Обрывки мыслей, моментальные снимки переживаний – из всего этого мне предстояло воссоздать картину событий. Записи Джульетты были чем угодно, только не связным повествованием. А безупречный немецкий и каллиграфический почерк были не чем иным, как попыткой обрести хоть какую-то опору – в правильной форме, коль скоро того не позволяло сделать разорванное, продиктованное страхом и отчаянием содержание.

Ее не пугало, что она полюбила не того человека. Джульетта винила себя за то, что разлучила отца с сыном. Она готовила, гладила и шила, как будто ничего не происходило. Первой забирала письма из почтового ящика, первой подходила к телефону. Если звонил Винсент, тут же клала трубку и объявляла, что ошиблись номером.

Джульетта убеждала себя, что это ложь во спасение, пока не поняла, что обманывается. Рано или поздно Винсент прорвется к сыну, она не сможет оберегать их друг от друга до бесконечности. И это подтолкнуло ее к встрече с ним.

И вот настал тот ветреный мартовский день, когда она, пока Энцо работал на рынке, села на трамвай и отправилась на другой конец города, где ее никто не знал. В вагоне Джульетту отчаянно трясло, хотя она и сидела рядом с батареей. Промозглый холод этой зимы, которая никак не желала кончаться, пробирался через подошвы. Потому что чем больше Джульетта заботилась об одежде, тем меньше оставалось денег на добротную обувь.

Вплоть до Рождества Джульетта собиралась купить себе пару зимних сапог, а потом решила, что зима и так скоро закончится и вполне можно доходить в легкой демисезонной обувке. И такое повторялось из года в год. Рано или поздно весна, конечно, наступала. Джульетта знала, что и этот год не станет исключением, хотя ожидание затянулось.

Выходя на остановке, она поймала себя на том, что бормочет «Отче наш». «И прости нам грехи наши, как и мы прощаем должникам нашим…» Сколько раз она нараспев повторяла эти слова вместе с другими прихожанами маленькой, вечно битком набитой церкви. Она ничего не забыла – ни женщин в перчатках и зимних пальто, ни опущенных глаз, ни дыхания, вырывающегося паром. Ни – тем более – материнского голоса и пристального взгляда – сверху вниз – на них с Джованни. Мать следила, чтобы они отчетливо произносили каждое слово. «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе…» Мы – ничто, грешники, и хлеб наш насущный – милостыня.

«Как и мы прощаем должникам нашим…»

Уже тогда Джульетта думала, сможет ли когда-нибудь простить людей, убивших ее отца. И если нет, как тогда Бог простит ей ее грехи или то, что она в то время считала грехами, – вранье и невымытые перед сном ноги. И запретные желания, те самые, что выводили ее за рамки материнского «мы» – тесного, словно церквушка, в которой эти «мы» молились. Джульетта думала, что навсегда оставила прошлое в прошлом. Но сейчас она чувствовала его точно саднящее клеймо, которое ей суждено носить всю жизнь.

Место встречи выбрал Винсент. Телевышка – самое высокое и современное здание в городе. Довольно популярное, но для Джульетты риск встретить здесь кого-нибудь из знакомых был минимален. Гастарбайтеры сюда не ходили, хотя именно они возвели этот устремленный в небо гигантский карандаш, у подножия которого у Джульетты закружилась голова.

Строение заметно контрастировало с бюргерским духом баварской столицы. Здесь, на насыпных холмах Обервизенфельда, на развалинах последней войны, пройдут Олимпийские игры, покажут миру новое лицо Германии.

В лифте – новом, только что открытом – Джульетта была одна. Она вспоминала свой первый день в Мюнхене, как они с Розарией поднимались по лестнице на восьмой этаж высотки для мигрантов в Хазенбергле. Этот лифт в считаные секунды катапультировал ее вверх на сотни метров. И даже голова не закружилась, разве что в желудке сделалось щекотно. Джульетте невольно вспомнилась немецкая поговорка о сердце, соскользнувшем в штаны. В ее родном языке сердце в таких случаях подскакивало к горлу, и это лучше соответствовало тому, что на самом деле она сейчас чувствовала. Почему у немцев от страха оно устремлялось в противоположном направлении, было загадкой.

