Глава десятая,

Наступил август месяц, когда сборы Кости были завершены. В переметные сумы уложил он еду на несколько дней пути — не собирался Константин останавливаться в деревнях, желая поскорее добраться до Москвы. Там же, в кожаных мешках, покоились патроны — сто штук к винтовке, столько же — к револьверу, имевшему еще запас патронов и в барабане. А на всякий случай, точнее, на случай недоброй встречи в дороге с какими-нибудь лихими людьми, насыпал Константин патронов и в карманы своего кафтана. Сабля тоже была при нем. Плащ из рогожи на случай непогоды, огниво, кремень и трут, денег пятьдесят рублей на разные нужды в дороге и в Москве, пара запасных сапог, новые портянки, две пары чистого исподнего белья — вот и все пожитки, которые брал с собою Костя. В конюшне он оседлал коня рано утром, когда сын Никита еще был дома. Потом из конюшни в дом вошел. Марфуша на коленях перед образом молилась. Заслышав шаги мужа, она обернулась, едва донеся до лба три пальца. Увидев его со снятой шапкой в руках, жена все сразу поняла, протяжно проговорила:

— Ну что, снова враг рода человеческого тебя из дома потянул?

Марфуша даже не представляла себе, насколько сейчас была права. Просто так брякнула, а вот поди ж ты: иной раз и бабий короткий ум что-то верно угадает там, где «длинный» мужской ум даст осечку.

— В Москву я собрался. Еду по делу важному к боярину Борису Годунову. Скоро буду среди ближних его людей.

Марфуша поднялась с колен, с текущими по щекам слезами, к мужу подошла, припала к его груди, рыдая, проговорила:

— Чует мое сердце, что не в палатах московских будешь ты сидеть, а лежать во чистом поле, и косточки белые твои будет дождик поливать, а вороны станут над тобой кружиться с граем! Не уезжай, молю тебя, не уезжай! Я уж не молодка, кто будет за мной смотреть, коль слягу?

— Сын посмотрит, внуки у тебя уже растут, не оставят без присмотра. Прости, ради большого дела еду. Хочу стать у главного правителя державы советником военным — и стану им. Тогда вас всех в Первопрестольную перевезу. Уезжаю. Серебра еще у тебя довольно, а туго будет, кузню новую мою продай, можешь даже сразу сделать это, ибо больше не нужна она мне — сослужила службу. Ну, дай поцелую, голубка ты моя. Намытарилась со мною, сама уж, наверно, на Бога ропщешь за то, что соединил тебя со мной. Не ропщи. Такой уж я… неспокойный человек.

— Когда б ты хоть к другу своему ехал, поблагодарить его, за то, что не оставил меня… Хоть бы раз о нем вспомнил! — зло проговорила Марфа.

— И его навещу, уж не беспокойся!

Константин жену обнял, поцеловал, повернулся, чтобы из горницы идти — и увидел сына. Никита стоял в дверях и все, как видно, слышал. Отец к нему шагнул и тоже обнял, проговорив при этом:

— И ты, Никитушка, меня прости. Еду на Москву, чтобы и вас в скором времени туда перевезти. Будешь к царскому дворцу ходить на службу.

Никита с холодностью от объятий отца освободился и так сказал:

— Отче ты мой родимый, зря хлопочешь. Мне и на Пскове хорошо живется, чинов высоких в столице не ищу. Скажу по правде, ты уж с нас матерью измучил странствиями своими. Полтора года всего прошло, как дома посидел — и снова потянуло в дорогу. Что ж, поезжай, если тебе дом родной не мил. Ты все в отроки играешь, на собственную выю и на нашу придумываешь себе дела. Вольному воля, ну, а погибшему — рай.

И отвернулся.

Константин такой холодной отповеди от сына не ожидал. С полминуты он стоял рядом и шапку мял в руках, потом надел ее, да и, не говоря ни слова больше, вышел за порог.

С двумя переметными сумами, перекинутыми через луку седла, с винтовкой в кожаном чехле, повешенной за спину, с револьвером в специально сшитой для него кобуре на поясе и с саблей на левом боку выехал Костя со двора и двинул на рысях к порховской дороге, начинавшейся к востоку от Пскова. На сердце лежал камень, все слышался плач Марфуши и ее мольбы остаться, все стояла в ушах холодная, как лед, отповедь сына. На полминуты, еще не выехав из города, задумался Константин: «А не вернуться ли? Да разве примет меня Годунов? Разве доверится? Станет ли тратить казну на постройку мастерской для производства нового оружия? Да и разве помню я из истории, что применялось такое в русском войске? А чего не было в прошлом, то как такое событие, как перевооружение русского войска, можно вплести в историческую ткань? Разве не убедился я, что невозможно изменить что-либо в прошлом?» Но, как это обычно бывало с Константином в минуты сильнейшего сомнения, на голове словно вырастали бараньи рога упрямства, а голос непокорства прежнему суждению звучал набатом, перекрывая любое здравомыслие, какой бы силой и логикой оно ни обладало.

Уже не каблуками сапог, а плеткой погонял Константин коня, чтобы поскорее отъехать от города, чтобы не слышать совсем уже утишившихся до шепота доводов рассудка. Гордая мысль о скором восшествии в царский дворец в роли советника ратных дел главного правителя страны заставила Костю широко расправить плечи и подставить грудь ветру, летящему навстречу. Он верст двадцать гнал коня едва ли не в галоп, не замечая того, как пена с боков уставшего животного падает на землю. Наконец, заметив, что конь устал, он остановился, спешился, глянул на дорогу и на местность, что была вокруг.

Костя часто ездил по делам по порховской дороге, но теперь, глядя по сторонам, не замечал давно известных примет. Да и дорога, когда вгляделся он, оказалась какой-то малоезженной, свежих следов подков виднелось на ней немного. А вокруг — ни человека, ни деревеньки, чтобы спросить, куда он заехал ненароком, без оглядки погоняя своего коня и находясь лишь в плену своих честолюбивых планов.

Хуже того — на небе не было и солнца, по которому он бы мог с легкостью определить, куда нужно править. Выждав, покуда конь немного отдохнет, Константин снова вскочил в седло, попробовал назад поехать, но дорога и вовсе потерялась. Двинулся вперед — на самом деле, что-то похожее на дорогу еще виднелось под копытами коня. «Ну, так и поеду потихоньку, на деревеньку выеду какую-нибудь, расспрошу крестьян, куда мне править», — подумал Константин.

Вскоре он въехал в лес, где между деревьев виднелась узкая тропа, проложенная, как видно, путниками, но никак не конным людом. Делать было нечего, приходилось проехать через лес, и смелый от природы Константин, не боявшийся ни черта, ни человека, а одного лишь Бога, сердцем немного оробел.

Так он ехал по лесу часа два. Тропа все не кончалась, и это обстоятельство немного утешало.

Еще два часа Константин двигался по лесу. Небо, пасмурное с самого утра, стало еще темнее — вечерело. «Ну, не послушался жены и сына, вот и загнал меня нечистый!» — с немалой злобой на самого себя подумал Костя. Прикинув, как долго он находится в пути, понял, что отъехал от Пскова уже верст на шестьдесят. Но ничего не оставалось делать, как дальше по лесу вперед. Слегка обнадеживала тропа, протоптанная ногами человека. Значит, какое-то жилье должно отыскаться неподалеку.

