Здесь правили сжигатели, и это было видно.

Дома стояли разграбленные, с разбитыми дверьми, свисающими с перекошенных петель. Дома стояли выгоревшие, с зияющими оконными проемами, с россыпями закопченных кирпичей от упавших дымовых труб, разбившихся на куски о запеченную солнцем грязь дороги. Повсюду были разбросаны мусор и осколки стекла, обрывки одежды и обломки мебели, словно разбросанные гигантским порывом ветра, пронесшегося через эту часть города. Здесь воняло, и чем дальше они шли, тем хуже. Запахи гнили, мочи, горелой древесины, застоявшегося дыма, варящиеся в общем котле липкой жары.

Сарлби крепко сжимал свой арбалет, цепкий взгляд перебегал от одного дверного проема к следующему.

– Не так уж много богатеев здесь жило до восстания.

– Вообще не было, – сказал Броуд.

– И все равно их ограбили и спалили.

– Бедняки неуютно себя чувствуют рядом с богатыми. Если есть выбор, они всегда предпочтут ограбить других бедняков.

Вик, обернувшись, прошипела через плечо:

– Не отставать! Держимся вместе!

– Не могу сказать, что мне так уж нравится выполнять приказы женщины, – проворчал Сарлби, но все равно подчинился.

– По крайней мере она, кажется, знает, что делает, – заметил Броуд. – Не могу сказать того же о большинстве офицеров в Стирии.

– В этом ты прав.

– По правде, если взглянуть на мои последние пять лет, так я только и делаю, что принимаю дерьмовые решения. Делаю то, что говорят мне женщины, и надеюсь, что все выйдет к лучшему. Лидди говорит «построй баррикаду» – я строю баррикаду. Май говорит «возьмем к себе девчонку, которая на нее залезла» – я беру.

– Это та, с бритой головой? Она живет с вами?

– Арди, так ее зовут. Ни черта не умеет. Лидди попросила ее помочь на кухне, так она поглядела на кастрюлю так, словно впервые видит что-то подобное. – Броуд надул щеки. – Но Май она понравилась, так что да, она живет с нами.

– Тяжелые времена нынче, – сказал Сарлби. – Всем приходится делать, что они могут.

– Тяжелые времена, – эхом отозвался Броуд. – Когда они полегчают-то? Вот вопрос.

Вокруг сделалось как-то слишком тихо. Чья-то фигура поспешно шмыгнула в проулок, в окне показалось лицо и тут же исчезло, пара оборванцев, дравшихся из-за кости, при их приближении тут же разбежалась. Кто-то здесь усердно поработал кистью – куда ни глянь, повсюду виднелись лозунги. Огромные буквы в три шага высотой покрывали целые террасы. Крошечные, как в книге, буковки усеивали входные двери.

– Что там написано? – спросил Сарлби.

Броуд поправил стеклышки на вспотевшем носу и сощурился, разбирая слова:

– Долой короля. Долой королеву. Убей их всех. Восстань и возьми свое. Все в таком роде.

– Снимут с тебя последнюю одежду, но не забудут дать ценное указание, – пробормотал Сарлби, качая головой. – Чертовы сжигатели. Такие же говнюки, только в другом ракурсе.

– В этом вся политика, – хмыкнул Броуд. – Говнюки, выискивающие оправдания, чтобы быть говнюками.

– Высокие идеалы и реальность – как вода и масло, – буркнула Вик. – Они плохо смешиваются.

Она выглянула за угол и присела на корточки, поманив их к себе.

– А теперь тихо. Мы пришли.

Здание Вальбекского суда было грандиозной постройкой: величественные ступени из цветного мрамора, увенчанные не менее величественными колоннами. На крыше уже кто-то побывал, содрав несколько медных листов с купола; сквозь дыры с одной стороны виднелась паутина балок. Соседствующее с судом большое новое здание банка, по всей видимости, еще недавно было даже еще более пышным. Теперь от него остался лишь выгоревший остов. Облачка пепла вздымались вокруг ботинок Броуда, когда они шли через пустую площадь.

– Кто-то пытался держать здесь оборону, – заметил он, когда они поднялись по ступенькам.

