Пагги (Мопсик) продержался на работе в гриль-баре «Веселый шакал» (впрочем, никакого гриля там не было) уже почти три недели. Для Пагги это был личный производственный рекорд. Теперь, покончив с карьерой полупрофессионального бродяги, он, сказать по правде, даже всерьез подумывал осесть в Майами, пустить корни и, чем черт не шутит, приискать себе для ночлега местечко под крышей. Хотя, ничего не скажешь, дерево, на котором он жил, ему полюбилось.

Вообще Пагги в Майами все было по душе. Нравилась теплынь. Нравилось, что полицейские в общем и целом терпимо относились к людям его сорта — личностям, одним фактом своего существования склонным нарушать законы. Законы, о которых прочие солидные граждане даже не задумываются, например, сколько времени разрешается сидеть в каком-нибудь заведении, ничего не покупая. В Майами подавляющее большинство полицейских одним своим видом, казалось, говорили: «Да сиди ты сколько влезет, не стреляешь, и то ладно».

Еще Пагги нравилось, что в Майами повсюду слышишь испанскую речь. Пагги даже стало казаться, что исполнилась его заветная мечта и он живет за границей. Впрочем, один разок ему и в самом деле довелось побывать за границей. Случилось это четыре года назад, когда после длинного и смутно запомнившегося уик-энда в Буффало он был ненадолго арестован на канадской стороне Ниагарского водопада за то, что справил малую нужду в музее Рипли «Хотите верьте, хотите нет».

Самое смешное, что Пагги вовсе не стремился попасть именно в Майами. Просто когда, покинув приют для бездомных в Кливленде, он двинулся автостопом в южном направлении в поисках теплых краев, где можно было бы перезимовать, случилось так, что водитель подобравшего его грузовика направлялся в порт Майами, прямо в центр города.

А еще Пагги подвезло, что он явился в город в день выборов. Он и часа не бродил по улицам, когда рядом с ним остановился белый фургон. Пожилой водитель сказал что-то по-испански и показал десятидолларовую бумажку. Пагги, решив, что дядька предлагает ему отсос, помотал головой: «Не занимаюсь». Мужчина тут же перешел на английский и объяснил Пагги, что за эти десять долларов он должен всего-навсего проголосовать.

— Так я же не местный, — удивился Пагги.

— Никаких проблем, — заверил его дядька.

Итак, Пагги уселся в фургон. По пути водитель подобрал еще семерых избирателей мужского пола, некоторые из них весьма крепко благоухали.

Прибыв на место, вся компания отправилась на избирательный участок и дядька объяснил, что им делать. Членов избирательной комиссии все происходящее, похоже, нисколько не интересовало.

Когда наступила очередь Пагги голосовать, он назвался, как ему было велено, Альбертом Грином, записавшись при этом как Албирт Грийн. Настоящий Альберт Грин скончался в 1991 году, но с тех пор частенько голосовал в Майами. Бюллетенем мистера Грина Пагги проголосовал за кандидата в мэры по имени Карлос Какой-то-там, затем вышел на улицу, где и получил свою десятку, что в его глазах было никак не меньше миллиона долларов.

Прежде Пагги никогда не голосовал, но в тот поистине волшебный день, разъезжая по Майами в белом фургоне, он участвовал в выборах мэра четыре раза на четырех избирательных участках. Первые три голосования стоили по десятке каждое. После четвертого водитель фургона заявил, что цена упала до пяти долларов, но Пагги согласился. Он сознавал, что получил от города Майами так много, что не грех и поделиться малой толикой.

Свой последний бюллетень Пагги опустил в районе Майами под названием Кокосы, где водитель фургона его и оставил. Пальмы, вода, слабо покачивающиеся на фоне ярко-голубого неба мачты парусных шлюпок. Пагги подумал, что в жизни не видел места красивее. Ему было хорошо, тепло, в кармане лежало тридцать пять долларов, чего с ним никогда не бывало. Он решил потратить их на пиво.

Порыскав по округе в поисках хорошего местечка, он быстро отмел туристские бары в центре Кокосов, где пиво могло стоить долларов пять — по мнению Пагги, безумно дорого даже для парня, получающего по десятке за каждое голосование. Итак, выйдя на менее респектабельные окраины, Пагги наткнулся на гриль-бар «Веселый шакал».

«Веселый шакал» явно не принадлежал к заведениям высшего класса. Потребовалась бы не одна тысяча долларов, чтобы довести его до состояния забегаловки. От неоновой вывески над окном светилась лишь часть, возвещающая «акал». Входящий с улицы сквозь мрак, что царил внутри, первым делом натыкался взглядом на туалет, несколько лет назад утративший дверь. Случилось это, когда клиент, потерявший надежду справиться с дверным запором, пробил себе путь на свободу при помощи огнетушителя. В темном баре Пагги шибанул в нос застоявшийся запах пива. По телевизору передавали мотоциклетные гонки. Стены украшали неряшливо нацарапанные словечки и изображения гениталий. Пагги почувствовал себя дома.

У стойки бара, где он уселся, никого не было, кроме какого-то бородача в дальнем конце, разговаривающего с барменом на языке, который не был английским, но на слух Пагги не походил и на испанский. Мордастый, толстый бармен взглянул на Пагги, но и не подумал подойти.

— Дайте мне «будвайзер», — попросил Пагги.

— Деньги имеются? — осведомился бармен.

Пагги не обиделся. Действительно, по его виду не скажешь, что у него водятся монеты. Да они обычно и не водились.

