Глава 10
Прошло две недели, вот-вот должны были вернуться родители Руслана. Мы собрали вещи и переехали к его бабушке, в Днице.
Бабушка Руслана оказалась самой милой в мире. Она не сказала ни слова против, когда мы заявились к ней и Руслан сообщил, что я поживу с ними какое-то время. Ее радость была искренней. Она призналась, что всегда мечтала о внучке. Я чуть не расплакалась, ведь у меня никогда не было бабушки. На завтрак мы ели землянику в молоке и оладьи, пышные и мягкие, будто облака. Ничего вкуснее я в жизни не пробовала.
Жить так было здорово, но вскоре я окончательно поняла, что вот он ― тот самый день. Я стояла у разбитого окна на чердаке в доме бабушки Руслана, погруженная в свои мысли и одиночество. I believe in miracles. I believe in a better world for me and you. «Ramones» в наушниках пели о том, что где-то для нас с Русланом есть лучший мир. Пора. Дальше скрываться не имеет смысла. На душе было грязно и мерзко. Меня все сильнее тошнило от себя самой. Я решилась. Вечером мы с Русланом снова попытались догнать закат на мотоцикле. Только на этот раз я говорила, куда нам ехать.
– Останови! Останови, нам сюда, ― крикнула я, заметив впереди знакомый тоннель.
Я действительно набралась смелости покончить со всем сегодня. Все равно правда рано или поздно вылезет наружу, такие вещи невозможно похоронить. Я могла только отсрочить свою казнь, но не избежать ее. Мы слезли с мотоцикла. Руслан осмотрел тоннель.
– И зачем мы сюда приехали?
– Сейчас узнаешь, ― ответила я и не узнала свой голос ― безжизненный и бесцветный.
Я огляделась. Все напоминало о том дне. Я чувствовала здесь свой застывший страх, видела себя, ныряющую в воду, слышала лай собак и топот бонов. Их ненависть и желание убить незримо въелись в стены. Память и чувства застыли вместе с запахом хвои, плесени и мазута. Вокруг не было ни души. Идеальное место для преступления.
– Так что ты хотела мне показать? ― спросил Руслан.
Ручей… Такой родной, любимый. Он всегда принадлежал нам с Тотошкой, дико приводить сюда кого-то еще, даже Руслана. Это место ― только наше. Но выбора не было.
– Сейчас…
Руслан смотрел на меня. Человек, который любит меня и который жаждет моей смерти. Как это возможно? Два чувства разом? Любовь и ненависть? Желание любить вечно и убить сию секунду? Возможно, если еще не знать всей правды.
– Что ты делаешь? Вспоминаешь, где спрятала сокровища? ― раздался бодрый голос сзади.
Руслан не видел во мне перемен. Не знал, что сейчас будет.
– Мне нужно кое в чем тебе признаться, ― сказала я, оборачиваясь.
На его лице появилась растерянная улыбка.
– И в чем же? Почему именно здесь?
Он казался безмятежным, даже мой тон не насторожил его. Мы оба слишком увлеклись игрой в семью, тяжело было вырывать себя оттуда и возвращаться в реальность, очень тяжело. Разум, сердце ― все сопротивлялось, кричало: «Не делай этого!»
– Это место… После одного случая очень запомнилось.
Сказав это, я вдохнула запах леса. Закрыла глаза, вслушалась в скрип могучих стволов. Щелкнула линия электропередач ― скоро пойдет «собака».
– У тебя морщинка на лбу, ― сказал Руслан, подойдя ко мне. ― Я заметил, она у тебя всегда появляется, когда тебя что-то тревожит. Расскажи мне, не держи в себе. В этом месте… с тобой что-то случилось? Что-то плохое?
Я вскинулась. Его глаза словно говорили: «Доверься мне, я все пойму». Ох, знал бы ты правду, Руслан… Ты бы не смотрел на меня так.
Он был так близко. Я открыла рот… И не издала ни звука. В горле встал ком страха; я с трудом проглотила его. Ну все. Пора. И тут ноги перестали меня держать, будто растворились кости и мышцы, осталась лишь оболочка из кожи, набитая ватой. Я отошла от Руслана на несколько шагов. Стоя к нему спиной, посмотрела на лес.
– Тебе тяжело говорить? ― мягко спросил он. ― Ты не должна, если не хочешь. Может быть, еще не время?
