Как новичок в этой области, я не могла представить себе тогда всю реальную важность числа нейронов и других клеток, которое мы теперь могли определить у разных видов грызунов. Я чувствовала, что теперь, имея возможность исследовать клеточный состав мозга разных видов, мы находимся на пороге чего-то важного, но мне хотелось послушать мнение и других специалистов. Так как в то время мы еще не успели опубликовать описание нашего метода «изотропного фракционирования» и данные исследования мозга шести грызунов, мне надо было поговорить с кем-то лично и объяснить, что мы делаем.

Возможность представилась в марте 2004 года, во время нашего пребывания на симпозиуме, организованном Международным институтом нейробиологии Мигеля Николели. Институт расположен в Натале – на северо-востоке Бразилии. Джон Каас, ведущий специалист по эволюции мозга приматов и старинный друг Мигела, должен был выступать на симпозиуме. Я подошла к нему сразу после выступления – я, не знакомая с ним лично и не принадлежавшая ни к одной из школ в этой отрасли, – и прямо, без обиняков и вступлений, спросила: «Что если я скажу, что располагаю очень простым способом подсчета нейронов в целом мозге, в целой коре и в любой структуре на выбор? Насколько, по-вашему, это важно?» Джон широко раскрыл глаза и, откинув назад голову, внимательно посмотрел на меня из-за крошечных очков. Теперь я знаю, что это признак сильного удивления. «Мы давно ищем способ подсчета, но пока никому не удалось этого сделать». Это было все, что я хотела услышать. По крайней мере, мы были на пути к чему-то очень полезному.

Позднее, в том же году, мы представили свои первые результаты по мозгу грызунов в Мекке нейробиологии – на ежегодном собрании Нейробиологического общества в Соединенных Штатах. Джон и его ассистент Кристина Коллинз подошли к нашему стенду, и мы заговорили о возможном сотрудничестве в исследовании числа нейронов мозга разных видов приматов, которые были доступны в лаборатории университета Вандербильта. После того как в 2005 году была опубликована наша статья об изотропном фракционировании, на следующем симпозиуме общества, где мы с Роберто представили второй стенд об изменении числа нейронов в развивающемся мозге крысы, Джон, Кристина и я встретились снова. Теперь планы приглашения меня в университет Вандербильта для начала активного сотрудничества стали более серьезными. Три месяца спустя я уже была там.

Шел январь 2006 года. Кристина Коллинз и еще один ученый, доктор Бейян Вонг, уже приготовили фиксированные образцы мозга нескольких видов приматов, готовых к измельчению и превращению в суп. Кроме того, они подготовили всю необходимую лабораторную посуду и реагенты, а также зарезервировали время для работы с микроскопом, так что к работе мы приступили сразу. Через три дня я пришла в кабинет Джона с открытым ноутбуком и показала первые графики сравнения мозга мармозеток, галаго и ночных обезьян (мозг у всех этих обезьянок очень мал и легко превращается в суп). Эти графики были добавлены к нашим (тогда еще не опубликованным) данным о мозгах грызунов. Результаты оказались весьма многообещающими: в мозгах этих приматов было упаковано больше нейронов, чем в мозгах грызунов, причем мозги имели сопоставимые размеры. Стало ясно, что мозг приматов устроен не так, как мозг грызунов. «Значит, это на самом деле работает!» – воскликнул Джон, откинув голову и широко раскрыв глаза. Я улыбнулась, все еще держа в руках ноутбук. «Так вы не ожидали, что это будет работать, не так ли?» Он непринужденно признался, что это так. «Но теперь вы получите все, что вам нужно. Просто назовите, что именно!»

