Часть 18. Разворот на Запад

Император Муцухито сидел на жесткой циновке, листал папку, которую принес с собой маркиз Ито и, несмотря на всю свою внешнюю невозмутимость, временами морщился будто от зубной боли. Уж настолько неприятной была собранная там информация, что Божественному Тенно изменяло даже хваленое самурайское самообладание. Он строил эту страну по кирпичикам, возводя здание ее величия из руин феодальной раздробленности. Он по лучшим европейским образцам превращал набор средневековых варварских княжеств в современное для начала двадцатого века государство с японской спецификой, и теперь был ужасно расстроен. Конечно, если все пойдет по накатанной колее, самой катастрофы ему не увидеть, но доживать последние дни и знать, что под созданное им японское государство уже заложена мина с часовым механизмом, которая рванет то ли при его сыне Есихито, то ли при внуке Хирохито, было крайне неприятно. Путь самурая, который до сей поры он сам культивировал в японской политике, рано или поздно непременно приведет к самому ожесточенному побоищу в мировой истории, в котором Япония – одна, без союзников – будет сражаться против сильнейших мировых держав и погибнет под их объединенным натиском.

Дочитав бумаги до конца, Божественный Тенно поднял глаза на своего старого-нового премьер-министра.

– Мы по возможности проверили представленную здесь информацию, – сказал маркиз Ито, – действительно второе-третье поколение японцев, уехавших на заработки на Гавайи и в Калифорнию, утрачивает духовную связь с родиной предков и врастает в местную жизнь. Наши боги, традиции и обычаи для них пустой звук. Что касается колоний, то таковая у нас пока только одна, и с момента ее обретения прошло меньше десяти лет, что совершенно недостаточно для того, чтобы делать выводы…

– Мы это понимаем, – медленно произнес Муцухито, – и спрашиваем не о том, что нам известно и так, потому что демоны такого ранга, как этот Одинцов. не лгут. Кстати, вы же виделись с ним лично. Какого вы о нем мнения?

– Божественный Тенно, – склонил голову Ито Хиробуми, – я разговаривал с ним, как сейчас с вами, и могу сказать, что господин Одинцов умело притворяется обычным человеком, однако сущность, что сидит внутри него, то и дело прорывается наружу, и в такие моменты меня будто обдавало ледяным ветром с горных вершин. И в то же время я заметил, что Великая княгиня, которую он называет своей ученицей, совсем не боится своего ужасного учителя, а, напротив, готова впитывать каждую каплю его отравленной мудрости. Мне кажется, что ее готовят к чему-то такому, что заставит содрогнуться весь мир, а не только нашу несчастную страну. Можете мне верить или нет, но так или иначе Николай скоро оставит свой трон, и сменит его именно эта женщина. Иначе зачем демон так с ней возится?

– Я вас понял, дорогой маркиз, – кивнул Муцухито, – и полностью с вами согласен. Демон-наставник земного государя – это гораздо хуже, чем просто демон, воюющий на противной нам стороне. Поэтому мы спрашиваем вас о том, имеем ли мы право рисковать нашей страной Ниппон и ее будущими поколениями ради погони за призраком процветания, который дает построение колониальной империи… Ведь там, у них в будущем, не выжила ни одна такая империя, все рассыпались в прах: что Британия, что Франция, что Голландия; одни лишь русские и янки, сумевшие заселить своими соплеменниками огромные континентальные пространства, остались возвышаться над другими народами, как горные пики над прибрежными холмами…

– Там еще есть Китай… – добавил Ито Хиробуми.

– Китай, мой дорогой маркиз, – назидательно сказал Муцухито, – это такая страна, которая уже пять тысяч лет ходит по кругу как осел, привязанный к жернову. Сегодня они ничтожны, через сто лет они велики, а еще через двести они снова впадают в ничтожество, причем каждый переход от никчемности к величию происходит у них через кровопролитнейшие смуты и нашествия варваров, которые и придают этому народу новые силы. Скажите мне, господин Ито, хотите ли вы такой судьбы нашей собственной стране или нет? Разве таков был наш идеал, когда мы, копируя лучшие, как тогда казалось, образцы, собирались превратить Японию в по-европейски современное процветающее государство, не зависящее от круговорота беспощадного времени?

– Нет, – покачал головой маркиз Ито, – когда мы были молоды, то мечтали совсем о другом. О том, что Япония останется Японией, но при этом превратится в государство, быстро развивающееся по британскому образцу, которому будет суждено доминировать над остальной Азией…

– И в чем мы тогда ошибались, мой дорогой маркиз? – вкрадчиво спросил Муцухито.

– Наверное, в том, – ответил маркиз Ито, – что забыли, что к тому моменту, как наша Япония окончательно встанет на ноги, весь остальной мир будет окончательно поделен между державами, которые уже не одну сотню лет идут по этому пути…

– Вот именно, мой дорогой маркиз, вот именно, – воскликнул Муцухито, – мы вступили в эту гонку, будучи в положении догоняющих. Чтобы обзаводиться колониями, Японии требуется отбирать их у других стран, и это сразу же делает их нашими врагами. Чем больше нам требуется колоний, тем больше необходимо вести войн, тем больше для них необходимо задействовать солдат. Чем дальше эти колонии расположены от Метрополии, тем больший флот необходим для охраны морских коммуникаций. Господин Одинцов прав – человеческие ресурсы страны Восходящего Солнца не бесконечны, и когда они истощатся, произойдет крах. В истории уже был властитель, чей маленький, но очень сильный народ, следуя по пути меча, по его приказу овладел половиной мира, а потом бесследно исчез на этих просторах, как горсть соли бесследно исчезает в текучих речных водах. Там, В том мире, откуда пришли повергнувшие нас демоны, наших потомков от полного исчезновения и растворения в окружающих народах спасло только поражение в войне за господство над Тихим океаном.

– Мы тоже потерпели поражение, – тихо произнес маркиз Ито, – так, может быть, это знак свыше, говорящий том, что нам следует сменить путь, пока не стало слишком поздно. Пусть европейские державы меряются между собой миллионами штыков и тысячами орудийных стволов – мы будем выше этого и пойдем другим путем. Если русские предлагают себя в качестве источника сырья, рынка сбыта и транспортного пути в Европу для наших товаров по их Великому Сибирскому пути, то почему бы не воспользоваться этим и не превратить нашу страну в великую промышленную державу? При наличии всего вышеизложенного наши рабочие действительно смогут производить недорогие и достаточно качественные товары, способные по всем статьям конкурировать с продукцией европейской промышленности…

– Вы совершенно правы, дорогой маркиз, – кивнул император, – к сожалению, путь войны с Россией стоил нам слишком дорого, мы потерпели поражение и понесли жестокие потери. Наш построенный с такими затратами флот на дне, армия разбита, погибли подготовленные офицеры и адмиралы. Наше счастье, что демонам вроде знакомого вам господина Одинцова, Запад, то есть Европа, интересен гораздо больше, чем мы. А иначе от страны Ниппон не осталось бы и камня на камне, и даже те оказались бы разбиты в пыль. Теперь пришло время наверстывать упущенное и работать над ошибками. А ошибок было много, слишком много, мой дорогой маркиз…

– Я признаю, – вставая и низко кланяясь, произнес Ито, – что союз Японской империи с Британией был моей ошибкой. Я рассчитывал получить от британцев поддержку для увеличения нашего политического веса на международной арене, а вместо того нас просто натравили на русских, будто обычных бойцовых псов. Я в этом раскаиваюсь и готов принести вам свои извинения…

– Садитесь, маркиз, – небрежно махнул рукой император, – если вы передо мной извинитесь, то кто же тогда будет работать? Так что приступайте к своим обязанностям и начинайте воплощать ваш план в жизнь. Военный союз с Россией должен обеспечить нам безопасность, а экономический – будущее процветание. Потом, лет через десять, по мере роста нашей промышленной мощи, мы снова начнем строить флот и тем самым сделаем наш союз с русскими более равноправным, поскольку сами сможем обеспечивать свою безопасность на морях… А пока для этого у нас нет ни кораблей, ни подготовленных для них команд. На этом пока все, дорогой маркиз, ступайте, и я надеюсь, что услышу о вашем правительстве только самое хорошее.

Маркиз Ито встал и, почти бесшумно ступая, вышел из Зала Приемов, а божественный Тэнно, будущий император Мэйдзи, раскинув в стороны руки, погрузился в медитацию, пытаясь войти в состояние сатори, чтобы гармонией поверить алгебру – то есть решить задачу, обратную той, что в свое время решал небезызвестный Сальери… Всего лишь один миг просветления гораздо ценнее целой жизни, проведенной в бесплодных логических мудрствованиях. Но так же, как и при ловле жемчуга в недружественных морских глубинах, увидев сверкнувшую крупицу истины, очень важно успеть ее ухватить и вынырнуть вместе с ней на поверхность. Иначе, как сказал один мудрец, вполне можно не вернуться обратно даже из учебного полета воображения. Император Муцухито всегда умел и ухватить, истину и вернуться с ней в мир живых. Вот и теперь он пытался нащупать для своей страны новый путь, путь мягкой силы, торгового доминирования и культурного влияния, и старый путь меча мог быть его частью, а мог и не быть.

