлежит, и как я пред Богом и Судом Его страшным в том всегда ответ дать могу; как сущее мне Господь Бог душевно и телесно да поможет. В заключение же сей моей клятвы целую Слова (т. е. Евангелие) и Крест Спасителя моего. Аминь.

Тут же, как из-под земли, возле Михаила Александровича возник наш бригадный батюшка Серафим, подставивший первому верноподданному новой императрицы для поцелуя Евангелие и крест. Поцеловав их, Михаил добавил:

– Также я клянусь быть ее правой рукой и надежной опорой, и прошу всех тех, кто верны мне, быть верными также и моей сестре, как Императрице Всероссийской и матери Отечества. Да здравствует императрица Ольга Первая!

– Я принимаю твою службу, брат, – сказала в ответ Ольга, – и верю, что ты будешь мне хорошим помощником в делах и верным другом. Так же я возлагаю на тебя обязанности Регента Империи, и не забывай, что ты не только мой подданный, но и любимый брат, поэтому, прошу, встать со мною рядом…

После Михаила такую же присягу принес я, потом Павел Павлович и Дарья Михайловна, потом (как бы нехотя) к нам присоединился Великий князь Александр Михайлович, за ним каперанг Лендстрем, после которого (так как дело грозило затянуться) я попросил Антона Ивановича Деникина, чтобы моя бригада приносила присягу поротно. Первыми, присягать императрице Ольге к отцу Серафиму подошли верные «дрозды», за ними подтянулись и остальные роты. В принципе, с этого момента процесс принятия присяги уже не требовал нашего внимания и машина крутилась как бы сама по себе. Роты подходили, обнажали головы; под сводами дебаркадера гулко звучали хором произносимые слова присяги.

Ольгу в нашей бригаде любили и считали неофициальным шефом части, а также крестной матерью и даже талисманом соединения. Она появилась на островах Эллиота почти одновременно с присланными на укомплектование морскими ротами и сборными пехотными командами, и все это время была на виду и бойцов и офицеров, которые с восторгом восприняли ее будущее императорство. Кстати, оба Владимировича, извлеченные из своей комфортной тюрьмы, в которой они провели чуть больше двух недель, наотрез отказались присягать Ольге, что было фактически равносильно признанию в соучастии в заговоре. Этот акт самообвинения автоматически превращал их в клиентов капитана Мартынова и постояльцев Петропавловской крепости. Интересно, там есть ВИП-камеры или Великие князья будут сидеть в каменных мешках на общих основаниях?

Все время, пока раскручивался этот торнадо, адмирал Дубасов только с ошарашенным видом качал головой, наблюдая за четким кругооборотом подразделений, одно за другим прибегавших и выстраивающихся перед отцом Серафимом…

– Ну и звери у вас, а не нижние чины, прости Господи, господин полковник, – с некоторой, кажется, даже завистью сказал он мне, – смотрят, как целятся, даже смотреть страшно, и летают как орлы. Наши матросики рядом с ними ну точно увальни, а ведь не первый год служат, тертые уже.

– Знаете что, господин адмирал, – ответил я, – или через десять лет вся армия России станет такой, как моя бригада, или нас банально сожрут. Грядет большое европейское побоище, в сравнении с которым только что окончившаяся японская война покажется всем не страшнее Царскосельских маневров. Именно в ходе той войны на заваленных трупами европейских полях будет решаться, какие государства погибнут, а какие выживут и будут пировать на их трупах.

– Вы можете предсказывать будущее, господин полковник? – с легкой насмешкой спросил Дубасов.

– Нет, господин адмирал, – ответил я, – я его просто знаю. Не буду вдаваться в подробности, но война за мировое господство, первая со времен Наполеона Бонапарта, с каждым днем становится все более вероятной. К ней толкает сам ход технического прогресса, делающего Землю маленькой, а политиков жадными. В мире уже не осталось свободных территорий, которые европейские державы могли бы объявить своими колониями. Кто не успел, то опоздал. Испанское наследство уже фактически разделено, Филиппины и Куба пару лет назад достались американцам. Теперь грабить можно только англичан и французов, имеющих самые большие заморские территории, а также русских, у которых все свое, но уж слишком огромное. И это в то время как население Германии разбухает будто пачка дрожжей, брошенных в сортир, но колоний, куда можно сплавить лишнее население у немцев нет и не предвидится, а это говорит о том, что рано или поздно они попытаются что-нибудь завоевать, и, скорее всего, на этот раз их жертвой станут страны, у которых много территорий, лишних, с их точки зрения.

– Господин полковник, вы поклонник господина Мальтуса? – спросил Дубасов.

– Нет, – ответил я, – Мальтус не учитывает прогресс в технике и агрономии, а также рост производительности труда. Но я знаю, что если заклепать на паровом котле клапана, при этом продолжая подбрасывать в топку уголь, то рано или поздно эту халабуду обязательно разнесет вдребезги и пополам.

– Да, – кивнул Дубасов, – хорошая аналогия. Но в таком случае весь балаган, который творится сейчас вокруг нас, он тоже есть результат ваших расчетов и планирования лучшего будущего?

– Увы, нет, – сказал я, в этом балагане мы на общих основаниях вынуждены жонглировать кинжалами, глотать огонь и бегать туда-сюда по плохо натянутому канату. Все это следствие того, что мы очень быстро и радикально исправили исход русско-японской войны, сменив его на противоположный. То, что вы сейчас наблюдаете, это попытка реванша британцев за проигрыш их сателлитов в тщетном желании вернуть хотя бы исходные позиции. Государь-император Николай Александрович в данном случае пал жертвой вражеской атаки, как солдат, защищавший самую важную часть обороняемой позиции. Ведь стоило им сменить царя на свою креатуру, и многие, если не все, наши победы разом оборотились бы в ничто. Вам напомнить, какие тяжкие последствия для российской государственности имело весьма краткосрочное правление императора Петра Третьего?

– Да уж, господин полковник, – проворчал Дубасов, – ну и примерчики у вас…

– Федор Васильевич, – спросила подошедшая к нам Ольга, – я очень беспокоюсь за моего брата, поэтому можно как-то выяснить, как обстоят дела в Царском селе?

– Простите, Ваше Величество, – поклонился Дубасов, не далее как час назад на трехвагонном спецпоезде под охраной сильного караула я уже отправил в Царское Село целый сонм медицинских светил, в том числе и вашего профессора Шкловского, и теперь только осталось дождаться, что они будут нам телеграфировать. Так что терпение, и только терпение.

– Тогда, – сказала Ольга, – я хочу знать, что делается с целью скорейшего подавления мятежа. Ведь вы же Санкт-Петербургский генерал-губернатор, вот вам и карты в руки.

– Гм, – пожал плечами несколько озадаченный Дубасов, – первоначально я планировал разгромить мятежников в прямом бою, повесив на фонарных столбах всех, кто живым попадется в руки моих матросов. Но господин Зубатов сказал мне, что не наш метод, когда одни подданные русского царя стреляют в других подданных того же царя, которые сами по большей части и не бунтовщики, а только выполняют приказы взбунтовавшихся офицеров. Мне было посоветовано оттеснить мятежников в сторону от правительственных зданий и попробовать убедить их сдаться, в то же время постоянно наращивая наши силы… Думаю, в чем-то господин Зубатов был прав, и ваше благополучное прибытие несколько поубавит количество сторонников мятежа. Известие о том, что у нас теперь есть законная императрица и такая боевая сила, как ваша бригада, заставит призадуматься многие горячие головы. Кроме того, по совету господина Мартынова нашими патрулями заняты все вокзалы, кроме Николаевского, почта, центральный телеграф и телефонная станция. Последнее оказалось самым эффективным, и теперь мятежники вынуждены отправлять друг к другу гонцов с записочками.

