Рикке шлепнулась на стул, но не рассчитала расстояние и села так жестко, что прикусила язык и сильно отбила себе задницу. К счастью, Изерн, выбросив руку, успела придержать ее стул прежде, чем он опрокинулся назад.

– Ты пьяна, – заметила горянка.

– Да, пьяна! – горделиво отозвалась Рикке.

Помимо этого она сделала еще несколько затяжек из трубки, так что теперь все вокруг окутывало приятное мерцание. Лица, залитые светом свечей, были сияющими, расплывчатыми и счастливыми.

– Ты надралась в дупель, – сказала Изерн. – Однако люди прощают тебе это, поскольку ты молода, глупа и, как ни странно, привлекательна.

– Да, пр-ривлекательна!

Рикке снова приложилась к кружке, но глоток на полпути встретился с полуотрыжкой-полутошнотой, поднимавшейся навстречу, так что она едва не задохнулась и раскашлялась, забрызгав элем все вокруг. Если бы она не была настолько пьяна, это выглядело бы ужасно непристойно, но сейчас она просто рассмеялась.

– И если я пьяна, то что ж? У нас тож-рество или нет?

Изерн медленно подняла к ней взгляд над краем своей кружки.

– Это называется «торжество».

– А я так и говорю. Тож-ржрество!

Проклятое слово! Она никак не могла заставить онемевшие губы выговорить его. В зале – точнее, в амбаре, поскольку им пришлось использовать то, что имелось под рукой – постепенно воцарялась тишина. Отец Рикке собирался произнести речь.

– Чш-ш-ш! – зашипела Рикке. – Чш-шшш-ш!

– Я ничего не говорила, – заметила Изерн.

– Чш-ш-шш, я тебе говорю!

Ее надтреснутый голос прозвенел по всему притихшему амбару, и ее отец в тишине откашлялся. Взгляды всех собравшихся обратились к Рикке, и ее лицо запылало. Она поглубже втиснулась в свое сиденье и украдкой еще разок отхлебнула из кружки.

– Может быть, Кальдер со Скейлом и их ублюдками и заставляют нас отступать! – провозгласил отец Рикке. – До поры до времени!

– Мы еще вернемся к этим подонкам! – проревел кто-то.

Остальные тоже не упустили возможности, принявшись осыпать врага разнообразными оскорблениями. Рикке скривила губы и сплюнула на солому.

– Может быть, мой сад и втоптали в грязь!

– Там все равно ничего не росло, кроме колючек! – крикнул кто-то из задних рядов.

– Может быть, я и произношу эту речь в чьем-то ветхом амбаре, а не в собственном замке в Уфрисе!

– В твоем замке воняло псиной! – раздался другой голос.

В толпе послышались смешки, в основном среди Названных – их было здесь больше сотни, втиснутых вокруг столов, сделанных из старых дверей. Отец Рикке, впрочем, оставался серьезным, и они вскоре заткнулись.

– За свою жизнь я потерял немало всего, – продолжал он. – Что-то потерял, что-то у меня отняли. Много хорошего народа вернулось в грязь за эти последние недели. Много пустых мест осталось теперь здесь, среди нас, где должны были сидеть наши друзья. Эти пустые места никогда не заполнить!

Он поднял свою кружку, и все последовали его примеру. Амбар наполнился угрюмым бормотанием.

– За мертвых! – хрипло произнес Трясучка.

– За мертвых! – эхом отозвалась Рикке, шмыгая носом, чтобы остановить накатывающую волну печали, смешанной с гневом.

– Но мне посчастливилось иметь верных союзников! – Отец Рикке кивнул в сторону леди Финри: бедняжка изо всех сил старалась показать, что она чувствует себя здесь на своем месте. – А теперь ко мне вернулась и моя дочь! – Он с широкой улыбкой повернулся к Рикке.

– Так что, невзирая на горести, я считаю, что мне повезло!

Он крепко обнял ее и поцеловал в голову, и пока амбар, содрогаясь всеми своими древними балками, звенел от радостных воплей и возгласов, тихо проговорил ей на ухо:

– Пожалуй, больше, чем я заслужил.

– Я тоже хочу сказать тост!

Рикке вскарабкалась на стол, опираясь ладонью на отцовское плечо, и подняла свою кружку над головой. Эль выплеснулся, залив деревянную столешницу, но, впрочем, та и без того была вся в пятнах и подтеках, так что никто не заметил бы разницу.