— Есть, — отозвался он, выкладывая на стойку всю свою наличность — три десятки и одну пятерку. Бармен молча откупорил бутылку и поставил ее перед Пагги. Затем, взяв пятерку, положил взамен три доллара и две монеты по двадцать пять центов. Проделав все это, он вернулся к бородачу, сказал что-то такое иностранное, и оба засмеялись.

Пагги не обратил на это никакого внимания. Он старательно подсчитывал, сколько же пива он сможет купить, если одна бутылка стоит полтора доллара. Вычислить точную цифру ему так и не удалось, но он сообразил, что пива будет много. Больше десятка. Может, он даже позволит себе пару слим-джимов, если он тут имеется.

Пагги допивал четвертую бутылку, когда в бар заявились двое парней. Одного звали Снейк, и он носил майку с надписью «Аллигатор», у второго, по имени Эдди, на майке красовалось «Ты не знаешь Дика». На обоих были обкромсанные по колено джинсы и шлепанцы, а голые ноги были настолько черны от грязи, что выглядели, будто в носках.

Снейк и Эдди называли себя рыбаками, хотя рыбной ловлей не промышляли. Просто жили в какой-то лодке. Законный владелец бросил свое суденышко, потому что на нем не было мотора и оно потонуло бы при малейшей попытке перемещения по воде. Подлинный же источник дохода Снейка и Эдди состоял в следующем: встав перед свободной парковкой где-нибудь в Кокосах, они поджидали машину с туристами и жестами показывали водителю, как заехать на место. При этом проделывали руками такие пассы, словно руководили мудреным маневром, который требовал не меньшей точности, чем посадка космического корабля. Затем Снейк и Эдди вставали поблизости в ожидании чаевых, которые обычно и получали, особенно после захода солнца.

Пагги решил, что эти ребята бывали в «Веселом шакале» и прежде, потому что, едва они вошли, бармен тотчас сорвался с места, показывая на дверь и крича: «Вон отсюда! Я уже говорил вам! Вон!»

— Тише, тише, приятель, — Эдди поднял руки к груди, демонстрируя миролюбивые намерения. — Слушай, нам всего-навсего нужно пару стакашек. И деньжата у нас есть, — он покопался в кармане шорт и, вытащив горсть всевозможных мелких монет, положил их на стойку.

Бармен, не говоря ни слова, взглянул на мелочь.

— Порядок? — осведомился Эдди, усаживаясь через табурет справа от Пагги. — Порядок, — повторил он, видя, что бармен решил махнуть на них рукой. Снейк забрался на табурет справа от Эдди, который, указав на кучку монет, сказал бармену:

— На что хватит, то и выпьем.

Бармен, по-прежнему не говоря ни слова, пересчитал монеты, сгребая их одну за другой со стойки в руку. Затем вытащил два стакана, наполнил их прозрачной жидкостью из бутылки без этикетки и снова присоединился к бородачу.

— Сука, — заметил Эдди Снейку.

Пагги, осознав, что в сложившейся ситуации давать тягу не потребуется, снова уставился в телевизор, где начались соревнования грузовиков. И хотя Пагги не считал это спортом, но придерживался мнения, что, если ящик включен, в него надо смотреть.

Минут через двадцать он решил, что пора пойти отлить. Собирая со стойки деньги, Пагги понял, что часть из них исчезла. Он не мог бы сказать с точностью, сколько не хватает, но был уверен, что десятки уж наверняка.

Пагги взглянул направо. Эдди и Снейк смотрели телевизор с таким интересом, словно там показывали голых девок, а не грузовые фургоны.

— Эй, — позвал Пагги.

Эдди и Снейк продолжали сидеть, уставясь в ящик.

— Эй, — повторил Пагги.

Снейк все так же пялился на экран, но Эдди повернул голову и посмотрел на Пагги. Взгляд его был суров.

— Проблемы, шеф? — осведомился он.

— Отдайте назад, — проговорил Пагги.

— Что? — Эдди состроил полную непонимания рожу, но несколько перестарался.

— Я говорю, отдайте их назад, — попросил Пагги.

— Какого… ты несешь? — спросил Эдди. Теперь уже и Снейк оторвался от ящика, и оба дружка повернулись к Пагги.

Пагги по опыту знал, что в подобной ситуации можно получить взбучку. Он также понимал, что пора отступить, но, черт, ведь десять долларов.

— Я говорю, — снова начал он, — отдайте…

Кулак Эдди не причинил Пагги большого вреда, потому что их разделял табурет, да к тому же удар пришелся по плечу. Но вот когда Пагги грохнулся навзничь на пол, это уже показалось больнее. Затем из-за спины Эдди появился Снейк и лягнул обутой в шлепанец ногой, норовя припечатать пяткой физиономию Пагги. Тот свернулся калачиком и прижался лицом к полу у стойки бара. Он вовсе не собирался драться, пытался лишь переждать. От пола тошнотворно воняло.

Снейк уже в четвертый раз пытался лягнуть Пагги в лицо, когда — «бом!» — раздался удар, и Снейк свалился как подкошенный. Произошло это потому, что бармен огрел его сзади алюминиевой битой для бейсбола. Хоть бармен никогда не играл в бейсбол, замах у него был что надо. Алюминиевую биту он предпочитал деревянной просто потому, что те имели обыкновение ломаться.

Повергнув Снейка, бармен повернулся к Эдди, который, подняв перед собой руки и снова всем видом демонстрируя миролюбие, пятился к двери.