– Понятно, – сказал я, – но думаю, что это полумеры. Сейчас, когда мы уже здесь, пришло время ударить по самому гнезду мятежа – Владимирскому дворцу и Британскому посольству. Брать посольство штурмом мы не будем, мы же не дикари, но зато отключим там электричество, телефон, телеграф и холодную воду, после чего оцепим здание так, что и мышь не проскочит. Что же касается Дворца Владимировичей, то в отношении него указание может отдать только государыня-императрица Ольга Александровна. Если понадобится, то я лично поведу своих солдат на штурм…

– Не надо штурма, Александр Владимирович, не надо ненужных потерь, – сказала Ольга, – Если мой дядя Владимир и тетя Михень будут кочевряжиться, то я разрешаю вам, Федор Васильевич, ввести в Неву боевые корабли и разнести это гнездо разврата их артиллерией. Доведите это до них. Самое главное – заставить их сдаться, а там будет видно.

Вот и свершилось… Мои первые подданные, в числе которых был мой брат Михаил, принесли мне присягу. Потом их становилось все больше и больше, и было уже невозможно попросить остановить эту карусель, потому что мне страшно и кружится голова. И только тверда рука Александра Владимировича, который сразу же после принесения мне присяги взял меня за локоть, готовый поддержать, если я грохнусь в обморок; с другой же стороны меня подхватила Дарья Михайловна, но все обошлось. Зато я сразу поняла, насколько тяжела шапка Мономаха (хотя никакой шапки на мне и не было, а только легкая летняя дорожная шляпка с вуалью).

Вот так я стала всероссийской императрицей под гулкими сводами дебаркадера Варшавского вокзала, в окружении солдат, которые сразу начали называть меня матушкой, хотя я им годилась, по меньшей мере, в сестры. И еще одно я заметила в людях, которые меня окружали. Они приносили мне присягу не по обязанности и не для того, чтобы быть как все, а искренне, в полном убеждении нужности и важности этого дела. И эта убежденность касалась не только моего брата Мишкина, Александра Владимировича и Павла Павловича, но и солдат бригады моего будущего мужа, хотя им никто не читал лекций по поводу того, что будет, если наше предприятие не удастся. Они были горды тем, что их княгиня-матушка стала императрицей всероссийской, и теперь по всей России настанет прекрасная, сытая и украсно украшенная жизнь.

Эти солдаты пойдут по моему приказу в огонь и в воду (что им привычно), достанут с неба луну и, если понадобится, будут штурмовать врата самого ада. Мой Александр Владимирович говорит, что вся эта преданность из-за того, что и я и он отнеслись к этим солдатам по-человечески, может, впервые за всю их жизнь, и видим мы в них не нижних чинов и серую скотинку, и не винтики в государственном механизме, а таких же людей, как мы сами. Он считает, что если мы распространим это удачный опыт на всю Россию, то вызовем к жизни силы, способные сотрясать Вселенную и изменять ход мирового развития, и все это без слома российской государственности, войны, глада и мора.

Пока я ничего не могу сказать на этот счет. Мой Папа тоже считал себя народным императором, но выходило у него что-то не совсем то… Народ, как объяснил Павел Павлович, это не нечто застывшее и окаменевшее, а живой развивающийся организм, и остановка этого развития подобна смерти, чего не понял мой дорогой Папа и некоторые его сановники вроде Победоносцева. С одной стороны, я должна продолжить политику своего любимого родителя, которому претило купаться в роскоши. Папа любил вещи простые и практичные, отчего народ имел возможность лицезреть своего царя то в потертом на локтях мундире и солдатских сапогах, а то и в простонародной косоворотке, удящего рыбу с мальчишками на берегу пруда.

Я тоже, как и он, должна являть собой пример бережливости и хозяйственности, государыни, сберегающей каждую народную копеечку, и в то же время я не должна, как папа, по страусиному прятать голову в песок, стыдливо именуя голод недородом, а также ограничивать тягу народа к образованию. Циркуляр «о кухаркиных детях», ставший истинным позором царствования моего родителя, следует отменить как можно скорее. Напротив, необходимо поощрять таланты из народа к образованию и достижению ими высоких постов, соответствующих их способностям. И только тогда Россия превратится в державу, развивающуюся опережающими темпами и стремящуюся к новым вершинам… Если нечто подобное получилось у узкоглазых японцев, которые на протяжении жизни всего одного поколения смогли вырваться из дикости феодализма и построить современное просвещенно-монархическое государство, то почему получится у русских, которые уже двести лет на полных правах входят в семью европейских народов. Вот только парламентов нам не надо (по крайней мере, пока), обойдемся и без этой бесполезной во всех смыслах говорильни.

Но это будет потом, а сейчас я что-то слишком замечталась. Ведь мятеж Владимировичей еще далеко не подавлен, да и присягнули мне только самые ближние, и Бог его знает, признают ли мою власть во всероссийском масштабе. Чем быстрее и бескровнее мы разрешим первую проблему, тем легче решится и вторая. Кстати, когда я сказала адмиралу Дубасову, что в случае необходимости он может ввести в Неву боевые корабли и расстрелять дворец Владимировичей из их пушек, мой будущий муж только скептически хмыкнул. Когда же я у него тихонько спросила, к чему все эти звуки, он ответил, что «Аврора», которая «по плану» своим выстрелом должна возвестить наступление новой эры, сейчас находится в плавании, а, следовательно, не будет иметь возможности принять участие в сегодняшнем мероприятии.

– Ерунда, – ответила я, Александру Владимировичу, – любой другой корабль подойдет ничуть не хуже. Не обязательно чтобы он был совсем новым, нам же не укрепленный форт бомбардировать надо, а лишь перепугать до полусмерти кучку заговорщиков, засевших во дворце на берегу Невы-реки.

Тогда хищно усмехнувшийся адмирал Дубасов сказал, что для этой цели прекрасно подойдет дедушка русского флота броненосец «Петр Великий», превращенный в учебно-артиллерийский корабль. Он сейчас как раз находится у стенки Балтийского завода, куда пришел для замены артиллерии на более современную. Машины у старика на ходу. и достаточно одной команды, чтобы через полтора-два часа он бросил якорь на Неве прямо напротив гнезда заговорщиков. А что, вид у него внушительный и, несмотря на свою седую древность, семейство Владимира Александровича со всеми их подельниками напугать он еще вполне способен.

– Очень хорошо Федор Васильевич, – сказала я тогда, – но для начала нам нужен парламентер, человек, который доставит во дворец к Владимировичам наш ультиматум и объявит им нашу волю. Во-первых – если сдадутся без сопротивления и принесут нам покаяние за все свои вины, то мы обещаем отнестись к ним милостиво и сурово не наказывать. Единственное условие – устранение от политической и светской жизни. Ссылка в Туруханск и жизнь за государственный счет все же лучше безымянной могилы. Во-вторых – если дядя Володя и тетя Михень доведут дело до первого выстрела, то все их семейство пойдет на вечную каторгу. Миндальничать я не буду. В-третьих – если, не дай Бог, дело дойдет до артиллерийской бомбардировки дворца и штурма, то не сносить голов никому из того злокозненного семейства и всех причастных к этому делу.

– Есть такой человек, – хмыкнул Федор Васильевич.

