Кристофер открыл глаза.

Вначале он ничего не понял. Закрывая дверь домика на дереве, который построил Дэвид Олсон, Кристофер ожидал, что, открыв ее снова, увидит все тот же лес.

Но почему-то очутился у себя дома.

В постели.

Среди ночи.

Он огляделся. Вроде бы все нормально. Обернулся к антикварному книжному шкафчику, от которого пахло бейсбольными перчатками. Мама собрала здесь его любимые книги. Похоже, все они стояли в идеальном порядке. С привычного места смотрело фото отца. Стенной шкаф был закрыт. Дверь в спальню заперта изнутри. Он находился в воображаемом мире. Воображаемые людишки просыпались как раз по ночам. Но он чувствовал себя в полной безопасности. У Кристофера вырвался вздох облегчения. Отбросив одеяло, он сел и приготовился спустить ноги на пол.

И тут до него донеслось дыхание.

Из-под кровати.

Кристофер оцепенел. Он повертел головой, опасаясь, что сейчас к нему потянется рука. Или коготь. И за ноги утянет под кровать. Но нет. Существо выжидало. Дышало. Облизывалось. Кристофер стал думать: не выскочить ли из кровати, не вырваться ли из спальни? Но дверь-то была заперта. Не для того, чтобы преградить сюда путь извне. А для того, чтобы удержать его внутри.

Кристофера испугали эти звуки. Он посмотрел в окно. Дерево на заднем дворе каким-то образом подобралось ближе к дому. Автомобильная покрышка болталась, как петля виселицы. Дерево тянуло старческие морщинистые руки к окну. Царапало по стеклу скрюченным от артрита пальцем.

Дыхание под кроватью сделалось громче. Кристофер все же решил прорываться. Прямо сейчас. Он встал на кровати и поднялся на цыпочки. Выглянул в окно своей спальни на задний двор. Понадеялся выпрыгнуть прямо из кровати, приземлиться и унести ноги.

Но задний двор наводнили человеки-почтари.

Они трепыхались, как развешенное на просушку белье. Поблизости ожидала сотня оленей. Одни лежали на земле. Другие маячили в тени.

Кристофер стал в панике озираться в поисках выхода. Дверь спальни заперта. Двор запружен. Куда бежать? Кристофер успокоил рассудок. Славный человек говорил, что этим достигается могущество. Надо его использовать!

Из-под кровати потянулась рука.

Рука зацепила Кристофера в тот миг, когда он спрыгнул с кровати. Приземлился он на пол, потерял равновесие и упал. Оглянулся – и увидел, как из-под кровати выползают руки. Без туловищ. А из темноты неслись голоса.

– ИДИ СЮДА, КРИСТОФЕР!

Его зацепили за ступни, за лодыжки и тянули под кровать. Кристофер вслепую извивался, стряхивая ползучие руки со спины, как пауков. Когда ему удалось загнать эти руки обратно в потемки, наружу вырвалось с десяток воплей. С трудом вскочив на ноги, Кристофер ринулся к двери своей спальни. Он потянулся к дверной ручке, чтобы ее повернуть.

И тут ручка сама начала проворачиваться с внешней стороны.

– Он слышит нас? – шептали голоса.

Кристофер оцепенел. Он попятился к окну и посмотрел вниз. Человеки-почтари перекидывали связывающие их веревки из правой руки в левую. Потом каждый одновременно с остальными в свободную правую руку, как в синхронном плавании, чтобы всем вместе расстегнуть молнии на веках. Металлические зубцы поблескивали в лунном свете.

Почтари просыпались.

Кристофер оглянулся и увидел пустой дверной проем. У его кровати, сцепив руки за спиной, топтались людишки. Они ухмылялись. В зубах у них застряли обломки деревянной двери.

– Дай краба, Кристофер, – загалдели они.

И стали тянуть к нему руки. А руки – не руки, а культи. Плоть уже заросла. Кисти отрублены и прижжены.

– Куда ты подевал наши пятерни? Воришка!

Они бросились к нему. Кристофер распахнул окно. Олени ходили по двору кругами, как пираньи в бассейне. Если выпрыгнуть, его разорвут в клочья. Бежать некуда…

…разве что на крышу.

Кристофер ухватился за выступ наверху эркера и подтянулся, оторвавшись от людишек, прыгнувших в его сторону. Те хоть и достигли до пяток, но от беспалых рук было мало толку: людишки заскользили и посыпались во двор.

Олени налетели на них в считаные секунды.

Загрызли. Разорвали. Затоптали.

Кристофер выбрался на крышу и спрятался за печной трубой. Над горизонтом занялся первый луч голубой луны: опускалась тьма. Он обвел глазами округу. Серый бетон улицы мало-помалу окрашивался багрянцем. На тротуаре была какая-то слякоть. Как после дождя. Но дождя в тот день не было. В воздухе пахло, как от медного грошика. И эта слякоть струилась, как по желобу, в уличные водостоки.

Улица истекала кровью.

Кристофер заметил человека, переодетого в девичью скаутскую форму.

Тот просыпался.