Во главе стола сидит Ее Императорское Высочество Великая княгиня Ольга Александровна, за ее троном (ой, простите, за креслом), положив руки на высокую спинку, стоит ее верный рыцарь и защитник полковник Новиков, он же Великий князь Цусимский или (в интерпретации некоторых джентльменов) Воин Пришельцев. По всему видно, что Великой княгине комфортно ощущать у себя за спиной надежного сильного мужчину, который не даст слабины, не сбежит и не предаст (не то что ее прежнее «сокровище» с противоестественными наклонностями, которое ей сосватали Маман и братец Ники) Все что он добыл, его кулаки, его пистолет, его военный талант, любовь и верность, все находится в ее распоряжении.

По правую руку от великой княгини сидит ее братец, Великий князь Михаил, все-таки вырвавшийся из Кореи, чтобы поддержать свою сестру в ее политических устремлениях. Кроме всего прочего, отъезд Михаила из Маньчжурской армии был организован с той целью, чтобы предоставить генералу от инфантерии Николаю Петровичу Линевичу возможность принять капитуляцию остатков находящейся в безнадежном положении корейской группировки японской армии. Сей акт призван был стать для этого прославленного генерала достойным венцом долгой беспорочной службы. Ну и что, что он академиев не кончал, зато верой и правдой отслужил России по дальним гарнизонам почти пятьдесят лет, пройдя за это время все ступеньки чинов, начиная от юнкера. Сам Великий князь Михаил, изрядно заматеревший за эти несколько месяцев, теперь совсем не походит на прежнего поручика Мишкина. От сурового взгляда его чуть выкаченных светлых глаз некоторые нерадивые генералы, бывало, прямо на месте дрюпались в обморок. Генерал Линевич как-то даже сделал Михаилу комплимент, что сейчас он стал особенно похож на своего прадеда императора Николая Палыча, которого он помнит (по портретам) очень хорошо. В свое время такие портреты висели в каждом присутственном месте Российской Империи.

Рядом с великим князем Михаилом, по его правую руку, сидит еще один Великий князь, Александр Михайлович, по прозвищу Сандро. Вот он-то как раз довольно сильно сдал и осунулся, и уже не демонстрировал былой самоуверенности и апломба. Все дело в том, что с подачи господина Одинцова и при поддержке брата Михаила Ольга уже объяснила красавчику Сандро, что будет использовать его таланты только в тех сферах, в которых его коммерческие интересы не помешают государственным интересам Российской империи. Например, это будет возможно в ходе предстоящей индустриализации. И денежки, полученные за лесную концессию на реке Ялу (порядка около двух миллионов рублей золотом) придется вложить не в крымское имение, а во что-нибудь полезное – например, в создание моторостроительного завода. А иначе этот вопрос начнет копать СИБ, которая может докопаться до такого, что любезному Сандро небо с овчинку покажется. Так что вселенская скорбь, которая сейчас отражается на лице этого высокородного гешефтмахера – она, скорее всего, как раз по тем двум миллионам, а так же по еще не случившимся мутным сделкам, которые ему уже не дадут провернуть.

В начальную часть своего царствования, в переходной период от старых порядков к новым, будущая императрица Ольга собиралась предоставлять возможность проворовавшимся высокопоставленным лицам исправлять свою карму путем вложения наворованного в промышленные и инфраструктурные проекты, важные для России. Кстати, контрибуция, которую предстояло взыскать с Японской империи по итогам проигранной войны (или же плата за беспокойство), должна была составить астрономические семьдесят миллионов золотых рублей, и на этом фоне два миллиона Сандро как-то скромно терялись. Но этой огромной денежной массой (около четырех миллиардов долларов на современные деньги) еще требовалось было грамотно управлять, чтобы, будучи правильно вложенными, они вызвали не только бурный рост российской промышленности, но и привели бы к качественно иному уровню наполнения государственной казны.

Требуется, чтобы доходы империи пополнялись не содранными вместе со шкурой выкупными платежами и пьяными деньгами, а прибылью от продажи товаров во всех ценовых сегментах – от доступных каждому крестьянину орудий труда до усыпанных бриллиантами предметов из категории люкс, на которые так падки скороспелые нувориши и блестящие аристократы. Тем более что и бриллианты в Российской империи тоже могут быть собственного производства, безо всякой голландской компании де Бирс. Но главная задача в этом деле – сделать так, чтобы обороноспособность Империи обеспечивалась усилиями ее собственной промышленности. Точка! И часть этой задачи предполагается возложить на плечи опытного управленца Великого князя Александра Михайловича. Заработать на этом тоже можно, но по сравнению с лесными концессиями это, конечно, мизер.

С другой стороны от Ольги, по ее левую руку сидит ее наставник и учитель Павел Павлович Одинцов, будущий Великий Канцлер Империи, которого некоторые еще называли главным демоном, а некоторые Политиком Пришельцев. Это именно он поставил перед собой задачу превратить неопытную стеснительную девчонку в будущую железную императрицу, и теперь шаг за шагом шел к этой цели. Каждый ее жест, поворот головы, случайное, казалось бы, слово, вызывали в нем законную гордость – моя же школа. А уж когда Ольга осаживала разошедшегося Сандро, он слушал ее голос будто соловьиную песню. Так с этими зажравшимися жирными котами и надо, а то, при слабом-то императоре Николае, обнаглели сверх всякой меры.

Рядом с Одинцовым сидит капитан первого ранга Карпенко, командующий отрядом кораблей из будущего, которому Николай все никак не решался дать за премногие великие дела звание контр-адмирала. Один только японский флот адмирала Того, утопленный в виду Порт-Артура в ходе лихой «кавалерийской» атаки, чего стоит! Банальное же дело – наградить человека по заслугам; но нет, прочее сообщество из капитанов первого ранга и адмиралов возмутится – как это выскочке орлов на погоны? А посему поздравлять с новым званием этого незаурядного флотоводца будет уже будущая императрица Ольга. Хорошо хоть неудобовспоминаемый Вирен отошел в небытие, разорванный на куски японским фугасом. Вот уж кто был самым яростным ненавистником порядков, царящих в отряде у Карпенко, и кто с хрипом и пеной у рта доказывал, что они совершенно уничтожают дисциплину на флоте и снижают его боевую ценность. Теперь покалеченный «Баян» отведен во Владивостокский док и командование над ним принял кавторанг Эссен с лихого «Новика».

– Итак, господа, – произнес Одинцов, когда все вышеназванные оказались на своих местах, – Япония признала свое поражение и подписала прелиминарный мирный договор на наших условиях. Война окончена – мы победили! При этом англичане, уже один раз побитые у Эллиотов, ведут себя ниже воды, тише травы, и вообще делают вид, что никакого вице-адмирала Ноэля и никакой такой эскадры с китайской станции в составе их флота никогда не существовало. А французы и германцы наперегонки строят нам умильные слащавые улыбки и принимают услужливые позы; но видно, что все их дружелюбие насквозь фальшиво – так же, как и монета в семнадцать копеек… И в то же время понятно, что теперь основные события будут происходить на главной сцене мирового драматического театра, то есть, выражаясь военным языком, на Европейско-Атлантическом ТВД. Кто хочет высказаться по этому поводу?

– Я думаю, – сказал каперанг Карпенко, – что Тихоокеанский регион мы успокоили надолго. Япония разбита и, как я надеюсь, изменила политический вектор на противоположный, а своими руками ни одна из европейских держав с нами воевать не будет. Вон, англичане попробовали по-тихому нагадить, так до сих пор от последствий отойти не могут. Нет, я, конечно, понимаю, что у британского короля еще много третьесортных броненосцев, построенных по принципу «числом поболее, ценою подешевле», но даже ими Британское Адмиралтейство больше не будет разбрасываться с такой легкостью. На носу европейская война с непредсказуемым набором союзников и противников. В таких условиях у джентльменов на счету будет каждый корабль линии…

– К вашему сведению, Сергей Сергеевич, – с усмешкой произнес господин Одинцов, – совсем недавно бывший первый лорд Британского Адмиралтейства – тот самый, что санкционировал авантюру адмирала Ноэля – чтобы избежать разбирательства, пустил себе пулю в висок, и теперь на его месте сидит небезызвестный вам адмирал Фишер…

– Адмирал Фишер – это хорошо, Павел Павлович, – кивнул каперанг Карпенко, – он умный, а значит, примерно понятно, чего от него можно ожидать. К тому же этот человек – апологет многобашенных линкоров-дредноутов, а следовательно, в самом ближайшем времени нас ожидает дредноутная гонка, что тоже весьма неплохо.

– Так чего же в этом такого неплохого, Сергей Сергеевич? – не понял Великий князь Александр Михайлович, – у России же совершенно нет средств на то, чтобы вступать в подобное соревнование. Насколько я помню ваши же данные, каждый из таких дредноутов типа «Севастополь» обходился нашей казне в тридцать миллионов золотых рубликов, впятеро дороже нынешних эскадренных броненосцев…

– Ну и что, – равнодушно пожал плечами Карпенко, – деньги на корабли потратили, но в бой их ни разу не выпустили, так что все четыре «Севастополя» так и простояли в Гельсингфорсе до самого конца без единого выстрела по врагу. И вообще – а нам оно надо? Быстроходные дальние крейсера-прерыватели торговли, подводные лодки, минные заградители, эсминцы и торпедные катера для обороны побережья, а также береговая авиация – вот оно, наше все. При этом дальние крейсера и подводные лодки следует базировать не в Балтике или Черном море, где им будет тесно как крокодилу в ванной, а в незамерзающей арктической военной гавани, которую как можно скорее следует построить на Мурмане в Кольской губе, разукомплектовав ради такой цели абсолютно бессмысленную с военной точки зрения базу в Либаве, которая и построена к тому же в крайне неудачном месте, где после каждого шторма рейд заносит песком и земснаряды не успевают его прочищать.

