Часть вторая

Я больше не качался на волнах.

Я больше не тонул.

Второй раз в жизни я пришел в себя на незнакомом берегу. Я слышал тот же неумолчный шум прибоя. Во рту стоял тот же тошнотворный соленый привкус. Все внутри сжималось от того же безумного страха.

Неужели мучительные годы, проведенные в Гвинеде, были всего лишь сном? Жутким, нелепым сном?

Я понял, каков будет ответ, еще прежде, чем руки мои, перепачканные песком, коснулись покрытых шрамами щек и безжизненных глаз. И Галатора, висевшего у меня на шее. Гвинед был реальностью. Такой же реальностью, как незнакомый сильный запах, плывший над неизвестным берегом.

Я перевернулся на бок, и подо мной хрустнула какая-то раковина. Затем сел и сделал глубокий вдох. Воздух был сладким, как летом на лугу, но в нем чувствовался некий странный привкус. Резкий привкус, привкус реальности.

Я слышал доносившееся откуда-то шлепанье и шелест волн, но не видел моря. Однако причиной тому было не мое ограниченное зрение. Море было скрыто за клубами тумана, такого густого, что он скрывал все вокруг меня.

Среди этой белой мглы время от времени возникали странные фигуры; затем, через несколько секунд, они таяли. Я различил нечто вроде огромной арки; дверь, скрывавшая проход под аркой, захлопнулась. Затем дверь растворилась в тумане, и на месте ее возник чей-то хвост с шипом на конце – он был таким огромным, что вполне подошел бы дракону. У меня на глазах хвост превратился в чудовищную голову с носом «картошкой». Голова туманного великана медленно повернулась ко мне, приоткрыла рот, словно собираясь что-то сказать, затем растаяла в белом облаке.

Я распрямил затекшую спину и огляделся по сторонам. На этом пляже, в отличие от берега Гвинеда, суша и море встречались мирно. Не было куч острых камней, усеивавших то враждебное побережье, лишь раковины всевозможных расцветок – розовые, белые, пурпурные – виднелись на мелком песке. Совсем рядом с собой я заметил покрытую листьями лиану, ползущую по пляжу, подобно блестящей зеленой змее.

Розовый. Пурпурный. Зеленый. Сердце мое замерло, затем учащенно забилось. Я воспринимал цвета! Не настолько четко, как прежде, до пожара, но намного лучше, чем до момента, когда море уничтожило мой плот.

Нет, не спеши, сказал я себе. Этого не может быть. Осмотрев свои руки и одежду, я понял, что цвет их остался таким же тусклым, как прежде.

Снова оглядев пляж, я все понял. Зрение мое не улучшилось. Дело было в том, что окружающий пейзаж просто светился. Раковины, блестящие листья, даже песок на этом берегу отчего-то казались ярче, насыщеннее, чем в обычной жизни. Я подумал: если цвета представляются такими ослепительными моему внутреннему взору, то каковы они были бы для взгляда моих настоящих глаз!

Я подобрал коническую раковину. Сверкающую белую поверхность украшали пурпурные полосы. Ее приятно было держать на ладони – как руку старого друга.

Я приложил раковину к уху, ожидая услышать шум прибоя. Но вместо этого до меня донесся странный звук, подобный дыханию, и я как будто бы различил голос, доносившийся откуда-то издалека. Голос шептал, обращаясь ко мне на незнакомом языке. Пытался сообщить мне что-то.

Я затаил дыхание. Отняв раковину от уха, я осмотрел ее внутренность. Это была самая обыкновенная раковина. Наверное, просто показалось, решил я. И снова поднес ее к уху. Опять этот голос! На этот раз он звучал яснее, и мне даже почудилось, что я расслышал слово: «Берегиииись… берегиииись».

Я резким движением швырнул раковину на песок. Ладони у меня взмокли, сердце готово было остановиться от страха. Я поднялся на ноги. Ноги, руки, спина болели – я слишком долго лежал неподвижно. Я еще раз осмотрел раковину и покачал головой. В уши попала вода, поэтому мне мерещится всякая чушь. Да, так оно и есть.

«Вода. Нужно найти пресной воды». Я знал, что если удастся чего-нибудь попить, мне станет лучше.

Я вскарабкался на вершину дюны, нависавшей над пляжем. Открывшееся зрелище поразило меня настолько, что я даже забыл сделать вдох.

