Носки. Кальсоны – три пары, столько же брюк. Три майки, столько же рубах. Пуловер. Бритвенный прибор, крем для бритья и помазок – белый, из какого-то искусственного материала. В том, что касалось помазков, он не терпел никаких компромиссов. Зубная щетка. Вода для полоскания рта. Пилка для ногтей. «Следи за ногтями, это нравится женщинам», – напутствовала мать.

Вот только сменной пары ботинок у него не было. Вечером Джованни отполировал обувь оливковым маслом при помощи кухонного полотенца.

Единственный костюм он надел. Плюс ковбойскую шляпу – вроде той, что была на Жане Серве.

В один из носков Джованни спрятал семь купюр по десять марок каждая. Это было все, что он получил в обменном пункте за десять тысяч итальянских лир. Джованни даже подумал, что меняла хочет его надуть. Но потом выяснилось, что стоимость немецкой марки неизмеримо выше, чем итальянской лиры. Это открытие оставило горький привкус.

В Вероне у него была пересадка. На вокзале царил хаос. Повсюду южане – чистые, выбритые, приодетые, а потому почти неузнаваемые. Большинство – в дешевых летних костюмах, с сумками, набитыми провиантом и проездными бумагами. Многие надели галстуки, из карманов пиджаков торчали носовые платки. Неаполитанец разгуливал по перрону в белых гамашах с лампасами. Со стороны все это в равной степени походило на безумный народный праздник и на воздушную тревогу.

Подали специальный состав до Мюнхена – с коричневым электрическим локомотивом. Итальянским, хотя темно-зеленые вагоны украшали логотипы «Немецких железных дорог».

Восемь вагонов везли бедняков в страну обетованную. В купе пахло орегано, чесноком и несвежими носками. В туалет было не попасть. Пакеты с пастой и оливковым маслом, салями и головками сыра подавались снаружи через открытые окна.

Помимо скарба, каждый из пассажиров увозил в чемоданах свои мечты и страхи. И медальоны со святыми. О них не забыли даже упертые коммунисты. Вдруг пригодится, чем черт не шутит?

Уж кто действительно не находил себе в тот день места, так это святые Христофор и Варфоломей, не говоря о Мадонне, которым предстояло курировать своих подопечных на чужбине. Можно представить себе, какая неразбериха творилась на небесах.

В одном купе с Джованни ехали сицилийцы из Чефалу. От его родного острова до Сицилии можно было добраться на пароме за несколько часов, хотя для салинцев Сицилия находилась где-то в другой галактике. Когда житель Салины брал в жены девушку из Чефалу, это всегда выливалось в скандал. Здесь же, в поезде, вчерашние соперники приветствовали друг друга как братья. В конце концов, они говорили на одном диалекте.

Их было четверо, простые крестьяне, все старше Джованни. Они делили с ним хлеб, показывали семейные фото и контракты с «Райнэльбе Бергбау».

– Чем занимается эта компания? – спросил Джованни.

– Уголь, – ответил один из мужчин.

– И где это?

Все четверо пожали плечами.

– Ты-то куда? – поинтересовались, в свою очередь, соседи. – Где собираешься работать?

– Пока не знаю.

– Давай к нам.

Джованни вздохнул. «Берегите своих святых, они вам еще пригодятся», – мысленно напутствовал он соседей.

В купе за стенкой затянули песню.

На перевале Бреннер было тихо. По вагонам рыскали немецкие овчарки. Австрийские пограничники проверяли паспорта. За окнами маячили фигуры американских автоматчиков. Снаружи сразу стало холодно. На душе – тошно. Когда состав тронулся, сицилийцы снова запели.

Джованни вспомнил отца. Будь у того хоть малейший шанс, обязательно уехал бы в Германию. Если существовали небеса для коммунистов, в этот момент отец следил оттуда за сыном и его сердце переполнялось гордостью.

После обеда поезд прибыл в Мюнхен. Никто не встречал итальянцев с оркестром, как ожидали некоторые. Напротив, первым делом их согнали в подвал.

Единственным сопровождающим оказался худощавый немецкий чиновник в роговых очках, беспрестанно объявлявший в громкоговоритель что-то непонятное. Никто его не слушал. Люди кричали, передавали друг другу чемоданы из окон. А потом, как послушное стадо, потянулись за немцем в холодное, вонючее подземелье. На лицах их было недоумение. По бетонной стене тянулась немецкая готическая надпись: «Бомбоубежище», но ее никто не понял.

– Это бывший бункер, – объяснил чиновник с громкоговорителем. – А теперь здесь перевалочный пункт.

Понятней не стало.