Открыл глаза. Было ему лет сорок, а может, даже под пятьдесят. Но глаза невинные. И вид счастливый. Зевнув, он, как младенец, стер сонливость. А потом вскочил и запрыгал по улице, расплескивая босыми ногами кровавые лужи. При этом он безостановочно насвистывал мотив. «Голубая луна». Возле кустарника он остановился, чтобы зашнуровать ботинки. Посвистывал. И шнуровал. И посвистывал. И шнуровал.

Пока из кустов не высунулись две руки, которые его схватили.

Человек издал душераздирающий крик. Разобравшись, кто поймал этого типа, Кристофер не поверил своим глазам.

Сам же этот человек.

Те двое выглядели как близнецы. Но второй был не в девичьей скаутской форме. На переносице у него сидели очки, хотя и без оправы. На шее – свисток. Голова почти лысая, на макушке – три волосины, аккуратно зачесанные набок. Когда второй, почти лысый, сорвал с первого девичью скаутскую форму, Кристофер наконец-то разобрал слова, которые первый выкрикивал душераздирающим голосом.

– ВЫТАЩИ МЕНЯ ОТСЮДА! УМОЛЯЮ!

По улице, как заметил Кристофер, бежал трусцой еще один человек. Его сбила невесть откуда вывернувшая машина и отбросила на траву. Взвизгнули тормоза. Распахнулась водительская дверь: за рулем сидел тот же бегун. С фляжкой в руке. Увидев, что он с собой сотворил, водитель запрыгнул в машину и укатил. Тогда пострадавший встал, отряхнулся. И продолжил бег по улице. Откуда ни возьмись вывернула та же машина – и сбила его.

– ПОЛОЖИ ЭТОМУ КОНЕЦ, ПОЖАЛУЙСТА!

Кристофер обвел глазами округу. Повсюду какие-то люди наносили себе увечья. Раз за разом. Один мужчина изменял жене с соседкой. Эта парочка целовалась, руки их сплавились, как свечные огарки. При всем желании любовники не смогли бы прервать свой поцелуй.

– ПОЖАЛУЙСТА! ПОЖАЛУЙСТА! ПОЛОЖИ ЭТОМУ КОНЕЦ! – кричали они кровоточащими губами.

Их крики стучались Кристоферу в извилины. Ощущение было такое, будто он надел наушники и установил громкость на «десять». Потом стал увеличивать до «одиннадцати». Потом до «двенадцати». И так до бесконечности. У него плавился мозг. Температура была сильней испарины. Сильней головной боли. Сильней любой известной ему боли. Потому что это была не его боль. А боль мира. Которой нет конца. Внутри этого безумия рассудок Кристофера искал ответы.

Кристофер вгляделся в кровавый ландшафт. Человеки-почтари веером рассеялись по округе. Залезали на печные трубы. Ныряли в канавы. Повисали на кабельных линиях. Били стекла и двери, пока олени принюхивались к пропитанной кровью земле. Принюхивались в поисках Кристофера. В соседнем доме раздавались вопли.

– Не надо! Не бей меня, мама! – снова и снова молила себя какая-то женщина голосом маленькой девочки.

– Хорошая порка тебе на пользу будет! – отвечала она материнским голосом, снимая ремень. – Чтоб впредь неповадно было!

Кристофер физически ощущал крики этой женщины, которая лупцевала сама себя. Ремень впивался в кожу. Кристофер по мере сил успокоил рассудок. Вытолкнув из ушей эти крики, он стал быстро соображать.

Покопавшись в уме в поисках славного человека, Кристофер услышал, как вернулись прежние крики, изрядно окрепшие. Как только ему подумалось, что мозг его сейчас распадется пополам, вокруг наступила тишина. Как будто на улице кто-то нажал на кнопку выкл. Людишки обмякли, как робот в пиццерии «Чак И. Чиз». Все почтари. А вместе с ними – все олени. Кристофер возвышался на крыше своего дома. Выжидал. Затаив дыхание.

Внезапно тишину прорезал знакомый звук. По улице катил фургончик с мороженым. Из него разносилась песенка, но маленький репродуктор будто ссохся. Как старинная граммофонная пластинка, забытая на солнце.

Фургончик приближался. Двери домов открывались, на улицу выбегали ребятишки. Терли глаза, как подслеповатые кроты. Жмурились от лунного света. И бежали за фургончиком. Одеты все были по-разному. Одни – как в старых фильмах, которые Кристофер смотрел вместе с мамой. Мальчики в кепках и подтяжках. Девочки – в расклешенных юбочках. Некоторые мальчики – в соломенных шляпах амишей. Некоторые девочки – в платьях, какие носили жены первых поселенцев. Все они стягивались к фургончику; с их змеиных языков слетала песня.

Фургончик остановился. Дети обступили его со всех сторон и наперебой требовали угощения:

– Мне! Мне! Мне!

– Спокойно, деточки, – отвечал им голос. – Плата вперед.

На глазах у Кристофера дети полезли в карманы и вытащили по два серебряных доллара каждый. Потом все легли навзничь прямо в кровь и положили монеты себе на веки. Мороженщик высунул наружу свою обугленную костлявую клешню и принялся собирать деньги. Когда все монеты перекочевали к нему, клешня исчезла в темноте фургона и начала бросать детям эскимо, стаканчики и рожки. Но это было совсем не мороженое.