И вот перед нами предстал молоденький подпоручик Пребраженского полка Евгений фон Мекк, схваченный морскими патрулями на Невском с запиской к Великой княгине Марии Павловне от находящегося на Николаевском вокзале командующего первым гвардейским корпусом генерал-адъютанта князя Сергея Илларионовича Васильчикова. Белобрысый долговязый юноша близоруко щурился в мою сторону, бестолково переминаясь при этом с ноги на ногу. При аресте он пытался оказать сопротивление, но по счастью, из своего нагана ни в кого не попал. Ни в патрульных, которым он показался подозрительным, ни в кого-то из случайной праздношатающейся публики, которой даже в ранний утренний час на Невском проспекте оказалось предостаточно.

– Ну-с, молодой человек, – сказала я, – рассказывайте, как вы дошли до жизни такой? Или, впрочем, не надо. Святой Петр с удовольствием сам примет у вас исповедь. А мне от вас надо, чтобы вы пошли по тому же адресу, что вам дал Сергей Илларионович (Васильчиков) и отдали Великой Княгине Марии Павловне уже мое послание. Пусть они там сдаются, пока я еще добрая, а то по Неве подойдут корабли и разнесут их сарай по кирпичикам. Как вы видите, флот на моей стороне, да и с Гвардией, как я понимаю, тоже не все так однозначно. Так что идите и делайте то, что вам сказали, и, может быть, мы тогда проявим к вам милость и забудем о ваших прегрешениях.

С гвардией действительно было не все так однозначно. Безоговорочно под контролем заговорщиков находился только Преображенский полк, чьи казармы находились по соседству с Владимирским дворцом, а остальные полки придерживались «нейтралитета» или обещали поддержать заговор только в случае его безоговорочного успеха. К тому же и я и Мишкин уже послали людей из нашего бывшего конвоя с посланиями в гусарский Ахтырский и синий кирасирский гвардейский полки, шефами которых мы с ним были до отъезда на Дальний Восток, так что в скором времени нами ожидался ответ, который не мог не быть положительным. В тот момент, когда мы ускользнули из засады на Николаевском вокзале, заговорщики проиграли свою главную ставку, и теперь их влияние съеживалось как шагреневая кожа. Уже к нашему прибытию моряки адмирала Дубасова контролировали две трети столицы, а настоящему моменту мятежники занимали только дворец моего дяди Владимира, казармы Преображенского полка, Британское посольство да отрезанный от них Николаевский вокзал, который преображенцы пока еще непонятно зачем продолжали удерживать, ведь никакого смысла в этом уже не было.

Великий князь с мрачным видом взирал на переминающуюся с ноги на ногу супружницу и на стоящего чуть поодаль с отсутствующим видом подпоручика фон Мекка. Выражением лица и позой молодой остзейский дворянин как бы показывал, что он уже свое отбоялся и сейчас ему сам черт не брат. Но самые неприятные ощущения в данный момент испытывал все же не он, а Великий князь Владимир Александрович, перед которым на письменном столе лежал ультиматум племянницы Ольги, а за окном, густо дымя единственной трубой, против течения по направлению к дворцу по Неве поднимался броненосец «Петр Великий». Великому князю так и слышалось астматическое пыхтение его машин, а также издевательский голос Ольги: «На вас, дядя Владимир и этого старика хватит. Не британская вы, чай, эскадра и не японский флот…»

А мысли «дяди» были уже далеко от броненосца, перекинувшись на стоящую перед ним супругу. А то как же – ведь до сего утра он считал окончательно улаженной ту историю с секретарем британского посольства мистером Роджерсом, в которую по недоумию впуталась его супружница, желая возвести на трон Империи своего ненаглядного сыночка Кира. Вроде съездили к Ники и как следует покаялись, а тот в ответ пообещал, что всех простит без всяких последствий… И вдруг сегодня утром он просыпается и узнает, что в Санкт-Петербурге творится мятеж, и во главе стоит его подчиненный князь Васильчиков, а за кулисами, как кукловод и организатор, его собственная супруга Мария Павловна, и что весь гвардейский заговор от начала и до конца творился от его, Великого князя Владимира Александровича, имени…

Поверят ли сатрапы Ники, Зубатов и Мартынов (эти новые опричники, о которых в петербургских гостиных если и говорят, то только шепотом) что заговор творился без его ведома? И самое главное: ведь Ники-то отрекся, будучи тяжело ранен злодеем – поверит ли в это новая императрица Ольга, послание которой просто сочится ядом, а также люди, дающие советы этой юной девчонке, в одночасье ставшей госпожой-повелительницей одной пятой части суши? Поверил бы он сам в подобную сказку, случись ему оказаться на их месте? Нет, не поверил бы, потому что звучит эта история донельзя неправдоподобно! И вот что ему теперь делать – бежать сдаваться на Варшавский вокзал, где Ольга и ее люди оборудовали временный штаб по подавлению мятежа, или гордо, с высоко поднятой головой, идти на дно вместе с людьми, которые также были введены в заблуждение его жадной до власти супругой.

– Ну что, кор-рова… – прошипел он, с ненавистью глядя на нервно переминающуюся с ноги на ногу супружищу, – допрыгалась? Сейчас нас будут расстреливать из морских пушек аки каких-нибудь японцев, а потом на штурм развалин пойдут головорезы этого самого полковника Новикова, которые добьют выживших штыками, чтобы те не отнимали времени у военно-полевых судов. Или ты думаешь, что моряки на броненосце не будут по нам стрелять? Будут, еще как будут, и даже с радостью, ведь мы же мятежники и цареубийцы. Ну, почти цареубийцы; Ники хоть еще жив, но эскулапы говорят, что ранение тяжелое и долго он не протянет. Вот и отрекся заранее в пользу Михаила, чтобы у того были все права давить нас с тобой, а тот уже скинул корону на Ольгу, ибо царствовать он желает не более чем жениться… А Ники у моряков в чести. Ведь как же – он царь-победитель и вообще почти святой. Так что бахнут по нам, Мария, бахнут, со всей ненавистью как по врагам Государя и русского народа… А этот Новиков, жених Ольги, которого его люди провозгласили самовластным Цусимским князем? Ты понимаешь, что такого не бывало уже с тысячу лет, если не более? Ты думаешь, что это обычный полковник, сумевший удачно подкатиться к царской дочке? Не-е-е-ет!!! Это дикий конунг викингов, сбривший бороду и напяливший на себя полковничий мундир, храбрый до безумия, свирепый и безжалостный. Ради победы он готов на все, на любые жертвы, на кровь, на ярость и огонь, и его люди души в нем не чают, причем все – от подчиненных прямо ему командиров батальонов до нижних чинов, которые уважительно зовут его батей. Да и не армейская бригада это вовсе, а дружина, в которой даже нижние чины готовы отдать за своего князя жизнь и саму душу. И как только этой страшненькой дурочке повезло найти такого мужа, который ради нее разнесет любые преграды? И детки у них пойдут не то что у нас с тобой – злые, да зубастые… Не так ли, пока еще господин подпоручик гвардии, вы же сами все видели своими глазами?