Немец велел поместить багаж на стойку, взять каждому номерок и приготовить трудовые контракты.

Две пышнотелые официантки в белых передниках разливали кофе из огромного чайника. Они же вручали каждому прибывшему коричневый бумажный пакет с булочками, салями, плавлеными сырками, пачкой печенья и плиткой шоколада. Сразу стало повеселее. Невкусный кофе Джованни только пригубил, приветливо кивнул дамам и отставил чашку.

Тех, кто не имел контракта с работодателем, направляли в особую комнату, к врачам. Там было устроено два смотровых кабинета, разделенных портьерой, – для мужчин и для женщин. Хотя мужчины явно преобладали. Женщины из Южной Европы массово устремились на север лишь спустя несколько лет. Но тогда никто не загадывал так далеко. Итальянцы вообще не думали задерживаться в Германии надолго. А уж остаться здесь насовсем никто и вовсе не помышлял.

В бункере Джованни впервые услышал слово «гастарбайтер». Человек с мегафоном объяснял его, поглядывая в словарь. Оно означало «гостя, который является таковым до тех пор, пока работает». «Странное слово», – подумал Джованни. У них на острове гостям не давали работать. Чиновник объяснил Джованни, что тот получит направление на работу сразу, как только пройдет медицинский осмотр. Не успел Джованни спросить, о какой работе идет речь, как его оттеснили новые соискатели.

Джованни понимал, что одиннадцатый путь Центрального вокзала Мюнхена – это остров Эллис Германии. Но если в Америке прибывших мигрантов встречала гордая статуя Свободы, то Германия первым делом отправляла «гостей» в бункер. Разумеется, американцы фильтровали не менее жестко. Лишь самым трудоспособным были открыты двери в страну. А те, у кого находили инфекции, особенно корь, как и обладатели паспортов нежелательных стран, с ходу выдворялись обратно.

Но унижение терпели, сжав зубы. Америка обещала эмигрантам – при условии, разумеется, добросовестной работы – пожизненное место в своем гостеприимном доме. Предлагала стать частью ее национальной – американской – мечты. Германия же предлагала «гостям» до поры засучить рукава и трудиться, а потом убраться восвояси. Негласным условием сделки было «не задерживаться». Да и сами прибывшие надеялись через пару лет благополучно отбыть домой.

Врач – бледный худощавый господин – явно пережил лучшие годы своей карьеры. Военной, судя по резковатым движениям и командным ноткам в голосе. Джованни поздоровался с доктором по-немецки. «Гутен таг» – одно из немногих выражений, которым успела научить его Джульетта. Немец холодно кивнул и, не представившись, приказал Джованни раздеться. Увидев, как тот опешил, подкрепил фразу поясняющим жестом.

Нехотя Джованни стащил с себя пиджак, потом рубашку, ботинки и, наконец, штаны. Доктор показал на носки. Джованни покачал головой: ведь там были деньги.

– Руки за голову, – скомандовал немец.

Затем осмотрел подмышки, нет ли вшей, посветил в рот карманным фонариком и протянул сосуд, в который Джованни должен был помочиться. Джованни огляделся в поисках туалетной комнаты, но, судя по всему, приказание следовало выполнить на месте. Доктор отвернулся и стал готовить шприц.

Джованни был не робкого десятка. Но в бетонном бункере, со спущенными штанами, да еще в компании вооруженного шприцем врача станет не по себе кому угодно. Когда же немец принялся глазеть ему между ног, Джованни решил, что с него довольно. Он прибыл сюда не попрошайкой. Это немцы позвали к себе «гостей», и Джованни был готов продавать им свои рабочие руки, но не человеческое достоинство.

Он протянул доктору сосуд с мочой и начал одеваться.

– Нет-нет… – остановил его немец. – Я еще не сделал анализ крови… Кровь… Sanguis…

Джованни не понял ни слова, но ему было все равно.

– Спасибо, – сказал он доктору по-немецки, повернулся и вышел.

Джованни пробрался сквозь толпу, игнорируя оклики бывших соседей по купе. Взял со стойки чемодан, пошел к лестнице, ведущей из бункера на вокзал. Он понятия не имел, что станет делать дальше, – все лучше, чем этот подземный рынок рабов.

Наверх Джованни вырвался уже почти бегом и остановился только на улице. Вдохнул свежий воздух. Нет, шахта не для него. Он заслуживает лучшего. На память пришли слова Джульетты: «Ты у меня ловкач, Джованни. У тебя не только руки на месте, но и голова». Значит, пришло время показать себя. И здесь, по правде сказать, Джованни не очень-то рассчитывал на себя. Но у него имелось верное преимущество перед бедолагами из бункера, а именно знакомый немец.