Двери были измочалены в щепки, одна половина криво висела на верхней петле.

– Надеюсь, у нас получится лучше, – отозвался Сарлби, сжимая свой арбалет.

Вход обрамляли две статуи – невероятно величественные дамы в изящных позах, каких в жизни никто никогда не принимает. Одна держала в руках книгу и меч, другая – разбитую цепь. Правосудие и Свобода, предположил Броуд. Сжигатели отбили Свободе голову и водрузили вместо нее коровью: по мертвым остекленевшим глазам ползали мухи, засохшие струйки крови стекали на изрубленный мрамор. Поверх сурово поджатых губ Правосудия была намазана широкая красная улыбка, на груди виднелась надпись подтекающими буквами: «Мы вам покажем гребаное правосудие!»

– Чувство юмора, однако, у этих сжигателей, – заметила Вик, проходя между ними.

– Это точно, – подтвердил Броуд. – Настоящие весельчаки.

Вход в огромный зал заседаний не охранялся, но скамьи для публики были усеяны сжигателями. Или, возможно, просто ворами, сутенерами, игроками и пьяницами; было трудно понять, в чем разница. Кто-то гикал, свистел и орал, потрясая кулаками. Другие лежали вырубившись, в окружении пустых бутылок. Одна парочка устроила себе гнездо из старых портьер, и чмокающие звуки их жадных поцелуев разносились по всему помещению. Темнокожий кантиец с таким усердием дымил трубкой для шелухи, что казалось, он решил в одиночку восстановить знаменитый вальбекский смог. Мухи жужжали в густом, как суп, нагретом воздухе, наполненном вонью немытых тел. Кто-то намалевал на мозаичном полу пенис – красной краской, грубо, по-детски, – но дождь через дыру в крыше наполовину смыл рисунок, оставив на его месте ржавую лужу.

Судья сидела высоко на судейской скамье – спятивший заводила на этом карнавале глупцов, – с судейской четырехугольной шапочкой, водруженной поверх хаоса рыжих волос. Она с ног до головы обвешалась крадеными драгоценностями: пальцев не видно из-под колец, с одной руки едва не сыплются браслеты, поверх мятой кирасы – дикая мешанина дамских ожерелий, ниток жемчуга и золотых цепей, снятых с представителей гильдий. Одна ее длинная стройная нога была небрежно перекинута через подлокотник золоченого кресла; голубые буквы вытатуированной надписи снова и снова обвивали обнаженное белое бедро. При виде этой ноги глубоко внутри Броуда шевельнулось виноватое щекочущее чувство – то же самое, как перед подступающим приливом ярости.

Скамью подсудимых занимал костлявый пожилой пленник со связанными за спиной руками. Его тонкие пушистые волосы свалялись от крови, подбородок покрывала седая щетина. Двое охранников, стоявшие по бокам, были одеты в пестрые клоунские костюмы, но мечи у них были самые настоящие.

– Риктер дан Валлимир! – насмешливо провозгласила Судья. – Помимо всего прочего, ты обвиняешься в том, что имеешь гребаное «дан» посередине имени…

– Виновен! – завопили десять шлюх в отделении для присяжных.

Восемь из шлюх были женщины, еще двое – молодые парни, плюс один коренастый мужчина в фартуке, который, судя по его виду, решительно не понимал, что он тут делает. Одна из шлюх вскочила на ноги, звеня ночным колокольчиком на шее и скривив раскрашенное лицо в безумной гримасе.

– Виновен, мать твою растак! – визжала она.

– Леди присяжные! – Судья рубанула по столу боевым топориком, призывая к порядку. Во все стороны полетели щепки. – Сколько раз вам повторять?! Молчание, мать вашу, пока я не покончила с обвинением!

– Я отказываюсь принимать обвинения от этого суда! – пророкотал Валлимир, расправляя грудь. – Он не имеет законной силы!

Кто-то из публики швырнул в него гнилым яблоком, но промахнулся. Яблоко ударилось в стену позади него и взорвалось, разбрызгивая слизь по благородным старинным панелям.

– Вы просто мразь, вы не имеете полномочий меня судить!

– Врешь! – завизжала Судья. – Покажите ему наши мандаты!