Уже было почти совсем темно, и лес со всех сторон обступил всадника, словно пытался стиснуть и раздавить его своими черными стенами. Только темно-синяя полоска неба виднелась над головой, указывая направление движению. И вдруг заметил Константин, что эта полоска стала расширяться, а впереди между черными стволами тоже появились проемы синевы.

Костя приободрился, чуть отпустил поводья, давая коню возможность самому найти жилье. И действительно, жеребец почуял знакомый запах. Скоро лес поредел настолько, что можно было видеть поле, а за полем Константин увидел какие-то огни. Огни на месте не стояли, а двигались туда-сюда. «Это что такое? — подумал, изумившись, Костя. — Или снова черт со мной балует? Была не была, буду править в ту сторону!»

Он ожег плеткой уже вконец уставшего коня, тот двинул рысью. Огни стали приближаться, становиться все крупнее.

Было видно, что двигаются они между нескольких черных из-за сумерек избушек. Подъехав ближе, Константин услышал крики, стоны, но в то же время и чей-то смех, злой и наглый. И приблизившись уже почти вплотную к деревушке, Костя понял, что огни — это факела людей, ходивших от дома к дому, и смех исходит он них. А говорят люди на шведском языке.

«Батюшки мои! — поразился Костя. — Вот куда меня занес нечистый! Ехал на восток, а принесло на север. Это же шведы с земель, отрезанных у нас. Из Яма, наверно. Он ближе всего к границе. Слышал я, что выезжают они порою пограбить наши деревушки. Что же делать? На ночь глядя они домой не соберутся, наверняка в деревне заночуют. Ну, а рядом с ними заночую и я. Ночью в избы не полезу, не видно ничего. А как рассветет, так и поглядим, что за молодчики с русских бывших земель на наши земли прискакали. Разберусь я с этими гостями!»

Расседлав коня и позволив ему щипать траву, Константин, не евший целый день, закусил и выпил из тыквенной баклаги захваченного в дорогу меда. Рогожу подстелив, он лег на траву, находясь в сотне саженей от деревни, где факелы погасли, но долго еще раздавался пьяный хохот шведов. Поглядывая на деревню, где сквозь промасленную холстину небольших окон пробивался свет лучин, думал: «Если бы не было там русских, напал бы я на них, всех бы перерезал и перестрелял. Но до утра не двинусь — своих боюсь задеть. Значит, местные, в близости от рубежей живя, терпят от неприятеля убытки. Буду в Москве, непременно Годунову мысль подам, чтобы рать отрядил да выбил всех шведов с наших земель исконных».

Однако едва подумав об этом, вспомнил с горечью Константин, что ничего подобного предпринять не сможет — только Петр Первый придет сюда в самом начале восемнадцатого века и беспощадной своей рукой выбьет иноземцев с земель, принадлежащих его отечеству. Да и то не сразу — будет еще и катастрофа под Нарвой. Подложив под голову седло, накрывшись потной попоной своего коня, Костя заснул, и приснилась ему Марфуша в той позе, в какой застал он ее сегодня утром перед образами — стоящая на коленях, полуобернулась, а правая рука ее поднесена ко лбу. И взгляд ее увидел, наполненный мольбой и страданием.

…Проснулся он от того, что почувствовал, как кто-то трет его щеку чем-то шершавым и влажным. Открыл глаза и увидел морду своего коня, который, наверное, желая разбудить его, своим шершавым языком лизал ему лицо. Солнце уже наполовину выползло из-за поля, осветив деревню, показавшуюся Константину находящейся от него чуть ли не в двадцати шагах. Нет, он не слышал ни голосов, ни шума. Только и доносилось до него тихое ржанье шведских лошадей, которые оказались нерасседланными и привязанными к коновязи. Всего их было не менее пятнадцати.

«Славная работа мне предстоит», — подумал Константин. Быстро, боясь быть замеченным из окна какой-нибудь избушки, он оседлал своего коня. Затянув подпругу, перекинув через луку переметную суму, Константин с заброшенной за спину винтовкой и с вынутым из кобуры револьвером, пригибаясь к земле, быстро двинул в сторону домов. Он знал, что даже если не промахнется из револьвера ни разу, то сразит только шесть шведов, так что потом, израсходовав еще и патрон винтовки, придется орудовать саблей, то есть драться с пятью противниками. И это — как минимум.

«Если они находятся в разных избах и будут выбегать ко мне по два-три человека, — размышлял Костя, — я легко справлюсь с ними. Драться с пятью сразу трудновато. Они могут обойти меня кругом, со спины, если не будут дураками. Но если полезут кучей, то станут мешать друг другу, и я порублю их по одному».

Наметив план нападения, Костя ударом ноги распахнул дверь ближней к полю избы, вбежал через сени в горницу. Здесь все еще лежали, накрывшись кто чем. Когда разбуженные стуком люди подняли головы, кто с пола, кто с полатей, кто с лежанки печи, — Константин просто не мог разобрать, в кого он должен стрелять. Однако один швед обнаружил себя вопросом, произнесенным на родном языке. Видимо, он спросил, кто это здесь и какого, собственно, черта.

Выстрел грохнул, пробитая пулей голова шведа откинулась назад, избу заволокло дымом. Завизжала какая-то женщина, за пеленой не желавшего рассеиваться дыма задвигались чьи-то фигуры в исподнем и даже совсем нагие, раздалась как шведская, так и русская речь.

Константин в нерешительности стоял и не знал, в кого ему стрелять. Он не видел врага, боялся убить своих. Услышав, в какой стороне злой скороговоркой говорили по-шведски, он послал пулю туда, после чего раздался стон вперемешку с хрипом. В избе стало еще суматошней, еще более плотный дым заволок помещение, едва освещаемое всходящим солнцем, пробивавшимся сквозь промасленную холстину, заменявшую слюду, ставившуюся в окна лишь в домах состоятельных крестьян. Зазвенело оружие, кто-то там, в дыму, готовился защищаться или нападать. А Костя в нерешительности все топтался в дверях.

Наконец он решился на верный шаг — выскочил на улицу и стал ждать, покуда шведы не последуют его примеру. Повернув голову в сторону трех других домов крошечной деревеньки. Константин увидел, как из них, надевая на ходу кирасы и шлемы, с палашами в руках, с мушкетами и пистолетами, вываливаются шведы. Их было человек шесть-семь. Костя смело бросился к тому, кто был к нему ближе всех остальных, вытянул руку с револьвером, прицелился в грудь. Грохнул выстрел, и швед, не издав ни звука, ткнулся лицом в землю.

Теперь уже остальные чужеземцы поняли, кто их враг. Раздались выстрелы с их стороны, но пули прожужжали рядом с головой Константина, в револьвере которого были еще три патрона.

Однако приближавшиеся к нему шведы уже были защищены сталью кирас и шлемов. Целиться приходилось в лицо, и четвертый выстрел Кости оказался напрасным. Швед с красным широким и злым лицом, размахивая огромным палашом, набегал на него. Только вторая пуля из револьвера Кости остановила его. Швед с простреленным черепом грохнулся навзничь, а в барабане оставался только один патрон. «Как для „русской рулетки“», — подумал было Константин, но долго размышлять было некогда. Едва он поднял руку, чтобы послать пулю в голову подбегавшему к нему врагу, как в глазах брызнули снопы искр, в голове почему-то заполошно зазвонил колокол, и вдруг стало темно и тихо. Только лицо жены виделось где-то вдалеке, и Марфуша говорила с укоризной: «Не в царских палатах ты будешь сидеть, а будут белые косточки твои в поле лежать под дождем и ветром…»

Когда очнулся Костя от удара, который был нанесен ему в темя шведом, выбежавшим из той избы, в которую он входил, то вначале увидел голубое небо и застывшего в вышине жаворонка. Вокруг ходили люди в латах, и слышалась шведская речь. К счастью, еще и немецкая, которую Константин разбирал. Видимо, здесь не обошлось без наемников.

