Глава 30

Андрей третью неделю сидел в Москве.

Зайратьянц позвонил в середине января – требуется твое присутствие. Ненадолго. Распоряжения владельца бизнеса не обсуждаются. Сказал Кадри – не провожай. Собрался, поехал в аэропорт Ларнаки. Ехать два с половиной часа, из конца в конец острова. Вел машину как робот, считая набегавшие километры по смене дорожек в плеере.

Ему было хорошо знакомо это странное чувство. Было время, Андрей много летал по работе. Вот вылетаешь ты откуда-то – привыкнув к месту, почувствовав себя там своим. Регистрация, посадка в лайнер, разбег, отрыв… Сколько-то часов в непонятном «нигде», глиссада, посадка, торможение – и ты в совсем другой жизни. Неважно, в хорошей или не очень. Просто в другой. Но ты – ты-то за несколько часов не мог измениться! Ты – еще прежний, «оттудашний». И вот именно в такой момент начинаешь кожей своей ощущать, как – капля за каплей, дыхание за дыханием – выходит из тебя тот, прежний ты, и замещает его кто-то другой. А люди, а впечатления – то, чем жил ты еще полсуток назад, – словно тускнеют, словно растворяются в набегающих волнах новой твоей реальности.

Сначала тебе может быть больно. Позже – просто дискомфортно. А вскоре привыкаешь. Это и есть самое отвратительное. Самое нечестное. И самое обидное во всем происходящем.

Левий Матвей морду от хозяина не воротил. Весь первый вечер просидел на коленях, ночью спать пришел «под бочок». Соскучился. Андрею стало стыдно – он про кота вспомнил всего-то один раз. В первую ночь он не мог заснуть. Лежал на спине, смотрел в потолок, там мигали голубым цифры проекционных часов. Нашел пульт, выключил дисплей. Полежал немного, снова включил. Взял в руки телефон.

У Андрея была странная привычка. Откуда она взялась, он ответить не мог. В телефонной книжке много номеров разных людей, из разных времен и «разных жизней». Столько воды утекло с тех пор, когда общался он с тем, или с этим, или с другим. Просто так позвонить? «Здравствуй, это я!» А зачем? Что потом сказать, когда прозвучит: «А-а-а, ну, привет, сто лет – сто зим»? Потому не звонил – просто открывал мессенджер, смотрел, когда абонент заходил в последний раз. Вот ведь, не видел человека пятнадцать лет, не знаешь, кто он теперь, чем живет, а он – клик-клик по экрану – был в сети восемь минут назад. Значит, наверное, все хорошо у него – ну и дай бог.

Кадри была в сети в полночь. Спит. Что написать ей сейчас? «Не спится, люблю, тоскую»? Боже, какая пошлость. Мало того, проснется же. Нет, не годится. Кофе жрать ночью – глупо. И так сна не дождаться. Не одеваясь, вышел на балкон, раздвинул панели стеклопакетов. В полном безветрии шел снег. Мягкий, пушистый. Андрей запрокинул голову, ощущая, как маленькие холодные точечки касаются кожи, мгновенно растворяются и тут же превращаются в пар на горячих щеках. Возвращалось знакомое чувство – одиночество, сладкая горечь, в какой прожил он много лет. Чувство, забытое за месяц. Но никуда не девшееся.

И в этом была правда. И в этом была тоска. Бескрайняя, знакомая, обыденная.

Днями Андрей пропадал в офисе. Сидел с Заем на совещаниях, ездил с ним на канал. Шкурил сценаристов – нежданно запускался новый проект, совсем другой, спутавший все карты. Из-за него Зай и вызвал Андрея. Такое вот «ненадолго». Каждый вечер Андрей звонил – Кадри снимала трубку. Перекидывались ничего не значащими фразами, смеялись непонятно чему, прощались. Сама она не беспокоила – знала, что днем у него забот выше крыши. А Андрей как будто смотрел на себя со стороны. Смотрел и с каждым днем все больше ненавидел. Не происходящее – себя.

Вот просто так взял – и уехал. Да, ничего не обещал. Да, ни в чем не клялся. Но ведь думал – прикипел к ней, не оторвать. А что теперь? Днем первого января, когда они пришли в сознание – измотанные, похудевшие, осунувшиеся, с непонятно почему отросшими ногтями, Кадри посмотрела сначала на него, потом на себя в зеркало, прокашлялась, запела:

– Ба-буш-ка ря-дыш-ком с де-душ-ш-кой!..