– Так точно, Ваше императорское высочество, – ответил фон Мекк, – видел. И скажу вам, что врагу не пожелаю встретиться с этими дьяволами на поле брани. Но страшнее всего сам их этот Цусимский князь – смотрит, будто как гниду раздавить хочет… А быдлу он, должно быть, нравится: обликом светел, суров, но справедлив. Извините, ваше императорское высочество, но я пас, лучше взводом на Кушке командовать, чем быть истыканным штыками…

– Слышала, Мария? – с сарказмом произнес Великий князь Владимир, – дело проиграно, и крысы уже бегут с корабля. Никто не хочет класть голову за твои неуместные амбиции. Думаю, пройдет совсем немного времени – и от сторонников устроенного тобой заговора останутся лишь воспоминания. А нас с тобой – того, на вечную каторгу, и Кира с Бобом тоже. Надеюсь, хоть Андрей спрячется под юбкой у любезной Малечки, тем более что сегодня с утра я его здесь во дворце не наблюдаю. Зато твой любезный мистер Роджерс, как и его начальник мистер Гардинг, точно останутся в стороне от этого разгрома и палец о палец не ударят, когда нас с тобой повезут на каторгу или потащат на плаху. Ты что, не знала, что у британцев нет и не может быть друзей, к которым они испытывают чувства сердечной привязанности, а есть только меркантильные интересы и расчет? Если расчет не оправдался, то они спишут провалившихся статистов в отбросы и чуть погодя попробуют повторить все то же самое, но с новыми людьми. Нет, лучше сдаться, и сдаться сразу, пока Ольга добрая. Тогда мы сумеем сохранить хоть что-то из того, что имеем. Это, право дело, лучше, чем ничего. А то, когда броненосец начнет свою бомбардировку, мы и каторгу сможем счесть за счастье.

– Но, Вольдемар, что же ты говоришь?! – воскликнула Великая княгиня Мария Павловна, в очередной раз переступив с ноги на ногу. – Как можно отступить в такой момент и предать наших мальчиков, оставив их в руках этих жестоких людей? Отдай приказ гвардии, ведь ты же ее командующий, пусть гвардейские полки, наконец, выйдут из своих казарм и покажут этим противным морякам, кто хозяин в Петербурге…

– Дура! – с чувством рявкнул на свою супругу Великий князь. – Я могу отдать тысячу приказов, но меня никто не послушает. Еще несколько дней назад, зная о готовящемся мятеже, Ники назначил адмирала Дубасова генерал-губернатором Петербурга с драконовскими полномочиями. Ты понимаешь, там, в Петропавловке, – Великий князь потыкал рукой за окно, – заранее знали о вашей крысиной возне и доложили об этом Ники. И ведь он их не прогнал, как это у него иногда бывает, а, напротив, вполне серьезно отнесся к их предупреждениям и принял меры. Только про убийцу с револьвером не подумал, но нам от этого сейчас ни холодно, ни жарко. В результате я могу тут хоть исприказываться, но толку от моих приказов не будет никакого. И даже те, кого вы с мистером Рождерсом умудрились соблазнить, сейчас кинутся сдаваться Ольге в надежде вымолить прощение и спасти свои шеи за наш с тобой, между прочим, счет. А вот хрен им. Я сдамся первым! Запомните, молодой человек, – Великий князь посмотрел на поручика фон Мекка, – будете выбирать себе жену, ищите не богатую и знатную, а умную, а то дура с амбициями вас и на ровном месте подведет под монастырь.

После этих слов Великий князь встал и с решительным видом подошел к стене, на которой висела массивная коробка телефона.

– Алло, Центральная, – сказал он в микрофон, приложив к уху трубку с динамиком, – будьте добры, дайте императорский зал Варшавского вокзала. Да, говорит Великий князь Владимир Александрович, который хочет побеседовать с великой государыней Ольгой Александровной. Да, признаю государыню Ольгу Александровну Романову императрицей и хочу сдаться на милость Ее Величества…

Видимо, услышав ответ телефонистки, Великий князь застыл в напряженном ожидании, вдавив микрофон в ухо, а его супруга стояла на месте, побледнев и до боли сжав кулаки, но больше ничего не осмеливалась возразить, потому что когда Владимир Александрович становился таким решительным, то перечить ему было просто опасно. В конце концов, это именно она, поддавшись обаянию этого самого мистера Роджерса, не только подкосила благополучие их семьи, но и поставила под сомнение само ее существование.

– Алло! – наконец сказал Великий князь в микрофон, – Ольга, это твой дядя Владимир. Во имя человеколюбия и для того, чтобы избежать ненужного кровопролития, я сдаюсь тебе со всеми своими чадами и домочадцами, признаю твое право занимать императорский трон и надеюсь, что ты не будешь на нас особенно злиться… Да, сдаюсь на милость победителя, но при этом все же не забывай, что мы с тобой ближайшие родственники, а Боб и Кир твои кузены… Да, еду, до встречи…

Повесив на аппарат обе трубки, Великий князь обернулся к супруге. Теперь во взгбляде его появилось явное облегчение.

– Ольга заверила меня, что обстрела не будет, – сказал он. – Прикажи закладывать коляску, мы едем на Варшавский, сдаваться. И найди способ дать Андрею знать, чтобы он перестал прятаться. Все равно не поможет. Лучше прийти к Ольге и во всем повиниться, она добрая и все простит. И молитесь за то, чтобы выжил Ники. Если он умрет, Ольга обещала сгноить нас всех в такой глуши, по сравнению с которой и Туруханский край покажется столицей. Предупреждал же я тебя, Мария… – Он поджал губы и покачал головой, холодно глядя в лицо супруги. – Ладно, иди уже, распоряжайся…

Прыжок с поезда у меня прошел на пять с плюсом, как у каскадера, снимающегося в приключенческом боевике. Риск, конечно, был, не без того, но жить вообще опасно. Просто проходя по улице, можно получить на голову цветочный горшок с геранью, уроненный с пятого этажа доходного дома нерадивой хозяйкой. Ну и для снижения степени риска при таких предварительно запланированных операциях, существуют заранее надеваемые налокотники и наголенники, а также перчатки из толстой кожи, чтобы уберечь ладони. А все остальное – вопрос физической формы и тренировок, которыми, смею заверить, я не пренебрегал даже здесь, в Петербурге начала двадцатого века.

Встав на ноги и отряхнувшись от всякой дряни (офицер СИБ всегда должен выглядеть образцово), я принял рапорт от моих людей о том, что операция по перехвату стрелки прошла почти успешно и стрелочник даже не брыкался. Вон он лежит, спеленутый и с заткнутым ртом, в углу своей будки и таращит ничего не понимающие глаза. Вид офицера СИБ при полном параде и ордене (мои люди одеты в штатское, как теперь и положено на нашей службе), кажется, приводит его в состояние исступления.

– Это тебе за беспокойство, – говорю я и сую в нагрудный карман его замасленной тужурки сложенный вчетверо сторублевый кредитный билет (на местном жаргоне «катеньку») что составляет жалование этого железнодорожника за полгода, если не поболее.

– Так ведь, Евгений Петрович, – говорит мне старший группы, – отберут у него эту «катеньку», как пить дать отберут. Такой крупной купюры у простого человека просто быть не может. Придет он менять ее к лавочнику, а тот возьмет и кликнет городового. А у того один вопрос: «где украл?». Пока будут разбираться, «катенька» и потеряется. И концов не найдешь…

Старшим этой группы у меня был бывший ротмистр пограничной стражи Петр Иванович Алексеев – в свое время он ушел со службы, насмерть рассорившись с начальством, по причине того, что это начальство за изрядную мзду покрывало контрабандистов. Большего капитала, как герой некоего романа, за время службы не скопил, а следовательно, в отставке с хлеба на квас перебивался, живя случайными заработками. А такие Дон-Кихоты и бессребреники нам требуются в первую очередь. Поэтому мы в числе иных прочих разыскали ротмистра в отставке, взяли на службу, поселили на казенной квартире, восстановили в чине, положили оклад вдвое от прежнего и зачислили в группу Специальных Операций. Одним словом, хороший он человек, честный и надежный, но обломанный местной системой и оттого немного пессимист. Но ничего, будет и на его улице праздник. Мы еще всех чиновных жуликов и их покровителей выведем на чистую воду и вздернем плясать в петле высоко и коротко.

