Парижская Всемирная выставка 1867 года. — Империя второй раз дает трещину. — «Олимпия», «Лола из Валенсии» и Бодлер.

— Портрет Золя, написанный Мане. — Роман-фельетон «Марсельские тайны». — Первый шедевр: «Тереза Ракен».

— Сент-Бёв рассуждает о любви. — Зарождение «растленной литературы».

В мае 1867 года открылась Всемирная выставка. Съехалось 42 217 участников. Парижская полиция насчитывала 553 полицейских, 52 сыщика в штатском и 110 жандармов: Целые ночи напролет сотня жандармов, снабженных потайными фонариками, рыскала по аллеям. Франция, Империя, погрязшая в космополитизме и идущая к гибели, принимала у себя всю Европу. Светские красавицы и ночные красотки, декольтированные у Лами или Винтерхальтера, готовились отражать наскоки русских князей, прусских юнкеров, оттоманских эмиров, пашей и султанов. Мелькали велосипеды — символ еще неокрепшего технического прогресса. О! Этим великолепным летом 1867 года на берегах искрящейся Сены и под сенью каштанов в аллее Вдов все казалось прекрасным, гордым, роскошным. Состоятельная Франция прихорашивалась у туалетных столиков. Но ее нижнее белье было застирано, да и сама она давненько не мылась. Гренель, Бельвиль, Шаронн и Менильмонтан посматривали злыми глазами на празднества богатых кварталов. Модные благоухающие духи не могли заглушить затхлый запах лука, доносившийся из трущоб.

Властительная Франция превращалась в параноика. И было отчего: король и королева Бельгийские, принц Уэльский (тот самый, который был в числе инициаторов конкурса дамских бюстов), Оскар Шведский, кронпринц Прусский разъезжали в золоченых колясках. А в Тюильри на приемах подавались приборы — увы! — из мельхиора вместо серебра, из позолоченного серебра вместо золота, и не надо быть особенно проницательным, чтобы не заметить этого. Для дорогих гостей — все что угодно: каскады фейерверков, вспыхивающие огнями орлы, вереницы зуавов и гусаров, как на размалеванных картинках. 1 июня принц Иоахим Мюрат будет ждать на вокзале императора Российского. Крымского вопроса уже не существует. Наполеон маленький пыжится от спеси. Префект Османн, по приказанию своего сентиментального повелителя, сметал с лица земли то, что мы теперь называем трущобами. Впрочем, он делал это не ради социальных улучшений, а скорее ради того, чтобы расчистить поле для действий полиции. Удивленным королевским семьям показывают — осторожно, здесь покрашено! — новый Париж. 5 июня в Париж въезжает верхом на коне Фридрих-Вильгельм. 6 июня — большой военный парад в Булонском лесу. Бисмарк смотрит в бинокль на парад и упивается недавней победой у Садовой. 8 июня в Городской ратуше, украшенной азалиями, тканями и венецианскими фонариками, Париж дает бал своим гостям. 30 июня султан Абдул-Азиз-хан, владыка Оттоманской империи, ступает на берег Франции. В честь этого турка Империя и Париж превзойдут самих себя. И вдруг из Мексики приходит неожиданная весть о смерти ставленника австрийского двора, императора Максимилиана, расстрелянного своими верноподданными.

Погасли праздничные огни, султан отплыл домой. Второй раз за один год Империя дала трещину. Дамы, принадлежащие к свету и к полусвету, убрали в сундуки амурное снаряжение, а солдаты Африканской армии сняли парадную форму. Гортензии стали засыхать. Мане написал картину: смерть белокурого императора, расстрелянного в упор. Кое-кто, в частности Золя, поздравил художника за избранный им настоящий сюжет. Понял и император, отказав Мане в праве воспроизведения этой картины.

Дружба Золя и Мане крепнет: недаром этот художник-джентльмен выставит в Салоне 1868 года портрет писателя. Мане, решив поступить так, как поступил в 1865 году Курбе, снял дом на углу авеню Монтень и площади Альма, где и выставил свои картины. Скандал! Ни одного спокойного дня! Смешки глупцов приводят в ярость фанатиков. В Тюильри недовольны.