– За всех вас, несчастных ублюдков, которые так бездарно заблудились, но благодаря мягкому руководству Изерн-и-Фейл все же смогли найти дорогу обратно ко мне!

– За заблудившихся ублюдков! – проревел кто-то, и все принялись пить, и отовсюду слышался смех, а откуда-то и обрывок песни, а в одном углу началась драка, и кому-то прилетело и он остался без зуба-другого, но все это в полном добросердечии и согласии.

– Клянусь мертвыми, как же я рад, Рикке, что ты вернулась целой и невредимой! – Отец обхватил ее лицо старыми узловатыми руками. – Если б с тобой что-нибудь случилось…

Кажется, в уголках его глаз блестели слезы. Он улыбнулся и шмыгнул носом.

– Кроме тебя, я не сделал за свою жизнь ничего хорошего.

Ее беспокоило, как он выглядел – какой-то бесцветный и серый, на много лет старше, чем когда она в последний раз виделась с ним несколько недель назад. Ее беспокоило, как он говорил – какая-то слюнявая сентиментальность с постоянной оглядкой назад, словно впереди смотреть было уже не на что. Однако ей меньше всего хотелось, чтобы он видел ее озабоченность, так что она продолжала кривляться еще больше, чем прежде.

– О чем это ты, старый кретин? Да ты наделал целую кучу добра! Горы! Кто сделал для Севера больше, чем ты? Среди этих дурней не найдется ни одного, кто бы не умер за тебя!

– Может, и так. Но их никто об этом не просит. Я просто не уверен… – Он нахмурился, глядя на полный амбар пьяных воинов, словно едва их видел. Словно он смотрел сквозь них Долгим Взглядом и видел позади что-то ужасное. – Не уверен, что у меня хватит крепости для новой схватки.

– Так, послушай-ка! – Она взяла руками его покрытое глубокими морщинами лицо и потянула к себе, свирепо рыча в него: – Ты – Ищейка! На всем Севере нет другого человека, у которого было бы столько крепости, сколько у тебя! В скольких битвах ты сражался?

Он слабо улыбнулся.

– Такое чувство, что во всех, какие только были.

– Так и есть, черт побери! Ты дрался рядом с Девятипалым! Ты дрался рядом с Руддой Тридуба! Ты побил Бетода в Высокогорье!

Он ухмыльнулся, лизнул свой острый клык.

– Ты же знаешь, я не люблю хвастаться.

– Человеку с твоим именем это и не требуется. – Она задрала подбородок и вся надулась, показывая, насколько гордится тем, что является его родней. – Ты побьешь этого Стура Сумрака с его жополизами, и мы повесим его среди колючек, и я вырежу на нем кровавый крест и пошлю его гребаные потроха его папочке!..

Рикке осознала, что выкрикивает это, рыча и брызгая слюной, потрясая кулаком перед его лицом, и заставила себя разжать пальцы и вытереть ими губы.

– …Или что-нибудь в этом роде, – неловко закончила она.

Отец был несколько ошарашен ее кровожадностью.

– Прежде ты никогда так не говорила.

– Ну да, потому что прежде я никогда не видела, как жгут мой дом! Раньше до меня не доходило, почему на Севере так любят междоусобицы, но теперь, кажется, я начинаю понимать!

Ее отец скривился.

– Я-то надеялся, что мои счеты умрут вместе со мной, и ты сможешь жить свободной от них…

– Ну, это не твоя вина! И не моя. Скейл Железнорукий напал на нас! Черный Кальдер сжег Уфрис! Стур гребаный Сумрак гонялся за мной по лесам! Они вытоптали твой сад…

– Прелесть садов в том, что они вырастают снова.

– Просто начинаешь чувствовать по-другому, – продолжала она, чувствуя, как от воспоминания снова вскипает гнев, – когда ты сидишь по шею в ледяной воде, оголодавшая, обделавшаяся, да еще и гребаные штаны натерли до крови, между прочим, и слышишь, как какой-то подонок хвалится тем, что он собирается с тобой сделать! «Сломай то, что они любят», так он сказал, и они, мать их, действительно сломали все, что смогли! Ну так я сломаю то, что они любят, и мы посмотрим! Я поклялась себе, что не успокоюсь, пока не увижу, как Стур подохнет, и клянусь, так и будет!