– Но все же, Сергей Сергеевич, – встопорщился Александр Михайлович, – если Британия, Франция и Германия будут строить дредноуты, то и России тоже не гоже отставать, иначе непоправимый ущерб понесет престиж нашего государства, если не случится чего-нибудь похуже…

– Дредноуты, вы говорите… – вздохнул Карпенко, – если Британия, Франция и Германия дружно начнут прыгать с крыши, вы что, тоже прыгнете вслед за ними? Я понимаю, что мощь крупных артиллерийских кораблей завораживает, но и только. К тому моменту, когда для Российской империи придет время сразиться за доминирование на морях, в ходу будут уже другие игрушки, а дредноуты первых поколений превратятся в лучшем случае в музейные экспонаты… Вы же помните, что случилось с броненосцами адмирала Того после того, как они были атакованы нашими самоходными минами. Окажись на их месте «Дредноут» и компания – эффект был бы тот же, разве что тонули бы те кораблики несколько дольше.

Немного помолчав, Карпенко добавил:

– Единственное место, где стоит строить крупные артиллерийские корабли с тяжелой артиллерией, так это Черное море, при этом имея в виду для начала задачу сокрушения тяжелыми снарядами береговых укреплений Босфора, а потом – захват и оборону Дарданелл. Но все следует сделать как у японцев на этот раз. Едва все корабли заказанной серии построены, приняты в казну и освоены командами, как сразу, не откладывая ни на минуту, начинается война с Турцией за Босфор и Дарданеллы. А иначе зачем вколачивать в столь дорогие игрушки немереное количество золотых рублей, которых, как вы сами сказали, у нас не так уж и много?

– Господа, – негромко, но очень веско произнесла Великая княгиня Ольга, – вам не кажется, что вы слишком сильно увлеклись военно-морской темой в ущерб остальному? Я могу вам обещать, что перед тем как принимать решение по столь важным вопросам, я еще не один раз посоветуюсь – в том числе и с присутствующими в этом зале особами. А теперь ответьте на мой вопрос. Сергей Сергеевич, считаете ли вы нужным перебазировать часть Тихоокеанской эскадры на Балтику, и если да, то какие корабли следует туда переводить?

– В первую очередь, Ваше императорское высочество, – подчеркнуто официально ответил Карпенко, – в европейские воды следовало бы перебросить наши подводные лодки, которым тут не место. В случае необходимости тот же «Иркутск» покроет матом всю Европу хоть прямо от кронштадтского причала. Дальности хватит. Из местных кораблей на ту же Балтику можно отправить «Цесаревича» с «Ретвизаном». Вкупе с достроенными «Бородинцами» они составят там серьезную группировку, которая, обороняясь на минно-артиллерийской позиции при поддержке эсминцев, торпедных катеров и подводных лодок, будет способна перекрыть дорогу к Петербургу хоть британскому, хоть германскому флоту. «Варяга», несомненно, стоит поднять и вернуть в строй, но отправлять их с «Аскольдом» в Европу считаю излишним. Во-первых – база на Мурмане для базирования кораблей подобного класса будет готова далеко не завтра, а во-вторых – им и здесь, на Тихом океане, вполне хватит работы по специальности. Остальные корабли Тихоокеанской эскадры вообще не стоят упоминания из-за их стремительно нарастающего морального устаревания. Такова уж их судьба – идти на разделку, не выработав и четверти расчетного срока службы, ибо архаическую форму корпуса с дурацким тараном-шпироном и паровые машины тройного расширения не устранить никакими модернизациями. Проще построить новый корабль.

– Благодарю вас, Сергей Сергеевич… – Благосклонно кивнула Великая княгиня, после чего чуть обернувшись назад и подняв глаза вверх, спросила: – А вы что скажете, господин полковник?

– После разгрома Японии, – ответил стоящий за спиной будущей императрицы Новиков, – оставшимся тут, в Манчжурии, войскам останется только гонять хунхузов, а нынешняя группировка для такой задачи избыточна. В то же время главной проблемой русской армии на данном этапе является не только дурное управление людьми наподобие Куропаткина, но и полное отсутствие боевого опыта. В то же время у частей, что дрались с японцами у Тюречена, очищали от них Корею, во втором эшелоне высаживались на Цусиме, такой опыт имеется, причем в предостаточном количестве. Те части, которые прошли через все это, выстояли и победили, уже совсем не похожи на самих себя прежних полугодовой давности.

– В первую очередь, – сказала Великая княгиня, – такой боевой опыт, господин полковник, имеется у вашей бригады морской пехоты.

– Так точно, Ваше императорское высочество, имеется, – усмехнулся полковник Новиков, – причем во вполне достаточном количестве.

– Несносный нахал… – тихо прошептала Ольга и уже громче добавила: – Части имеющие боевой опыт следовало бы перевести туда, где интересам Российской империи угрожает опасность прямого вооруженного столкновения с недружественными державами. Если что, я имею в виду Турцию и Австро-Венгрию. Но проделать это сразу не получится, как и перебросить на Балтику «Ретвизан» с «Цесаревичем». Сначала мне нужно будет сменить своего брата на троне, малость прибрать вожжи, и только потом я смогу отдавать такие приказы. А пока… – Великая княгиня на какое-то время задумалась, – мы вполне можем обойтись войсками и кораблями, относящимися к Великому княжеству Цусимскому. Над ними не властны ни мой дядюшка генерал-адмирал, ни военный министр Сахаров. Бригаду морской пехоты моего будущего мужа мы с Мишкиным можем взять с собой при поездке в Петербург в качестве личной почетной охраны. Дорога через всю Россию длинна и опасна, и, кроме того, она пригодится нам уже в Петербурге, когда после прибытия потребуется объяснять некоторым, кто на самом деле в доме хозяин. А то глядишь, эти самые некоторое вдруг решат, что пришло время устроить новое стояние на Сенатской площади, но если дать им вовремя обнюхать тяжелый кулак моего Александра Владимировича, то все обойдется без лишней крови. Павел Павлович, одобряете ли вы мое решение или считаете, что созревший нарыв требуется вскрыть как можно скорее?

– Одобряю, – кивнул будущий великий канцлер Империи, – и могу сказать, что при экстренном вскрытии нарыва, как и в тот раз на Сенатской площади, пострадают в основном люди, не причастные к сердцевине заговора и выполнявшие чужие приказы. Нет, пусть уж лучше СИБ выполняет свои обязанности и давит желающих мутного поодиночке, не устраивая никаких массовых акций, ведь весь замысел вашей рокировки с братом как раз и заключается в том, чтобы все прошло без лишнего шума. В Лондоне, Берлине, Вене и других клоаках европейского коварства не должны успеть опомниться – глядь, а на троне уже сидит императрица Ольга Первая… Впрочем, я сам буду там рядом с вами и всегда успею дать правильный совет.

– Хорошо, Павел Павлович, – согласилась будущая императрица и повернулась к сидящему рядом брату Михаилу: – А ты чего скажешь, братец Мишкин?

– А я, – ответил Михаил, – соберу всех, кто мне верен, и поеду в Петербург вместе с тобой. И пусть любой, кто пойдет против твоей воли, заранее пишет завещание. Я же с самого начала сказал тебе, что обещаю всю свою поддержку. Самому мне трон не нужен, но я же вижу, что что-то надо делать, пока Ники окончательно не загубил страну, а потому я во всем буду поддерживать тебя и тех, кто составляет твою команду. Я многому научился – как от твоего будущего мужа, так и от Павла Павловича, поэтому могу сказать, что ты на верном пути, сестрица.

– Спасибо, Мишкин, – поблагодарила Ольга брата и, внимательно оглядев присутствующих, задала последний вопрос: – Итак, господа – если Павел Павлович и мой будущий супруг выезжают с нами в Петербург, то кто же останется тут, на хозяйстве, в Великом княжестве Цусимском, ведь оно в наших замыслах играет тоже весьма немаловажную роль?

– Наместником Великого княжества Цусимского, – ответил Одинцов, – остается капитан первого ранга Карпенко. Ему строить тут базу, крепить оборону и превращать этот остров во второй Сингапур и передовой форпост Российской империи в здешних морях. В любом случае вы сами сказали, что переход отсюда корабельной группировки сейчас малоцелесообразен, а потом, по мере устаревания даже тех кораблей, которые пока считаются современными, целесообразность этого шага будет только снижаться…

– Хорошо, Павел Павлович, – согласилась Великая княгиня Ольга, – я вас поняла. Думаю, что одним из первых моих императорских указов будет присвоение Сергею Сергеевичу давно заслуженного им звания контр-адмирала… На этом почти все, господа, осталось только решить вопрос с пунктом, из которого мы отбудем в Санкт-Петербург.

– Думаю, – сказал полковник Новиков, – что в данном случае, в связи с необходимостью переброски всей бригады, больше всего подойдет Владивосток.