Буржуа злобно подхихикивают:

Золя издает брошюру, в которую вошли его многие статьи о живописи, публиковавшиеся в «Ревю XIX века».

«Лола из Валенсии» — известное четверостишие Шарля Бодлера, которого освистывали и поносили не меньше, чем саму картину:

(Ох! «Я не берусь защищать эти стихи!»)

Этот наивный текст дает достаточное представление о Золя как «критике искусства». Его интересует скорее сюжет, чем мастерство художника, и кажется, он ищет в картине индивидуальность художника, забывая о живописи. Он способен судить о произведении только в общих чертах. Замечание о Бодлере и Мане доказывает, что ему не дано постигнуть сущность самых сокровенных явлений поэзии и живописи.

В 1868 году Золя торжествует. Появление в Салоне его бюста работы Солари и его портрета кисти Мане кажется ему символичным. Поэтому его распирает от радости. Рядом с его портретом сверкает «Флейтист», великолепное полотно.

— Вывеска костюмера! — процедил какой-то господин с орденской ленточкой.

— Да, — откликнулся Золя. — У этой картины простота рисунка.

И, повернувшись к Мане:

— Кто этот идиот?

— Жюль Бретон, вне конкурса.

Однако страсти догорали. Добрые старые времена кафе «Гербуа» подходили к концу, а пока… пока Батиньольская школа входила в историю.

Хотя Золя и легко пристраивает свои статьи, тревога не покидает его. Он кормилец семьи — на руках у него мать и Габриэлла.

Журналистика увлекает его:

Вот так-то!

Марсельская газета «Мессажер де Прованс» заказала ему роман-фельетон по материалам недавних судебных процессов, которые взволновали юг Франции. Доходы от литературной работы на какое-то время обеспечили Золя, и он получил возможность спокойно трудиться над «Терезой Ракен».

Романтические бури улеглись. По ночам он уже не работает. Он пишет теперь по утрам, натощак, на свежую голову. Время от девяти до часу дня — лучшие часы. Он отдает их «Терезе»; после полудня кропает «Марсельские тайны»: 2 су за строку. Примерно 1000 франков. В процессе работы над романом-фельетоном формируется его собственный метод. Он собирает заметки, вырезки из газет, записывает интересные мысли. Рабский труд превращается косвенно в драгоценную работу.

«Марсельские тайны», современный исторический роман, выйдет в Марселе в 1865 году. Когда Валабрег упрекнет Золя в продажности, тот признается не без цинизма:

Вскоре Золя вместе с Мариусом Ру переделал роман в пьесу. Первое знакомство с театром было крайне плачевным: пьеса провалилась еще до поднятия занавеса. Золя рассматривал эту постановку как своего рода эксперимент, и в этом смысле она имела для него определяющее значение. Недаром он специально отправился в Марсель и оставался там с 4 до 11 октября. Возвращаясь в Париж, Золя заезжает в Экс. У него прескверное настроение.

Видел ли он «розовую шляпку»? Никто не знает. По он долго любовался претенциозным новеньким фонтаном Ротонды, украшенным множеством каменных лебедей, львов и женских фигур. Благодаря итальянцу Франсуа Золя, возобновившему традиции римлян — строителей акведуков, стало возможным создание огромного фонтана. Сын инженера с тяжелым сердцем возвращается в Париж, где его ждет новая, созданная на бумаге любовь — «Тереза».

— Дело сделано! — восклицает Золя, добавив в корректуре последний абзац к «Браку по любви», который впоследствии будет называться «Тереза Ракен» — Арсен Уссей может катиться к дьяволу!

В августе 1867 года Арсен Уссей, друг Жерара де Нерваля, взял это сочинение Золя для журнала «Артист», но, предвидя осложнения, предусмотрительно переделал конец в духе банальной морали. Узнав об этом, Золя пришел в неописуемую ярость и восстановил первоначальный текст.