– Нет. Я должна. Только лучше я покажу.
В голову Руслана просто не приходила мысль, что его любимая и убийца его брата ― один и тот же человек. Что он почувствует, узнав? Думаю, удивление. Потом ― обиду. Обиду на то, как, черт возьми, несправедлив этот гнилой мир. А потом придет гнев.
Я направилась к одной из елей. От страха мутило, накатывала дурнота. Я наступала на опавшие иголки, мягкие, будто перина. Хвойный запах кружил голову. Елочки, прошу, защитите меня. Не дайте Руслану обрушить на меня всю свою ненависть. Пусть он поймет… Ведь он должен понять, что у меня не было выхода. Он не может не понять, ведь он мой ― мой Руслан, моя любовь. Мой человек. Думающий, честный, любящий. Он должен понять.
Я села и стала раскапывать землю руками ― в пальцы болезненно впивались мелкие камни, но мне нравилось чувствовать боль, она отвлекала. Ничего. Скоро будет много боли. Так много, что мне хватит ее на всю жизнь.
Я нащупала гладкую поверхность биты, и тут что-то в стороне привлекло мое внимание. Я подняла взгляд и увидела, как по стволу соседнего дерева бежит белка. Зверек замер на середине пути. Взмахнул хвостом, дернул носом, посмотрел на меня своими глазками-бусинками, а потом побежал дальше по своим делам.
Я понимала: еще не поздно все изменить. Закопать яму, обмануть Руслана какой-нибудь шуткой, выкрутиться. И поехать с ним догонять закат. Еще не поздно… Сейчас я находилась в переломной точке. Секунда ― и я уже не смогу ничего изменить.
Я раскопала биту, взяла ее и, поднявшись, направилась к Руслану.
Каждый мой мускул превратился в камень. От меня остался лишь сгусток напряжения.
Руслан смотрел на биту в моих руках, и одну скрывающую его лицо маску будто сменяла другая. Он перестал улыбаться, глаза погасли, там больше не было нежности и доброты. Он недоуменно нахмурился. Пока что он ничего не понимал, но встревожился.
– Откуда она у тебя? Зачем она?.. ― это прозвучало хрипло, сдавленно.
Он не узнал эту биту, не провел аналогию. Но было видно, что она ему не нравилась. Он не хотел видеть этот предмет в моих руках. Часть другого мира. Мира насилия и крови. А ведь я пришла к нему из мира сахарной ваты. И та бита никак не могла оказаться у меня.
– Это и есть мой секрет, ― сказала я. Отступать больше некуда. Я пересекла границу. ― Это… очень важно. После этого ты изменишь ко мне отношение, а может быть, и убьешь.
Он напрягся сильнее.
– Не молчи. О чем ты, черт возьми? ― Он торопил меня, раздраженно, нервно, почти зло. Начал ли он подозревать что-то? Может быть. ― Я никогда не изменю к тебе отношение. Даша, что с тобой? Откуда у тебя бита? И что это за бита? Скажи мне, не молчи!
Но я молчала. Тогда он схватил меня за плечи и встряхнул, а я выронила биту из рук. Не могла говорить. Слезы мешали даже дышать. Отойдя от Руслана, я направилась к тоннелю; облокотившись о бетонную стену, посмотрела вглубь. Я знала, что сейчас Руслан глядит на биту, валяющуюся под ногами. И видит знакомые мотки проволоки, изоленту и бурые пятна. Неизвестность раздирала его грудь острыми когтями, мучила его. Он не мог не узнать ее, просто не мог. На него тоже обрушились воспоминания о дне, когда убили его брата, но он пытался прогнать их.
– Я клянусь. Всеми богами клянусь здесь и сейчас, что запомню лицо этого ублюдка, найду его и убью, даже если на его поиски уйдет вся жизнь! ― с яростью выкрикнула я.
Быстрые шаги ― Руслан подошел, развернул меня к себе, крепко сжал мои плечи.
– Что?.. ― Глаза были как у безумца, дыхание тяжелое. Ноздри трепетали.
– Я нырнула туда, ― ровно сказала я, показав на ручей в тоннеле. ― Поэтому я слышала каждое твое слово. Там же оставила биту. Потом вернулась и перепрятала ее, закопала под елкой.
Он смотрел с ужасом. А потом нервно, недоверчиво засмеялся.