Я смотрел на запад; передо мной простирался густой лес, над вершинами гигантских деревьев сновали пестрые птицы. На горизонте вставала гряда гор, скрытых туманной дымкой, и зелень леса переходила в голубой цвет предгорий. В нескольких местах виднелись долины, покрытые мягким ковром пышной травы. Сверкали на солнце речушки и водопады, возникавшие из-под сводов леса, бежавшие по лугам и сливавшиеся в одну широкую реку, которая устремлялась к океану. Вдалеке виднелись еще деревья, но они росли ровными рядами, не так, как в лесу – это скорее походило на сад, высаженный давным-давно.

Я уже собрался спускаться в долину, чтобы утолить жажду, когда один участок леса привлек мое внимание. Хотя восточный берег реки был виден мне лишь частично, мне показалось, что там гораздо меньше зелени, чем на западном. Деревья были какого-то красно-бурого цвета, цвета высохшей листвы. Или ржавчины. Сначала зрелище это встревожило меня, но затем я сообразил, что это, должно быть, некая незнакомая мне растительность. А может быть, игра света, вызванная движением кипы темных облаков, нависавших над восточным горизонтом.

В горле у меня пересохло, и я снова вернулся мыслями к ярко-зеленой долине и лесу, расстилавшемуся передо мной. Пора уже попить! Затем, решил я, отправлюсь исследовать окутанный мглой остров, если это действительно остров. Я еще пока сам не понимал, в чем дело, но было в этой местности нечто такое, что побуждало меня остаться и исследовать ее – несмотря на странное происшествие с раковиной. Возможно, яркие, чистые цвета природы. А может быть, просто воспоминание о том, что я доверился морю, и море принесло меня сюда. Но, какова бы ни была причина этого любопытства, я решил остаться ненадолго – лишь ненадолго. Если я не найду никаких намеков на свое прошлое, то поспешу дальше. Построю себе лодку, которая будет прочнее того плота, и продолжу поиски.

Я начал спускаться с дюны. Вскоре песок сменился травой; тонкие стебли покачивались под порывами легкого бриза, несущего ароматы цветов. Я еще не совсем оправился после плавания, но шагал все быстрее. Вскоре я уже бежал по широкому полю. Я почувствовал на лице дуновение ветра и вспомнил, что бегу впервые с того дня, как покинул Каэр Мирддин.

Я добрался до ручья с прозрачной водой и опустился на прибрежные камни, поросшие мхом. Я наклонился к ручью. Чистая, прохладная вода коснулась моего лица и волос, и прикосновение это потрясло меня не меньше, чем цвета и запахи чудесной страны. Я напился воды; мне показалось, что я сейчас лопну, но я продолжал пить.

Наконец, будучи уже не в силах глотать воду, я лег, оперся на локоть и полной грудью вдохнул бодрящий воздух, напоенный диковинными ароматами. Подбородок мой щекотала трава. Трава была такой высокой, что какой-нибудь путник издалека мог бы принять меня за бурое бревно, лежавшее у ручья. Я вслушивался в шорох стеблей, шум ветра в листве деревьев, плеск воды. Длинноногий красный жук медленно полз по складкам моей туники.

Внезапно прямо у меня над головой что-то со свистом пронеслось, выведя меня из дремоты. Существо пролетело стремительно, как выпущенная из лука стрела, и я даже не понял, кто бы это мог быть. Я осторожно приподнялся, и «второе зрение» помогло мне заметить какое-то движение в траве ниже по течению ручья. Я вскочил на ноги.

Из травы донесся пронзительный свист, затем какое-то шипение и рычание. Я двинулся туда; голоса животных, полные злобы, становились все громче. Сделав еще несколько шагов, я замер в изумлении.

Передо мной была крыса, самая крупная из всех, что мне когда-либо доводилось видеть; туловище ее было толщиной с мое бедро, ноги были необыкновенно мускулистыми, зубы – острыми, как кинжалы. Крыса сражалась с соколом с серой спиной и полосатым бурым хвостом. Это был дербник. Несмотря на то, что крыса была по меньшей мере в три раза крупнее птицы, они показались мне достойными противниками.