– А мне, – сказал Великий князь Михаил, – лучше отправиться через Дальний и Мукден. Перехвачу вас в Харбине. В Мукдене на гауптвахте томятся наши с Ольгой ненаглядные родственнички Кирилл и Андрей Владимировичи, чтобы им пусто было. Думаю, лучше всего будет забрать их с собой. Надеюсь, Сергей Сергеевич выделит мне быстроходный корабль, а Александр Владимирович – взвод своих головорезов для сопровождения?

Карпенко с Новиковым почти синхронно кивнули.

– Ваше императорское высочество, – первым сказал полковник Новиков, – я сам лично подберу вам людей, а старшим команды назначу капитана Рагуленко, вы его уже знаете…

– Ваше императорское высочество, – немного помедлив, пока закончит говорить Новиков, произнес Карпенко, – разумеется, я могу дать вам «Быстрый», и в таком случае вы сможете выехать из Дальнего почти одновременно с нами. Но все же я думаю, что вам лучше обратиться к адмиралу Макарову за «Новиком» или «Аскольдом». Скорость у них почти такая же, но зато отсутствует риск застрять в порту Дальнего из-за невозможности забункероваться мазутом.

– Понятно, Сергей Сергеевич, – согласился великий князь Михаил, – я попрошу у адмирала Макарова «Новик», и думаю, что он мне не откажет. А ты что скажешь, Ольга?

– А я скажу, – ответила будущая императрица, – что раз решение принято, то его требуется исполнять с максимально возможной скоростью. Итак, господа, мы возвращаемся в Санкт-Петербург…

Когда в замке моей одиночной камеры препротивно заскрежетал ключ, я уже было решил, что настал мой последний выход. Военно-полевой суд потратил на меня не больше четверти часа и приговорил к смертной казни через повешение без права апелляции или подачи прошения о помиловании. Отпрыгался (или допрыгался), мол, Борис Савинков, некоронованный король террора. Теперь мне предстояла последняя прогулка до эшафота, недолгий танец в воздухе – и все… Прощайте, мечты о великой славе и обеспеченной жизни, прощайте, верные соратники и пылкие соратницы, прощайте, надежды стать важным человеком после свержения самодержавия. Все. Укатали сивку крутые горки, поезд дальше не идет…

Я знал, что во дворе уже возвышаются виселицы, на которых после нескольких дополнительных судорог живая мыслящая материя превращалась в мертвую биомассу, подлежащую затем сожжению в огне крематория. Но здоровенные, как гориллы, надзиратели повели меня совсем не туда. После недолгого путешествия по полутемным коридорам я снова оказался перед знакомой дверью, за которой обитал мой злой гений – заместитель начальника службы имперской безопасности, капитан Мартынов.

Даже сам начальник этой СИБ, полковник Зубатов, в своем штатском костюме выглядел все-таки более человечно, как-то по-домашнему. Да и в молодости господин Зубатов тоже, говорят, сочувствовал революционным идеям, потом перешел на позиции реформизма и с тех пор старается обратить в свою веру прочих революционеров. Господин Мартынов – это нечто иное. Он, как жесткий и беспощадный механизм, делает свое дело хладнокровно и равнодушно, и не стоит ждать от него человеческого сочувствия к жертвам, попавшим в его сети. Интересно, зачем это он захотел увидеть меня в последний раз перед тем как… ну вы меня понимаете.

Раскрывается дверь, надзиратели вводят меня в кабинет и со скованными за спиной руками усаживают на железный привинченный к полу стул. Господин Мартынов – как всегда, гладко выбритый, с коротко стриженой головой – смотрит на меня своими пронзительными глазами, которые просвечивают меня насквозь не хуже лучей господина Рентгена.

– Здравствуйте, Борис Викторович, – говорит он мне несколько издевательским тоном, – ну что, готовы ли вы и к смерти, и к бессмертной славе?

Отвечаю на этот выпад не без оттенка позерства:

– К смерти, господин Мартынов, я всегда готов. Она – первейший товарищ террориста, потому что никогда заранее не известно – то ли ты ликвидируешь свой объект, то ли его охрана пристрелит тебя как собаку… Но я не понимаю, причем тут слава, да еще и бессмертная, ведь вы нас арестовали и покушение на царя не состоялось…

– А еще иногда, – издевательски добавил Мартынов, будто и не замечая моего вопроса, – бывает так, что бомба сама взрывается в руках у бомбиста и разносит его на такие мелкие куски, что потом опознать в останках человека можно будет только по обрывкам одежды.

– И так тоже иногда бывает, – согласился я, – но это неизбежный для каждого бомбиста риск, на который нам приходится идти, чтобы достичь результата…

– Сделали бы взрыватель не через задницу, – буркнул господин Мартынов, – и не пришлось бы так рисковать. Впрочем, просвещать вас на эту тему не входит в мои служебные обязанности. Должен только сказать, что некоторое время назад наша служба с санкции государя-императора объявила вам, террористам, войну. А на войне пули летят в обе стороны и бомбы взрываются не только под царскими министрами. У нас тут есть специалисты, которые все сделают четко по науке. Это я так говорю, на всякий случай. Если надумаете сбежать – знайте, что ловить мы вас не будем, пошлем вдогон пулю. А настигнуть вас она сможет в любом месте, где бы вы ни находились – хоть в Швейцарии, хоть в Североамериканских Соединенных Штатах.

– Господин Мартынов, – почти возмущенно вскричал я, – как я смогу сбежать, если прямо из этого кабинета отправлюсь на виселицу?

– Не отправитесь, – хмыкнул Мартынов, – дело в том, что государь император в своей неизмеримой милости в ознаменование победы над Японией помиловал всех членов вашей группы, приговоренных к повешению, и заменил вам смертную казнь пожизненной каторгой. Россия, блин, щедрая душа. Теперь у вас есть выбор. Или вы отправляетесь по этапу с бубновым тузом на спине, а где-нибудь на полпути конвой метко стреляет в вас якобы при попытке к бегству. Или же вы подписываете прошение о замене вам каторги участием в опасных медицинских экспериментах. А то на мышах доктор Заболотный уже все испытал, теперь нужны человеческие добровольцы. Если выживете, то с чистой совестью на свободу. Еще и книжку напишите с названием что-нибудь вроде «Записки подопытного кролика». Вот это действительно будет бессмертная слава, жертва во имя человечества, не в пример нынешней вашей известности.

– А если не выживу? – задал я вопрос.

– Ну, – развел руками господин Мартынов, – тогда, как говорят наши друзья турки, кысмет, такова воля Аллаха… Но это маловероятно. Лекарство, как я вам уже сказал, проверено, эксперименты на мышах прошли успешно, необходимо только подтверждение путем применения его на живых людях, ведь пользоваться этим препаратом будут, помимо прочих, и членов августейшей фамилии…

– Ну хорошо! – вскричал я, чувствуя что-то вроде опьянения от осознания того, что я не умру через несколько минут, – давайте я подпишу эту вашу бумагу, и дело с концом!

– Эй, фельдфебель! – чуть повысил голос господин Мартынов, обратившись к стоящему за моей спиной надзирателю, – давай сними с этого типа наручники, да поскорей.

Пока надзиратель, тихонько чертыхаясь, возился с замком моих наручников, я старался обдумать ситуацию. Отсюда, из Петропавловки, вырваться совершенно нереально, зато из какого-нибудь медицинского института, который будет проводить эксперименты, сбежать можно будет запросто. А потом ищи ветра в поле. Эти сибовцы – такие же наивные олухи, как их предшественники из охранки…

Подсунутую мне бумагу я подписал быстро, едва ознакомившись с ее содержимым; ничего сверх того, о чем говорил господин Мартынов, там не было. Три года участия в медицинских экспериментах – и вперед, на волю. Ничего, я буду на свободе значительно раньше, чем через три года, не будь я Борис Савинков… Это из могилы сбежать невозможно, но еще, быть может, из Петропавловской крепости, а из любого другого места я удеру легко.

Забрав у меня подписанную бумагу, господин Мартынов довольно хмыкнул и вдруг подпихнул по столу в мою сторону свернутую вчетверо газету.

– Помнится, – с насмешкой произнес он, – совсем недавно вы у меня спрашивали, откуда у вас взялась слава, пусть пока и не бессмертная? Вот, возьмите и ознакомьтесь, вам будет интересно…

Развернув газетку («Русский инвалид», кстати), я начал читать статейку некоего Петра Краснова, с которым, как я понимаю, СИБ поделился материалами моего дела, за исключением самых секретных моментов. Например, ничего не было сказано о том, как господин Мартынов и иже с ними вычислили нашу группу, а это значит, что предупреждения мистера Доу о предательстве Азефа были вполне правдивыми. В остальном же и сам мистер Доу, и ваш покорный слуга, как и прочие члены нашей группы, были вымазаны самой черной краской, за исключением, быть может, это придурковатой еврейки Доры Бриллиант, которую автор статейки вывел как трагическую фигуру. По его словам, она в силу своего происхождения не прошла святого крещения и не познала Божьей благодати, а значит, и не ведала что творила. Еще там содержался призыв молиться за невинную душу, которая вследствие своей внутренней слепоты впала в грех ненависти. Да уж, такая слава, что лучше не надо… Умеют господа из СИБ размазать человека и смешать с дерьмом. Кстати, Азеф в этой статейке не упоминался никак; и не значит ли это, что он и в самом деле был провокатором и сдал нашу группу этим наследникам охранки?