— A-а, очнулся! — услышал он над собой сказанную кем-то из них фразу.

— Хорошо, тогда своими ногами пойдет.

— Отведем его к коменданту, а он пусть сам и решает, какую казнь назначить. Столько наших парней положил!

— Оружие его кто понесет? Ты, Олли?

— Ну, хоть бы и я. Оружие занятное. Может быть, старик-комендант нам по серебряному отвалит за такую находку! А коня его пусть Ульрих ведет. Я посмотрел, там у него в сумах, кажется, заряды к его ружью и пистолету есть. Много. Ну, поднимайте. Не бойтесь, руки я ему хорошо связал, только еще веревку привязать надо, чтобы не сбежал, а конец ее — к седлу.

— Не сбежит! Я его так по голове прикладом мушкета огрел, что не скоро бегать станет. Лишь бы выдержал путь! Не хочется что-то его на коня сажать, много чести будет этой падали.

Такие разговоры ходивших вокруг него воинов слушал Константин. Ему было досадно одно: его, прекрасного рубаку, да еще обладателя замечательного оружия так легко одолели при помощи удара прикладом в затылок! Позорище-то какое…

«Как я мог оставить без внимания свой тыл? — с досадой подумал Костя. — Вот так, очень просто, и закончился, Костя, твой вояж в Москву с честолюбивыми намерениями стать правой рукой правителя Руси Бориса Годунова. Слушался бы жены и сына, так и не случилась бы с тобой такая непруха. А теперь — конец. Бесславный конец. Тебя повесят, если не четвертуют за убитых тобою шведов, а оружие твое станет достоянием врага».

Грустные размышления Константина были прерваны ударами сапог в бока. Шведы, считавшие, что Костя не понимает их речь, пинками пытались заставить его подняться. И тут Константин на хорошем немецком произнес:

— Ладно, ребята, кончайте пинаться. Я понимаю, чего вы от меня хотите. Вяжите свою веревку, да и пошли к вашему коменданту. Я сам хочу с ним переговорить.

Константин поднялся под взглядами слегка оторопевших шведов и наемников, почувствовал, что на ногах он держится крепко, хоть затылок и болит. Значит, верст пятьдесят, которые, как понимал, отделяли эту деревню от шведских территорий, он самостоятельно преодолеть сумеет. Шведы после его фраз на немецком взирали на Костю с любопытством и каким-то затаенным страхом. Необычное оружие, которым пользовался этот одетый в русскую одежду человек, его прекрасное произношение — все вызывало настороженное любопытство.

— Слушай, — спросил один из шведов, — а ты случайно не из немцев? Не больно ты похож на московита…

— Я — человек вселенной, — с серьезной миной на лице решил пошутить Константин. Для него эта шутка была родом самоиронии — так он заявлял самому себе, что является лишним в этом мире, что нет у него ни родных, ни друзей, а есть одни лишь честолюбивые амбиции, которые сегодня и привели его к такому печальному финалу. Или, все-таки, не финалу?..

Враги не поняли, с кем они имеют дело, но веревку к его связанным впереди рукам привязывали с некоторой осторожностью, если не с аккуратностью. Потом конец этой веревки был приторочен к седлу одного из шведских коней, и шведы стали укладывать на лошадей четырех убитых товарищей.

— Видишь, что ты наделал?! — вдруг со злобой выкрикнул один из шведов, обращаясь к Косте и показывая рукой на тела приятелей, которые были переброшены через седла лошадей — едва не до земли свисали их мертвые руки. — За что ты их убил, человек непонятно чего?!

— Вы приехали грабить здешних жителей, — спокойно отвечал Константин, — и за это и поплатились. Сидели бы себе тихо на завоеванной земле, так и были б живы.

— Сегодня же вечером после допроса коменданта тебя разрежут на куски, ты это хоть понимаешь?! — прокричал все тот же швед. — Комендант отдаст тебя на волю гарнизона, как делает всегда, когда врагом задеты чувства всех! А ты нас сильно задел, человек непонятно чего!

— Ладно, не орал бы ты! — опять же спокойно сказал Костя. — Поговорим с вашим комендантом, а там — видно будет. Очень может быть, что он даже отправит меня к вашему королю. А с вашими… На войне как на войне — приехали на чужую землю, так будьте готовы отправляться в мир иной.

— В ад он тебя отправит, и не по самой короткой дорожке, — буркнул швед, и Костя заметил, что тот несколько смущен. — Ладно, поехали, парни. Что толку с ним говорить?!

Шведы, сев в седла, пришпорили коней, и Константин со связанными и вытянутыми вперед руками, влекомый одним из всадников, только успевал перебирать ногами. Шведы пустили коней рысью, не боясь того, что их мертвые товарищи, у которых болтались в разные стороны руки и ноги, могут упасть на землю. Через луки седел шведов были перекинуты мешки, как подумал Константин, с награбленным добром — скорее всего, с какой-нибудь едой или фуражом. Жеребец самого Кости, как заметил он, тоже был привязан за веревку к седлу одного из всадников. А переметные сумы с патронами, вещами и деньгами оставались на прежнем месте.

«И то хорошо, что патроны из сумы не выбросили, а деньги мои покамест не нашли», — подумал Константин и быстрее стал поспевать за всадником, тянувшим его.

На душе было тошно. Кажется, честолюбивые амбиции привели его к гибели. Но «внутренний голос» (Константин и не заметил, как он успел перемениться, стать злым и мрачным, а прежняя ирония куда-то пропала напрочь) продолжал нашептывать: «Выпутаешься, никуда не денешься! Тебя на Москве сам Годунов ждет не дождется…»

Теперь солнце ярко сияло в небе, и Константин без труда определил, что двигаются шведы на север, к своим территориям, скорее всего — к бывшему русскому Яму, ближе всего расположенному к рубежам, отделявшим завоеванные Швецией земли от тех, которые принадлежали государю всея Руси.

«Как же мне выпутаться из этой истории? — думал Костя, только и успевая перебирать ногами. „Внутренний голос“ никаких рекомендаций на этот счет не дал. — Представиться немцем, которого русские уже давно забрали в плен, после чего он стал у них служить? Все равно казнят — за убийство солдат его величества короля Швеции. Да и врать мне не пристало, ибо ложь — от дьявола, а я служу Богу! Заинтересовать коменданта своим оружием? Но они с легкостью разберутся в конструкции винтовки и револьвера, и я после этого перестану быть им нужным. Сказать, что я могу превращать обычное железо в булат, помянув, что и винтовка, и револьвер сделаны из этой сверхпрочной стали? Это можно. Но тогда — прощай мое намерение стать советником ратных дел московского царя. А шведскому королю служить — не в моих планах. Впрочем, для меня сейчас задачей первостепенной важности является сохранение жизни, а уж потом — карьера. Ладно, приедем в Ям — на месте и разберемся. Возможно, комендант без долгих рассуждений отдаст меня во власть воинов гарнизона, и никакие уловки, никакой гипноз не спасет меня от разъяренной толпы».