– Нет, чушь. Скажи, ведь ты меня разыгрываешь?
Я смогла только покачать головой. На слова сил уже не было.
– Нет, это не могла быть ты, не могла. Это какая-то глупая шутка. Это же просто бред, в такое невозможно поверить. Скажи, Даш, ты же просто пошутила?
– Нет. И все это время ты искал меня. Я убила твоего брата.
Он снова меня встряхнул.
– Нет, это шутка… Это же мой брат, мой умерший брат! Только ублюдки шутят со смертью, но я прощу тебя, просто скажи, что пошутила. Признайся! Ты глупая, тебе еще мало лет, и ты не понимаешь, как это жестоко. Скажи, что пошутила, ну же! Извинись…
Он все тряс меня за плечи. С каждой секундой, с каждым словом хватка становилась все жестче, он мотал меня из стороны в сторону. Я была резиновой игрушкой в челюстях добермана, еще секунда ― и он порвет меня на части.
– Скажи, что это шутка… ― Руслан все повторял как заведенный: ― Скажи это!
И вот я снова на границе. Неужели все можно вернуть? Неужели, если сейчас я скажу то, что Руслан требует, он поверит? Нет. Ему просто хочется верить… Но он не сможет. Он уже понял, просто его разум всеми силами пытается оттолкнуть правду.
– Подумай, почему твой пес так на меня реагирует? ― Я смело посмотрела ему в глаза. ― Ты дал ему команду найти человека, и он нашел. И он не понимает, почему его хозяин так туп.
Руслан выпустил меня, тяжело выдохнул. Сжал трясущимися руками голову, отошел на несколько шагов, потом вернулся. Я сама схватила его за плечи, развернула, заставила наклониться и встретиться со мной взглядом. Тогда я крикнула:
– Посмотри внимательно. Кого ты видишь? Скажи! Ты помнишь это лицо! Ну, скажи мне! Кого? Это я сделала! Я! Это не шутка, Руслан. ― Я вынесла самой себе приговор. ― Я вовсе не девочка, слепленная из сахарной ваты. Я убийца. Я убила твоего брата.
Он все смотрел, смотрел… и наконец во взгляде промелькнуло узнавание. Он вспомнил. Вспомнил мое лицо. В следующий миг он яростно припечатал меня к стене.
Он стоял слишком близко, слишком. Тот, с кем я была счастлива, с кем мы играли в семью, готовили обед и ужин, спали в одной кровати. Вместе смотрели фильмы и кидались друг в друга мармеладками. Кажется, это было так давно… и не со мной. И не с ним. Это происходило с двумя другими людьми, которые только немного походили на нас.
Он сдавил мое горло и стал душить. Я захрипела. Разжав железные тиски, Руслан замахнулся. Я зажмурилась. Над ухом просвистел ветер, и справа от меня вылетел кусок стены. Я открыла глаза. Руслан бил кулаком стену, снова и снова, сбивал костяшки в кровь, вниз сыпалось крошево бетона. Бил, пока рука не превратилась в кровавое месиво. А потом он закричал ― так страшно, будто с криком выходила вся его жизнь.
Он выпустил меня, прислонился к стене и сполз по ней на землю. Казалось, он молился: сидел, ничего не говоря, не издавая ни звука. Потом он оттянул воротник футболки и рвано, сбивчиво, тяжело задышал, как от недостатка воздуха. Раздался треск ткани.
– Что ж так накрыло-то, ― сказал он срывающимся голосом, продолжая мять, скручивать и оттягивать воротник. На белой футболке остались кровавые пятна.
Я смотрела на ручей.
– Я не хотела, я всего лишь защищала своего друга, ― тихо сказала я. ― Мы были там, на крыше. Просто смотрели, а потом собирались уходить… и Ржавый напал на Тошку. Я не могла не вмешаться. Он выронил биту, я схватила ее… И… И… ― Я задохнулась от слез, не сразу смогла продолжить. ― Все вышло случайно. Я не хотела.