– Вы, Петр Иванович, – сказал я, – неправильно понимаете суть вопроса. Ведь если все и произойдет, как вы сказали, то нам будет до этого первейшее дело. Ведь если полиция вместо охраны порядка и защиты честных людей занимается подобным лихоимством и хватает людей по голому подозрению, то нашей службе до этого есть первейшее дело, так как сие тоже представляет собой угрозу государственной безопасности. А чтобы мы не смогли найти концов – да быть того не может…

В этот момент мимо нас прогрохотал последний, четвертый, воинский эшелон. Все, наше дело тут полностью сделано, и оставаться дальше на этой стрелке нет никакой причины. Нас ждали другие дела, но сначала тут требовалось расставить все точки и запятые. Дождавшись, пока вдали стихнет грохотание колес, я посмотрел на скорчившегося в углу железнодорожника и сказал:

– Да и то верно, дядя – если вдруг тебя спросят, откуда деньги, скажешь, что дал их тебе капитан службы имперской безопасности Мартынов Евгений Петрович, то есть я, за выполнение важного государственного задания. А если все же не поверят и возьмут в околоток, то скажи жене или кому-то из мальцов, чтобы немедля бежали в Петропавловку и спрашивали там меня или, если я буду в отъезде, его благородие господина ротмистра Алексеева. А уж мы разберемся. Работа у нас такая – разбираться… А сейчас мы пошли, так что счастливо оставаться. Эй, парни, развяжите его кто-нибудь, нам пора.

Выбраться из этой глуши было не так просто, прежде чем удалось вырулить на Забалканский проспект, нашим двум пролеткам пришлось изрядно попетлять по улицам предместий и дачных поселков. Можно было, конечно, поехать напрямую вдоль путей через Николаевский вокзал, но нам туда не надо было. Желания оказываться в руках у мятежников я не испытывал, тем более что во второй пролетке в багажном ящике, сложенный вдвое, покоился некий господин в штатском, который пытался заставить стрелочника выполнять указания заговорщиков. Но появление моих людей в тот момент, когда по стрелкам в направлении Варшавского вокзала грохотал первый воинский эшелон, оказалось для этого типа неожиданностью, и, получив рукоятью нагана промеж ушей, он ушел в глубокий рауш. Теперь ему предстояла встреча со следователями в глубоких подвалах Петропавловки, чистосердечное раскаяние и недолгая пляска в петле перед встречей со Святым Петром. Государственная измена – это дело серьезное.

Одним словом, к Марсову полю я прибыл тогда, когда разбор полетов уже подходил к концу. Что еще плохо в этом времени – нет никакой оперативной связи. О новостях узнаешь только тогда, когда до тебя добирается посыльный с запиской или поступает звонок по телефону. При этом, поскольку автоматические телефонные станции еще не изобретены, как и аппаратура ЗАС, ты точно знаешь, что твои разговоры неизбежно слушает барышня-телефонистка на Центральной станции, что накладывает дополнительные требования на уровень их секретности. Поэтому о том, что все идет как надо, ВИП-поезд благополучно прибыл на Варшавский вокзал и процесс принесения присяги новой императрице раскручивается по нарастающей, я узнал только от старшего патруля морских пехотинцев, которые сменили матросов в оцеплении у британского посольства.

Подчиненные полковника Новикова были на высоте: они плотно оцепили Британское посольство и дворец принца Ольденбургского, представлявшие собой единый комплекс, и задерживали всех, кто пытался войти или выйти из этих двух зданий. А то кто его знает – вдруг из посольства во дворец имеются внутренние переходы, и господа британские дипломаты, желая избегнуть нашего внимания, смогут просочиться наружу через соседний дом. А вот не выйдет, здесь вам не тут. Конечно же, это не могло не вызвать разногласий с их обитателями. И если британские дипломаты предпочитали предъявлять свои протесты морским пехотинцам через раскрытые окна (так сказать, не покидая британской территории, каковой считалось здание посольства), то генерал от инфантерии Александр Петрович Ольденбургский, лично вышел разбираться с командиром роты, которому было поручено блокировать посольство и прилегающие к нему здания. Пришлось присоединиться, ибо в одиночку штабс-капитан Александр фон Геринг (есть в России и такая фамилия), несмотря на всю свою немецкую обстоятельность, не смог бы противостоять натиску старого генерала. Принц Ольденбургский, еще будучи генерал-майором, водил в атаку полки еще во времена русско-турецкой войны и получил за те дела, помимо других орденов и медалей, Золотое оружие за храбрость, орден Святого Георгия 4-й степени, орден Святого Владимира второй степени с мечами и Высочайшее монаршее благоволение еще от Александра II. Короче, уважаемый и заслуженный дед, который сейчас лезет в дела государственной важности исключительно от непонимания сути вопроса.

Но черная СИБовская форма и служебное удостоверение отнюдь не напугали старого генерала, а, напротив, раззадорили. А может быть, роль сыграла та история, когда мы с господином Зубатовым под дулом пистолета заставили его сыночка Петра Ольденбургского подписать бумаги, необходимые для расторжения его брака с Ольгой Александровной. Быть может, старый пень думает, что если бы не мы, то его сыночек-содомит стал бы принцем-консортом. А вот хрен! То ночное путешествие для него вполне могло закончиться «ограблением неизвестными со смертельным исходом» со всеми вытекающими последствиями. Такой план «Б» у нас тоже был, ведь, в самом деле, было немыслимо отдать под суд мужа великой княгини и будущей императрицы, такие дела решались келейно в узком семейном кругу. Единственная жертва подобных семейных разборок среди Романовых уже тридцать лет чалится в ташкентской ссылке – то ли с диагнозом «сумасшествие», то ли по статье «кража в особо крупных размерах». А в случае с Петром Ольденбургским требовалось сделать так, чтобы тот ушел без скандала, тихо и не прощаясь, не портя при этом реноме своей бывшей жены и нашей будущей императрицы.

Но способ привести старого служаку во вменяемое состояние все же нашелся, и я подумал – хорошо, однако, что старый генерал не поддался магии черных мундиров и трехбуквенных аббревиатур.

– Послушайте, Александр Петрович, – сказал я, – и у штабс-капитана Геринга и у меня есть приказы вышестоящего начальства, которые мы выполняем. Вы сами военный человек, и понимаете, что это значит. Я имею приказ старого государя Николая Александровича, сейчас злодейски раненного пулей преступника и лежащего при смерти, а штабс-капитан выполняет приказ новой императрицы Ольги Александровны, к которой власть перешла пару часов назад в результате двойного отречения. Но смею вас заверить, что эти приказы совпадают до последней запятой. В городе имеет место противоправительственный мятеж, ставящий своей целью свержение старшей ветви династии Романовых и установление власти угодного англичанам семейства Великого князя Владимира Александровича. Неужели вы хотите допустить, чтобы на русском троне сидел царь-пьяница, не выходящий из запоев, а настоящим правителем России был британский посол, напрямую отдающий указания министрам? Вы знаете, я такое видел (только посол был американский), и с меня этого было довольно. К сожалению, мы не можем взять британское посольство штурмом, так как это противно сложившимся дипломатическим обычаям, но мы должны и обязаны изолировать его так плотно, чтобы измученные голодом и жаждой британцы вышли к нам с поднятыми руками. Не стоит забывать, что организация государственных переворотов в странах пребывания также несовместима со статусом дипломатических работников. Одним словом, мы как можем обеспечиваем государственную безопасность, и найти на нас управу вы можете только у Ее Императорского Величества. Других инстанций просто нет.