Так, стараясь поспевать за влекущей его лошадью, Костя часов за пять преодолел пространство верст в пятьдесят, и когда показались строения и деревянные башенки слабой и ветхой бывшей русской крепостицы, Константин понял, что оказался прав в своих предположениях — они добрались до Яма. Миновав посад и въехав в крепость через неохраняемые ворота, кавалькада двинулась по направлению к двухэтажному каменному дому с высокой черепичной крышей, построенному на европейский манер. Наверное, сделали это уже шведы, хозяйничавшие в Яме, переименованном в Ямбург семь лет назад.

Константин понял, что в этом доме и живет комендант городка.

Пока ехали по крепости, разгуливавшие здесь шведские воины, видя процессию, видя трупы соплеменников и связанного человека в русском кафтане, громко говорили:

— Эге, вот для нас потеху привели!

— Да уж, позабавимся сегодня с этим мужиком. Неслучайно ребята его на веревке привели.

— Наш старый Улаф добр к солдатам гарнизона. Всегда нам пленных отдает. Ему — не жалко, а для нас — забава. Вначале отрежем уши, потом — нос и губы, поотрубаем все пальцы на руках и на ногах, живот распорем, да и посмотрим, как он будет танцевать, запихивая вовнутрь свои кишки.

Все шведы рассмеялись, найдя шутку своего товарища очень остроумной. Как же они не были похожи на мирных и тактичных шведов двадцать первого века! Да было ли между ними хоть что-нибудь общее?!

Костя вспомнил, что шведы не всегда были тихим да мирным народом. Даже в двадцать первом веке в столице было, конечно, все спокойно, зато где-нибудь в «медвежьем уголке» мог попасться дорожный знак, посеченный автоматными пулями — след разборки местных мотоциклетных банд. Да и премьера шведского в свое время убил именно уголовник — ну где еще, скажите на милость, высокую государственную персону могут отправить на тот свет без всякого заговора, а просто «на слабо»! А уж в девятнадцатом столетии шведы и вовсе отличились на всю Европу — такого криминала и бандитизма, как там, не было ни в одной стране, тогда-то и прозвучала знаменитая фраза насчет перекрестка, который должны охранять двое полицейских, и никак не меньше. И начали выбивать дурь из мозгов шведских уголовников, да так, что иной раз вылетали и сами мозги. Только это и спасло страну, и превратило шведов в приличную и приятную нацию…

Эти же шведы не стеснялись проявлять зверость — по крайней мере, кое-что Константин разобрать из их слов мог.

Костя, каким бы смелым он ни был, похолодел, услышав о том, что его ожидает. И снова лицо Марфуши, полное печали и укора, встало перед его глазами. А между тем процессия остановилась перед высоким крыльцом комендантского дома. Все шведы спешились, а один из них, минуя караульных, стоявших с мушкетами у дверей дома, вошел в здание. Вскоре он появился на крыльце со старичком низенького роста, почти карликом. Его длинные седые волосы жидкими прядями падали на плечи. Швед что-то говорил ему, показывая то на трупы убитых, то на Константина, и старичок со скорбью на лице кивал. Потом что-то произнес, и швед сбежал с крыльца, направился прямо к Косте и перерезал веревку, которая привязывала пленника к конскому седлу.

— Иди, — сказал он Константину по-немецки. — Наш комендант хочет с тобою говорить.

И толкнул в спину.

Костя пошел к крыльцу, заметив, что за его спиной с обнаженными палашами следуют двое шведов. Третий нес на плече винтовку Константина, а руках держал револьвер и саблю, вытащенную из ножен. Другой швед, перекинув через плечо, нес переметные сумы пленника. Вошли в дом, они миновали две комнаты, и Костя был введен в просторный и хорошо обставленный кабинет, где стены были обтянуты шелковыми обоями и на них висели замечательно написанные картины, по большей части морские пейзажи. Карлик-комендант сидел за большим деловым столом.

Когда Константин в сопровождении конвоя вошел в кабинет, комендант тотчас резко произнес по-немецки (как видно, ему уже успели доложить, на каком языке следует обращаться к пленнику):

— Все положите мне на стол, развяжите ему руки и идите.

Константин, весьма удивленный таким распоряжением, заметил, что приказ вызвал недоумение и у шведов. Тем не менее, все оружие и сумы Кости были положены на стол коменданта, и после этого шведы удалились и даже закрыли дверь.

Теперь старичок поднялся. Он почти не был виден из-за стола. Не прикасаясь к оружию пленника, он стал всматриваться то в один, то в другой предмет, и это изучение продолжалось минут пять. Потом швед по-свойски взял в руки револьвер, провернул его барабан, посмотрел на гнезда, неожиданно нажал на спуск. Послышался щелчок, произведенный ударником по капсюлю опорожненного патрона.

Затем он положил револьвер на стол, взял в свои короткие ручки винтовку, и, к удивлению Кости, совершенно верно произвел движение рукояткой затвора, открыл его, заглянул в патронную камеру и вынул патрон. Присмотрелся к нему, потом оттянул ударник, нажал на спуск, глядя во внутрь открытой камеры, где после нажатия спуска игла, прокалывающая патрон и ударяющая по воспламеняющей смеси, проделала движение вперед.

И сознанию Кости вдруг открылось: «Этот старичок-уродец — профессиональный воин, он моментально проник в суть нехитрых систем винтовки револьвера. Теперь я ему, увы, не буду нужен. Меня казнят, и гарнизонные солдаты будут забавляться, глядя на то, как я танцую с распоротым животом и отрезанными ушами…»

— Мне доложили, что вы говорите по-немецки, — вдруг неожиданно, резким вороньим голосом обратился он Косте.

— Да, свободно говорю, — ответил Константин.

— Тогда прошу, садитесь, — указал комендант рукой на кресло и сам уселся. — Скажите, из какой вы страны? — задал он совершенно неожиданной для пленника вопрос. И вдруг Константину, никогда и никому не открывавшемуся здесь, в шестнадцатом веке, откуда он явился, захотелось стать совершенно откровенным. Этот культурный воин, представитель германского племени, отчего-то вдруг расположил к себе его сердце. Ведь он никогда не открывался даже Марфуше или своим сыновьям. Ну, разве что Богдану, но тот ведь тоже не принадлежал к этому времени. Отчего-то абсолютно уверенный в то, что швед ему поверит, Константин заговорил:

— Только прошу, верьте каждому моему слову, хотя… Хотя какое я имею основание просить вас об этом? Тогда просто выслушайте меня…

— Говорите, — прокаркал старичок. — Улаф Хорст, старый воин его величества короля Швеции, умеет выслушивать даже своих противников. А вы ведь — мой противник. Вы убили четырех моих людей и заслуживаете казни. Но… вы чем-то симпатичны мне. Поэтому я выслушаю вас. Говорите.

— Вы спросили, к какой стране я принадлежу? — начал Константин. — Так я отвечу — я не знаю. Случилось так, что в начале двадцать первого века… — Костя на мгновение замолчал, скосив глаза на коменданта, но старик и ухом не повел — выдержкой он отличался отменной. Поверил или нет, оставалось только гадать. — …Я со своими друзьями выехал в пригород Петербурга — это город, который будет построен в одна тысяча семьсот третьем году русским царем Петром Первым в устье реки Невы, на отвоеванных у вас, шведов, землях…

— Очень любопытно… очень! — не с недоверием, а с сильным любопытством проговорил комендант. — И что же случилось с вами и вашими друзьями? И, кстати, каким это образом были отвоеваны земли. Однако ж город носит немецкое имя. Слишком много несообразностей, чтобы посчитать ваши слова просто враньем!