Ну вот и все фактически отпустил раба божьего Бориса Савинкова на небеси. Это он от меня почему такой окрыленный ускакал? А потому, что пока не догадывается, где расположено медицинское учреждение, в котором над ним будут ставить врачебные эксперименты. Есть неподалеку от Санкт-Петербурга такое место – форт Императора Александра Первого. Передачи по телевизору про форт Байяр видели? Так вот, форт Императора Александра Первого – это такое же прибрежное укрепление на свайно-насыпном основании, но с российской спецификой. После того как со сцены сошли деревянные парусные линкоры с гладкоствольными бомбическими пушками, против которых и предназначались укрепления подобного типа, форт этот был превращен не в парк аттракционов, подобный форту Байяр, а в лабораторию по изучению особо опасных заболеваний, неофициально называемую просто «Чумной форт».

Именно здесь в интересах всей страны готовят противочумную сыворотку Хавкина, и именно сюда мы отдали отработку технологий производства пенициллина и стрептомицина. Второе лекарство важнее, потому что это оружие против двух таких бичей местного человечества, как туберкулез и чума. Именно на отработку применения стрептомицина Даниилу Кирилловичу (Заболотному) и потребовался здоровый человеческий материал, готовый рисковать жизнью. Инфицировать подопытных туберкулезом – это долго, да и вероятность заражения очень невелика, а вот чума – совсем другое дело. Туберкулезников (причем даже тех кто уже потерял надежду) привозят в форт, так сказать, в «готовом» виде. Но это уже совсем другая история. Что касается Савинкова, Азефа и прочих деятелей террор группы, то их будут заражать различными формами чумы, доводя болезнь до самых разных стадий, лечить, потом снова заражать и снова лечить. В конце концов, их всех ждет одно – смерть и кремация, прямо там, в Чумном форте. Никто из них живым на свободу не выйдет, ибо мы еще не совсем ополоумели, чтобы живыми отпускать таких фигурантов.

Исключение сделано только для Доры Бриллиант, потому что обнаружилось, что эта особа беременна. Ей и смертную казнь должны были отсрочить до родов, а там, при условии примерного поведения, не исключено было и помилование. Ни у меня, ни у Сергея Васильевича рука не поднимется отправить на смерть беременную женщину или кормящую мать, какой бы злобной сукой она ни оказалась по жизни. Но она на самом деле всего лишь жертва обстоятельств, как и те террористки с Кавказа в двадцать первом веке, которые взрывали себя вместе с людьми по следующим причинам: потому что «старая, замуж никто не возьмет», чтобы отомстить за мужа-боевика, которого убили абстрактные «федералы». Или они шли на это, потому что брат, отец, муж, или просто уважаемый человек (главарь боевиков) сказали, что «так надо».

Тут примерно то же, только еще хуже. Еврейское общество в местечках по определению гиперэгоэстично, каждый в нем сам за себя, и каждый удавится за копейку, так что таким «тонким» натурам, как эта Дора Бриллиант, в нем особенно тяжело. А потом на ее пути оказались эсеры, которые, как говорится, подобрали и обогрели… Мы тоже так можем, если захотим. Словом, разговор с этой Дорой у меня будет отдельный. Есть тут замысел один. Кто его знает, может и выгорит дело-то…

Этот страшный человек снова пришел ко мне, а я даже не могу сказать, чтобы он немедленно пошел вон, потому что тут он хозяин, а я лишь временная постоялица, путь которой из этой камеры ведет на виселицу. Да что он так на меня смотрит?! Я знаю, что выгляжу сейчас до предела страшно и жалко. Дорогое платье, которое было на мне в тот момент, когда нас схватили, превратилось в грязную рваную тряпку, которой деревенская баба постеснялась бы мыть пол, мои длинные прекрасные волосы, черные, как вороново крыло, осалились и спутались, нежные холеные руки стали грязными, и ногти на них неровно обломаны и обгрызены. А еще от моего тела плохо пахнет, даже я сама хотела бы отойти от него в сторону. Скорее бы уж меня, наконец, повесили, чтобы я перестала так страдать и соединилась бы с великим Ничто…

Но этот страшный человек все смотрит и смотрит на меня, наверное, воображая, как я, полная жажды жизни, буду дергаться и извиваться в петле, пытаясь выгадать себе еще несколько мгновений никому не нужной жизни. Потом он выходит, но дверь в камеру не закрывается, и я слышу, как он громким начальственным голосом отдает распоряжения в коридоре. Не проходит и нескольких минут, как в мою камеру заходят две здоровенные мускулистые надзирательницы, которых тут держат на случай появления женского контингента вроде меня. Они берут меня под руки и аккуратно, чтобы не причинить лишней боли (потому что мой мучитель скомандовал «без грубостей») ведут меня за собой – но не на эшафот, а в тюремную баню. Там с меня сдирают всю одежду и безжалостно швыряют ее в жарко пылающий очаг.

Потом меня – прямо так, как есть, голую – сажают на грубый табурет. Одна из баб держит мои руки завернутыми за спину, а вторая, закатав рукава, вооружается грубой машинкой для стрижки овец. Вжик, вжик, вжик, вжик. И мои волосы летят в пылающий огонь вслед за одеждой… Потом меня бреют во всех местах ужасной опасной бритвой и моют горячей водой, грубой лубяной мочалкой и дешевым серым мылом. По мере всей этой процедуры я слабо сопротивляюсь, но бабы делают свое дело, не обращая внимания на мои слабые потуги воспрепятствовать их усилиям. Даже по отдельности они во много раз сильнее меня, а уж вдвоем спокойно вертят мое тело как кусок безвольного теста.

Неужто, думаю я, теперь так делают перед повешением, или мой мучитель извращенец и жаждет меня изнасиловать в таком вот, наголо обритом во всех местах, виде? Быть может, его возбуждают бритые голые женщины, а может, он просто хочет насладиться зрелищем моего унижения… Наверное, все это время он подсматривал за мной в специальный глазок, особенно в тот момент, когда бабы, раздвинув в стороны мои ноги, скоблили там своей бритвой…

Но вот все закончено, и на меня надевают чистое отглаженное платье из грубого полосатого ситца, на голову повязывают такую же полосатую косынку, а на ноги дают надеть башмаки из грубой кожи. Это не саван, а значит, казни через повешенье пока не будет, по крайней мере, не будет прямо сейчас.

И точно – меня выводят из бани, но тащат не обратно в мою обрыднувшую до чертиков камеру, а в кабинет к моему злейшему врагу. Я иду, едва передвигая ноги, и думаю, что теперь понятно, что он точно извращенец. Сначала он вдосталь со мной развлечется, а потом накинет мешок на голову и все же отправит на виселицу. Ведь приговор мне уже зачитали, а в нем сказано, что я приговорена к смертной казни без права апелляции или помилования. Ведь мы покушались на самое святое, что есть у этих гоев – на их царя-батюшку, который, правда, сам полностью равнодушен к их нуждам. Эти дураки поклоняются человеку, который думает только о себе, ну, или, по крайней мере, о нуждах тех, кто составляет его ближайшее окружение, а на остальных ему просто наплевать.

И вот я в этом проклятом кабинете. Поначалу я думала, что мой мучитель отошлет надзирательниц, а сам начнет рвать на мне платье, чтобы добраться до тела – и вот тогда я вцеплюсь своими пальцами в его наглую рожу, и пусть меня тогда хоть убивают на месте… Но все пошло совсем не так. Усадившие меня на железный стул надзирательницы никуда не ушли, а остались стоять за моей спиной, будто показывая товар лицом. Мой мучитель встал, вышел из-за стола и очутился прямо напротив меня. Ну все, подумала я, сейчас накинется. Я уже сразу напряглась, чтобы успеть оказать сопротивление, а он все не начинал, разглядывая меня так, как энтомолог разглядывает лучшую в его коллекции бабочку, уже приколотую булавкой к холсту. Потом он полуобернулся, взял со стола бювар и сухим, ничего не значащим, голосом начал зачитывать мне императорский указ о моем помиловании и замене смертной казни пожизненной каторгой. Вроде бы как в честь победы над Японией. Я же не хочу жить, а тут мне подсовывают такое! За что?! Мой бедный возлюбленный ушел из жизни в результате нелепейшего случая, а я даже не могу последовать за ним следом. Какая ужасная несправедливость!

До этого момента я соблюдала молчание, приберегая дыхание до того момента, когда меня начнут насиловать. Но в тот момент, когда мой враг сказал мне о помиловании, я не выдержала и принялась голосить. Я кричала этому мерзавцу о том, что я не принимаю милостей от кровавого тирана и требую, чтобы меня немедленно повесили по всем правилам, потому что, не выполнив предназначения и не уничтожив главного мучителя моего народа, я больше не хочу жить. Не хочу, не хочу, не хочу… Зачем не жизнь, если в ней не будет моего любимого?

По-моему, надзирательницы были ошеломлены: они ждали чего угодно, только не такой отрицательной реакции. Честно сказать, я сама была ошарашена силой разразившейся истерики. Но мой мучитель остановил меня всего несколькими словами.