— Слушайте, — бормотал он. — Это не ваши проблемы.

— Вот ты и есть моя проблема, — отозвался бармен, делая шаг вперед. Похоже, он ожидал, что Эдди удерет, но этого не произошло. И лишь потому, что Эдди заметил, как Снейк, который мог перенести удар битой по башке лучше многих других, поднимается за спиной бармена на ноги, подобрав пустую пивную бутылку. Бармен не мог этого видеть, зато это видел Пагги. И вот Пагги — сам он ни в тот момент, ни впоследствии так и не сумел бы толком объяснить, почему он это сделал, — перекатился и изо всех сил пнул Снейка, попав левой ногой по правой лодыжке противника. Раздался хруст, и Снейк, выдохнув «ух», уронил бутылку и вновь очутился на полу Бармен крутанулся назад, увидел Снейка в прежней позиции, крутанулся вперед, как раз чтобы заметить, как Эдди выскочил из двери, и снова повернулся к Снейку. Наклонившись над ним и держа биту наперевес, как лопату, изо всех сил ткнул его в ребра.

— Вон, — приказал бармен.

— Он сломал мне ногу, — завопил Снейк.

— А я тебе башку разнесу, — заверил бармен. Он замахнулся битой и ждал.

— Лады, лады, лады, — пробормотал Снейк. Опираясь на стул и не сводя глаз с бармена, он поднялся и, хромая, заковылял к выходу. У двери повернулся и ткнул пальцем в сторону все еще лежащего под стойкой Пагги.

— Встречу в следующий раз — ты труп, — и, толчком распахнув дверь, удалился, припадая на ногу. Пагги заметил, что на улице уже стемнело.

Бармен, проследив за уходом Снейка, повернулся к Пагги.

— Вон, — приказал он.

— Послушайте, мистер, — начал Пагги. — Я…

— Вон, — повторил бармен, сжимая в руке биту.

Поднимаясь, Пагги заметил, что у него мокрые штаны, и понял, что описался. Он взглянул на стойку бара. Полученные за голосование деньги исчезли, все, целиком. Должно быть, Эдди заграбастал их, пока Снейк прилагал усилия, чтобы лягнуть Пагги.

— Вот черт! — пробормотал Пагги.

— Вон, — снова повторил бармен.

Пагги направился было к двери, когда из дальнего конца бара бородач, наблюдавший за ходом сражения не поднимаясь с табурета, произнес по-английски:

— Можешь остаться.

Бармен взглянул на бородача и, пожав плечами, слегка расслабил сжимавшую биту руку.

— Денег-то у меня нету. Эти все сперли, — признался Пагги.

— Порядок. Пьешь за счет заведения, — отозвался бородач.

— О’кей, — ответил Пагги.

Когда он приканчивал вторую бутылку дармового пива и ему уже начинало казаться, что день складывается не так уж и плохо, конечно, если не считать обмоченных штанов, дверь в бар отворилась. Пагги дернулся, подумав, что вернулся Снейк, чтобы его прикончить, но вошел какой-то тип в костюме и с чемоданчиком. Он направился в дальний угол бара и начал говорить по-иностранному с теми двоими. Потом бородач подозвал Пагги.

— Хочешь зашибить пять долларов?

— А то, — отозвался Пагги. Ну и городок этот Майами!

Как выяснилось, работа заключалась в том, чтобы вытащить из багажника стоящего на улице «мерседеса» деревянный ящик. Ящик оказался тяжеленным, но ни бородач, ни тип в костюме не помогали. Пагги и бармен, пыхтя от натуги, заволокли ящик в бар и потащили дальше мимо стойки, мимо туалета по коридору к комнате, которую им отпер бородач; правда, процесс этот занял некоторое время, ибо в двери было целых три замка. Комната оказалась больше, чем можно было бы ожидать, и там стояли другие деревянные ящики всевозможных размеров. Бородач запер дверь и вручил Пагги пятидолларовую бумажку.

— А ты ничего, сильный, — заметил бородач.

— Ясно, — согласился Пагги.

И это было правдой, хотя мало кто догадался бы — таким он был коротышкой.

— Приходи завтра, — предложил бородач. — Может, у меня будет для тебя работа.

Вот так Пагги и начал трудиться в «Веселом шакале». Обычно он являлся туда во второй половине дня и оставался, пока Лео (так звали бармена) или Джон (это было имя бородача) не отправляли его восвояси. Бывали дни, когда работы не находилось, но ему все же позволяли сидеть в баре. А когда работа случалась, то это всегда были тяжелые деревянные ящики, которые надо было таскать иногда из «мерседеса» в комнату, а иногда из комнаты в «мерседес». Каждый раз после работы Джон давал ему пятерку. Однажды Пагги поинтересовался, что такое в этих ящиках. Джон коротко ответил: «Оборудование».

Большей частью Пагги смотрел телевизор и пил пиво, за которое Лео с него почти никогда не брал платы. Это была не жизнь, а мечта. Если бы Пагги раньше знал, что это и есть трудиться, то давно уж подыскал бы себе какую-нибудь работенку.

А вечером, как только ему разрешали уходить, он направлялся к своему дереву. Нашел он это дерево на третью ночь пребывания в Кокосах. Первые две ночи он провел у воды, но там его искусали какие-то мерзкие муравьи, к тому же на вторую ночь он увидел, как вдали, направляясь к шлюпочному доку, прошли Эдди и Снейк. Снейк хромал.

