Полушарие головного мозга африканского слона, предоставленное нам Полом Мэнджером, весило более 2,5 кг, что означало, что его придется разрезать на сотни мелких фрагментов для обработки и подсчета нейронов, так как превращение мозга в суп возможно только с кусочками массой не более 3–5 г. Мне хотелось, чтобы рассечение мозга на кусочки было как можно более продуманным, а не случайным: если бы мы имели полный набор венечных срезов мозга слона, как набор ломтей цельной буханки хлеба, и если бы мы после этого порезали каждый из этих ломтиков на более мелкие части, следуя природным ориентирам, например по ходу извилин, и смогли бы отделить серое вещество от белого, то мы сумели бы составить по крайней мере грубую карту распределения нейронов в коре и других структурах слоновьего мозга. Мы располагали микротомом, которым превращали полушария человеческого мозга в такой набор тонких срезов. Этот микротом был незаменим для разделения мозговых извилин, но у инструмента был один существенный недостаток: на циркулярном лезвии микротома оставалось слишком много клеток человеческого мозга, что препятствовало точному подсчету общего количества клеток в полушарии. Так как мы хотели знать общее число нейронов в полушарии мозга слона, то нам пришлось разрезать мозг вручную, для того чтобы сделать потери клеток пренебрежимо малыми.

Тот день начался в хозяйственном магазине, где мы с дочерью (только что начались школьные каникулы) принялись искать L-образные скобки, которые могли послужить надежной жесткой рамкой для разрезания полушария слоновьего мозга, а также самого длинного ножа, какой я смогла бы удержать одной рукой. (Это был незабываемый день для подростка, который и много лет спустя часто говорил: «Мам, а помнишь тот день, когда мы резали мозг слона?») Мой приятель, журналист Бернардо Эстевес, присутствовал в тот день в лаборатории, чтобы описать для своего журнала этот исторический момент. Он наблюдал, как мы отпилили укрепляющие стойки скобок, чтобы поместить внутрь большой слоновий мозг. Конечно, есть машины стоимостью сотни тысяч долларов, которые выполнили бы эту работу в совершенстве, но зачем тратить такие деньги, если можно достаточно хорошо справиться с делом с помощью обычного мясницкого ножа?

Я уложила мозг на платформу медиальной стороной вниз и сначала выполнила один венечный разрез от верха до самого низа, разрезав полушарие на переднюю и заднюю части; после этого я уложила заднюю поверхность передней половины на платформу, ограниченную двумя скобками. Студент держал рамку в нужном положении, а я, держа мозг левой рукой, принялась правой рукой уверенно, но аккуратно резать мозг на ломтики поступательными движениями, как это делает вибротом, разрезающий крошечные мозги мелких животных. Потом такую же манипуляцию я произвела с задней половиной, включая мозжечок, и мозг слона, словно порезанный на ломти хлеб, лежал на лабораторном столе (рис. 6.2): шестнадцать срезов через кору полушария, восемь через мозжечок, плюс цельный ствол и гигантская обонятельная луковица массой 20 г, то есть в десять раз больше массы всего мозга крысы.

Дальше нам надо было отделить внутренние структуры – полосатое тело, зрительный бугор, гиппокамп – от коры, затем разрезать кору на более мелкие части для раздельной их обработки; потом разделить каждый мелкий фрагмент на серое и белое вещество. Всего у нас получился 381 фрагмент ткани, большая часть которых была тяжелее 5 г, то есть массы, которую можно обработать за один раз. Обрабатывать такое количество ткани нам раньше не приходилось. Для обработки одного кусочка ткани требуется один день. Отсюда путем несложного подсчета получаем, что у одного человека на всю работу уйдет больше года, притом что он будет трудиться без выходных. Естественно, надо было работать коллективно, тем более что я рассчитывала получить результаты не позднее чем через полгода. Но даже наша маленькая армия помощников, возглавляемая выпускницей Камиллой Авелино-де-Соуза, не могла справиться с делом: прошло два месяца, а мы сделали всего одну десятую всей работы. Надо было что-то делать.

На выручку пришел капитализм. Я сделала кое-какие математические выкладки (одно из немногих преимуществ работы на личные гранты) и поняла, что у меня есть около двух с половиной тысяч долларов – приблизительно 1 доллар на 1 г обрабатываемой ткани. Я собрала членов моей команды и сделала им предложение: нам может помогать кто угодно, но при условии, что следить за работой будем мы с Камиллой. Вознаграждение все будут получать наравне с нами. Я заведу журнал, в котором стану отмечать, кто сколько сделал, и, естественно, контролировать качество, но Камилла и Клебер Невес, наши студенты, были опытными лаборантами, а Камилла не стеснялась подгонять молодых студентов и заставляла их переделывать работу, если находила изъяны, например заново размельчать суспензию, если степень «помола» оказывалась недостаточной. Быстро организовались небольшие бригады: один студент растирал ткани, другой выполнял подсчет, и оба вели протокол. Такой подход сотворил чудо. Мой муж, посетивший лабораторию, был потрясен зрелищем тучи студентов за лабораторными столами, которые, работая, оживленно обсуждали то, что делали (раньше, когда лаборатория была маленькой, нам приходилось работать посменно). Жаиро Порфирио занимался наборами окрашенных антител, а я считала нейроны под микроскопом – и не прошло и шести месяцев, как все полушарие мозга африканского слона было обсчитано в лучшем виде, как и было запланировано.