Это были замороженные оленьи ножки.

Музыка замедлилась, будто ее придержала клейкая лента от мух. Дети обмотали замороженное лакомство своими языками, как змеями. На дне стаканчиков у некоторых не оказалось яблочной прослойки. Вместо нее там лежали глазные яблоки. Другим досталось мягкое ванильное объедение с обсыпкой. Но это были молочные зубки. А один мальчик не мог заплатить мороженщику.

Это был Дэвид Олсон.

Стоял он особняком. Совсем один. Никогда в жизни Кристофер еще не видел такого печального лица. Дэвид Олсон приблизился к ребятишкам и стал жестами просить, чтобы кто-нибудь дал ему лизнуть мороженого. Дети его отталкивали. Тогда Дэвид подошел к фургончику и вытянул перед собой ладони – клянчил мороженое даром. Костлявая клешня высунулась наружу и надавала ему по рукам. Потом фургончик завелся и покатил по улице, неся с собой жуткую песню.

Стоило фургончику мороженщика скрыться из виду, как улица пришла в движение. Дети обступили Дэвида и стали на него шипеть. Как стая волков на олененка. Ощерились. Засверкали глазами. Страх Дэвида передался Кристоферу. Паника поднималась из живота к горлу. В грудь будто застучали молотом.

А слов не было.

Кристоферу нипочем не удавалось прочесть мысли Дэвида. При каждой попытке у него носом текла кровь, а глаза вылезали из орбит. На лбу выступила испарина. По лицу покатился пот – струйками, будто кровь в уличный водосток – темная, тягучая от голосов.

Ни с того ни с сего включились уличные фонари. Теперь улица напоминала старый парк, где со скрежетом и лязгом просыпаются аттракционы. Свет выхватил из темноты нечто вертлявое.

Это была шептунья.

Она устроилась на крыше бывшего дома Дэвида Олсона, как химера. И оглядывала свое царство. Наблюдала за процессией. Дети водили хоровод, не отпуская Дэвида – так ураган кружил вокруг девочки Дороти.

– Молись – не дичись, дичь.

Дети заговорили хором. и повторяли одну и ту же фразу, как заутреню. Остановившись к ним лицом, Дэвид зашипел в ответ. Те струхнули, попятились, заерзали. Но страх только добавил остроты преследованию. Они каруселью вертелись вокруг Дэвида, подталкивая его к тупику. Теперь асфальта касались только его пятки.

Шептунья следовала за ними по крышам. Наблюдала. Выжидала.

Кристофер не мог понять, почему она не вмешивается, если Дэвид – ее любимчик. Может, они все – ее любимчики? Может, Дэвид – последыш, и она решила отдать его на растерзание или на съедение остальным.

А может, она хотела устроить подобие собачьих боев.

На глазах у Кристофера Дэвид Олсон сошел с асфальта и побрел через луг. За спиной у него хихикали дети. В потемках, метрах в пятидесяти впереди, Кристофер увидел шептунью, которая кралась дворами, чтобы войти в Лес Миссии под другим углом. Как будто преследовала дичь.

Кристофер знал, что все это может оказаться ловушкой, но другой тропы из хлебных крошек не существовало. Славный человек томился где-то в неволе. Так что единственным другом в этом жутком месте оставался Дэвид Олсон. И для них для всех был только один выход.

Оторвавшись от печной трубы, Кристофер попятился и заглянул к себе на задний двор. Олени объедали последнее мясо с людских костей. Надумай он сейчас спуститься – стал бы для них лакомым куском. Кристофер пригляделся к бревенчатому особнячку на другой стороне улицы. Допрыгнуть нелегко, но выбирать не приходится.

И потом: он же теперь специально обучен.

Кристофер закрыл глаза, успокоил рассудок и включил воображение, как водонапорный кран. Разбежался что было сил перед своим мысленным взором через всю крышу. Оттолкнулся правой ногой от водосточного желоба под карнизом – и прыгнул. Внизу тянулась улица, исторгающая кровь на тротуар. Кристофер приземлился на крышу бревенчатой постройки, открыл глаза и поспешил отойти туда, где темнее. Чудом не поскользнувшись на обледенелом гонте.

Прямо перед ним высился Лес Миссии. Ветви раскачивались на ветру, как руки прихожан, распевающих псалмы. Он стрельнул быстрым взглядом вниз – хотел убедиться, что путь на лужайку свободен. Спустился по водосточной трубе, приземлился бесшумно, как перышко, и что есть мочи бросился через опушку. В какой-то миг он оглянулся: парк аттракционов бушевал. Люди раз за разом наносили себе увечья. Вопли, как срубленные деревья, падали посреди леса, где никто не мог их услышать.

Кроме Кристофера.

Он навострил уши, чтобы убедиться, нет ли тут ловушки, где-нибудь за деревьями. Нащупал в кармане тупой серебряный клинок. А потом вошел следом за Дэвидом в Лес Миссии.