Вот почему Пагги отправился подыскать другое местечко. Он обнаружил, что если пройти немного в глубь Кокосов, то окажешься совсем в другом квартале, квартале богатых, с большими домами за высокими оградами и въездными автоматическими воротами. Там везде росли странные деревья, высокие, причудливые, с торчащими во все стороны корнями, снизу доверху оплетенные лианами и с ветвями, нависающими над улицей. Пагги решил, что это похоже на джунгли.

Для пристанища он отыскал просто идеальное дерево. Росло оно за стеной, окружавшей жилье какого-то богача, но от дома его отделял густо разросшийся сад. Забраться на дерево можно было карабкаясь по стене, а Пагги был просто прирожденным скалолазом, даже после немалого количества пива. На высоте футов двадцати, где от ствола отходили три толстые ветки, примостилась шаткая, поросшая мхом дощатая платформа, бывшая некогда домиком для детских игр. Пагги приладил на настиле картон и кусок пластика с какой-то стройки, так что теперь во время дождя он мог делать себе навес. Иногда до него доносились голоса из дома, но кто бы ни были эти люди, в его угол двора они никогда не заглядывали.

Поздно ночью откуда-то из дома всегда доносилась музыка. Сквозь джунгли пробивался к Пагги нежный голос флейты. Ему нравилось лежать в своем убежище, слушая мелодию. Он был необыкновенно счастлив от того, как складывались дела и по службе, и на дереве. Никогда прежде не жил он такой безопасной, устойчивой и спокойной жизнью. И продолжалось это почти три недели.

— Смотрю я на эту рекламу, — изрек важный жирный безмозглый чертов клиент, — и вижу, что никакого проку от нее «Молот-пиву» нет.

Элиот Арнольд из агентства по рекламе и связям с общественностью Элиота Арнольда (состоящего целиком и полностью из одного Элиота Арнольда) глубокомысленно кивнул, словно считал, что чертов клиент сделал весьма ценное замечание. На деле же Элиот размышлял: какое счастье, что он, возможно, один из тех пятнадцати человек в Майами, которые не таскают с собой заряженную пушку, иначе уж точно всадил бы пулю в жирный лоснящийся лоб чертова клиента.

В подобных случаях — а их было немало — Элиот начинал сомневаться, не слишком ли он поспешил, бросив работу в газете. Особенно если учесть способ, которым он это проделал. Все же жахнуть ногой по компьютеру главного редактора определенно означает сжечь за собой все мосты.

Элиот проработал в газетном деле двадцать один год. После окончания колледжа он намеревался, используя профессиональные навыки и умения специалиста по английскому языку, бороться за справедливость, искореняя и обличая продажность и коррупцию. Он получил работу в ежедневной газетенке, где писал некрологи и освещал муниципальные заседания, на которых местные выборные чиновники и технические консультанты часами бубнили, обсуждая диаметр труб для новой канализации. Сгорбившись над своим репортерским блокнотом и что-то машинально черкая, Элиот размышлял о том, что где-то, возможно, и идет моральное разложение, но у него нет ни малейшего представления, как приняться за его поиски.

К тому времени, когда Элиот пробился в перворазрядную городскую газету, он уже бросил попытки искоренять и обличать, устроился в уютной нише газетных очерков, и оказалось, что эта работа ему вполне удается. Годами он писал в основном о том, о чем хотел. Чаще это было то, что большие шишки в отделе новостей называли «развлекаловкой». Руководство же предпочитало «проблемные» статьи, представляющие сгусток фактов, написанные группой соавторов, набранные в пять или шесть подразделов под заголовком, в котором обычно присутствовало слово «кризис», как то «Кризис семьи», «Кризис школы», «Грядущий кризис питьевой воды» и т. д. Серии из таких статей всячески поощрялись и продвигались, они получали награды на журналистских конкурсах, хотя в отделах новостей обычно назывались «кучей дерьма». Большие начальники обожали их. Называлось это боевой журналистикой и было злободневным направлением в газетном ремесле. Совсем иное дело! Связи с читателем!

Элиот подозревал, что читателями этих статей являлись в основном члены жюри конкурсов. Но обнаруживал, что все чаще и чаще получает задание строчить эти «кучи дерьма», и у него остается все меньше и меньше времени для работы над очерками, которые, по его мнению, люди действительно хотели читать.

Все кончилось в тот день, когда его вызвали в кабинет главного редактора. Кен Дибер был на семь лет моложе Элиота. Элиот помнил Кена еще обычным репортером только что из Принстона. Дибер четко излагал свои мысли, обладал представительной наружностью и мог отыскать ошибку в любой статье, какой бы короткой она ни была, — здесь уж на него можно было полностью положиться. Но сам Дибер много не писал. Слишком он был занят обменом профессиональной информацией путем личного общения. Он взмыл через все чины и должности, как ракета «Поларис», став самым молодым главным редактором в истории газеты. Проблемные статьи были его коньком. Вот почему он и вызвал к себе в кабинет Элиота.

— Как жизнь, Элиот? — осведомился для начала Дибер. — Все в порядке?

— Ну, — отвечал Элиот, — я вроде…

— Вот почему я спрашиваю, — продолжал Дибер, которого ни в малейшей степени не интересовало, все ли в порядке у Элиота. — Джон Кротон доложил мне, ты так и не сдал материала о центрах дневного ухода за детьми.

Центры дневного ухода за детьми были последней «кучей дерьма». В пяти частях с четырнадцатью цветными диаграммами читателям необходимо было разъяснить, что в деле дневного ухода за детьми наступил кризис.