Отец Рикке вздохнул.

– Прелесть обещаний, которые даешь себе, в том, что никто не жалуется, когда ты их нарушаешь.

– Ха! – Рикке обнаружила, что опять сжала кулаки, и решила оставить их как есть. – Изерн говорит, я слишком мягкая. Избалованная.

– Бывают вещи и похуже.

– Изерн говорит, безжалостность – качество, которому благоволит луна.

– Может быть, тебе стоит быть поосторожнее с тем, чему ты учишься у Изерн-и-Фейл.

– Она хочет для меня только лучшего. И для Севера.

Услышав это, ее отец грустно улыбнулся.

– Хочешь верь, хочешь нет, но мы все хотим лучшего. Корень всех проблем в мире в том, что люди никак не могут договориться о том, что это такое.

– Она говорит, нужно превратить свое сердце в камень.

– Рикке. – Отец положил руки ей на плечи. – Послушай меня. За эти годы я знавал многих людей, кто это сделал. Людей, в которых было чем восхищаться. Они ожесточили свои сердца, чтобы вести людей, чтобы победить, чтобы править. И в конце это не принесло ничего хорошего ни им, ни тем, кто их окружал.

Он пожал плечами:

– Мне твое сердце нравится как оно есть. Может, если бы таких было побольше, на Севере было бы приятнее жить.

– Ты думаешь? – пробормотала она, нисколько не убежденная.

– У тебя крепкий хребет, Рикке, и хорошие мозги. Хотя ты и любишь их прятать – даже от себя самой, может быть. – Он оглядел помещение, полное орущих людей. – Сдается мне, когда все это закончится, им понадобятся и твой хребет, и твои мозги. Но и твое сердце тоже. Когда меня не будет.

Рикке сглотнула. Как обычно, попыталась превратить свой страх в шутку:

– Куда это ты собрался? В сральник?

– Сперва в сральник. Потом в койку. Не напивайся слишком сильно, ладно? – Он наклонился ближе, добавив вполголоса: – Превращать сердце в винный бурдюк тоже не стоит.

Она хмуро наблюдала, как он уходит. Он всегда был тощим, но жилистым и крепким, словно натянутый лук. Теперь он казался просто согнутым, хрупким. Рикке поймала себя на том, что гадает, сколько ему осталось. И что станется с ней, когда его не будет. Что станется с ними всеми. Если они всерьез рассчитывают на ее хребет и мозги, значит, проблем у них еще больше, чем она думала.

Трясучка сидел посреди амбара, хмуря брови. Место вокруг пустовало: с его репутацией большинство народа, даже когда они были пьяны, старались держаться от него подальше. На Севере было предостаточно опасных людей, но большинство были согласны, что Коул Трясучка – один из худших. Такие люди, несомненно, ужасное проклятье – вплоть до того момента, когда ты попадаешь в серьезную переделку и они оказываются на твоей стороне. Тогда лучше них никого не сыщешь.

– Привет, Трясучка!

Рикке хлопнула его по плечу, едва не промахнувшись. Счастье, что плечо было такое большое.

– Похоже, до тебя пока не очень дошло, что значит торжество. Мы празднуем мое героическое возвращение! Ты должен улыбаться! – Она взглянула на его обезображенное лицо, веко, нависшее над его металлическим глазом, и огромный шрам от ожога поперек щеки. – Ты ведь умеешь улыбаться, верно?

Он взглянул на ее руку на своем плече, потом перевел взгляд на нее. Улыбки на его лице так и не появилось.

– Почему ты никогда меня не боишься?

– Просто я никогда не считала тебя таким уж страшным. А этот твой глаз, он вроде как даже симпатичный. Такой блестящий. – Рикке потрепала его по обожженной щеке. – Ты всегда казался мне каким-то… потерянным. Словно потерял сам себя и не знаешь, где искать.

Она положила ладонь на его грудь.

– Но ты по-прежнему тут. Прямо вот здесь.

Трясучка казался таким потрясенным, как будто она отвесила ему пощечину. В его настоящем глазу даже блеснула влага – или, может быть, у нее просто плыло в глазах, потому что Коул Трясучка никогда не славился своей способностью плакать. За исключением случаев, когда его мертвый глаз начинал сочиться, но это совсем другое дело.

– Что-то сегодня многовато слезливых стариков вокруг, – пробормотала она, отталкиваясь от стола, чтобы встать. – Надо бы еще выпить.