Битва была жестокой. Сильные когти сокола прочно вцепились в загривок крысы. Крыса извивалась, пытаясь укусить или оцарапать голову врага, придавить его к земле. Но сокол проявлял храбрость, удивительную для такой небольшой птицы – он только трещал что-то и погружал когти все глубже в плоть зверя, и вскоре по толстой шкуре крысы заструилась кровь. В воздухе кружились перья, трава была забрызгана кровью. Птица и крыса, охваченные дикой яростью, когтили, кусали друг друга, рычали и катались по траве.

Бой мог бы продолжаться еще какое-то время, и неизвестно, кто вышел бы победителем, но вдруг из зарослей у ручья возникла вторая крыса. Возможно, из чувства солидарности с сородичем, а скорее, в предвкушении легкой добычи, она присоединилась к первой крысе. Челюсти ее сомкнулись на крыле несчастной птицы, и она начала немилосердно рвать перья.

Сокол издал пронзительный крик боли, но не сдавался. Первая крыса, с расцарапанной мордой, выпустила птицу и обежала ее, чтобы впиться в другое крыло. Раненое крыло безжизненно повисло – теперь оно было бесполезно; кроме того, сокол лишился одного когтя. Первая крыса, предчувствуя близкую победу, стряхнула застрявшие в зубах перья и приготовилась прыгнуть на ослабевшего противника.

В этот момент я подбежал к дерущимся и поддал крысу ногой с такой силой, что она отлетела в кусты. Вторая мерзкая тварь прекратила терзать сокола и уставилась на меня злобными, налитыми кровью глазками. Могучим движением крыса отшвырнула сокола в траву, и тот остался лежать неподвижно; видимо, он ослабел настолько, что не мог даже пошевелиться.

Крыса издала тонкое шипение. Я шагнул ближе и поднял руку в угрожающем жесте. Крыса, по-видимому, утомленная битвой, решила не вступать в новую драку, развернулась и скользнула прочь в высокую траву.

Я наклонился, чтобы осмотреть сокола. Несмотря на то, что его глаза – две черные точки, обведенные желтым – уже закрывались, он пристально уставился на меня. Когда я протянул к птице руку, она зашипела и ударом лапы оцарапала мне запястье.

– Что же ты делаешь, глупый? – вскрикнул я, облизывая кровь. – Я хочу тебе помочь, я не причиню тебе вреда.

И снова я потянулся к павшему воину. И снова птица просвистела что-то и попыталась меня царапнуть.

– С меня хватит! – сказал я и, раздраженно тряхнув головой, поднялся, чтобы идти дальше.

Уходя, я в последний раз оглянулся на сокола. Глаза его, наконец, закрылись. Тело сотрясала мелкая дрожь.

Я сделал глубокий вдох и вернулся к несчастному. Я осторожно поднял птицу, стараясь избегать когтей на случай, если она вновь придет в себя. Держа в руках теплое, пушистое тельце, я поразился тому, что такое мягкое на ощупь существо может быть таким воинственным. Я погладил поврежденное крыло и понял, что, несмотря на серьезные раны, кости остались целы. Я снял с плеча мешочек, подаренный Бранвен, вытащил щепотку целебных трав, разбавил порошок несколькими каплями воды из ручья. Краем туники я кое-как очистил ранки, нанесенные зубами крысы. Крыса оставила несколько глубоких укусов, особенно у верхнего края крыла. Я осторожно наложил на раны свою мазь.

Тело сокола напряглось, и он открыл глаза, но на этот раз не стал отбиваться. По-видимому, он был настолько слаб, что даже не мог свистеть, и ему оставалось только настороженно наблюдать за мной.

Когда я закончил с ранами, то снова взял маленькую птицу на руки, размышляя о том, что с ней делать дальше. Оставить на берегу ручья? Нет, крысы наверняка вернутся и закончат свою работу. Взять с собой? Тоже исключено – мне не нужна обуза, и к тому же такая строптивая.

Я заметил на краю чащи дуб с раскидистыми ветвями, и в голову мне пришла новая мысль. Положив птицу на землю, я нарвал травы и соорудил из нее нечто вроде примитивного гнезда. Затем взял под мышку сокола и гнездо и забрался на одну из нижних веток, густо поросших мхом. Я устроил гнездо около ствола и положил в него беспомощную птицу.

На миг я встретил вызывающий взгляд глаз, обведенных тонкими желтыми веками. Затем слез на землю и углубился в лес.