Впервые в жизни Джованни взял такси. Вечный пассажир трамваев, никогда не имевший даже мотоцикла, он ни с того ни с сего протянул чемодан водителю, и сделал это так естественно, будто всю жизнь пользовался услугами носильщиков. Таксист приветствовал его с почтением, что удивило Джованни. «Неважно, кто ты и откуда, – подумал он. – Главное – сколько у тебя в кошельке».

Развалившись на заднем сиденье дизельного «мерседеса», Джованни потыкал кожаную подушку и покачался, пружиня упругую спинку. Впервые в жизни он сидел в автомобиле и указывал шоферу, куда ехать.

Джованни велел отвезти его на завод «БМВ». По дороге удивлялся, какой Мюнхен маленький. Здесь, должно быть, скука, как в какой-нибудь сицилийской деревне. Не такой представлял Джованни Германию по рассказам земляков.

Единственным, что приятно удивило его, было множество «изетт» на дорогах. Джованни так и объяснил таксисту, что имеет в виду под «Би-эммэ-ву», – завод, на котором делают «изетту». И немец сразу все понял. А Джованни уяснил, в свою очередь, что «Би-эммэ-ву» на самом деле называется «Бэ-эм-вэ». И еще – не стоит усердствовать с приветливостью, доброжелательных людей не воспринимают всерьез. И зря Джованни улыбался тому доктору, который был откровенно ему неприятен. Чем меньше говоришь, тем солидней выглядишь.

Он объяснил таксисту, что работает на заводе «ИЗО» в Милане, который тоже производит «изетты». А на «БМВ» у него важная встреча. И водитель кивнул, хотя не понял ни слова. Совсем как такса из странного материала на приборной панели, которая все время согласно мотала головой. И снова дело не в том, что ты сказал, а в том, как ты сказал. И немного высокомерия здесь совсем не помешает.

Положив одну руку на спинку сиденья, Джованни другой попытался вытащить купюры из носка. Он открыл окно, чтобы водитель не почувствовал запаха его потных ног, и помолился святому Варфоломею, чтобы денег хватило.

У заводских ворот перевес силы снова оказался на немецкой стороне.

Сторожу, крепкому неприветливому баварцу, было совершенно все равно, чего хочет от него этот прыткий иностранец с картонным чемоданом. Не назначено – хода нет. Будь ты хоть сам Папа Римский, хоть «амиго дотторе» Винсента Шлевица, инженера «делла изетта». Лишь благодаря обаянию Джованни удалось избежать позорного отступления.

Юная секретарша – блондинка и на голову выше Джованни, – выходя из ворот, услышала его перепалку со сторожем. «Дотторе Винсент Шлевиц» оказался ее новым шефом. Девушка немного понимала по-итальянски, и парень с чемоданом ей понравился. Джованни же первым делом взглянул на ее руку и убедился, что там нет обручального кольца. Он уже уяснил для себя, что немецким женщинам нравятся итальянцы.

Блондинка провела его к шефу.

Винсент так и застыл при виде гостя. Да и сам Джованни был удивлен немало. Куда подевался тот парнишка с мотоциклом? Перед ним был ведущий инженер крупнейшего в Европе предприятия – в костюме, при галстуке, с собственным кабинетом и секретаршей.

Винсент походил на бизнесмена из американского кино, какие днями напролет висят на телефонах в нью-йоркских бюро, а под вечер разъезжаются по пригородным виллам за высокими белыми заборами.

На стене позади Винсента висел рекламный плакат с изображением «изетты», которая будто тоже повзрослела за это время. Хотя это была другая, немецкая «изетта», которую создал Винсент.

Опомнившись, Джованни раскрыл «амиго» объятия.

– О, синьор Попометр! Complimenti!

Джованни и не ожидал от Винсента столь же бурного всплеска эмоций. В конце концов, в Милане они расстались не самыми близкими друзьями. Но холодность немца поразила его. «Синьор Попометр» ни разу не взглянул ему в глаза. Секретарша Марианна Кампс поставила на стол фильтрованный кофе. Винсент даже не предложил Джованни сесть.

– Я всегда знал, что ты станешь большим человеком, – по-итальянски сказал Джованни. Он все еще держался так, будто ничего не замечал, – просто встретились два старых друга после долгой разлуки.

– Что случилось? – Винсент кивнул на чемодан.

Джованни улыбнулся и попробовал ответить по-немецки.