Когда я закончил свою тираду, принц Ольденбургский сначала задумался, потом тяжело вздохнул.

– Я вас понял, молодой человек, – сказал он, – но скажите и вы, что делать нам, ведь в нашем доме отключено телефон, электричество, газ и вода, а ваши солдаты задерживают всех, кто пытается войти или выйти наружу?

– Все просто, – ответил я, – поскольку вас лично мы ни в чем не подозреваем, то вы и ваша супруга беспрепятственно можете покинуть дворец вместе с теми слугами, которые вам известны в лицо. Вы можете взять с собой любое имущество, какое посчитаете нужным, и все ценности, главное, чтобы после того, как вы отъедете, ваш дворец стоял пустой и опечатанный, чтобы никто не мог войти внутрь и выйти наружу. Все дело в том, что я не поверю, чтобы между двумя столь близко стоящими зданиями не найдется какой-нибудь хитрой дверцы, хотя бы в подвале или на чердаке…

– Хорошо, господин капитан, – согласился принц Ольденбургский, – если мы с супругой покинем наш дворец, где вы прикажете нам преклонить голову в ближайшую ночь?

– А разве в столице Российской Империи мало первоклассных гостиниц, которые сдают номера, достойные царствующих особ? – вопросом на вопрос ответил я, – Считайте, что у нас имеет место эпидемия чумы, и мы занимаемся карантинными мероприятиями. Да что я вас тут уговариваю! Хотите, через час вам доставят именной рескрипт новой государыни Ольги Александровны, который повелит вам покинуть свое жилище и поселиться в любом месте по вашему выбору на то время, которое необходимо для полного подавления мятежа?

– Нет, – с усмешкой произнес мой собеседник, – не хочу, ибо верю вам, что организовать такой рескрипт для вас не проблема. Уж слишком хорошо все у вас организовано, ваши оппоненты не имели против вас ни малейшего шанса.

– Тогда что же вы упрямитесь? – спросил я.

– Дело в том, – ответил принц Ольденбургский, – что я не всех своих слуг помню в лицо и не хотел бы, чтобы кто-нибудь пострадал из-за моей забывчивости…

– Тех ваших слуг, – сказал я, – чью личность вы не сможете подтвердить лично, мы доставим в Петропавловскую крепость, где займемся с ними таким нудным и противным делом, как выяснение личности. В итоге тем, кто действительно окажется вашим слугой, абсолютно ничего не грозит, они будут отпущены с извинениями, а вот те, чью личность установить не удастся, попадут под следствие, а там, бывает, живые завидуют мертвым.

– Гм, господин капитан, – задумчиво произнес принц Ольденбургский, – вы как будто бравируете тем ужасом, который наводите на людей…

– Во-первых, – сказал я, – я не просто капитан, а капитан госбезопасности, а это разница не только в чинах на два ранга с обычным капитаном, но и в том, что моя обязанность – в любое время, невзирая, мир на дворе или война, бороться с врагами Отечества и Государыни. Любой, кто злоумышляет против Государя, вредит Отечеству; нельзя любить Россию и бороться за свержение самодержавия, и все те, кто целится в Царицу, попадает при этом в Россию. Каждый, кто встал на этот скользкий путь, должен знать, что его неизбежно ждет ад еще при жизни на этом свете. А если против России злоумыслит иностранный подданный, так ему же хуже, ибо его мы будем воспринимать как врага вдвойне, ибо делает он это не по недомыслию или по идейным соображениям, желая России мнимого добра, а в интересах своей державы. И вообще, если смотреть шире, наша цель – выявлять любые неустройства, мешающие благополучному развитию России, неважно чем они вызваны. Надеюсь, я вам понятно объяснил цель существования нашей организации, или объяснить поподробнее?

– Да нет, – ответил принц Ольденбургский, – вполне понятно. Не могу сказать, что я с вами полностью согласен, но в то же время признаю важность ваших аргументов. Поэтому позвольте откланяться, господин капитан госбезопасности, пойду отдам указания управляющему, чтобы слуги начинали грузить вещи…

Ну, вот и все, убедил деда, аж семь потов сошло. Сыночек при виде пистолета был гораздо сговорчивее. Ну что же, теперь осталось только ждать. Так или иначе, но человек, именующий себя мистер Роджерс, должен выйти либо с территории посольства вместе с дипломатами, либо из ворот дворца принца Ольденбургского, стремясь затеряться среди слуг. То, что он там, нам известно точно. В эти горячие часы мои люди и армейские патрули арестовали немало людей, имевших непосредственное отношение к заговору и мятежу, но все это в основном была мелкая сошка: посыльные, мечущиеся между исполнителем и заказчиком, а также сами исполнители низшего звена, вдруг начавшие разбегаться во все стороны, будто тараканы при включенном свете. Но мистер Роджерс должен стать бриллиантом в этой куче навоза – именно к нему сходились все нити не только от Владимировичей, но и от других высокопоставленных участников заговора, о которых Владимировичи даже не догадывались.

Нынешний британский посол мистер Гардинг – это типичный политический назначенец, которого стремятся продвинуть на самый верх (вице-король Индии), официальная вывеска, передающая официальную позицию своего правительства и в случае чего строчащая такие же официальные протесты. Да и назначен он совсем недавно, и поэтому никак не может быть организатором заговора, на создание которого мог уйти не один месяц. Но кроме официальной политики, у британского кабинета есть еще и тайная, и вот тут выясняется, что вывеска – еще далеко не все, и что, кроме посла, который всегда вне подозрений (по крайней мере, в начале двадцатого века), имеется еще некоторое количество ушлых личностей, которые и творят все грязные дела в то время, пока посол блистает на официальных приемах и говорит красивые речи о добрых намерениях, дружбе и добрососедстве. Так вот, этот пресловутый мистер Роджерс и был одним из тех грязных мальчиков, которые крутили приводные ремни британской политики во благо вечных британских интересов, и мне оставалось только ждать, попадется ли он в расставленные мною сети или сумеет ускользнуть.

Вытащив из кармана ярко-красную коробку папирос «Суворовъ» (10 штук – 5 копеек, по этим временам жутко дорогая вещь), я сунул мундштук одной из них в рот и, высекая огонь, щелкнул пьезозажигалкой из двадцать первого века. Я знаю, что курение вредно, но пока ничего не могу с собою поделать, по крайней мере, пока не могу. Слишком велики нервные нагрузки, а курение в моем молодом возрасте – это хотя бы одно из наименьших зол. Может быть, годам к сорока я и попытаюсь завязать, а пока именно хорошая порция никотина позволяет мне мыслить раскованно и ясно. Сейчас, когда мы уже практически выиграли партию и Ольга уже провозглашена императрицей, осталось только постараться не испортить игру с острыми предметами какой-нибудь глупостью. Заговорщики, которые пошли на обострение, сами того не ведая, помогли нам разрешить этот кризис в свою пользу с наибольшей скоростью и наименьшими потерями, и финал этой истории уже близко, осталось его дождаться. А ждать я умею так же хорошо, как и догонять.

Временный штаб по подавлению мятежа я приказала оборудовать прямо здесь, на Варшавском вокзале, куда прибыл наш поезд. Временным этот штаб был по определению, потому что мятежники начали разбегаться, едва поняли, что захватить меня и Мишкина врасплох у них не получилось. Причем каждый вел себя в меру собственного достоинства. Некоторые просто стрелялись. То ли у них имелось обостренное представление о собственной чести, то ли живое и развитое воображение, которое подсказывало им картины того, что с ними могут сделать палачи в подвалах Петропавловской крепости (впрочем, разобраться в мотивах самоубийц после их смерти сможет только сам Святой Петр). Другие, замешанные в мятеже минимальным образом, шли сдаваться на милость победителя. Третьи, у кого рыло было в пуху по самые уши, ударялись в бега, и за ними по следу уже шли агенты СИБ.