— Мы словно бы провалились во времени — вдруг изменился ландшафт. Местность будто была та же, но в то же время и не та. И тогда же каждый из нас оказался один. Я увидел людей в одежде и с оружием шестнадцатого века. Подумалось вначале, что это — ряженые. Но оказалось, что время на самом деле сместилось, и я перенесся на четыреста пятьдесят лет назад, в шестнадцатый век. И вот, растеряв всех своих друзей, я уже почти тридцать лет живу на земле, которая принадлежит московскому царю, но в сознании своем я остался жителем начала двадцать первого века. Я много воевал, в том числе и в Германии, и в войске короля Стефана Батория. И уже потом у меня открылись некоторые способности — например, успешно лечить людей от разных болезней, воздействовать на их волю. В последние годы я много странствовал, жил при дворах английской королевы Елизаветы, при дворе французского короля Генриха Третьего и даже безуспешно пытался спасти его от кинжала убийцы. Меня принимал испанский король Филипп Второй, и я опять же безуспешно пытался предостеречь его от посылки Великой армады к берегам Британии. Вернувшись в Псков, где жила моя семья, я изготовил это оружие…

— Таким оружием воюют в начале двадцать первого века? — серьезно спросил комендант. — И, кстати, а на мою волю вы не воздействуете?

Костя отрицательно помотал головой.

— Нет, что вы! А подобные револьверы и винтовки применялись лишь в середине девятнадцатого столетия. В мое время люди научились строить ракеты, способные доставить взрывчатое вещество, могущее разрушить целый город, через пространства, равные половине длины экватора, на другую сторону земного шара. Впрочем, револьверы используются тоже, солдаты же в бою пользуются автоматическим оружием, способным делать до тысячи выстрелов в минуту на расстояние в тысячу шагов.

Комендант нахмурился, его лицо стало мрачным. Казалось, он был сильно поражен словами сидевшего перед ним человека из будущего. Константин, которого слова коменданта побудили к действию, направлял луч своего сознание в его мозг. Это оказалось не слишком-то легко, но немного удавалось. Выяснилось только одно: старый швед (а скорее — немец на службе шведского короля, да и первоначальное имя у него было Ульф, а не Улаф) верит каждому его слову. Рассказ Кости сильно озадачил его, и старик пытался принять какое-то важное решение.

Но решение это пока принято не было — как видно, коменданту не доставало материала для размышлений. Поэтому старик спросил:

— И куда вы направлялись со своим оружием?

— Ехал в Москву, к нынешнему правителю Борису Годунову. Я хотел предложить ему перевооружить войско этими образцами.

Костя понимал, что этими словами едва ли не подписывает себе смертный приговор, но он прочитывал его и прежде в мыслях коменданта, не простившего бы ему убийства четырех своих людей. Теперь же, когда он признавался в своих намерениях — по сути дела, враждебных, в конце приговора была поставлена жирная точка.

— Зачем вы мне сказали об этом? — словно тоже читая мысли Константина, спросил старик. — Несмотря на мир с Москвой, мы враждуем. Так могу ли я отпустить вас с оружием или даже без него, только со своими знаниями, чтобы вы сделали войско московского вождя более сильным, чем войско шведов?

— Я и не прошу у вас этого, — скромно отвечал Константин. — Делайте то, что в вашей власти.

— Тогда я, поверивший каждому вашему слову, спрошу у вас: хотите быть на службе короля шведов? Уверен, что его величество очень заинтересовался бы вашей персоной.

Следует сказать, что Улаф Хорст был не менее тщеславным человеком, чем Константин. Тщеславие-то и заставило его в свое время пойти в ландскнехты, а уж потом перебраться в Швецию. Но вот, дожив до седин, он, проливавший свою кровь во имя величия шведского трона, был отправлен комендантом в бывшее русское захолустье с крошечным денежным содержанием. Тут не было ни общества, ни почета, ни денег. Его посмели обойти те, кто помоложе да понахальнее, кто не кровь свою проливал, а льстивые слова! А этот странный человек предоставлял весьма интересные возможности. Например, вернуться в Стокгольм, занять при дворе заслуженное положение. Все это было давней мечтой коменданта, а нынешняя участь заставляла его страдать и негодовать на судьбу. Неожиданное появление интересного субъекта, оказавшегося в его полной власти, давало старику шанс исполнить давнишнее желание.

— Господин комендант, — прямо отвечал ему Константин, — мне лестно ваше предложение. Но я, хоть и остаюсь в душе человеком начала двадцать первого века, помню, что мои предки жили на этой земле и в веке шестнадцатом, и много раньше. Как я могу стать слугой шведского короля? Я бы еще согласился быть его лакеем, подносить блюда или рассказывать ему на сон грядущий много поучительных историй из жизни монархов всех веков и народов. Но вы ведь хотите, чтобы я был своего рода его военным советником, то есть передал бы ему секреты изготовления оружия, которым будут воевать люди через четыреста лет. Не так ли?

— Не скрою, именно этого я и хочу, — кивнул комендант. — А лакеев у его величества хватает. Право, соглашайтесь. Вы будете служить собственно не его величеству королю Швеции, а представителям более развитого в умственном отношении народа. Ведь московиты как были варварами, так и ими и останутся. Могу представить, как распорядятся ими эти лишенные всяких представлений о добре люди. Или я не знаю, как они воюют? Если они занимают селенье, где живут иноземцы, то никого не щадят, даже детей. А вы стремитесь обогатить их еще и более современным оружием. Представляю, что будет с Европой, когда орды этих Аттил ворвутся с ним на земли сопредельных государств…

А ведь правду говорил комендант, истинную правду! (Хоть и пакостно, конечно). Перед глазами Кости встала жуткая картина побоища в Вендене, учиненного войсками Ивана Грозного. Правда, и остальные ничуть не лучше — взять, хотя бы, тех же шведов, которые только что обещали позабавиться с пленником (благо тот безоружен и связан, и сдачи дать уже не может) в духе Иванова палача Махрютки. О, эти, пожалуй, нашли бы общий язык! Да и остальные народы вряд ли хоть чем-то лучше.

— Пока я вижу, что орды иноземных поработителей хозяйничают на русских землях, — неожиданно гордо заявил Константин. — Вы обвиняете меня в том, что я убил ваших людей? Так я их убил по праву хозяина, на землю которого вторглись грабители. Или не грабежом занимались ваши солдаты в деревне в шестидесяти верстах от Пскова?

Комендант еще сильнее помрачнел. Он видел правоту пленника, но соглашаться с его правдой ему не хотелось. Тем более, он понимал, что этот упрямый московит из двадцать первого века ни за что не согласится пойти на службу к его королю. А ему так и придется остаться в захолустной дыре.

— Хорошо, я прекрасно понял, что вы дали мне решительный отказ, — скороговоркой проговорил старик. — Вот только любопытно все же выяснить, почему ваш город — русский, как я понимаю, — был назван немецким именем? Петербург! Быть может, и тот самый царь Петр, который, по вашим словам, отвоюет эти земли, на самом деле — Петер? Но ладно… Могу ли я увидеть ваше оружие в действии? Я просто любезности от вас прошу. Ведь все равно… — он остановился.