Один из клоунов ударил Валлимира кулаком по уху, так что тот, ахнув, слетел со скамьи и врезался в перила ограждения. Другой втащил его за ноги. Кровь из свежей раны заливала ему лицо. Судья потрясла в его направлении бронированным кольцами кулаком:

– Вот наши полномочия! Кулак и клинок! Сила – вот наше полномочие, выродок ты слюнявый! И это единственное реальное полномочие, какое только может быть! – Немногие члены аудитории, которые еще были в сознании, встретили эти слова нестройными одобрительными возгласами. – Уж ты-то должен это знать, ты ведь был солдатом… Адвокат защиты! Где этот мудак Рэндок?

Трясущийся человек поднялся из-за стола, заваленного пеплом, пустыми бутылками и обгрызенными куриными костями, по которым ползали мухи. Он был совершенно гол, не считая пары разбитых стекол, нацепленных поверх разбитого носа. Обеими руками он судорожно прикрывал гениталии, его спина представляла собой сплошную массу лиловых кровопод-теков.

– Никакой защиты, ваша честь, – пролепетал он. – Какая тут может быть защита?

Истерически хихикнув, он поспешил опуститься на свой разбитый трехногий стул, который покачнулся и едва не вывалил его на пол, к большому веселью присяжных.

Но Судья не смеялась: она заметила Вик и ее ломателей, которые, просочившись в дверной проем, пробирались между скамьями для публики. Взгляд ее черных глаз, казалось, несколько дольше остановился на Броуде, и по его телу вновь распространилось то виноватое щекотливое чувство. Он говорил себе, что эта женщина смертоноснее скорпиона, но почему-то это не помогло. Совсем наоборот.

– Не припомню, чтобы я вызывала свидетелей, – заметила Судья, кривя губы. – Я могу привлечь вас всех за неуважение к суду.

– Можно сказать и так, – согласилась Вик, оглядываясь по сторонам. – Нас прислал Ризинау. Ему нужны ваши пленники.

Судья протянула руку к бутылке и сделала длинный глоток. Броуд всегда чувствовал жажду, когда видел, как другие пьют, но было что-то особенное в том, как ее язык прикасался к стеклянному горлышку – что-то такое, что больше обычного заставляло его желать оказаться на ее месте. Или, может быть, на месте бутылки.

Судья поглядела на Вик, сузив глаза.

– Если Ризинау хочет, чтобы ему сделали одолжение, ему следовало прийти самому.

– Он послал меня.

– И что, я должна вас бояться?

Сжигатели понемногу осознавали прибытие новых людей, они просыпались, оглядываясь вокруг мутными глазами, нашаривая руками оружие. Вик оставалась стоять, не делая ни шага вперед, ни шага назад.

– Нет, если ты отдашь мне пленных.

– Мои пленные должны ответить на предъявленные обвинения, сестра. Но не беспокойся! – Судья махнула рукой в направлении присяжных. – Они работают четко, как молния, эти суки. Порой мне приходится их останавливать, чтобы они не вынесли вердикт прежде, чем я хотя бы назову имя обвиняемого! Если бы они заправляли делами в Адуе, дела бы очень скоро закончились, и все судейские остались бы без работы.

– И пошли бы торговать задницами в сточной канаве! – завопила одна из шлюх.

Ее соратницы взревели от хохота, а голый адвокат вздрогнул и уставился на свои ноги. Судья наклонилась вперед, и ее улыбка превратилась в свирепую гримасу:

– Мы не для того сбросили своих хозяев, чтобы тут же посадить на свою шею еще одного! Ризинау, как я погляжу, только и делает, что ставит себя выше других, словно фабрикант над рабочими или король над своими подданными…

– Или судья над присяжными? – подсказала Вик.

– Ишь ты! – Судья вытянула губы, всем видом изображая смятение. – Порезала меня моей собственной бритвой, умненькая сучка.

Перегнувшись через перила своей загородки, она крикнула вниз:

– Вычеркните это из протокола!

– Я ж все равно неграмотная, – пробормотала сгорбленная нищая оборванка, сидевшая за крошечным столиком секретаря, и продолжила рисовать загогулины в книгах для записей.

