Теплый ветер гулял у меня в волосах. За наполовину приспущенным окном поднималось над холмами солнце, золотилось в силуэтах кипарисов. Мы проезжали Флоренцию. Я закрыла дневник и посмотрела на Винченцо:

– Неужели она ничего не оставила? Ни записки, ни прощального письма…

Винченцо покачал головой, не сводя глаз с дороги. Похоже, это и у него по-прежнему вызывало вопросы.

– Она и в самом деле решила его бросить?

– Что она пишет? Читай!

Я снова открыла дневник. Следующая страница оказалась чистой. И следующая.

– Ничего. Записи обрываются на полуслове.

Я показала пустой разворот. Винченцо глянул и тут же перевел взгляд на дорогу.

– Так что случилось?

– Я не знаю.

– Как это не знаешь?

– Не знаю, черт тебя подери! – И ударил по рулю.

Я испугалась. С чего это он вдруг так разозлился?

Некоторое время мы молчали. Потом Винченцо нервно рванул бардачок и вытащил несколько компакт-дисков. В этой машине плеер был, пожалуй, единственной деталью из нашего столетия. Правда, песня оказалась старой. Я вроде бы уже слышала ее, только не вспомнить где и когда. Но она меня тронула. Когда я снова повернулась к Винченцо, у меня в глазах стояли слезы.

– Как раз тогда вышел сингл, – сказал Винченцо. – Я заслушал его до дыр. Джим Кроче, знаешь?

Я покачала головой.

– «Кроче» по-итальянски «крест». Его родители были итальянцами.

Чего он от меня хочет?

– Он написал это для сына, когда узнал, что жена беременна. Джиму Кроче было двадцать восемь или около того. Он водил грузовик и был не очень успешным музыкантом. Никто не хотел записывать его пластинку. А потом он вдруг ворвался в хит-парады, с другими песнями, не такими печальными. И все стало замечательно, до той авиакатастрофы. Никто так и не понял, что случилось. Видимость отличная, и самолет в порядке – и вдруг врезался в дерево. Джиму было тридцать, и…

Винченцо замолчал. Я похолодела. До меня медленно доходило, что он хотел сказать. Ведь глядя на меня, Винченцо видел ее.