— Что «все равно»? — усмехнулся Константин. — Все равно я от вас никуда не денусь, вы это хотели сказать?

— Да, пожалуй, именно это я и имел в виду, — кивнул комендант. — Хотя, насчет казни… Вы никогда в Мекленбурге не были?

— Был, — ответил Константин. — Даже пришлось служить тамошнему герцогу, которого…

«…Которого я же потом и прикончил, и было за что!» — едва не сказал Константин, но вовремя осекся.

— Тогда я начинаю понимать, чем вы мне симпатичны, — усмехнулся комендант. — В кои-то веки родную правильную речь услышал! Разве от этих наемников чего-то хорошего дождешься? Кто — из Пруссии, кто — из Саксонии, иные и вовсе бежали из Латгалии во время войны. Впрочем, к этому мы еще вернемся. Покажите, как действует оружие, и я уверен, эта демонстрация вам тоже доставит удовольствие. И я также уверен в том, что вы меня не убьете — зачем бы вам стрелять в старика? Все равно уйти из крепости вам не удастся.

— Разумеется, — сказал Костя. — Так позвольте же я перезаряжу револьвер — так называется оружие этой системы.

— Прошу вас, — с жестом радушного хозяина сказал комендант, и Костя высыпал на стол те патроны, которые были у него в карманах кафтана. Потом выдвинул в револьвере шомпол-экстрактор и выбил на стол стреляные гильзы, вложив в освободившиеся гнезда новые патроны. Револьвер был готов к стрельбе. Затем он взял в руки винтовку и зарядил ее патроном, который был вынут комендантом.

— Я готов, — сказал Константин. — Где будем стрелять? Наверняка ваши воины где-то тренируются в стрельбе?

— Разумеется, за крепостной стеной есть вал с мишенями. Туда мы с вами и пройдем. Прошу вас, берите свое оружие. Сабля пускай останется на моем столе. Вы уж извините, но я возьму в сопровождение пятерых воинов. Кто знает, не захотите ли вы сбежать!

— Ваши опасения вполне резонны, тем более, когда вы доверили мне нести оружие, способное стрелять так быстро.

— Да, я вам доверяю, — сказал, вставая, комендант и крикнул — Караульный!

В комнату тотчас вошел воин с обнаженным палашом, которому швед приказал позвать пятерых солдат. Они должны были ждать коменданта у крыльца. Костя же, вложив револьвер в кобуру и закинув за плечо винтовку, ждал распоряжений старого коменданта. В его голове сновали мысли одна смелей другой. Предоставлялась реальная возможность, перестреляв из револьвера конвой, броситься бегом подальше от крепости. Но Константин знал, что комендант, возможно, сам не дороживший жизнью, отдаст приказ быть наготове конным. Его бы нагнали, не пробеги Костя и ста саженей. К тому же, появилось у него нечто вроде чувства чести и благодарности за оказанное доверие. Честь и удерживала Костю от воплощения в жизнь своих намерений.

И вот уже через пять минут он шагал рядом с комендантом по крепостному двору мимо изумленных такой картиной воинов, еще недавно грозившихся отрезать пленнику уши, нос и губы, словно были они не солдатами, а серийными маньяками-убийцами.

Следом за ними, погромыхивая латами, шли воины конвоя.

Так и добрались до незапертых крепостных ворот, вышли за деревянные стены кремля Яма-Ямбурга, сооруженные так, как делали русские крепости еще во времена Ярослава Мудрого — то есть из приставленных друг к другу деревянных срубов, заполненных внутри землей, песком, камнями, с легким прикрытием на верху для защитников крепости на случай вражеского штурма.

Вал для учебной стрельбы аркебузьеров был устроен у стены в пятидесяти саженях от ворот. Перед валом стояли изрешеченные пулями дощатые мишени. Напротив них, шагах в семидесяти и остановились Константин с комендантом.

— Господин комендант, — начал Костя, снимая с плеча винтовку, — не прикажете ли заменить мишень? Вы не увидите результатов моей стрельбы — доски уже все прострелены.

— Отчего же? — быстро отвечал старик-швед. — Вон тот правый угол свободен. Попадите в него несколько раз, и я буду считать вашу стрельбу успешной. Кстати, на сколько шагов бьет ваш мушкет?

— Не менее чем на тысячу. И заметьте, его скорострельность во много раз выше, чем у аркебуз ваших воинов, не говоря уже о кучности попаданий. Итак, я начинаю.

— Извольте, — произнес комендант, скрещивая на груди руки и прищурив глаза, чтобы лучше видеть пораженную цель.

Константин приложил приклад к плечу, навел ствол на свободный угол мишени, нажал на спуск… Когда дым отнесло ветром, стало видно, что на белом прежде пространстве мишени теперь чернеет едва заметная точка. А Константин, передернув затвор, имеющий крючок-экстрактор для быстрого выбрасывания бумажной гильзы, уже вложил в патронник другой патрон, задвинул затвор, приложился — и вторая дырка, появившаяся рядом с первой, сообщила коменданту об успешной стрельбе. А Костя уже был готов к третьему выстрелу, чтобы украсить доску мишени третьим отверстием.

Так он стрелял пять раз, и на все по все у него ушло не больше минуты. Не желая больше тратить патроны, хотя и не понимая причины этого неуместного в его ситуации желания, Константин спросил у шведа, на лице которого ясно читались изумление и восторг:

— Довольно ли, господин комендант?

— Вполне довольно, — пробормотал неспособный придти в себя от увиденного швед. — Признаться, я потрясен! Сколько времени ушло у вас на пять выстрелов?

— Около минуты, господин комендант. Не желаете ли взглянуть на то, какие отверстия проделали мои пули в досках? — спросил Костя, получивший немалое удовольствие от произведенного на коменданта впечатления.

— С интересом взгляну, — отвечал комендант. Когда они подошли к мишени, старик увидел результаты стрельбы. Он невольно воскликнул:

— Пули прошли сквозь доски, словно это была бумага! А какова максимальная дистанция для стрельбы из вашего мушкета? Не повлияет ли она на убойную силу пули?

— Полагаю, и с восьмисот шагов я добьюсь того же эффекта, — скромно отвечал Константин.

— Ого! — комендант был в полном восторге. — Ну, а теперь покажите, как действует ваш пистолет. Как вы там его называли?

— Револьвер, — дал ответ Константин. — В какое место мишени нужно будет стрелять?

— Вот сюда, — указал старый швед на свободное пространство, довольно небольшое по площади.

— Отойдем шагов на пятьдесят, — предложил Костя. — Понятно, что при коротком стволе револьвер не выпустит пулю на такое же расстояние, как и винтовка.

— Я догадался бы об этом сам, — с ухмылкой отвечал комендант. Косте не понравилась его ухмылка. «Что-то он затевает, — подумал Константин. — Не расстрелять ли мне сейчас всех пятерых его телохранителей да и этого старого сморчка в придачу? Они же мои враги, и никогда не отпустят меня на свободу!» Но опять же некоторое представление о чести и порядочности не позволило Косте сделать так, как было нужно сделать по отношению к неприятелю, имея в руках оружие.

Они отошли шагов на пятьдесят, и Константин навел револьвер на мишень. Первый выстрел был удачен — на чистом пространстве мишени появилось едва заметное отверстие. Второй и третий оказались по меткости такими же. Но едва Костя поднял револьвер в четвертый раз, комендант проговорил:

— Постойте, не стреляйте! Я действительно восхищен и вашим оружием, и вашей меткой стрельбой. Ведь мало иметь в руках прекрасное оружие — нужно уметь им пользоваться. Я прошу вас, позвольте старику тоже произвести несколько выстрелов. Пожалуй, я перенесусь при этом через века!