– Молчи, дура! – рявкнул он. – Мало ли чего ты там хочешь, а чего нет! Ты беременна! Понимаешь?! Беременна!!! Тебя и без помилования никто бы не повесил… А теперь, если тебе не жалко себя, подумай о ребенке! О твоем ребенке!

– Я беременна?! – ошарашено переспросила я уже нормальным голосом, вспомнив осмотр у тюремного доктора и как долго тот потом мыл руки, будто пытался смыть с них даже малейшие следы такой дряни как я.

– Беременна, беременна, – подтвердил мой мучитель, – ты, видимо, из тех дур, которые об этом факте своей биографии узнают только тогда, когда живот у них дорастает до самого носа. Доктор говорит, что срок еще относительно небольшой, месяца три, и потому живота из-под платья пока не видно…

«Три месяца… – подумала я, – значит, мой любимый, прежде чем умереть, оставил во мне частичку себя.»

Вот теперь я хотела жить. Хотела яростно, потому что если умру я, то умрет и мой еще не рожденный малыш. Тем временем мой враг, увидев, что я успокоилась, кивнул каким-то своим мыслям. Явно он имел на меня какие-то виды в своем грязном деле душения свободы, да только не такие, о каких я подумала вначале. В самом деле, какие глупости – станет он меня насиловать, когда у него наверняка вагон баб на выбор. Ведь многим нравятся такие лощеные коротко стриженые красавцы в отглаженной форме, при орденке и с тяжелым взглядом голодного василиска, который, кажется, просвечивает сейчас меня буквально насквозь.

– Значит так, – обратился мой мучитель к надзирательницам, – поместите эту женщину в больничку. Палата одиночная. Режим щадящий. Питание улучшенное. Посещений не допускать. Исключения только для доктора, для меня и для Сергея Васильевича. Выполняйте!

После этих слов надзирательницы взяли меня под белы руки и повели в больничку. А я чувствовала себя так, будто только что умерла и сразу родилась заново. И эта только что родившаяся женщина по имени Дора Бриллиант, которой скоро предстоит стать матерью, мне еще не знакома…

Разумеется, адмирал Макаров с пониманием отнесся к моей просьбе выделить быстроходный крейсер для путешествия в Дальний. Но по здравому размышлению я решил, что не стоит гнать лошадей (то есть выделенный мне «Новик») на всех парах в пункт назначения. Можно не насиловать кочегаров и машины, а двигаться прогулочной, то есть экономической, скоростью, и все равно успеть вовремя. Александру Владимировичу (Новикову) необходимо перебросить во Владивосток и погрузить в эшелоны всю свою бригаду, а в моем распоряжении всего-то двадцать пять бойцов. И литерный поезд, который мне выделяет Наместник Алексеев, составит лишь несколько вагонов, а значит, его скорость на маршруте будет выше и он домчит из Дальнего в Харбин быстрее. Достаточно отбыть с форой в двенадцать часов относительно отправки бригады из Владивостока – и можно рассчитывать быть в Харбине с опережением в два-три часа перед прибытием первого эшелона бригады полковника Новикова.

Мощь машин и скорость могли понадобиться «Новику» только в том гипотетическом случае, если бы нас попытались перехватить корабли одной из европейских держав – вот тогда самый быстрый из малых крейсеров на Тихом океане с легкостью ушел бы от погони. Господин Одинцов после того случая с эскадрой адмирала Ноэля относится к подобным вопросам с параноидальной подозрительностью. Мол, враг под каждым кустом, и он не дремлет, и это несмотря на то, что японский флот изничтожен целиком, английская эскадра в этих водах тоже аннулирована, а немцы изображают, что с ними у нас дружба-фройдшафт… Но Павел Павлович говорит, что лучше перебдеть, чем недобдеть, а те, что понадеялись на русский «авось», давно на дне рыб кормят. Правда, авось не авось, а ни одного подозрительного дыма на горизонте во время плавания из залива Асо в Дальний мы так и не увидели; погода также стояла вполне приемлемая, так что за двое суток хода мы преодолели потребное для этого расстояние и достигли нашей цели.

Во время этого плавания я, сугубо сухопутный человек, сошелся на довольно короткой ноге с капитаном второго ранга Михаилом Федоровичем Шульцем, который принял героический «Новик» после того, как его прежнего командира перевели на «Баян». Михаил Федорович, рассказывал мне о том, как тут было, пока не подошел отряд кораблей из будущего, и как они тут воевали – «Новик» и миноносцы против всего японского флота. Рассказывал он и о рейде русского флота к корейскому порту Цинампо и учиненном там кровавом побоище (когда море из-за плавающих на поверхности японских покойников напоминало суп с клецками), а также о том, что бывает, когда взрывается транспорт, под завязку набитый взрывчаткой. В этом рейде Шульц участвовал лично, причем еще до того, как был переведен на «Новик». Потом к нашей компании присоединился капитан Рагуленко, который тоже оказался неплохим рассказчиком. О своем мире он почти не рассказывал, зато мы узнали много подробностей крейсерства их отряда из центра Тихого океана до самого Порт-Артура.

Моряки – они армейских уважают немногим более, чем штатских, и у армейцев к мореманам это чувство взаимно; но вот такие, как полковник Новиков или капитан Слон (ой, простите, Рагуленко), вызывают уважение с обеих сторон. И на корабле они ведут себя как прирожденные моряки: ловко сбегают по трапам лицом вперед и не блюют, как погода становится чуть посвежее. И в то же время всем известна беззаветная храбрость морской пехоты, ее умение побеждать численно превосходящего противника, прекрасная выучка, ловкость и умение убить врага, а самому остаться в живых. Все дела, в которых успели поучаствовать эти земноводные войска, закончились победой к вящей славе России. Эта война закончена, но она не последняя в истории России, а значит. у морской пехоты впереди еще множество славных подвигов. Вот и капитан Рагуленко однажды тоже дослужится до генеральских чинов…

– Да что вы, Михаил Александрович, – замахал на меня руками герой этого рассказа, – Христос с вами! Мой потолок – это капитан (в крайнем случае, подполковник) по званию и командир батальона по должности. Полк я уже не потяну. Это Михаилу Федоровичу не избежать адмиральских орлов на плечах, а я уж как-нибудь обойдусь без подобной чести… Когда все устаканится, уволюсь в запас и устроюсь воспитывать юношество в правильном патриотическом духе. Чтобы оно не бомбистов-террористов героями считало, а тех, кто дрался под Тюреченом, штурмовал Фузан и высаживался на Цусиме… Ну а потом, когда начнется следующая война, я снова встану в строй, и кто бы ни оказался врагом России, он надолго запомнит капитана Слона…

Докурив в несколько затяжек папиросу, капитан Рагуленко метким щелчком отправил окурок в массивную бронзовую плевательницу. И ведь сколько бы раз он ни проделывал этот фокус – еще ни разу не промахнулся.

– А так, Ваше Императорское Высочество, – продолжил он, – поверьте моему слову – главным врагом русской армии являются генералы, которые и после двадцати лет службы остались все теми же поручиками. Смотришь – пузо шире плеч, мундир шит золотом, ордена в два ряда до самого пупа, вид важный до невозможности; а внутри – пустота, и в этой пустоте, сидит все тот же поручик – все такой же маленький, как и двадцать лет назад. Ему бы геройски взвод или роту в штыковую водить за веру, царя и отечество, а не командовать корпусами и армиями. А вы, Михаил Федорович, не смейтесь – среди моряков, знаете ли, таких дутых адмиралов предостаточно. У каждого есть свой потолок, выше которого не прыгнешь, и неважно, сколько лет это персонаж протирал штаны на службе. Пустое место так и останется пустым местом, независимо от выплаванного ценза и выслуги лет. Правда, у вас, моряков, с этим проще, совсем уже полного идиота море само способно проглотить и не подавиться, не допустив таким образом до адмиральских чинов. Но ведь страшны не идиоты, страшны дослужившиеся до высоких чинов посредственности. И результат у них соответствующий: проигранные сражения, потопленные или тяжело поврежденные корабли, погибшие офицеры и матросы, которые своими жизнями заплатили за начальственную дурость. Так что тщательнее надо, Михаил Александрович, тщательнее, и чуть что, списывать таких деятелей с военного флота на флот торговый – кого капитаном прибрежного каботажника, а кого и капитаном дальнего плавания, в зависимости от компетенции…

Вот за такими разговорами о пользе всего хорошего против всего плохого мы и дошли до Дальнего. Что же касается капитана Рагуленко, то ни в какую отставку его отпускать не след. Не хочет человек расти в чинах сверх предела своей компетенции – и не надо. Должность батальонного командира в кадетском корпусе для него самое то, чтобы будущие офицеры с первых же шагов по службе имели перед собой образчик для подражания. А если учесть, что бригада полковника Новикова – это только первая ласточка в создании российских земноводных войск, то, может, стоит подумать о том, что будущих офицеров морской пехоты следует обучать в специальном морском стрелковом училище (к примеру, имени адмирала Ушакова), а будущих юнкеров для этого училища воспитывать в отдельном кадетском корпусе…

Впрочем, сейчас мне не до этих размышлений, ведь вон там, на берегу, аки голодный тигр в засаде, меня ожидает Наместник Дальнего Востока Алексеев. Не усидел в Порт-Артуре, примчался на встречу. Да и попробуй тут не примчись, если пришельцы с Эллиотов съехали, флот на Цусиму ушел, да так там и остался, ибо удобно оттуда грозить соседям; а вот Наместник Алексеев остался – причем, как бы ни при делах. Ни Макаров, ни Линевич, ни тем более Новиков с Одинцовым ни советов, ни разрешения у этого человека не спрашивают. И даже железнодорожные инженеры и топографы, по указанию князя Хилкова прибывшие размечать трассу новой дороги Мукден-Тюречен-Пхеньян-Сеул, на местное начальство поглядывают как на пустое место. Мол, у них приказ от самого государя, и они его выполняют. И я тоже могу не обратить на старика никакого внимания (ибо дело мое лежит в Питере), но я все же думаю, что от того, что я переговорю с этим человеком, ничего плохого не случится. Все же в течение всего времени, пока мы разбирались с Японией, со стороны господина Алексеева к нам был проявлен режим наибольшего благоприятствования, а посему за подобное стоило отплатить подобным, то есть остановиться на пару часов и уважить Наместника личной беседой. Чай, от меня не убудет.