Винсент стоял у окна смотровой площадки, сунув руки в карманы пальто, рядом с подзорной трубой, приводимой в действие монетой в пятьдесят пфеннигов. При виде его четкого профиля Джульетта затрепетала. На мгновенье ей показалось, что любовь того жаркого миланского лета жива, но иллюзия длилась недолго. Стоило Винсенту повернуться – и его лицо поразило ее своей холодностью. Он был как скала, даже не поздоровался. Джульетта невольно отпрянула от окна, ей почудилось, что она летит в пропасть.

Она ожидала чего угодно – что он призовет ее к ответу, обольет презрением с превосходством человека, сумевшего навести порядок в своей жизни. Чего она ни в коей мере не предвидела, так это бесчувственности. Голубые глаза, некогда ласковые, обратились в две ледышки. Джульетте даже почудилось, что их давнишний роман был не более чем ее грезой, глупой сказкой, которую навоображала себе наивная девчонка.

– Здравствуй, Винсент.

– Фотографии при тебе?

– Винсент, мне жаль…

Она пыталась разглядеть в его глазах хоть какой-то намек на былые чувства.

– Как ты могла?

– Прошу тебя, Винсент, я не имела такого намерения…

– Имела.

– Но я не хотела лишать тебя…

– Ты отняла у меня сына.

– У меня в мыслях не было причинить кому-либо боль.

– Тем не менее причинила.

– Я боялась.

– Меня? Германии? Я дал бы вам все… Тебе и… Винченцо… – Голос Винсента дрогнул. – Дом, будущее…

– Мне не хватило мужества, Винсент. – Она опустила глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом. – Я – не ты.

Он молчал. За окном вдали можно было даже разглядеть Альпы, но Джульетта не смотрела в ту сторону.

– Я часто думала о тебе, Винсент, даже по ночам, рядом с Энцо… Я никогда тебя не забывала. Ты не представляешь себе, какой одинокой можно быть в браке.

Он молчал.

– Винченцо ничего не должен знать, Энцо тоже… Пожалуйста, Винсент… Семья – все, что у меня есть.

– Ясность в отношениях – вот что мне нужно. Так будет лучше для всех, включая мою семью.

Джульетта была обескуражена, хотя и почувствовала облегчение.

– Но при одном условии: я хочу, чтобы он учился в гимназии, чтобы поступил в университет. Он должен получить хорошее образование.

– Но, Винсент, мы же…

– Ты можешь отнять у него отца, но не будущее. В школе для мигрантов у него нет никаких шансов. Он должен учиться в гимназии.

– Он учился в гимназии в Милане. Здесь ему сначала надо выучить немецкий, а это нелегко. У Винченцо хорошие способности к математике и физике, но языки даются ему тяжело.

– Найми частного учителя, я оплачу.

– Нет, я не возьму от тебя ни пфеннига.

– Это не для тебя, для сына. – Винсент был непреклонен. – И еще я хочу видеть его фото. Регулярно, иначе все ему расскажу.

Джульетта поразилась его настойчивости, она оказалась не готова к торгу. У нее не было другого выхода, кроме как принять условия. При том что она совершенно не представляла себе, как объяснит Энцо, каким образом вдруг появились деньги на домашнего учителя.

Джульетта чувствовала себя совершенно беспомощной. Откуда такая жестокость? Ведь Винсент, как бы странно это ни звучало, все это время оставался ее мужем. Отцом ее ребенка.

«Включая мою семью…» Эти слова преследовали ее всю обратную дорогу, Джульетта не замечала, что вымокла до нитки. «Моя семья». А ведь под этими словами Винсент мог бы иметь в виду ее, Винченцо… и даже Джованни.