И казалось тогда, что всё теперь иначе, всё теперь по-новому. А ничего не иначе. Вообще ничего. Только два дня после очень есть хотелось. Как чудовища какие, обжирались пиццей, мясом, рыбой, почему-то не толстея. А потом и это прошло.

Зайратьянц вызвал вчера. «Приоткрыл завесу тайны» – никто в продакшне еще ничего не знал. Дела через полгода намечались еще более вкусные, чем сейчас. Всё рассказал – как есть, как будет. И пригласил в долю. Младшим партнером. Сказал: верю, знаю, можешь, давай.

– Даваю, – ответил Андрей, пожал протянутую руку старшего партнера.

Такие дела. Встретил, когда был ночным бомбилой, а теперь партнеры. Как забавно поворачивается жизнь. В другие времена прыгал бы от радости до небес, а теперь – словно подменили. Просто тоннель стал длиннее, шире, а света в конце не прибавилось.

Пришел ближе к ночи домой. Покормил кота. Разогрел приготовленный мамой ужин. Раздался звонок. На экране был только номер, абонент в телефонной книжке отсутствовал – «+372…».

– Это я.

– Ты где?

– В Таллине.

– Что?!

– Мама умерла.

– Когда?

– Вчера.

Андрей не знал, что сказать. Просто молчал.

– Андрюша, ты не волнуйся, я справлюсь.

– Я не волнуюсь. У тебя деньги есть?

– Есть, есть. Не волнуйся, пожалуйста. И еще…

– Что, Каа?

– Андрюшенька… – и заплакала.

– Что? Что?

– Андрюшка, я беременна.

Не понял сначала. Не дошло до жирафа.

– Это правда?!

– Правда, родной.

– Адрес давай!

– Андрюша…

– Адрес!

– А если билетов нет?

– Билетов не будет – пешком пойду! По воде, по воде аки посуху!

В другую жизнь! С зелеными глазищами в половину неба. С памперсами, горшками, с бутылочками-сосками и присыпками. С куклами с оторванными руками-ногами. С грузовиками без колес и паровозиком с двумя вагончиками по кругу на пластмассовых рельсах. С разбросанными по полу книжками. И с мультиками на те-леке. И будут любимые глаза. В половину моего неба.

Док сидел в кафе транзитной зоны аэропорта Дубай. До посадки на токийский рейс оставалось меньше часа.

Она позвонила позавчера. Не позвонила – просто фотографию скинула, с нового номера. Юкки. Нэко. Кошка. Три года как один день. Позвонил:

– Ты?

– Я!

В шестьдесят тоже бывает, что живы.

– Док, как настроение?

– В порядке, Олаф!

– Поздравляю!

– С чем?

– С возвращением смысла, Док! Кстати, что там у вас в портфеле?

– Ничего-то от вас не спрятать, Олаф!

– А зачем прятать? Приберегли последний барабанчик для себя?

– Да.

– И молодец, он вам сейчас точно нужнее, чем кому бы то ни было.

– Спасибо на добром слове.

– Ну, тогда до свидания, Док! Да, кстати…

– Что?

– У меня – как бы это выразиться – трубку из рук рвут.

– Кто?

– Эй, привет!

– Здравствуйте.

– Здорово, убогий!

– Валька?! Как возможно?

– Все возможно.

– А почему раньше не…

– Не время.

– Что, теперь сможем разговаривать?

– Не злоупотребляй, дефективный. Много твоей энергии уходит. Я, собственно, только за одним пришел. Сказать тебе.

– Что сказать?

– Живи, брат. И еще.

– Что?

– У тебя всё впереди. И ты не один.

В два часа пополудни в малоприметный женевский подъезд на Рю Ротшильд с маленькой табличкой «Янковски. Адвокат» среди прочих разнокалиберных вывесок зашел безупречно одетый молодой высокий загорелый блондин с длинными выгоревшими волосами. Пятью минутами спустя за ним проследовали двое коренастых мужчин средних лет. Через полчаса блондин вышел из подъезда и пешком пошел вдоль улицы, пока на одном из перекрестков не скрылся из виду.

Вскоре к подъезду подошло такси. Двое коренастых, открыв стеклянную дверь, погрузили в багажник автомобиля два небольших чемодана:

– В аэропорт!

Месье Янковски поднялся с кресла. Не весна, конечно, но ведь – какое яркое сегодня солнце! Валери достал из ящика стола маленькое зеркальце и, словно школьник младших классов, стал рисовать солнечным зайчиком фигуры на стене соседнего здания.

Зайчик сорвался, попал в окно. Девушка, ослепленная внезапной вспышкой, сначала не поняла, а потом рассмеялась – и махнула Валери рукой.