Как и предполагалось, адмирал Алексеев встречал меня на причале. Пегая борода лопатой, насупленные седые брови, и вообще общий вид человека, испытывающего похмелье на чужом пиру. Тогда, в самом начале, когда японцы только собирались напасть на наш флот, этот человек предполагал, что он лично поведет в бой и флот, и армию, которые немедленно разгромят супостата и сделают его триумфатором. А получилось то, что получилось. Супостат разгромлен, но роль Наместника тут минимальна. И в пору неудач, и тогда, когда нашей армии и флоту сопутствовал успех, у руля событий находились совсем другие люди, а Наместник Дальнего Востока играл роль какого-то статиста, второстепенной фигуры, которая выходит и говорит, что «кушать подано».

Для начала я передал адмиралу Алексееву личное письмо Павла Павловича Одинцова, которое тот, не читая, сунул во внутренний карман мундира.

– Ну что, Михаил Александрович, – сказал он с некоторой обидой, – значит, все-таки уезжаете, оставляете старика одного…

– Ну какой же вы старик, Евгений Иванович, – ответил я, – в старики вам записываться рано, вы мужчина в самом расцвете сил, который немало еще послужит России. Часть войск мы отсюда, конечно, выведем, нечего им тут делать, ну так не в войсках же счастье? Дел тут у вас будет – начать и кончить, так что скучать окажется некогда. Одна прокладка железной дороги из Мукдена в Сеул и дальше до Фузана чего стоит. А программа переселения крестьян из малоземельных Центральных губерний на Дальний Восток? С Порт-Артуром и Дальним – признаю, с нашей стороны промашка вышла. Артур был нужен японцам как опорный пункт для дальнейшего продвижения в Китай, и забирали мы его у них только для того, чтобы пресечь эту экспансию, а база флота из него откровенно плохонькая. Единственные достоинства – Южноманьчжурская железная дорога, связывающая Порт-Артур с центральной Россией и незамерзающая гавань. А в остальном, как говорят наши моряки, лужа лужей. Зато видели бы вы Цусимский залив Асо – сразу бы обзавидовались. Огромный, глубоководный, тоже не замерзает. И ничего, что Цусима – это остров, расположен-то этот остров по отношению к российским портам всяко ближе, чем Сингапур к Британии, а Перл-Харбор к Североамериканским штатам. Если создать там соответствующую систему укреплений, подкрепить лояльным русским населением, а также натащить побольше запасов, то в разумно-вменяемые сроки захватить эту базу будет невозможно. И в то же время Цусима как пробкой затыкает собой Корейский пролив, одновременно открывая нашему флоту выход на просторы Тихого океана. Я признаю, что биться за господство над ним нам придется не завтра, и даже не послезавтра, сперва надо превратить Дальний Восток в густонаселенную и процветающую часть России. А вот тут Евгений Иванович, вам, как Наместнику, и карты в руки… Петр Первый твердой ногой встал на Балтике, князь Потемкин-Таврический присоединил к России Причерноморье, а вы будете тем, кто обеспечит нашей стране полноценный выход к Тихому океану. Ибо мало выиграть войну, значительно важнее суметь грамотно воспользоваться условиями наступившего мира…

Короче, приободрил я Наместника по полной программе, только вот говорить про намечающуюся в ближайшее время рокировку сестрицы Ольги с Николаем счел пока излишним. Сейчас в его понимании я – Наследник Престола, а завтра, в связи со слабостью моего брата, будущий Император, а потому и слушал меня Евгений Иванович очень внимательно. При этом у меня нет никаких сомнений, что сразу после свадьбы Ольга будет вполне способна начать производить здоровых и крепких потомков мужеска пола, которые и снимут с меня тяжкую обязанность быть пятым колесом в телеге и позволят жить своей собственной жизнью. Да мои потомки, скорее всего, никогда не взойдут на российский трон, но это меня ничуть не тяготит. Пусть. Зато они сами смогут решать свою судьбу, не сообразуясь с так называемыми государственными интересами, в соответствии с которыми невестами и женихами из монархических семей торгуют будто племенным скотом на рынке.

А толку? Даже «породнившиеся» между собой державы могут сцепиться между собой в такой ожесточенной войне, что только пух и перья полетят во все стороны. Ведь вопросы войны и мира решает не абстрактный «голос крови», а вопросы государственной безопасности и контроля над торговыми путями, рынками сбыта, а также источниками сырья. Еще я пока не стал говорить о том, что сразу после воцарении Ольги мы начинаем переговоры с Цынским правительством об аренде на сто лет всей Маньчжурии, а также об обретении полного протектората над Кореей. Такая информация преждевременна, но если все это удастся, то работы тут Евгению Ивановичу хватит буквально до конца жизни, и еще останется для его преемника.

Вот и заканчиваются мои славные холостые денечки. По прибытии во Владивосток нас (точнее, Ольгу) ожидало личное письмо от ее ненаглядного братца Ники, а вместе с ним – составленное по всем правилам признание ее предыдущего брака недействительным. Ее бывший благоверный в порыве раскаяния подписал такую страшную бумагу, что Николай просто не мог не дать разрешение на аннулирование брака сестры. Кстати, аннулирование – это не развод, так что теперь официально Ольга считается девушкой, которая никогда не была замужем… Также в письме было написано, чтобы мы скорее делали свои дела и прибывали в Петербург менять караул. А то Николай уже устал ждать, да и неспокойно что-то в Северной Пальмире…

Прочитав это письмо, Ольга тут же развила бурную деятельность, которая в основном заключалась в том, чтобы побудить меня еще до отъезда провести обряд нашего с ней обручения. Мол, иначе наша совместная поездка будет выглядеть просто неприлично. Ольгу поддержал Павел Павлович, сказав, что официальный жених Великой княгини – это статус, а уж жених будущей императрицы, то есть будущий принц-консорт, это статус в квадрате. А такие статусные штуки будут нам совсем не лишними, когда придется нагибать Петербург и в одних трусах строить на подоконниках высший свет Российской империи. Одной бригады моих головорезов для этого будет недостаточно, понадобятся еще факторы нематериального плана, и ни один из них не окажется лишним.

Итак, несмотря на всю мою нелюбовь к подобным мероприятиям, пришлось смириться и, натянув на морду маску показного благолепия, отправиться в Успенский собор Владивостока – исповедоваться и причащаться перед столь важным действием в моей жизни. Исповедь у нас с Ольгой принимал не кто-нибудь, а епископ Владивостокский Евсевий. Думаю, что в случае Ольги свою роль опять же сыграл ее статус, а вот я заинтересовал его преосвященство в силу своего происхождения и личных качеств. Вряд ли он ничего не слышал о пришельцах из будущего, которые сначала образовали временную колонию на островах Эллиота, а потом провозгласили вассальное России Великое Княжество Цусимское. А я, как-никак, и есть Великий князь Цусимский, собственной персоной. То есть опять же во главе всего тот же статус или все-таки интерес к людям, не укладывающимся в обычные рамки? Не знаю, не знаю…

Епископ Евсевий, архипастырь Владивостокский и Камчатский, оказался мужчиной средних лет с обильной, тщательно расчесанной бородой, а самое главное, живыми умными глазами, за которыми угадывалась весьма деятельная натура. Вообще-то, наверное, иного человека на такой пост бы и не назначили, потому что на территории, где располагалась Владивостокская и Камчатская епархии, с легкостью могли бы разместиться такие немаленькие европейские страны (все вместе) как Франция, Португалия, Испания и, пожалуй, хватило бы, еще места для Бенилюкса. К тому же в ближайшее время к Владивостокско-Камчатской епархии для церковного окормления добавятся территории Маньчжурии и Кореи, и после того под рукой епископа Евсевия окажется территория, равная половине всей Европы. Правда, населения (особенно православного) на этой территории пока еще немного – меньше, чем в том же Бенилюксе. Но лет через двадцать, которые еще может прожить этот человек, я могу дать вам гарантию, что после тех программ, которые мы собираемся предпринять, тут яблоку негде будет упасть; такая это благодатная и отзывчивая земля, особенно при грамотном управлении со стороны как светских, так и церковных властей.