— Слушай, Кен, — начал было Элиот. — Уже пять человек работают над…

— Элиот, — произнес Дибер тоном родителя, внушающего что-то своему непослушному чаду, — тебе дано задание.

Задание Элиота заключалось в том, чтобы написать дополнительный материал о перспективах гаитянского землячества в свете кризиса центров дневного ухода за детьми. Дибер был твердо убежден, что в каждой статье должны освещаться виды на будущее каждой этнической группы. Просматривая газету, он даже не читал материал, а подсчитывал количество этнических групп. Дибер имел обыкновение рассылать памятные записки подобного содержания: «Несмотря на своевременность и информативность статьи о росте нападений аллигаторов на игроков в гольф, полагаю, следовало приложить больше усилий к тому, чтобы включить в материал точку зрения выходцев из латиноамериканских стран». Репортеры — народ не очень умелый, а то бы давно присоединили к зажиганию диберовской машины взрывное устройство.

— Я знаю, мне дали задание, — начал Элиот, — но я работал над очерком о…

— История о пеликане? — хмыкнул Дибер. Элиот подумал, что в Принстонском университете был специальный курс по ухмылкам. Так мастерски Дибер это проделывал.

— Кен, — попытался объяснить Элиот, — это просто невероятный материал. Ни у кого такого нет. О старике-кубинце из Ки-Уэста. Этот тип дрессирует пеликана, чтобы…

— Швырять бомбы, — снова хмыкнул Дибер. — Это самая дурацкая история, которую я когда-либо слышал.

— Кен, — не отступал Элиот. — Это ужасно забавный тип. Он и в самом деле пытался с помощью дрессированного пеликана убить Кастро. Что-то там не сложилось, то ли бомба была с дефектом, то ли пеликан что-то перепутал, но несомненно одно — эта штуковина взорвалась перед гостиницей в центре Гаваны, забросав пеликаньими ошметками французских туристов, а кубинское правительство заявило, что это было какое-то атмосферное…

— Элиот, — провозгласил Кен, — я не считаю, что мы должны кормить читателей такого рода баснями.

— Но это правда, — не унимался Элиот, сгорая от желания схватить Дибера за глотку. — Это забойная история. Ведь дед разговаривал со мной, и он…

— Элиот, — изрек Дибер, — ты понимаешь, как важна проблема центров по дневному уходу за детьми для наших читателей? Ты знаешь, у скольких наших читателей дети посещают эти центры?

Повисла пауза.

— Кен, — спросил Элиот, — а ты понимаешь, у скольких наших читателей есть задница?

— Не вижу никакой необходимости… — начал Дибер.

— У всех! — заорал Элиот. — У всех есть задницы!

Многие сотрудники отдела новостей слышали это через стеклянную перегородку кабинета Дибера. Все головы повернулись туда.

— Элиот, — произнес Дибер, — я приказываю тебе сейчас же…

— Написать статью об этом, — вопил Элиот. — Кризис прямой кишки! — В соседней комнате было все слышно.

Понимая, что за ним наблюдают, Дибер принял самый суровый вид.

— Элиот, — выговорил он, — ты работаешь на меня. И ты будешь делать то, что велю тебе я. Я дал тебе задание. Если хочешь работать в этой газете, задание должно быть выполнено, и статья должна быть здесь, — он указал на свой компьютер, — прежде чем ты отправишься сегодня вечером домой.

— Прекрасно! — заявил Элиот. Он встал, прошел за стол к месту Дибера, вынудив начальника быстро передвинуться вместе со стулом назад к своему алтарю, сбив со стены висевшие там дипломы, которыми тот был награжден на журналистских конкурсах.

— А что если я сделаю это прямо сейчас? — вопросил Элиот.

И вмазал левой ногой по экрану диберовского компьютера. Освобождая застрявшую ногу, Элиот дернул ею, и весь компьютер рухнул на пол. В соседней комнате раздался короткий, но дружный взрыв аплодисментов.

За исключением случая, когда пьяный рабочий грузового дока утопил новый, стоимостью в сорок три тысячи долларов, автопогрузчик в волнах Бискайского залива, никто не вылетал из газеты скорее Элиота. Коллеги выражали ему сочувствие и оказывали поддержку, среди репортеров всей страны он стал культовым героем местного значения. Но было совершенно ясно, что никакой работы в журналистике он больше не получит, особенно в Майами, где ему хотелось остаться, чтобы быть поближе к сыну Мэтту, жившему с матерью, бывшей женой Элиота.

Таким образом Элиот стал агентством Элиота Арнольда по рекламе и связям с общественностью, разместившимся в крошечной конторе в Кокосах. В начале своей деятельности большую часть времени он обивал пороги, уговаривая людей стать его заказчиками. Через пару лет напряженной работы он достиг той точки, когда большую часть времени приходилось обивать пороги клиентов, уговаривая их заплатить деньги, которые они ему задолжали. Остальное время он тратил на то, чтобы выслушивать заказчиков, объясняющих, насколько плохо выполнена его работа. Что и проделывал сейчас этот чертов клиент.

Последней бредовой идеей чертова клиента было «Молот-пиво» — пойло такого отвратительного вкуса, что в первый и единственный раз, когда Элиот отважился взять его в рот, он тут же выплюнул все себе на стол. Элиот считал, что по бредовости идея «Молот-пива» не шла в сравнение даже с предыдущим проектом чертова клиента — созданием тематического парка отдыха с аттракционами для престарелых граждан под названием «Похождения вставной челюсти».