– Заткнись, просто заткнись! Еще слово, и я…
Ему явно стоило огромных трудов не договорить фразу до конца. Он глубоко вдохнул, выдохнул. Поднялся с земли и направился к своему мотоциклу. Перед тем как сесть на него, бросил через плечо ― холодно, отстраненно:
– Я сделаю так, что боны уйдут. Я что-нибудь навру им про тебя. ― Он будто обращался к пустоте. ― А ты… ― Голос задрожал. ― Сейчас я сдерживаюсь, но не знаю, сколько еще смогу. Так что скройся с горизонта и не попадайся на глаза. Желательно, до конца жизни. Я не знаю, что я сделаю, если вдруг снова тебя увижу.
Он завел мотоцикл. Шум мотора ― и к закату он уехал один. Не было больше в моей жизни ни любви, ни закатов. Осталась только боль.
* * *
Я долго стояла на пороге дома. Взгляды родителей давили на меня бетонной плитой. А потом папа отвесил мне затрещину.
– Что за реакция, папочка? ― Во мне вспыхнула ярость. ― Неужто беспокоился? У вас так много детей, удивительно, как вы еще замечаете, кто сколько отсутствует. Радует, что хотя бы помните, кого как зовут. А помните ли? Мам, как меня зовут? Катя, Даша или Оля?
Мама прижала ладонь к губам, будто пыталась сдержать рыдания. Отец открыл рот, и по квартире пронесся его рев. Он наговорил мне много оскорбительного и обидного, не хватало только чего-то типа «Лучше бы мы не рожали тебя». Но этого папа не сказал. Мама не ругалась, просто смотрела с грустью, но именно ее взгляд пробуждал во мне чувство вины.
Потом я лежала в ванне и плакала ― горько, навзрыд. Давно я так не плакала, до головной боли и заикания. Мама открыла дверь снаружи, хотя я запиралась.
– Вылезай, ― сказала она.
В ее голосе не было холода, наоборот, он казался очень теплым. Она закутала меня в халат, повела на кухню, усадила. Поставила передо мной тарелку с супом, подтолкнула ко мне блюдо пирожков с капустой.
Весь вечер я смотрела «Рокки» по видику и не разговаривала с родителями. Они делали вид, что все идет, как обычно, будто я не сбегала из дома на две недели и будто папа сегодня не треснул меня по голове.
Ближе к ночи я снова пошла на кухню, чтобы попить воды. Схватившись за дверную ручку, собиралась войти… Но то, что я услышала, заставило меня остановиться.
– Олег, это слишком дико ― давать ребенку от ворот поворот в шестнадцать, ― доносился голос мамы. ― Сейчас другое время, люди не могут жить без поддержки в таком возрасте.
– Ничего не дико, Надя. Я вот работать начал с пятнадцати, был независим от родителей, жил отдельно. Она найдет подработку, съедет, потом поступит в институт и переберется в общежитие.
– А если не поступит?
– Тогда надо ремня всыпать для профилактики уже сейчас, чтоб готовилась, а не шаталась черт знает где. Не поступит ― будет жить на улице в картонной коробке.
– Может быть, подождать еще несколько лет, пока точно не убедимся, что на ноги крепко встанет? Куда ей идти?
– Это не наши проблемы, ― строго сказал папа. ― Мы кормим, поим ее, тратим деньги, а она всего этого не ценит. В шестнадцать человек должен уже стать серьезнее, ответственнее и иметь четкое представление о своем будущем. Если ей все позволять, на шею сядет и никогда не повзрослеет. Только суровая жизнь вправит мозги таким, как Даша. Так что все для ее же блага. В нашем доме я ее видеть больше не хочу. Нельзя думать только об одном ребенке. Андрюша родится, ему тоже понадобится свой уголок.
– Андрюша? ― Голос мамы смягчился. ― Мы же еще не определились с именем!
– Как? Мне кажется, мы уже давно все решили…
Кровь ударила в голову. Я до боли прикусила губу. Распахнув дверь, гневно уставилась на родителей.
– И когда вы собирались сказать?! ― закричала я.
– О чем? ― непонимающе спросил папа.
– О том, что мама снова беременна, а меня выставляют из дома!
– Во-первых, как ты смеешь таким тоном разговаривать с родителями? ― спокойно поинтересовался папа. ― Во-вторых, сядь и успокойся.
– Как я смею?! ― Я задыхалась от бешенства. ― А какое право имеете вы решать, во сколько лет нужно выгонять меня из моего же дома?!
Не дожидаясь ответа, я выбежала в коридор, надела «гады». Следом выскочила мама.
– Куда ты, Даша?