Так начался подлинный праздник. Мы отложили несколько полушарий мозга различных видов приматов, включая несколько образцов, взятых у разных видов макак. Эти образцы я должна была забрать домой и проанализировать в своей новенькой – пусть и крошечной – лаборатории в Рио. Джон представил меня Кену Катания, своему бывшему ученику, биологу, работавшему в университете на правах экстраординарного профессора биологии. У Кена была целая колония голых кротовых крыс – жутких созданий, которые обитают в туннелях и метрополитене. Кен, кроме того, часто выезжал в экспедиции, где отлавливал насекомоядных (землероек и кротов). Мы начали сотрудничать в определении числа нейронов в мозге этих млекопитающих, которых сейчас в номенклатуре называют eulipotyphla, а раньше называли insectivore. К этому отряду относятся самые мелкие в мире млекопитающие. Кристина и Бейян приступили к препарированию зрительных и слуховых структур в коре и подкорке мозга разных видов, и теперь мы смогли исследовать, как изменялась численность нейронов в этих сенсорных путях в процессе индивидуального развития. Действительно ли по мере увеличения массы головного мозга приматов зрение начинает преобладать над слухом, как предполагалось в отношении в высшей степени визуальных высших обезьян? (Оказалось, что это не так, хотя мы выяснили, что зрение у них действительно преобладает: у животных-приматов в мозге в пятьдесят раз больше нейронов, отвечающих за обработку зрительных стимулов, чем нейронов, обрабатывающих слуховую информацию.) Я совершила налет на холодную комнату Джона, где обнаружила ненужные ему мозжечки и обонятельные луковицы. Лаборатория Джона специализирована для изучения мозговой коры, но, по счастью, лишние части мозга не были выброшены. (В следующем году, когда я вернулась с полным набором данных, который надо было превратить в печатную статью, мы начали собирать образцы спинного мозга животных, забитых с другими целями. Спинной мозг был нам нужен для выявления отношений между размерами тела и числом нейронов, которое требуется для того, чтобы им управлять.) Когда я во время первого визита оказалась в холодной комнате Джона, я обнаружила там четыре больших мозжечка – один гориллы и три орангутана, которые лет десять пролежали в ведре с параформальдегидом. Будучи весьма устойчивой молекулой, ДНК до сих пор присутствовала в ядрах, и поэтому ядра сохранили способность к окрашиванию DAPI, а, значит, мы могли их подсчитать, несмотря на длительное хранение. Я бросилась в кабинет Джона: «Можно мне их забрать?» «Конечно, можно», – ответил он. И вот теперь снова наступило Рождество.

Сотрудничество с Джоном перевернуло и изменило всю мою жизнь. Он очень мягкий человек, добрая душа, человек, добившийся огромных результатов в науке – как в области пластичности взрослого мозга, так и в области эволюционной нейроанатомии. Теперь же он, по его собственным словам, просто хочет «получать от науки удовольствие». Он немедленно принял участие в публикации нашей первой работы по грызунам в Proceedings of the National Academy of Sciences в 2006 году. Он начал говорить в кругах нейроанатомов мирового уровня о наших новых данных, именно он позаботился о том, чтобы я выступила с основным докладом на симпозиуме по эволюции головного мозга в 2010 году, где я наконец лично познакомилась с ведущими исследователями в области сравнительной и эволюционной нейроанатомии. Я уверена, хотя и никогда не спрошу, а он не ответит, что это он номинировал меня на премию фонда Джеймса МакДоннелла, которую я получила в том году, – беспрецедентную (по бразильским меркам) сумму в 600 000 долларов, которые я могла по своему усмотрению направить на исследования нейроанатомических основ когнитивного превосходства человеческого мозга. Моими достижениями я больше всего обязана влиянию Джона в этой отрасли науки, но надо честно признать, что мои данные не были бы опубликованы, а мои достижения признаны, если бы они того не стоили. Я безусловно благодарна Джону, и мы до сих пор получаем удовольствие от исследования эволюции головного мозга, как он того и хотел. Мы уже совместно опубликовали четырнадцать научных работ и, надеюсь, не остановимся на этом.