Параллельно с подавлением мятежа шел процесс принятия присяги на верность. Первыми на Варшавский вокзал прискакали Ахтырские гусары, всего на несколько минут опередившие синих кирасир Мишкина. Честное слово, оцепленная патрулями из моряков привокзальная площадь стала напоминать уже какой-то военный лагерь. Одни части приходили, чтобы принять присягу и засвидетельствовать мне свою верность, другие возвращались в места своего постоянного расположения. Засвидетельствовать мне свое почтение и принести присягу приехали и мой бывший свекр со свекровью. Мои люди попросили их на некоторое время оставить свое обиталище, чтобы с наибольшей гарантией додавить находящее по соседству британское посольство. Посмотрел между делом старый служака на моего нынешнего жениха, и только тяжело вздохнул. Ни в какое сравнение его сыночек рядом с моим Александром Владимировичем не идет. Это все равно что сравнивать домашнюю болонку и дикого лесного волка, у которого под шкурой перекатываются тугие мышцы. Так что ж ты, Александр Петрович, помимо служебных дел не озаботился тем, чтобы сына вырастить стоящим человеком, а не какой-то бледной глистой, и к тому же с противоестественными наклонностями?

С одной стороны, мне приятно, что люди признают меня императрицей, но в то же время меж лопаток пробегает неприятный холодок, оттого, что для этого мне пришлось предъявить им солидную вооруженную силу, как это делалось в позапрошлом веке, когда на престол всходили предыдущие императрицы: Елисавет Петровна да Екатерина Алексеевна. И первое, что мне придется сделать – это назначить вместо опозорившего свое имя мятежом дяди Владимира нового командующего Гвардией, а уже ему придется чистить этот гадюшник до белых костей. Да что там два часа думать; вот рядом стоит Мишкин, его и назначу. И никаких «не хочу», потому что надо. А мой будущий муж будет формировать корпус морской пехоты, статус которого будет приравнен к лейб-гвардии. Но это будет потом, а пока мы давим мятеж, стараясь пролить при этом как можно меньше крови.

Кстати, о дяде Владимире, будь он неладен. Час назад он позвонил мне и сказал, что сдается на милость победителя вместе с тетей Михень. Просил помнить о нашем родстве и говорил, что сдается во имя человеколюбия. Фактически это означало полный разгром заговора, ибо британские кураторы действовали исключительно через тетю Михень и от имени дяди Владимира, и самостоятельного влияния в гвардейских частях не имели. Сопроводить эту сладкую парочку ко мне на суд и расправу я отправила эскадрон ахтырских гусар, которые с радостью взялись выполнить это поручение. Вслед за дворцом Владимировичей капитулировали находящиеся по соседству казармы Преображенского полка. Командир сего полка, старейшего в русской армии, генерал-майор Свиты Сергей Сергеевич Озеров устрашился наведенных на него двенадцатидюймовых орудий древнего броненосца и предпочел выкинуть белый флаг. Вслед за казармами Преображенского полка сложили оружие и караулы Зимнего дворца, которые тут же были сменены морскими пехотинцами моего будущего мужа, что открывало мне дорогу к переезду в главную императорскую резиденцию Российской империи, но я пока медлила. Еще не все дела были сделаны здесь, на Варшавском вокзале.

В Зимний дворец я въеду не раньше, чем сдадутся последние мятежники и процесс смены власти станет необратимым. К тому же, несмотря на то, что господин Мартынов уверял, что все под контролем, меня продолжает грызть беспокойство за судьбу Ники. Я понимаю, что телеграмма: «состояние тяжелое, прогноз стабильный», вполне может быть частью заранее задуманной игры, но меня не отпускает мысль, что что-то могло пойти не так и Ники действительно могли ранить из револьвера. Никто из нас не идеален, и агенты СИБ тоже. Быть может, там был еще один убийца, который сумел подкрасться незамеченным, или случилась еще какая-нибудь накладка; так что сразу, как все закончится, я отправлюсь в Царское село, и паровоз для этого постоянно стоит под парами. Каким бы он ни был, Ники остается моим братом, и после потери Жоржа я не хочу потерять еще и его.

Единственным сохраняющимся очагом сопротивления оставался Николаевский вокзал, занятый остатком преображенцев и примкнувших к ним одиночных мятежников. Брать его штурмом грозило большим кровопролитием, а сдаваться по доброй воле мятежники пока отказывались. Главным там был бывший командующий гвардейским корпусом, бывший генерал-адъютант и пока что князь Сергей Илларионович Васильчиков. Известие о том, что люди, которые и подбили его на мятеж, уже побежали за прощением к новой императрице (то есть ко мне), произвело на него самое удручающее впечатление, но сдаваться он пока отказывался. Одна только организация покушения на членов высочайшей фамилии тянула если не на виселицу, то на вечную каторгу. Мы тоже пока не торопимся. Вокзал с прилегающей территорией был плотно обложен по периметру верными нам частями, и кольцо оцепления неумолимо сжималось. Одновременно Александр Владимирович готовил ударный кулак в виде батальона своей морской пехоты, который в случае необходимости после артиллерийского обстрела ворвется внутрь и решит все дело, ибо, как он говорит, тянуть с этим до бесконечности просто невозможно.

Я понимаю его нетерпение, но не буду предпринимать ничего подобного до тех пор, пока сохраняется шанс решить этот вопрос без особого кровопролития, ибо мятежники, кто по одному, кто мелкими группами, стремятся без оружия покинуть территорию вокзала, чтобы затеряться на просторах столицы. Их, конечно, сразу же ловят и, опросив, отправляют под арест, но желающие сбежать не переводятся. Именно по результатам этих допросов и стала ясна картина уныния и разброда, царящая среди мятежников. А недавно мне доложили, что с территории вокзала раздаются ружейные залпы. Капитан Деникин, сообщивший мне об этом по телефону, высказал предположение, что это мятежники расстреливают тех своих товарищей, которые выказали малодушие и пытались дезертировать, дабы спасти свою жизнь.

Александр Владимирович при этом сообщении резко выругался, а я подумала, что нечто подобное было неизбежно. Любой заговор – неважно, победил он или проиграл – неизбежно заканчивается расправами среди «своих». В первом случае делят уже завоеванную власть, во втором – выясняют, кто виноват в провале. Следовательно, если руководители мятежа уже додумались до расстрелов потенциальных перебежчиков, нам следует, не предпринимая активных действий, ждать, пока заговорщики сами окончательно не разложатся и не сдадут нам своих предводителей, перевязанными розовыми подарочными тесемочками.

Кстати, о предводителях… В окно прекрасно видно, что ко входу в вокзал подъехала коляска, в которой восседают мой дядя Владимир и тетка Михень. Ну и противная у нее же у нее рожа – точно как у базарной торговки, что сидит на одесском Привозе и орет: «Бычки, бычки, камбала, камбала!». (Ну вот сразу вспомнился этот эпизод из книги Валентина Катаева, что оказалась в библиотеке потомков и, конечно же, была мной взахлеб прочитана. Ярко, доходчиво описал все писатель, и воспринимаю я все это не как художественный вымысел, а как зарисовку с натуры. Такой натуры, которую следует вывести под корень, чтобы ее не было в Российской империи.)