Вик шагнула вперед.

– Я понимаю: вы хотите, чтобы кто-то заплатил. Не сомневаюсь, платить есть за что. – Броуд не мог взять в толк, как она может оставаться такой хладнокровной при всем кипящем вокруг нее безумии. – Никто больше меня не хочет увидеть, как они будут расплачиваться. Но у нас полный город людей, о которых тоже надо подумать. Нам нужно иметь на руках что-то, с чем мы сможем торговаться.

Это была хорошая попытка. Очень спокойная. Очень благоразумная. Но Броуд сильно сомневался, что здесь в ходу спокойствие или благоразумие. Полномочие кулака, вот единственное, что шло в расчет, если отбросить все ненужное. Судья была права насчет этого, и Броуд знал это лучше, чем кто-либо другой. Рядом с ним Сарлби потихоньку сдвинул штифт, запирающий спусковой крючок его арбалета.

Судья медленно поднялась с места, упершись стиснутыми кулаками в изрубленный стол, вздернув костлявые плечи по бокам головы. Краденые цепи свисали с ее шеи.

– А-а, я вижу! Ты собираешься пригнать моих пленников к нашим угнетателям, чтобы обменять их на лучший мир. Ты со своим медовым язычком!

Она высунула собственный язык и повиляла заостренным кончиком из стороны в сторону в манере, которую Броуд нашел одновременно отвратительной и странно возбуждающей. Эта женщина была воплощением всех проблем. Всего того, с чем он клялся покончить. Он чувствовал, что нарушает свои обещания, только глядя на нее… и не мог оторвать от нее глаз.

– Брось! Свободу нельзя купить! – Судья схватила свой топорик и снова рубанула по столешнице, заставив всех подскочить. – Ее можно только вырезать из этих людей! Ее можно добыть, только если сжечь мерзавцев, а потом раскопать их останки! Глянь-ка на вас: толпа жалких, трусливых мудаков, решивших поиграть в перемены! Кто-нибудь, уберите этих недоумков с глаз моих долой!

– Ваша честь! – Один из клоунов шагнул к Вик. – Судья сказала тебе убираться, значит…

Он осекся и захрипел, когда Броуд взял его за горло и швырнул через помещение. Он врезался в отделение для свидетелей, проломив боковую панель своим черепом, и рухнул на пол в мешанине обломков и конечностей; его меч с грохотом отлетел в сторону.

Последовал один из этих долгих, наполненных молчанием моментов. Броуд слышал позади чье-то тяжелое дыхание, шарканье людей, встающих с мест, легкий шорох, когда Сарлби поднес к плечу арбалет, тихий звон стали, вытаскиваемой из ножен. Броуд отцепил от ушей свои стекляшки, сложил, спрятал в карман куртки. Теперь он был готов. Он всегда был готов.

– О-о-о-о… – Хрипловатый голос Судьи звучал мягко, воркующе, и пускай она превратилась в поблескивающее размытое пятно, Броуд знал, что она смотрит прямо на него. – А вот ты мне нравишься! В тебе есть дьявол. Рыбак рыбака видит издалека, а?

Броуд чувствовал, будто он стоит на краю пропасти, и достаточно легкого тычка, чтобы столкнуть его вниз. Его голос, казалось, доносился откуда-то издалека. Это вообще не было похоже на его голос:

– Я никому не хочу делать больно…

– Конечно же, хочешь, мать твою! У тебя это на лице написано. Потому что ты не особо умеешь что-либо еще, верно? А вот в том, чтобы делать больно, ты лучший! Так не извиняйся за это! Не задувай свой огонь, плохой мальчик, пускай он горит! Твое место рядом с нами. Твое место рядом со мной! Не хочешь делать больно? – Она прищелкнула языком. – Так говорит твой рот, но он врет, и твои кулаки подтверждают это!

Потом Броуд почувствовал, как на его плечо легла ладонь. Легкая, но крепкая.

– Нам просто нужны пленники. – Голос Вик. Твердый, как стена. – Тогда никто никому не станет делать больно.