– На помойку. Искать коробку для ночлега, ― рявкнула я.
– Детка, ты не так поняла. Папа имеет в виду другое. Мы никогда не оставим тебя…
– До шестнадцати лет, ― огрызнулась я. ― А там ― иди на все четыре стороны. Тебе не надоело рожать, мам? Зачем ты это делаешь? Ты как конвейер по производству детей. Ты не думаешь о других, совсем. Это отвратительно. У нас мелкая двушка, а нас уже тут шестеро.
Мама болезненно вздрогнула.
– Ты еще маленькая и ничего не понимаешь. Не говори так, твои слова ранят.
– Конечно. Ведь только через год мне стукнет шестнадцать, и я стану, как там папа сказал? Взрослым ответственным человеком? А пока мне вшивые пятнадцать, и я какаю в памперс, говорю «агу» и пускаю слюни.
Мама растерянно смотрела на меня. У нее был такой вид, что мне стало ее жалко.
– Ладно, мам, не переживай, ― сказала я уже спокойно. ― Прости, что набросилась. Я все понимаю. Не бойся. Я поступлю куда надо, найду работу, повзрослею, съеду, все будет хорошо… Обещаю.
«Потом съедет Олька, за ней Катька. Вы сможете нарожать новых детей и забыть старых», ― хотела закончить я, но вовремя себя одернула.
Я выбежала из квартиры и, выдержав двенадцать ступенек вниз, взорвалась горькими слезами.
В детстве я любила играть в куклы, и в семье моей Барби всегда был только один ребенок. В пансион я брала лишь пару игрушек, основная часть оставалась дома до летних и зимних каникул. Когда мне было десять, я однажды вернулась с учебы и увидела, что моих игрушек вообще больше нет. Мои полки, где они прежде хранились, были забиты Олькиными книгами. А мои игрушки лежали в коробке у Катькиной кровати.
– Ты уже большая, мы с папой подумали, что тебе они больше не нужны, ― сказала мама, улыбаясь и отводя взгляд.
Эта улыбка означала многое: «да, я немного виновата, но постарайся понять», «ты взрослая», «у нас нет денег купить Кате новые игрушки». И я все понимала. Понимала, но не прощала и так и не смогла простить. Мамин взгляд всегда бегал, когда ей приходилось говорить мне что-то важное и неприятное. Например, что младшим отдают мои игрушки. Мои полки. Мою комнату. Мою семью.
Мама часто путала имена детей. Меня называла Катей, Олей или Славиком. Катю могла назвать Олей, Олю ― Катей. Я запоминала эти случаи, почему-то не могла забыть, хотя не была злопамятной… Почему? Может, потому что моим именем никого никогда не называли? Мое имя забыли. Было чувство, будто меня стирают. Из дома, из семьи или вообще из этого мира.
На мне были камелоты и пижама. В таком виде я ввалилась в Тошкино окно.
Друг играл в компьютер. Молча пройдя через комнату к шкафу-купе, я открыла дверцы, залезла внутрь и закрыла их за собой.
– Сова? ― услышала я голос друга. Тошка подошел к шкафу и сел снаружи, привалившись к дверце. ― Что случилось?
Я по-прежнему молчала. Слишком было больно.
– Сова? Что с тобой?
И снова тишина. И тут я услышала искаженный голос ― друг говорил в ладошки:
– Я Яблоня-1. Гадуга-1. Пгием.
Я улыбнулась. На такое невозможно не ответить ― командир ждет.
– Я Радуга-1. Яблоня-1, как слышно? Прием.
– Гадуга-1. Я Яблоня-1. Что случилось на вашей базе? С наблюдательной вышки все спокойно. Пгием.
– Яблоня-1. Я Радуга-1. На нашу базу напали. Прием.
– Гадуга-1. Я Яблоня-1. Кто напал? Пгием.
– Яблоня-1. Я Радуга-1. Вражеский батальон сто шестидесятого артиллерийского полка. Прием.
– Гадуга-1. Я Яблоня-1. Местоположение и дальность пготивника. Пгием.
– Яблоня-1. Я Радуга-1. На шесть часов. Сто метров. Прием.
– Гадуга-1. Я Яблоня-1. Инфогмация пгинята. Пгоизводим запуск гакеты с гадиолокационной головкой самонаведения по пготивнику. Пгием.