— Извольте, — галантно сказал Константин, стремясь войти лучом своего пытливого умственного взгляда в намерения коменданта. Он рукояткой протянул револьвер старику-шведу, который взял его в свою маленькую почти детскую ручку. Комендант вначале рассмотрел оружие, потом поднял его и стал долго целиться. Костя видел, что его детская с виду рука держит оружие крепко — ствол не дрожал, не двигался, как это было бы заметно у новичков. Револьвер держала стальная рука закаленного в боях воина.

Грянул выстрел, и рядом с отверстиями, проделанными пулями Константина, образовалось еще одно. Второй выстрел не заставил себя долго ждать — и новая дырка появилась в доске.

— Ну просто восхитительно! — с неожиданной живостью, улыбаясь воскликнул старик. — Оружие, в сравнение с которым лучшие пистолеты Европы — просто дрянь! Я, кажется, сбросил со своих плеч лет тридцать! Спасибо вам, сударь!

Костя просто млел от счастья. Он верил в радость этого старого воина, и его восторг и похвала были очень дороги ему. Пленник отчего-то был уверен, что Улаф Хорст в благодарность за доставленное удовольствие отпустит его на свободу, простив ему убийство четырех своих людей. Но неожиданно случилось то, чего Костя никак не ожидал. Комендант, все еще улыбаясь, рассматривая револьвер, неожиданно спросил:

— Так вы все-таки не хотите служить шведской короне?

Константин опешил. Что ему было ответить?

— Господин комендант, я уже дал вам свой ответ — я служу московскому государству и своему народу.

— Что ж, — глухо молвил комендант, уже не улыбаясь, — тогда вы сами выбрали свою судьбу, — и старик, резко вскинув свою короткую ручку, навел револьвер прямо в лоб стоявшего от него шагах в семи Константина. — Ребята! Свяжите руки этого молодца. А ты стой смирно, не то последняя пуля твоего, как ты сказал, револьвера, прострелит твою слишком умную и в то же время такую глупую голову!

Как видно, приказ захватить с собой веревку комендант отдал загодя. Поэтому не успел он закончить своей фразы, как в руки Кости уже вцепились сразу четверо латников.

Через минуту его руки были крепко-накрепко стянуты в запястьях толстой веревкой, конец которой оказался у того, кто вязал Костю. Комендант Хорст, подойдя к Константину, снял с его плеча винтовку и повесил на свое детское плечико.

— Московит, — сказал комендант, — я верю, что ты пришел к нам из двадцать первого века. Божье провидение всесильно, и на свете возможны вещи еще и почуднее. Но ты явился с намерениями, которые не могут устроить нас, шведов. Чего доброго, благодаря твоим усилиям войско московского царя доберется и до Стокгольма с таким прекрасным оружием, стрельбу из которого ты с успехом мне показал. А поэтому я, старый служака короля, не могу оставить тебя в живых. Прости. К тому же, если бы я даровал тебе жизнь, то меня бы не поняли мои солдаты, а я ценю их доверие. Без доверия нельзя жить в окружении варваров, а мы окружены ими. Все, прощай. На небе я дам тебе ответ за свой поступок, а пока — ты будешь казнен, казнен страшно, как казнят у нас обычно тех, кто убивает наших братьев. Я буду смотреть на твою казнь из окна своего дома. Твое оружие я передам нашему королю. Думаю, он отблагодарит меня за такое приобретение.

Костя смотрел на коменданта с презрением. Он понимал, что тот поступил с ним, как верный служака тому, кому приносил присягу. Но при этом старик поступил подло. Константин мог застрелить его и не застрелил, соблюдая кодекс чести. Комендант же пренебрег им.

— Шведская ты сволочь и старая вонючая крыса! — с отвращением глядя прямо в глаза шведу, сказал по-немецки Костя. — Я доверился тебе, ты же поступил как паршивая шлюха, которые у вас, на улицах вашего Стокгольма, задирают подолы перед каждым проходящим мужиком! Через сто с небольшим лет вас не будет на нашей земле — русский царь Петр Великий со своими гренадерами и драгунами перережет глотки всем вашим аркебузьерам! Веди меня на казнь, я не боюсь!

Костя видел, что комендант буквально позеленел от злобы, хотя, надо сказать, разгром шведов Петром Первым был несколько преувеличен пленником. Скрипя остатками зубов, старик прошипел:

— Ведите его, ребята! Поставьте перед окнами моего дома и сделайте с ним все, что вам нравится! Вы слышали, как он оскорбил вашего славного коменданта?

— Слышали! — разом ответили латники. — Сейчас укоротим ему язык! А заодно нос и уши! Да и глаза ему больше не нужны — насмотрелся!

И довольные собой воины, предвкушая занятное зрелище, потащили Константина к воротам крепости, а комендант с винтовкой на плече едва поспевал за ними. Костю, который, как ни странно, не испытывал никаких чувств перед назначенной ему страшной казнью, повинуясь движениям того, кто тащил его, вошел во двор. Стоявшие здесь человек двадцать пять воинов, видя, что московит, убивший четырех их товарищей, теперь не шагает рядом с их комендантом со своим оружием на плече, а идет связанным, издали дружный победный вопль.

— Ребята, — сказал тот, кто волок Костю, — наш комендант подарил эту свинью нам! Эта наглая харя страшно оскорбила старика, я-то по-немецки разбираю! Так что нам надо с ним обойтись, как он того заслужил. Старик велел разобраться с ним перед окнами его дома. Айда туда!

Толпа с гиканьем потащила Константина поближе к стенам комендантского дома, и все на ходу старались ударить Костю побольней, потому что мимо проходил их обожаемый комендант, а его подчиненные сильно хотели угодить своему командиру. Скоро Костя был окружен ликующей толпою, и вдруг его пронзило: «Меня сейчас убьют, и я, возможно, самый умный, самый талантливый человек в этом времени! Я перестану существовать, и ни Марфуша, ни сын Никита, ни доченька Малаша никогда не узнают о том, где я похоронен. Как прозревала мое будущее жена! Она видела мои белые кости, лежащие где-то в поле, даже не погребенные!..»

Эта мысль стремглав пронеслась в голове Кости, как это обычно бывает у тех, кто предчувствует свой близкий конец. Он еще словно воочию увидел лица своих матери и отца, так и не узнавших, куда пропал их сын, и ему до слез стало жаль их. Он впервые за почти что тридцать лет своего пребывания в шестнадцатом столетии сказал сам себе: «Да какого ж черта я потащился тогда с ребятами на игры! Откажись я, останься дома, так и не провалился бы я в это пропитанное людской кровью и взаимной ненавистью прошлое!»

Все эти мысли за сотую часть секунды промелькнули в сознании Константина, и вдруг сильнейшее, всеохватывающее, острейшее желание остаться в живых до предела наполнило всю его душу.