Первым к владыке на исповедь зашла Ольга. В чем она там каялась, я не знаю, это вопрос сугубо личный. Но разговор с епископом занял у нее совсем немного времени, что говорит о том, что моя невеста – человек относительно безгрешный и на покаяние ей много времени не требуется. К тому же личной жизнью мы с ней еще не жили, честно решив отложить это дело до свадьбы. Она же у меня все-таки будущая императрица, которой неприлично идти под венец с уже оттопыренным животом. Ну ничего, пройдет еще совсем немного времени, и мы эту недоработку непременно наверстаем, только это будет уже после свадьбы.

Ольга вышла вся какая-то радостная и умиротворенная, и настала моя очередь…

– Здравствуйте, Преосвященнейший Владыко Евсевий, – вежливо поздоровался я, прикрыв за собой дверь.

– И тебе тоже здравствовать, сын мой, – ответив епископ, бросив на меня острый испытующий взгляд, – как я понимаю, передо мной стоит наш будущий царь?

– Спаси меня Боже, Владыко, от такой участи, – серьезно ответил я, – я все-таки Воин, а не Властитель, а это совсем разные ипостаси. Могу дать вам слово, что если задуманная нами рокировка на троне Российской империи успешно осуществится, то моя супруга будет полностью независимой самовластной властительницей. Самое большое, что может случиться с моей стороны, это совет по тем вопросам, в которых я понимаю. Но в ее распоряжении всегда будет все, что я добыл, а также мои кулаки, мой пистолет, преданность верных мне людей и мой талант командира. И если хоть кто-то посмеет обидеть или оскорбить – хоть мою жену в частности, хоть Россию в целом – то он об этом жестоко пожалеет, будь это хоть частные лица, хоть целые государства. Это я всем могу обещать сразу. А в остальном, Ваше Преосвящество, я обещаю быть вполне обычным мужем, разделять с женой ее заботы и минуты счастья, а также быть с ней в горе и радости…

– Хороший ответ, сын мой, – кивнул епископ, – и самое главное, я вижу, что ты действительно так думаешь, а не просто пытаешься произвести на меня благоприятное впечатление. Я ведь вижу, что ты и на самом деле из тех, кто способен сокрушать целые царства, так же, как в библейские времена Иисус Навин сокрушил стены Иерихона… Страшные времена наступают в этом подлунном мире, если в него приходят такие люди как вы… Вы думаете, я не знаю о событиях этой ужасной войны? О нет, мне вполне известно, что там, где появлялись вы с вашими товарищами, японцев ожидало внезапное и полное уничтожение. Вы обрушивались на врагов как языческая Немезида, всегда добиваясь полного и окончательного разгрома…

– Страшные времена, Преосвященнейший Евсевий, – ответил я, – наступят без всякого нашего участия. Грядет Великий и Ужасный двадцатый век, и я и мои товарищи – это единственное, что стоит между Россией и надвигающимся на нее кошмаром, ибо тот, кто предупрежден, тот вооружен. Мы все жизнь свою положим и глотки зубами рвать будем, лишь бы этот мир не пережил того, что пережила Россия в нашем прошлом. На войне как на войне. Единственное, что нас заботит в таком случае, это чтобы как можно больше русских воинов выжили и победителями вернулись к своим родителям, женам и детям. А за врагов мы не в ответе. У них на это свои генералы есть, и кто же виноват в их бедах, если они сами решили воевать с Россией.

– Да уж, молодой человек, – покачал головой епископ, – а можно немножко поподробнее рассказать об ожидающих Россию бедствиях?

– Можно и поподробнее, – ответил я, – но только вы уверены, что хотите знать всю эту мерзость? Заглянув в сии бездны, вы ужаснетесь увиденному. Даже сам ад с Сатаной и чертями покажется вам понятным и родным местом, ведь сатанинские силы творят зло в силу своей природы, а люди в силу алчности, зависти и ненависти к своему ближнему, а также неумению понимать и прощать тех, кто отличается от них цветом кожи, разрезом глаз, или символом веры…

– Я уверен в себе, молодой человек, – с некоторым раздражением ответил мне епископ Евсевий, – со мною Бог, и он поможет мне вынести все, что вы сможете мне сообщить.

– Хорошо, Ваше Преосвящество, – кивнул я, – можете считать, что вы сами напросились, потом не жалуйтесь. Помните, что во многих знаниях многие печали? Знания, которые несем мы, буквально отравлены ядом. А чтобы вы понимали, что все серьезно, дайте, пожалуйста, сюда библию. Поступим как в американском суде. Все время, пока я буду говорить моя рука будет лежать на священной книге, чтобы вы видели, что я говорю правду, одну только правду… Иначе как я смогу убедить вас в искренности всего сказанного?

– Хорошо, сын мой, – согласился Преосвященный, подавая мне толстую Библию в массивном переплете, – только будьте добры, начните с символа веры. Это для того, чтобы я был уверен, что мы с вами говорим на одном языке.

– Верую в единого Бога Отца, – начал я, положив руку на Библию. – Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого. И в единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, рожденного от Отца прежде всех веков: Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, не сотворенного, одного существа с Отцом, Им же все сотворено. Ради нас людей и ради нашего спасения сошедшего с небес, и принявшего плоть от Духа Святого и Марии Девы, и ставшего человеком. Распятого же за нас при Понтийском Пилате, и страдавшего, и погребенного. И воскресшего в третий день согласно Писаниям. И восшедшего на небеса, и сидящего по правую сторону Отца. И снова грядущего со славою, чтобы судить живых и мертвых, Его же Царству не будет конца. И в Духа Святого, Господа, дающего жизнь, от Отца исходящего, с Отцом и Сыном сопокланяемого и прославляемого, говорившего через пророков. В единую святую, соборную и апостольскую Церковь. Признаю одно крещение для прощения грехов. Ожидаю воскресения мертвых, и жизни будущего века. Аминь…

Закончив с Символом Веры, я перешел к своему основному повествованию, и вот что странно – едва я начал говорить, речь моя полилась легко и свободно, будто историю двадцатого века со всеми ее ужасными подробностями излагал не я сам, а кто-то другой, хладнокровный и отстраненный, печалящийся о всех тех ненужных жертвах, которые принесла Россия за истекшие сто лет, пока ее история выписывала кровавые зигзаги…

Но рано или поздно все кончается, подошел к концу и мой рассказ. И после того как я замолчал, в епископской келье наступила полная тишина.

– Да, сын мой, – через некоторое время нарушил молчание епископ, – вы были правы, ваше знание действительно отравлено ядом сомнения…

– Иногда из яда делают лекарство, Ваше Преосвященство, – ответил я, – а лекарство, примененное в чрезмерной дозе или несвоевременно, становится ядом. И вы может быть уверены, что мы будем взвешивать каждый шаг и принимать решение исходя из сложившихся обстоятельств, имея в виду исключительно пользу России, потому что так хочет Бог. Иначе бы нас здесь не было. Говоря «Мы», я имею в виду не только своих современников – пришельцев из будущего, но и уроженцев этого времени, которые разделили наши цели и задачи и, обнажив мечи, встали с нами в один строй.

– Да, это так, – кивнув каким-то своим мыслям, согласился со мной епископ Владивостокский, – скорее всего, вы во всем правы. Благословляю вас на этот подвиг. А сам я буду думать над сказанным вами и молиться. Авось Господь надоумит меня, как следует тут поступить… А вы ступайте, и да пребудет с вами Бог.

«Ступайте, – подумал я, вставая, – я-то уйду, но встречи с вами еще ждут Павел Павлович с Дарьей Михайловной, а это совершенно отдельная история…»

Но, к моему удивлению, ни Павел Павлович, ни Дарья Михайловна не потратили много времени на исповедь, и вышли от Епископа Владивостокского довольно быстро.

Дальше был сам обряд обручения, на котором в качестве почетных гостей присутствовали офицеры моей бригады Владивостокского отряда крейсеров, снова вернувшихся в свою базу, а также члены команд «Вилкова», «Трибуца» и «Быстрого». Вполне достойная, как тогда казалось, компания. Но об этом позже. Правда, никакой особой пышностью это мероприятие не отличалось. Мундиры на офицерах повседневные, платья на дамах дорожные, суточный ресторанный загул по столь славному случаю был сочтен нежелательным, артиллерийский салют, который предлагали местные моряки, тоже. И только Ольга дала короткую телеграмму брату: «Ники, я так счастлива. Жди. Скоро увидимся». Нас ждала грузящаяся в эшелоны моя бригада, ВИП поезд и дальний путь через всю Россию до Петербурга. Рыдали на вокзале «Прощаньем славянки» духовые оркестры, а эшелоны один за другим отходили от платформ, уходя на перегон. Нас ждала зеленая улица. То есть все встречные поезда будут отстаиваться на станциях или разъездах, пока наши составы не проследуют мимо. И в самой середине колбасы из четырех эшелонов бригады – состав с особо важными персонами.

Ну и, конечно же, не обошлось без того, что это событие попало на страницы местных газет. Во время самого обряда никого из посторонних в Успенском соборе, правда, не было, но кто-то слил достаточно подробную информацию писакам, которые разразились пространными статейками. Не каждый же день в их городе на самом краю русской земли заключают помолвку со своими избранниками следующие проездом Великие княгини. Знал бы это писака истинную подоплеку событий так вообще лопнул бы от гордости…