– Яблоня-1. Я Радуга-1. Информация принята. Конец связи.
Стало вдруг спокойнее. Тошка устранит противника. Запустит ракету и взорвет его, я верила. Наступила пауза. Потом ее прервал голос Тошки:
– Ну, теперь-то гасскажешь?
Я вздохнула. С чего бы начать?
– Если вкратце, то слушай. Руслан оказался братом Ржавого. Это тот самый чувак, который кричал у тоннеля о богах и том, что месть станет его смыслом жизни. Я влюбилась в человека, который поклялся найти меня и убить.
– Ох, и ни фига себе! И? Ты сбежала от него?
– Нет. Я ему все рассказала.
– И после этого ты осталась жива???
– Да. Но он сказал, чтобы я до конца жизни не попадалась ему на глаза. Я так больше не могу, Тошк. Мое бедное раненое сердечко скоро не выдержит и разорвется на части. Да еще родители… я сегодня подслушала, как папа говорит маме, что меня надо выгнать из дома в шестнадцать. Типа это для моего же блага, только так я повзрослею. Ты не представляешь, что я сейчас чувствую. Как это паршиво, знать, что твои родители собираются выгнать тебя. А еще… Мама снова беременная. Чувствую себя бракованным ребенком. И что меня кем-то замещают.
– Бедная Сова… ― тихо сказал Тошка.
Какое-то время в комнате стояла тишина.
– Тук-тук. Впустишь меня к себе? ― Друг осторожно постучал по дверце.
– Нет.
– А хотя бы лапу?
– Ммм… Лапе можно.
Дверь немного отъехала в сторону. Внутрь пролезла… нога в отвратительно грязном, дырявом носке.
– Нет! Не эту лапу! Не эту! ― взвизгнув, засмеялась я и стала бить лапу.
– Да? Ну ладно.
Нога исчезла, и вскоре в щель пролезла Тошкина ладонь. Я взяла ее в свою, наши пальцы переплелись. Мы сидели так долго: я ― внутри, Тошка ― снаружи.
– Меня все достало, Тошк. Этот вонючий город, эта боль, это насилие. Родителям на меня насрать. Они хотят видеть во мне не меня, а кого-то, кого сами создали в своих головах. Им плевать на мои реальные проблемы, они просто отказываются верить, что у меня вообще могут быть проблемы. Глобальные. Они думают, что в моем возрасте, кроме несчастной любви, ссор с подругами и плохих оценок, проблем не бывает. Я не могу так жить. Я умру, если останусь здесь, в этой дыре, ― сказала я со слезами.
– Что ты предлагаешь?
– Я хочу свалить отсюда. Забраться на крышу поезда и уехать к морю.
Пауза.
– Это шутка?
– Нет. Я правда решила уехать.
– Но это полный бгед…
– Это не бред. Просто я не могу так жить. Не хочу здесь больше оставаться. Я очень хочу на море, никогда там не была. Поедешь со мной?
– Я? Ты что? У моих родителей инфагкт будет.
– Тогда поеду одна!
– Одна? Но как ты будешь одна?
– Не знаю. Поэтому говорю: поехали со мной. С тобой или без тебя, я все равно уеду.
– Но как? Где мы будем жить? Откуда возьмем деньги, да и вообще… у тебя есть план?
– Вообще-то, нет. Я надеялась на тебя. Ты же у нас человек-план.
– Мне не нгавится эта идея.
Я отодвинула дверцу шкафа и посмотрела на друга.
– Но Тошка, ну пожалуйста! Вдруг у нас получится? Вдруг там, куда мы поедем, все будет лучше?
– Ох, Сова, Сова…
– Если не понравится, мы всегда можем вернуться. Ну, или ты один… Мне-то дома особо делать нечего.
Пауза.
Тяжелый вздох.
– Знаешь, что мы делаем? Тычемся х*ем в улей. Снова и снова. Да что тебе это говорить… с тобой всегда так, ― безнадежно сказал Тошка.
– Так ты согласен?
Несколько секунд он думал.
– Ты же знаешь, что меня без тебя не может быть, Сова. Я существую только там, где есть ты. Я с тобой куда скажешь. Хоть в ад. А вообще… ― Он немного помолчал. ― Зачем это тебе, Сова? Зачем куда-то ехать?
– Я хочу найти место, где меня полюбят. И где я нужна.