Но чертов клиент когда-никогда оплачивал свои счета, так что Элиот взялся за разработку концепции рекламы «Молот-пива». Теперь чертов клиент разглядывал результаты работы, накладывая, как обычно, печать вдумчивой критики.

— Полная дрянь, — заключил он.

— Знаешь, Брюс, — начал Элиот, — я пытался…

— Слушай, — перебил чертов клиент, который, если у него в мозгах проплывала какая-нибудь мысль, не позволял людям закончить предложение. — Знаешь ли ты, в чем заключаются мои деловые принципы?

«Конечно, знаю, — подумал Элиот. — Твои деловые принципы заключаются в том, чтобы забрать денежки у богатенького папочки и профукать их на свои идиотские затеи».

— Нет, Брюс, — произнес он вслух. — Какие же у тебя…

— Мои деловые принципы, — провозгласил чертов клиент, — состоят в том, что в этом мире великое множество людей.

Чтобы проиллюстрировать эту мысль, чертов клиент сделал руками жест, указующий на мир. Прошло несколько секунд, в течение которых Элиот с надеждой ожидал дальнейшего развития сказанного.

— Ну, — начал наконец Элиот, — это, конечно…

— И, — продолжил чертов клиент, нарочно ждавший, когда Элиот заговорит, чтобы перебить его, — все эти люди чего-нибудь хотят. И ты знаешь, чего они хотят?

— Нет, — ответил Элиот, решивший ограничиться короткими фразами.

— Они хотят чувствовать себя прекрасно, — изрек чертов клиент.

Пролетело еще несколько секунд.

— А-а, — протянул Элиот.

— А знаешь ли ты, что я имею в виду? — спросил чертов клиент, уставясь на Элиота.

— Ну… — ответил Элиот, — я…

— Нет, ты не знаешь, что я имею в виду! — заорал чертов клиент в восторге от возможности поизмываться над человеком, который нуждается в его деньгах, что являлось для него самой приятной стороной обладания богатством. — Я ведь дал тебе первоклассную идею для «Молот-пива». Первоклассную! А не это дерьмо, — и он махнул рукой, словно отгонял какое-то надоедливое насекомое, в сторону проекта, над которым Элиот проработал допоздна. На нем была помещена сделанная крупным планом фотография акулы-молот, с широко разинутой пастью и невероятно расставленными диковинными глазами. Под фотографией крупным жирным шрифтом было написано:

УРОДЛИВАЯ РЫБА

ПРЕКРАСНОЕ ПИВО.

— И что это за лажа? — осведомился чертов клиент. — Почему здесь слово «уродливый»?

— Ну, это для контраста, — попытался объяснить Элиот, — своего рода юмор…

— Вот послушай, — заявил чертов клиент, чье понимание юмора не заходило дальше сюжета о том, как Джо Тейсман чуть не переломил себе пополам ногу (чертов клиент частенько смотрел это по видаку). — Я не хочу видеть ничего уродливого. Я не желаю ничего подобного. Я уже дал тебе концепцию. Я дал тебе первоклассную концепцию.

— Брюс, я разговаривал с адвокатом по поводу твоей идеи, и он сказал, что у нас могут быть серьезные неприятности.

— Убойная сила «Молот-пива», — заорал чертов клиент, грохнув по столу Элиота пухлой рукой с «ролексом». — Вот это концепция! — Он встал и распростер жирные руки, дабы помочь Элиоту нарисовать концепцию в воображении. — Парень в лодке с девкой, она в бикини, у нее огромные сиськи, они на лодке и оба в отключке! От «Молот-пива»! Глядя на эту рекламу, кто-нибудь да напьется На заднем фоне плавает акула-молот! А у девки поразительно огромные сиськи. Вот это первоклассно! Я дал тебе первоклассную идею, а ты даешь мне уродство! Слушай, если думаешь, что я заплачу за это дерьмо, то очень ошибаешься, потому что за уродство я не плачу. Уродство я и даром могу получить.

«Сам ты урод», — подумал Элиот, а вслух сказал:

— Ладно, я попытаюсь…

— Не говори мне «попытаюсь». Нечего пытаться. Пытаются неудачники, — заявил чертов клиент, вся жизненная философия которого была почерпнута из реклам фирмы «Найк». — Слушай, что я тебе скажу, — он постучал пальцем по столу Элиота (даже ногти у него были жирные). — Твое рекламное агентство не единственное в городе.

«Зато я единственный рекламный агент, который задолжал столько алиментов, что будет терпеть твое слабоумное величие», — подумал Элиот.

— О’кей, Брюс, — согласился он.

— Я хочу, чтобы завтра она была готова, — потребовал чертов клиент.

«К завтрашнему дню можно бы достать и ствол, — подумал Элиот. — И к нему разрывные пули».

— Будет сделано, Брюс, — снова согласился он.

Зазвонил телефон. Элиот взял трубку.

— Элиот Арнольд, — ответил он.

— Мне нужна твоя машина сегодня вечером, — сказал Мэтт, сын Элиота. Ему было семнадцать лет, и это означало, что он обычно был слишком занят, чтобы поздороваться.

— Привет, Найджел, — отозвался Элиот. — Как дела в Лондоне? Ты можешь минуту подождать?

— Найджел? — удивился Мэтт.

— Брюс, — обратился Элиот к чертову клиенту, — мне надо поговорить с заказчиком из Лондона. О…

— Я загляну к тебе завтра, и все должно быть в полном порядке, — сказал чертов клиент, ударом распахивая дверь кабинета Элиота и удаляясь, так и не закрыв ее. Из холла — справа от соседней конторы аудитора, который жаловался каждый раз, когда Элиот включал стереосистему, — он заорал: — И-чтобы-у-нее-были-огромные-сиськи!