«Тереза Ракен» вышла в декабре 1867 года в издательстве Лакруа. Роман был снабжен вызывающим эпиграфом, взятым у Тэна: «…порок и добродетель — это такие же продукты, как купорос и сахар…»

«Тереза Ракен» — настоящий роман. И если «Исповедь Клода» написана под впечатлением Мюссе, то «Тереза Ракен» — следствие увлечения Золя шедевром. Гонкуров «Жермини Ласерте». История падения служанки Жермини повлекла, как литературная зараза, падение Терезы. Но главное в книге — торжество влияния Тэна. Сюжетный ход — речь идет об угрызениях совести двух любовников, которые утопили мужа и наконец решают покончить с собой у ног парализованной матери жертвы — позаимствован из романа Адольфа Бело и Эрнеста Доде «Венера Гордийская». В этом романе авторы, заставив мужа погибнуть от руки любовника своей жены, приводят эту парочку на скамью подсудимых. Но Золя иначе подходит к этому факту: его преступники остаются безнаказанными. Золя, как и все крупные писатели, всегда и везде без колебаний заимствовал все, что находил для себя подходящим.

Сент-Бёв увидел в «Терезе Ракен» «примечательное произведение, которое может составить эпоху в истории современного романа». Но сей упитанный пономарь от литературы снабдил свой отзыв красноречивыми оговорками: «С первых же страниц вы описываете проезд у Пон-Нёф; я знаю этот проезд лучше, чем кто-либо другой, так как будучи молодым человеком бродил по нему [учтите!]. Так вот, вое это неправдоподобно, описание фантастично, как, например, у Бальзака улица Соли. Проезд тесный, самый обыкновенный, уродливый, очень узкий; и у него вовсе нет той мрачной глубины и рембрандтовских красок… В этом проявилась манера отступать от правды» (июнь 1868 года). Обходительный академик продолжает: «Если Клитемнестра и Эгиси, влюбленные до неистовства, могли отдаваться друг другу возле еще теплого окровавленного трупа Агамемнона, и этот труп отнюдь не смущал их, по крайней мере в первые ночи [а в романе Гюго разве труп смущал любовника Адели?], то я совершенно не могу понять ваших любовников, их угрызений совести и взаимного охлаждения, наступившего до того, как они добились своей цели…» О, господин Сент-Бёв неплохо разбирался в этом!

Гонкуры написали романисту, что «Тереза Ракен» — «великолепная книга, раскрывающая на всех своих страницах муки раскаяния, где трепетно описаны утонченные чувства, своего рода небывалый нервный ужас… На стороне вашей книги все наши симпатии, мы выступаем вместе с вами за идеи, принципы, за утверждения прав современного искусства на Правду и Жизнь».

Тем не менее Луи Ульбах, подписавшийся псевдонимом Феррагюс, обрушился на страницах «Фигаро», с которой Золя только что расстался, против «растленной литературы»:

Эта резкая критика со стороны старшего друга Золя, вызвала бы у нас недоумение, если бы мы не знали, в чем секрет. Золя не возражал против этой едкой оценки Ульбаха [к тому же вполне искренней] — главное, чтобы о книге говорили! Этот принцип романист уже давно проводил в жизнь. Расчет оказался верным. Ульбах раздразнил читателей «Терезой».

И Золя хорошо ответил ударом на удар:

Всегда объективный, сочетая анализ с ярким изображением, он делает вывод:

«Тереза Ракен» — это метрика Эмиля Золя, французского романиста, родившегося в двадцать семь лет. Неверующий, безразлично относящийся к метафизике, убежденный сторонник Тэна, сжегший корабли романтизма, преданный «тяжелому орудию — прозе», использующий в новом смысле слово «натурализм», нащупывающий пути создания фундаментального произведения, задира и публицист, раздувающий интерес к собственной особе, дерзкий победитель толпы, человек, готовый взорваться от ярости при малейшей несправедливости, противник Империи и буржуазии, бросивший вызов прокурору («я избрал сильные средства и держу в руке хлыст») — вот Золя, изображенный в натуральную величину — даже больше! — в скульптуре Солари, ловкач, средиземноморский проповедник, обожающий изваяние, к работе над которым он, впрочем, и сам приложил руку, когда вместе с Сезанном помогал брату Луизы освободить гипс из формы.

Годы становления прошли, отцвела вторая молодость. Эмиль Золя обрел собственное лицо. Он стал взрослым. Теперь он уже трудится над собственным монументом.