Кучер останавливает коляску – и дядя Владимир сам, без помощи лакея, вынужден вылезать наружу, обходить коляску по кругу и помогать выбраться своей супружнице, которая, кажется, вообще сама не своя. Она выглядит так, словно резко постарела и вот-вот рассыплется на куски. Движения ее дерганы и суетливы, и чем больше она пытается скрыть свою нервозность, досаду и злость, тем хуже у нее это получается. Глаза ее бегают, губы кривятся, нос будто заострился и нижняя челюсть как-то нехорошо двигается, словно она пытается совладать с непроизвольными конвульсиями. Но при этом она еще как-то хорохорится и надувает щеки, но все это выглядит нелепо и жалко, ведь ее партия безнадежно проиграна. Рядом с теткой Михень дядя Володя выглядит каким-то потертым и помятым, с него уже слетел весь его напускной лоск сибарита и гурмана; создается впечатление, что он мысленно уже примерил себе на плечи арестантский халат с бубновым тузом на спине… Увы, судьба этого семейства предрешена, и я знаю, что сделаю с ними за сношения с врагами отчизны, заговор и попытку узурпации трона. Суровый приговор в этом случае неизбежен: все должны знать, что если дело доходит до государственных преступлений, неприкосновенных тут не будет.

Выходить к ним навстречу нет никакой необходимости – чай, не дорогие гости, которых положено встречать на крыльце; поэтому я жду своих «родственничков» в императорском зале в окружении своих приближенных: Александра Владимировича, Мишкина, Павла Павловича и Дарьи Михайловны. Чуть поодаль стоит адмирал Дубасов, но я знаю, что он тоже мой верный слуга. Эти люди стоят рядом со мной при начале моего царствования, и надеюсь, что они навсегда останутся моими друзьями. На мне мой плотный серый дорожный костюм, который Ася и У Тян на скорую руку дополнили траурным черным бантом на левой стороне груди. Это траур по всем невинно убиенным жертвам сегодняшнего мятежа, но дядя Владимир понимает эти черную ленту по-своему. Даже в лице переменился, бедняга, побледнел, сжался. Ну да, он знает, что в случае, если умрет Ники, я сотру эту парочку в порошок вместе со всем их потомством.

Потом его взгляд падает на мою ближнюю свиту: на Мишкина, Александра Владимировича, Павла Павловича и адмирала Дубасова.

На последнем его взгляд задерживается особенно долго. Ведь остальные присутствующие здесь выступали на моей стороне в силу «порядка вещей», так как изначально входили в мой комплот, а он единственный выступил на борьбу с заговором исключительно по своей собственной воле, как верноподданный, обязанный бороться с смутой во всех ее проявлениях. Про приказ Ники, который Дубасов получил в преддверии мятежа, мы промолчим. Слишком много разных приказов за сегодняшний день было отдано и тут же проигнорировано. Шутка ли – впервые за восемьдесят лет в России возникла ситуация, когда высшая государственная власть подвисла в состоянии неопределенности между старым умирающим монархом, которого уже никто не слушает, и новой императрицей, еще не взявшей рычаги управления в свои твердые руки. А в том, что руки у меня твердые, дядя Владимир и тетя Михень, надеюсь, уже убедились.

– Итак, – торжественно произнесла я, до конца насладившись сложившейся мизансценой, – за заговор против своего Государя и вооруженный мятеж, за попытку узурпации трона и сношения с врагами Отечества бывший Великий князь Владимир Александрович Романов и бывшая Великая княгиня Мария Павловна приговариваются к лишению всех прав состояния и права носить фамилию «Романовы». За все ими содеянное повелеваю отныне именоваться им мещанами Иудушкиными и местом своего жительства отныне и до самой смерти иметь… город Пишпек. Все вышесказанное касается и их сыновей: Кирилла, Бориса и Андрея. Гнилую ветвь с древнего семейного древа рода Романовых требуется срезать под корень. Слишком уж велика тяжесть содеянного, и прощать преступников, когда мой брат лежит при смерти, у меня нет никакого желания. Все, господа Иудушкины, приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Я сделала паузу, чтобы до осужденных дошел смысл моих слов. В это время любезная тетушка Михень, уставившись мутным неморгающим взором в одну точку где-то чуть выше моего правого плеча, ловит ртом воздух, точно выброшенная на берег рыба, ее губы дергаются и целая гамма цветов сменяется на ее лице – от багрового до зеленовато-бледного. Кажется, будто ее сейчас хватит апоплексический удар; однако ничего: она только судорожно сглатывает и вот уже сверлит глазами своего супруга, и во взгляде ее хорошо слышится немой вопль: «Да что ж это, а?! Да неужели ж это с нами происходит?! Неужели ничего нельзя сделать?!».

Уже более обыденным тоном я продолжила:

– Вы, наверное, удивлены, что приговор вам вынесен вот так, с ходу, без суда присяжных, без прений адвоката и прокурора, и тем более без длительного и нудного следствия и прочего, что составляет уголовный процесс. Так вот – все это для простых смертных, но вы таковыми не являетесь, поскольку вы не крестьяне, не мещане, не дворяне – титулованные или нетитулованные. Как преступников, на момент совершения преступления принадлежавших к дому Романовых, вас имеет право судить лично монарх и никто иной. Но в этом ваше преимущество. Если бы вас судили обычным образом, то сначала вы несколько месяцев посидели бы в сырых каменных мешках Петропавловки, при этом вас долго и нудно допрашивали бы следователи, время от времени переходя к рукоприкладству. Потом бы вас судили, и по совокупности содеянного приговорили бы к виселице. И только после этого вы могли бы написать прошение о помиловании и получить замену смертной казни вечной каторгой…

– Но, Ольга! – вскричал пораженный в самое сердце дядя Владимир, – ты слишком жестока, не забывай, что мы тебе ближайшая родня…

– Я об этом не забываю, – ответила я, – как не забываю о том, что Ники один раз вас уже простил и это не пошло вам впрок. Вам же внятно сказали, что вся ваша возня – как на ладони, и что лучше всего для вас будет прекратить всякие закулисные шашни и вести себя прилично, но вы не поняли доброты моего брата, в результате чего случилось то, что случилось. Сколько раз еще можно было вас прощать, прежде чем чаша терпения переполнится? Нет уж, одного раза было довольно; теперь же вся моя милость заключается только в том, что вас живыми и здоровыми отправят в Пишпек, а не вздернут на веревке во дворе Петропавловской крепости.

Стук-брякс! Тетя Михень все-таки брякнулась в обморок: это до нее окончательно дошло, до чего она доигралась, желая возвести на трон своего сыночка Кирилла. Да уж, великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин свою сказку о рыбаке и рыбке писал как раз о таких ненасытных в своей жадности дурах, которым все идет не в прок. Дядя Владимир выглядит тут лицом страдающим, но у меня нет жалости и к нему. Держал бы свою половину в узде, да воспитывал своих сыновей так, чтобы выросли они полезными людьми, а не пьяницами, бонвиванами и бездельниками – и не попали бы сейчас они в чужие интриги, как кур в ощип. Единственное, чего я не хочу для семейства моего дяди, это публичного позора, поэтому не будет прилюдного ломания шпаг и срывания мундиров. Преступников тихо переоденут в мещанское и в сопровождении конвоя в отдельном вагоне отправят в Оренбург, а уже оттуда на перекладных, опять же в сопровождении конвоя, довезут до Пишпека. Осталось только поймать Андрея (который пока где-то прячется) – и можно отправлять господ Иудушкиных на место вечного поселения. Вот и все об этих людях, как бывало, говаривала сама Шахерезада.