– Я… – он ткнул себя пальцем в грудь, – работа…

Потребовалось немало времени и усилий – и помощи со стороны фройляйн Кампс, – прежде чем Винсенту удалось донести до сведения нежданного гостя, что инженеры на «БМВ» не занимаются кадровыми вопросами. Для этого существует отдел персонала. Хотя… честно говоря, весьма сомнительно, чтобы на сегодняшний день компания планировала брать новых людей.

Джованни не мог понять, говорит немец правду или просто хочет от него поскорей отделаться.

– Хорошо, – сказал он. – Я все понял. Буду искать сам.

И двинулся к выходу.

О главном они так и не сказали друг другу ни слова. Тень Джульетты все это время стояла между ними.

– Джованни! – крикнул Винсент в спину гостю. – Постой… Где ты остановился?

Итальянец пожал плечами.

– Можешь пожить у меня несколько дней, если хочешь.

Джованни не знал, как отнестись к этому предложению. Согласие обязывало, делало его несвободным. Но куда, если не к Винсенту? Обратно в бункер?

Сейчас главным было выиграть время.

Когда вечером того же дня Джованни с чемоданом в руке стоял в квартире Винсента, в душу ему закралось неприятное чувство. Трехкомнатная квартира в пятиэтажной новостройке была хорошо меблирована и оборудована всем необходимым. Но производила впечатление необжитой или же просто слишком просторной для молодого холостяка. Как будто диванный гарнитур, желтый журнальный столик в форме человеческой почки, «стенка» с телевизором, мятного оттенка кухня и белая двуспальная кровать намекали на нечто большее.

Обстановка была лишена уюта, какой может создать только присутствие женщины. На окнах не было гардин, на столе – скатерти, на полу – ковра. И никаких ваз с цветами. В холодильнике вместо свежих фруктов и овощей только банки с консервами. Пока Джованни осматривался, Винсент приготовил кофе.

Впрочем, в гостиной рядом с диваном обнаружился уголок, излучавший больше домашнего тепла, чем вся остальная квартира. Над проигрывателем висела фотография Миланского собора, стояли в ряд пластинки Катерины Валенте, а на модном журнальном столике лежало издание «Итальянских путешествий» Гёте.

В стенном шкафу, слегка прикрытая книгами, стояла еще одна фотография в рамке: Винсент с мотоциклом и Джульетта на фоне Миланского собора. Увидев ее, Джованни понял, что история его сестры и немца еще не закончилась. Более того, только начинается.

– Растворимый? – спросил Винсент.

– Растворимый?

– Кофе. Только развести водой – никаких фильтров, никакой гущи.

Винсент пил молча, так что и у Джованни все слова вдруг вылетели из головы.

– Она счастлива? – по-немецки спросил Винсент.

Джованни не понял. Винсент показал на фото в шкафу и повторил по-итальянски:

– Felice?

– Sì, sì, – быстро закивал Джованни. – È molto felice.

– А bambino?

– Винченцо? È un bellissimo bambino. Molto intelligente!

Джованни постучал себя пальцем по виску, но Винсент и без того уже догадался. Повисла пауза. Джованни достал из чемодана снимок, чтобы скрасить неловкое молчание.

Там было все семейство. В центре Джульетта с ребенком на руках. Рядом Энцо с Кончеттой и Джованни. Крестный Винченцо щелкнул всех на фоне канала рядом с церковью. Винсент долго вглядывался в снимок, как будто надеялся прочитать ответ на один-единственный вопрос: почему она так поступила?

Джованни, в свою очередь, изучал лицо Винсента. У него тоже имелся вопрос, который он ни за что не решился бы задать Джульетте. Кто отец?

Винсент все молчал, вглядываясь в снимок, и Джованни сказал:

– Винсент, Giulietta è una mamma. È finito. Basta, ciao, capisci?

Винсент прошел на кухню, намазал маргарином два куска хлеба, положил на них по тонкому ломтику ветчины. Потом достал два кружка консервированных ананасов из уже открытой банки и дополнил композицию кусочками плавленого сыра из пластиковой коробочки.

– Практично, – Винсент кивнул на коробочку, – сыр всегда свежий и уже поделен на порции.

Пока тосты запекались в духовке, Винсент объяснил, что это его любимая еда. На посторонний взгляд, чистой воды экзотика. Не хватает только коктейльной вишенки, но не бежать же за ней сейчас. Вместо нее Винсент предложил добавить приправы, о которой Джованни прежде не слышал.

– «Фондор»… Для изысканного вкуса.

Джованни не стал говорить, что это первый ананас в его жизни. Он не переставал удивляться изобретательности немцев, пусть даже и в том, что касалось кухни. В Италии никто не додумался бы до такого. Ветчина и сыр, соленое и сладкое вперемежку. Первое, второе и десерт в одном! Это позволяет сэкономить кучу времени. Что, если тост «Гавайи» и есть главная тайна немецкого экономического чуда?