Этот чудесный, ужасный момент продлился еще несколько секунд. Потом Судья рухнула обратно в свое кресло, высунула язык и издала длинный неприличный звук.

– Да ты, я смотрю, упрямая сучка, а? Из тех, что если вцепятся во что-то зубами, то бей не бей, а уже не отпустят. Знаешь, почему меня прозвали Судьей?

– Не могу представить, – отозвалась Вик.

– В свое время я улаживала ссоры среди шлюх, в Колонском порту. Судила, кто прав, кто виноват. Что честно, а что нет. Ты не поверишь, но эти б…ди могли спорить из-за чего угодно! И в этой игре… в общем, порой бывает необходимо найти какой-то компромисс. Мы ведь все на одной стороне, в конечном счете, верно? Мы все ищем лучший мир, такой, в котором мы все будем равны?

– Верно, – ответила Вик, по-прежнему крепко держа руку на покалывающем плече Броуда. – Все равны.

– Даже если наши методы и различаются – в том смысле, что мои, мать их растак, могут и сработать, а твои, мать их растак, почти наверняка не сработают. – Судья великодушно повела рукой, пошевелив пальцами в россыпи перстней. – Забирай своих пленников. Но если ты думаешь, что получишь за них что-нибудь от Калеки, боюсь, тебя ожидает жестокое разочарование. Эй, судебный пристав!

Тот выступил вперед и со стуком опустил свою золоченую алебарду на плитки пола, улыбаясь во весь рот. Он был гол как новорожденный, не считая грязного носка, натянутого на гениталии.

– Да, ваша гребаная честь?

– Проводи этих достойных людей во двор, где большинство наших заключенных предается отдыху. И последи за своим грязным ртом, мошенник! У наших гостей деликатная чувствительность. – Она махнула рукой в сторону Валлимира. – Возьми и этого тоже. Он переходит под опеку ломателей, удачливый мудак. Мудачливый удак… Ха! Дело закрыто!

Значит, драки сегодня больше не будет. Броуд не был уверен, чувствует он облегчение или разочарование. Он снова напялил на нос стекляшки и увидел, что Судья указывает сверху прямо на него, оскалив зубы в безумной усмешке:

– Что до тебя, прекрасный ублюдок, если ты вдруг устанешь притворяться, мои объятия всегда раскрыты!

Она стащила с себя судейскую шапочку и швырнула ее в курильщика-кантийца.

– А ну не зажимай свою трубку, говнюк! Набей-ка ее покрепче и передай сюда, я тоже хочу пососать.

Броуд еще несколько мгновений стоял, глядя на нее, чувствуя, как в черепе по-прежнему грохочет пульс. Потом Вик взяла его за локоть и потащила следом за волосатыми ягодицами пристава прочь из зала суда. Их сопровождали насмешливые выкрики присяжных, но без особого энтузиазма. По всей видимости, на данный момент сжигатели досыта упились правосудием.

Спускаясь следом за Вик по сумрачным ступеням черной лестницы, он внезапно уловил скрип корабельных снастей – звук, который он слышал, глядя вверх на надутые паруса, когда они плыли в Стирию. Однако было непонятно, откуда могло взяться такое количество дерева и веревок позади здания суда.

– Проклятье! – прошептал Сарлби, когда они вышли на свет.

По ту сторону вымощенного булыжником двора, между разбитыми окнами по обе его стороны, сжигатели закрепили дюжину мощных балок – вероятно, украденных с какой-нибудь недостроенной фабрики. И с этих балок, через аккуратные ровные интервалы, свисали тела. Их здесь было, должно быть, около сотни. Может быть, больше. Они слегка покачивались от ветерка. Мужчины и женщины. Молодые и старые.

Все равны. Наконец-то.

– Проклятье! – снова прошептал Сарлби.

Больше никто из ломателей не произнес ни слова. Вик стояла, глядя во все глаза. Броуд тоже. Высокие идеалы, вроде тех, что привели его в Стирию… Ничего не скажешь, порой они заводят в довольно мрачные места.

– Там осталось еще несколько, которых пока не судили. Там, внизу, в камерах. – Пристав шмыгнул носом и поправил свой грязный носок. – Я так понимаю, их вы можете тоже забрать.