Костя, перестав думать о чем-либо, не видя перед собой никого, обратил все свое духовное зрение вглубь самого себя. Он узрел ту точку, на которой ему нужно сконцентрировать всю свою энергию, и, понимая, что с завязанными руками овладеть волей гогочущей вокруг него толпы врагов ему будет невозможно, приказал суставам и хрящам кистей на полминуты стать размягченными, как у вареной курицы. Сконцентрировавшись на ладонях, которые, как он почувствовал, подчиняясь его приказу, стали гораздо уже, свернувшись в трубку, он стал высвобождать их из пут, делая это незаметно, миллиметр за миллиметром. А шведы кричали:

— Пусть Крошка Ральф сделает это!

— Да, да, у него всегда это красиво получалось!

— Крошка доставит удовольствие нашему старику!

— Выколи ему сначала только один глаз, Ральфи! Он вторым глазом должен будет увидеть свои уши и свой нос!

— А хрен свой он разве не должен увидеть на другом месте? Все равно он ему больше не понадобится!

— А закончишь представление, Крошка, тем, что взрежешь ему пузо и вытянешь наружу его кишки! Пусть он станцует на них!

— Ишь, наглая свинья, четырех наших убил, а еще и коменданта-старика оскорбляет! Давай, Крошка, начинай!

От толпы шведов отделился крутоплечий детина — рыжебородый, с почти белыми волосами и красным лицом. Был сей потомок викингов на голову выше Константина, и, видно, Крошкой его прозвали шутки ради. Так иной раз прозывают уголовников — какой-нибудь дюжий детина может получить кликуху Задохлик или Скелет, а коротышка — сделаться Длинным или Верзилой. Кираса прикрывала лишь часть груди шведа — похоже, на такую грудь трудно было подобрать защитную пластину подходящего размера. Из ножен Ральф вынул огромный широкий кинжал, больше похожий на меч небольших размеров.

Как видно, Ральф очень любил свое оружие, потому что, судя по зеркальному блеску, отточен и отполирован заботливой рукой верзилы он был отменно. Как цирковой борец, растопыривая руки, чтобы выглядеть еще мощнее, Крошка, помахивая своим оружием, вначале пару раз прошел по кругу под одобрительные возгласы и шлепки сослуживцев. А «викинги» все понукали его не медлить и скорее начинать, потому-де, что их старик уже заждался. Наконец, Ральф внял зову своей служивой братии. Он двинулся к Косте мелкими шажками, и его маленькие свиные глазки, как видел Константин, буравили голову пленника, как бы отыскивая то, с чего следовало начать.

Швед играл своим кинжалом — то повертывал его между пальцев, и он крутился наподобие мельницы, то перебрасывал с руки на руку И вот шведский палач Махрютка уже стоял в метре от своей жертвы, а кинжал двигался все быстрее и быстрее, и лезвие его, ловя на свою зеркальную поверхность лучи заходящего солнца, пускало в разные стороны блики кровавого цвета.

Но вдруг случилось то, чего никак не ожидали увидеть шведы. Рука «наглой свиньи», молниеносно выскочившая из веревочного браслета, была протянута вперед. Полумгновения хватило, чтобы поймать перелетавший с руки на руку кинжал за рукоять. Молния клинка со свистом рассекла воздух, и тут произошло то, чего никогда не видели эти залитые кровью с головы до ног вояки. Голова Ральфа дернулась, разинула рот… Несколько мгновений она еще держалась на плечах, но мощный фонтан крови оттолкнул ее. И, еще успев сделать в полете на землю глотательные движения, голова «викинга» бухнулась на землю и покатилась. Тело Ральфа, к величайшему удивлению шведов, еще успело произвести какое-то конвульсивное движение руками и плечами, а потом мешком рухнуло навзничь.

Последнее, что успел сделать Ральф — это изумиться…

— А-а-а-а-ах… — прокатился над замершей толпой то ли вздох, то ли стон, а Константин, ловя мгновения полнейшего замешательства, дико и властно прокричал, указывая пальцем на зеркало поднятого над головой клинка:

— Все смотрят сюда! Я приказываю вам смотреть сюда!

Он знал, что в нем сейчас появилась мощь, которая превосходит силы всех этих двадцати пяти людей. В свой приказ Константин вложил половину той мощи, и словно набрасывая на окружавших его врагов невидимые сети власти, сотворили то, чего хотел достичь. Шведы, словно превратившись соляные столбы, застыли на месте в тех позах, в каких застал их приказ. А Константин пошел вдоль круга и, смотря в глаза каждого, посылал дополнительный приказ неподвижно стоять на месте, двумя пальцами правой руки касаясь каждого из них.

Теперь его окружал хоровод живых мертвецов. Константин, выйдя из круга, быстро двинулся в сторону крыльца, и кинжал в его руке опять был поднят и сиял, испуская свой завораживающий блеск уже по направлению двух часовых, охранявших вход. Они попытались было поднять мушкеты, но Костя произнес лишь одно слово:

— Стоять!

И оба латника замерли, так и держа оружие в полусогнутых руках.

Прикосновение к их лбам произвело на воинов то же завораживающее действие, что и на их товарищей. Теперь вход в дом коменданта был свободен. Взбежав на второй этаж, он увидел старика-карлика стоящим возле дверей своего кабинета с двумя пистолетами в руках.

Комендант попытался было навести один из них на Костю, но тот лишь крикнул:

— Опустить!

И рука коменданта тотчас замерла.

— Ну что, кочерыжка шведская! — подошел к нему Константин. — Удалось тебе увидеть мою казнь из окон своего дома? Не удалось! А еще не удастся тебе передать мое оружие своему королю! И ничего ты о нем ему не расскажешь!

И Константин безо всякой жалости вонзил широкое лезвие прямо в сердце коротышки-коменданта и оставил кинжал в упавшем замертво верном служаке шведского владыки. Перешагнув через тело, вошел в комнату. Винтовка, револьвер, сабля, а заодно и переметные сумы так и лежали на широком столе коменданта.

Костя вначале вложил в ножны саблю, потом выбил из гнезд барабана пять стреляных гильз и вложил в них свежие патроны.

Вогнав патрон и в патронник винтовки, он забросил ее за спину, перекинул через плечо сумы и вышел из комендантского дома.

Очарованные приказом шведы так и стояли в нелепых позах. А в центре их круга лежал, раскинув руки, обезглавленный Крошка Ральф. Костя, зная, что гарнизон городка куда больше, чем двадцать пять человек, стоявших здесь, поспешил найти лошадь.

Он увидел оседланных коней в дальнем углу крепостного двора. Как видно, комендант на самом деле отдал приказ быть готовыми погнаться за московитом, если тот попытается бежать. Кони, привязанные к жерди-коновязи, были отличными, но Костя с удовольствием увидел, что здесь же стоит и его жеребец, который, увидев хозяина, коротко и, наверное, радостно заржал.

Отвязав лошадь и вскочив в седло, Константин пустил его в галоп и пулей, словно выпущенной из его винтовки, вылетел за ворота крепости.

Полчаса он гнал коня, желая поскорее уехать подальше от того места, где обстоятельства заставили его увидеть в самом себе еще и человека, способного быть слабым, способного бояться смерти. Но страстное желание жить и жить, несмотря на пятьдесят прожитых лет, показало ему и то, какой запас телесных и душевных сил еще имеется у него и как умело он может им распорядится. И еще он понял, какую ценность представляет в веке шестнадцатом его оружие, и то, что делал он с таким тщанием и любовью, стало для Кости еще дороже.

Вот только об одном он не подумал — о неожиданно и непонятно с чего усилившейся мощи его мысленных приказов. Как будто он обрел дополнительные силы и теперь даже не ощущал особой потребности в отдыхе.