После еды Винсент включил черно-белый телевизор.

– Там даже рекламу показывают, – сообщил он.

Меньше всего Винсент рассчитывал произвести на гостя впечатление. И телевизор тоже был не более чем попыткой отвлечься от главной для обоих темы.

В рекламном ролике на экране домохозяйка приготовила пудинг при помощи волшебного порошка. Муж пришел в восторг от ее стряпни, и женщина сияла от счастья.

В следующем ролике за столом сидела немецкая семья, а повар в большом колпаке проверял блюда аппаратом под названием «вкусомер». Прибор походил на градусник. Когда повар сунул его в жаркое на отцовской тарелке, серебристый столбик на шкале поднялся до отметки «есть можно». И взлетел до «великолепный, насыщенный вкус» после того, как повар добавил в блюдо порошок из пакетика. Джованни вспомнил, что такими же специями Винсент приправлял тосты.

– «Фондор» для изысканного вкуса! – объявила женщина на экране и восторженно заулыбалась.

Винченцо достал сигареты «Оверштольц», предложил гостю. Оба курили, глядя, как рекламные домохозяйки делают мужей счастливыми.

На следующий день Винсент переговорил с кем-то из отдела персонала и вечером сообщил, что «БМВ» приостановила набор сотрудников, даже немцев.

«Изетта» действительно продавалась хорошо, только это и позволяло компании держаться на плаву и отодвигало продажу активов «Мерседесу». Чтобы развиваться дальше, компании требовалось разрабатывать новые модели среднего класса собственными силами. Именно этим и занимался Винсент. На производстве были востребованы молодые инженеры, но не рабочие.

– Поезжай в Вольфсбург, – посоветовал он итальянцу. – Сборочные линии «Фольксвагена» загружены на полную мощность. В прошлом году они преодолели миллионный рубеж.

То есть выпустили больше миллиона автомобилей. Немцы если за что и берутся, то основательно, будь то в Вольфсбурге или Сталинграде. «Фиат» за все время своего существования изготовил вполовину меньше «тополини». Вот какие чудеса творит немецкое трудолюбие и техническая смекалка.

– Но на «жуках» им долго не протянуть, – продолжал рассуждать Винсент. – Довоенная модель, в шестидесятые никто ее покупать не станет.

Джованни понял, что Винсент сделал для него все, что хотел, и пора убираться. «Гость что рыба, – говорили у него на родине. – Через пару дней начинает пованивать». А Джованни и вправду не сделал для Винсента ничего такого, за что тот остался бы ему должен.

Поэтому в тот же вечер итальянец собрал чемодан. Винсент не стал спрашивать, где Джованни собирается ночевать. Просто пожелал ему удачи.

А Джованни и не думал о ночлеге. Около полуночи он вернулся на вокзал – точнее, в катакомбы под железнодорожными путями. Даже в этот час бункер был переполнен. Люди отходили от утомительного путешествия, спали кто на стульях, кто на складных лежанках.

Джованни спросил земляков, не собирается ли кто из них в направлении Вольфсбурга. Но контрактов с «Фольксвагеном» ни у кого не оказалось. Вольфсбург находился недалеко от границы с ГДР, поэтому там хватало рабочих с Востока. Это позже, уже после возведения Стены, Вольфсбург стал превращаться в итальянский город на территории Германии.

Джованни смотрел на земляков и чуть не плакал. Горнорабочие, мусорщики, посудомойщики – последние из последних. После непродолжительного путешествия в другую жизнь, с телевизором, тостом «Гавайи» и секретаршей-блондинкой, участь итальянских гастарбайтеров казалась ему вдвойне жалкой.

В ту ночь Джованни пришел к выводу, что его мечты не стоят и ломаного пфеннига. Чем он лучше этих бедолаг, которые трудятся в поте лица, чтобы свести концы с концами? Что может он противопоставить судьбе, от рождения определившей ему место в этом мире рабов и господ?

Человек из Палермо рассказал, что на Центральном рынке ищут подсобных рабочих. Сам он уже пристроился за пятьдесят восемь пфеннигов в час. Утром мужчина отвел Джованни к одному мюнхенскому оптовику. Удалось договориться за семьдесят пфеннигов в час.

Джованни поселился в дощатом бараке за городом, где делил комнату с семью итальянцами. На всех была одна раковина, одна газовая плита и один кипятильник. Каждое утро Джованни вставал в четыре часа и пешком отправлялся на Центральный рынок таскать ящики с сицилийскими апельсинами.