— Спасибо, что зашел, Брюс, — крикнул Элиот в пустой дверной проем. — Думаю, мы уже почти у цели, — и, обращаясь в телефон: — Мэтт?

— У кого это должны быть огромные сиськи? — поинтересовался сын.

— Ни у кого, — ответил Элиот.

— А кто это Найджел? — не унимался Мэтт.

— Никто, — отрезал Элиот. — Я просто сочинил Найджела, чтобы мой клиент не подумал, что я прерываю деловой разговор ради личной болтовни.

— Это тот пивной придурок?

— Да.

— Взял бы да и вышвырнул его, — посоветовал Мэтт.

— Мэтт, — спросил Элиот, — ты знаешь, откуда берутся деньги?

— Ладно, — прервал его сын, который вовсе не собирался терять драгоценное свободное от школы время, выслушивая надоевшие лекции, — ну, могу я взять вечером твою машину?

— Для чего? — осведомился Элиот.

— Мы с Эндрю поедем замочить одну девчонку, — ответил Мэтт.

— Хорошо, — согласился Элиот, — но машина должна быть у моего дома в десять тридцать. Я хочу, чтобы ты пообещал ездить…

— Заметано, спасибо, пап, — и Мэтт, человек деловой, повесил трубку.

— …осторожно, — договорил Элиот в умолкнувший телефон.

 

Кончив прибираться после обеда, Нина отправилась к себе — на половину прислуги, как это называлось, хотя у нее и была всего-навсего маленькая комнатка с крошечной ванной, — и заперла дверь. Запираться она начала три месяца назад, после того как к ней заявился мистер Герк. Нина тогда раздевалась и стояла в лифчике и трусиках. Мистер Герк не постучал, просто открыл дверь и вошел.

В руке у него был бокал красного вина. Нина схватила лежавший на кровати халат и прижала его к груди.

— Ничего, Нина, — успокоил хозяин. — Я просто зашел спросить, не хочешь ли ты вина. Ты ведь так много работаешь.

Нина знала, что ему плевать, сколько она работает. Она знала, чего он хочет, потому что видела, как он на нее временами смотрел, особенно после выпивки. Ему нравилось приходить к ней в кухню, когда она бывала там одна, встать вплотную и, ничего не говоря, смотреть.

Крепко прижимая к себе халат, Нина ответила:

— Нет, спасибо, мистер Герк, я очень устала.

Прикрыв за собой дверь, он направился к ней.

— Тебе надо расслабиться, — проговорил он. И его рука соскользнула с ее обнаженного плеча к груди. Рука была влажная от пота.

Нина, увернувшись от его пятерни, отступила назад к ванной.

— Мистер Герк, — сказала она, — не думаю, чтобы миссис Анне было приятно узнать, что вы здесь. — На его лице появилось холодное выражение.

— Она спит, — сказал он. — И я не собираюсь докладывать ей, что был здесь. И ты ей ничего не скажешь. Правда, Нина?

Конечно, она и не собиралась говорить. Он был хозяином дома, а она всего лишь прислугой, к тому же нелегально проживающей в стране. И податься ей было совершенно некуда.

— Извините, — повернувшись, Нина вошла в ванную и, быстро захлопнув дверь, закрылась на запор.

Мистер Герк подергал ручку, и та задребезжала.

— Нина, — позвал он, — выходи!

Нина не дыша уставилась на ручку двери.

— Нина, — сказал Герк громче, — это мой дом, и ты работаешь на меня. Я хочу, чтобы ты немедленно вышла.

Нина не отрывала взгляда от ручки.

— Сука, — прошипел он.

Нина услышала звук разбившегося стекла, затем со стуком распахнулась дверь в коридор. Подождав еще немного, она выглянула из ванной. Вино Герк вылил на постель, и теперь на белом покрывале посередине выделялось темно-красное пятно. Осколки разбитого вдребезги бокала валялись на полу. Подбирая их, она порезала ногу.

На следующий день, когда она подавала ему кофе, — миссис Анна была тут же — он вел себя так, словно ничего не случилось. Но Нина заметила, что он продолжал на нее смотреть. И она стала запирать дверь. Ей не нравился мистер Герк, но ей нужна была эта работа. Нужно было заработать денег на адвоката, чтобы тот помог ей легализоваться, а затем выписать в Штаты мать и брата.

К тому же работать здесь ей нравилось. Дом был похож на замок, а миссис Анна была очень милой и хорошенькой. Нина не могла понять, почему мистер Герк так скверно обращался с женой. Нина слышала, как он кричал на нее, всячески обзывая и доводя до слез.

Миссис Анна была с Ниной очень добра. Ее дочь Дженни тоже, хотя она большей частью сидела у себя в комнате, болтая по телефону и слушая музыку, которая для Нины звучала, словно в толпе орали друг на друга разъяренные люди. Ей никак не удавалось понять, кому могли нравиться такие вопли. Сама Нина слушала, как флейта выводила мелодии ее родины, а кассеты ставила на старый магнитофон, которым пользовалась Дженни, когда была совсем еще маленькой. По ночам Нина обычно открывала окно (кондиционеров она не признавала), погасив свет, ложилась на диван, и ее мысли плавали по волнам музыки. В такие минуты она была не так одинока.

А в противоположном углу двора, слушая со своего дерева музыку Нины, Пагги тоже чувствовал себя менее одиноким.

 

Мэтт подобрал Эндрю в восемь сорок.

— Где пушка? — спросил Эндрю.

— В багажнике, — ответил Мэтт. — Я тащусь от этой песни. — И он врубил на полную мощь стерео, где исполнялась «Секс-путька» группы «Сперматозавры». Со следующим поэтическим текстом:

И так далее.

— А что такое секс-путька? — спросил Эндрю.

— А ты что, сам не знаешь? — пренебрежительно отозвался Мэтт, хотя, говоря по правде, не был уверен в том, что же такое секс-путька. И чтобы сменить тему, добавил: — Эта бандура — дрянь, — Мэтт страшно презирал любую звуковую систему, которая своей мощностью не оглушала самую глухую животину.

— А чего это твой предок купил «КИА»? — поинтересовался Эндрю.

— Потому что козел.

Эндрю понимающе кивнул. Его отец тоже был козлом. Похоже, что у всех отцы козлы. Мэтта и Эндрю изумляло, что только их поколение оказалось таким крутым.

— Будем надеяться, что Дженни не увидит эту тачку, — заметил Мэтт.

Дженни была той девочкой, которую они собирались замочить. Мэтт считал ее клевой девчонкой. Они вместе посещали занятия по биологии в юго-восточной средней школе, и Мэтт целые уроки не сводил с нее глаз, притворяясь, что рассматривает таблицы с изображением поджелудочной железы и других органов. Он пытался придумать предлог, чтобы заговорить с ней, но ничего подходящего в голову так и не пришло. И вот теперь, после того, как он ее замочит, можно рассчитывать, что лед будет растоплен.

«Замочить» Дженни поручил Мэтту ученик той же школы Эван Ханратти, организатор очередного тура «Киллера» — игры, которая каждый год захватывала средние школы. Игра резко осуждалась и строго запрещалась школьной администрацией и, следовательно, была чрезвычайно популярной среди учеников.

Существовали многочисленные версии игры, но в основном играли так: платили ведущему какую-то сумму (в школе Мэтта, чтобы стать игроком, надо было раскошелиться на десять долларов). Затем ведущий по секрету сообщал игроку имя другого участника. Именно его и следовало «убить». Одновременно игрок становился мишенью для другого, неизвестного ему участника, который его выслеживал. Как раз в то время игра официально взяла старт и «убийства» начались. После каждого раунда выжившим давались новые мишени. И игра продолжалась до тех пор, пока последний выживший киллер не забирал у ведущего денежный приз.

Убивали при помощи водяного пистолета. Чтобы убийство считалось свершившимся, все происходило в присутствии свидетеля — но только одного. Это означало, что жертву не могли настигнуть в школе или общественном месте вроде торгового центра. Приходилось прятаться в засаде, как правило, возле дома «мишени».

Некоторые ребята прибегали к помощи родителей. Чадо просило мамочку подвезти его к дому выслеживаемого, затем пряталось в кустах, пока мамочка с невинным видом звонила в дверь и спрашивала, дома ли жертва. Когда та появлялась на пороге, «убийца» выпрыгивал из кустов, пуляя из водяного пистолета.

Мэтт и его друзья считали недостойным мужчины использовать собственную мамулю, чтобы кого-нибудь «замочить». Они предпочитали ночные засады, действия под покровом темноты, которая привлекала не только элементом неожиданности, но и, пусть ничтожной, возможностью (никогда ведь не знаешь, как сложатся дела) увидеть свою мишень голой.

Мэтт припарковал отцовскую «КИА» за две улицы от дома Дженни. Открыв багажник, вытащил оружие — водяной пистолет модели «Мастер-9000», самый крутой, по тридцать три доллара девяносто пять центов в «Тойз-Ар-Ас». Выглядел он как настоящий и вмещал целый галлон воды, струя которой точно попадала в цель с пятидесяти футов.

Мэтт и Эндрю шагали сквозь влажную ночь по подъездной аллее к дому Дженни. Никто, кроме москитов, им не попался. В этой части Кокосов находились дома богатых горожан, сидевших по ночам в своих жилищах.

Огромный дом, где жила Дженни, был окружен деревьями и едва виден со стороны улицы. Вокруг стояла шестифутовая каменная ограда, а на подъездной аллее — стальные автоматические ворота. Рядом виднелось переговорное устройство.

— Ну и что будем делать? — прошептал Эндрю. — Ты позвонишь?

— He-а. Что я скажу? Привет, я Мэтт Арнольд. Пришел замочить Дженни. Придется лезть через стену.

— А что если у них собака? — поинтересовался Эндрю.

— Люблю собак, — отозвался Мэтт, думая при этом: «Вот черт, надеюсь, у них нет никакой собаки».

Мальчики пошли вдоль забора к заднему двору Там, рядом с огромным деревом, они обнаружили место, где можно было легко вскарабкаться по стене. Мэтт, передав водяной пистолет Эндрю, полез первым; Эндрю, перебросив ему оружие, последовал за ним. Едва спрыгнув на землю в саду, оба замерли, прислушиваясь, нет ли собаки, но все, что они услышали, была мелодия флейты. Мальчики друг за другом — Мэтт впереди — стали осторожно пробираться к дому.

Сверху, с высоты двадцати футов, Пагги наблюдал, как двое парней с оружием исчезли в густых зарослях. Он не мог понять, что происходит. За последние полчаса это была уже вторая вооруженная пара, которая перелезала через забор.