Возможно, идея выпить была не такой уж удачной, но по какой-то причине плохие идеи всегда казались ей более привлекательными. Рикке старательно наливала эль в свою кружку, прижав кончик языка к выемке в губе, где обычно находилась трубка с чаггой, и прикладывая все усилия, чтобы не пролить мимо, когда внезапно увидела Лео дан Брока.

Как правило, вокруг Лео увивалось какое-то количество дружков, и один из них, зубастый, действительно был неподалеку – улыбался во весь рот прислужнице, словно его улыбка была даром, который той посчастливилось заполучить. Однако остальных, похоже, отпугнула его мать. По правде говоря, леди Финри очень даже могла вселить страх, и сейчас, похоже, она вселяла страх в своего сына, если судить по тому, как она потрясала пальцем, и по его опущенному лицу.

– …Впрочем, не буду больше тебя стеснять, – услышала Рикке, подойдя к ним ближе. – В конце концов, кто-то же должен распоряжаться отступлением!

Она царственно двинулась прочь. Лео метнул ей вслед разъяренный взгляд, запрокинул голову и одним глотком осушил свою кружку, потом швырнул кружку на усыпанный объедками стол и принялся пить прямо из кувшина. Его кадык ходил вверх и вниз, по шее стекали струйки.

– Мне порой кажется, что на этих пирах больше эля льют на землю, чем выпивают, – заметила Рикке, говоря на языке Союза.

Она оперлась ладонями о стол рядом с ним, так что плечи поднялись к самым ушам. Лео поставил кувшин и уставился на нее поверх ободка.

– Ба, да никак это пропавшая дочка Ищейки! – отозвался он на северном наречии. – Рада, что вернулась?

– Я бы предпочла вернуться в Уфрис, но Уфрис сожгли, а люди все разбежались… те, кому повезло, во всяком случае. Всегда думала, что ненавижу это место, но теперь, когда его больше нет, мне его не хватает… – Ей пришлось сглотнуть, чтобы справиться с комком печали в горле. – Но все же это гораздо лучше, чем когда за тобой гоняется по промерзшему лесу толпа кошмарных ублюдков, так что пусть будет как есть. На Севере полно мерзавцев, но этот Стур Сумрак…

Она оскалилась, ощущая внезапный укол ненависти.

– Клянусь мертвыми, это такой говнюк, что впору песни слагать!

– Вы, суровые северные воители, любите слагать песни о всяких говнюках.

– Я не воитель, а воительница! – поправила она, тыкая себя в грудь оттопыренным большим пальцем.

– Я заметил, – отозвался Лео, подняв брови.

Он смотрел на ее палец, не на грудь. Хотя, может, и на грудь тоже взглянул – украдкой. Она почему-то надеялась на это, но была слишком пьяна, чтобы сказать наверняка. В их разговоре каждое слово казалось остро отточенным. Привкус опасности, словно обмен ударами на поединке. Легкое волнение, словно каждый вздох – ставка на кону.

– Наверное, это нелегко – быть в тени знаменитого родителя, – пробурчала она, упав на свободный табурет, где сидела его мать, с грохотом водрузила один сапог на стол и опасно откачнулась назад.

– Верно. Мне не хватает отца. – Лео, нахмурясь, заглянул в свой кувшин. – Три года, как его нет, а все еще кажется, что это было вчера. Мать никогда не уделяла мне столько внимания, пока он был жив.

– Ты должен радоваться вниманию матери. Я свою вообще не знала.

– Скоро я стану лордом-губернатором, – проговорил Лео, довольно безуспешно пытаясь, чтобы это прозвучало по-лордгубернаторски. Впрочем, Рикке эта попытка показалась довольно милой. Сейчас ей все в нем казалось милым – особенно почему-то ключицы. Большие, крепкие, с глубокой выемкой между ними, словно созданной для того, чтобы уткнуться туда носом. – Король издаст указ, и я смогу делать все, что захочу!

Рикке широко раскрыла глаза.

– То есть… ты должен слушаться мамочку только до тех пор, пока человек в золотой шапке не выдаст тебе позволение? – Она надула щеки. – Это впечатляет! Это, черт побери, действительно нечто!

Лео сперва нахмурился, но она с удовольствием увидела, как его мрачная мина сменяется пристыженной улыбкой.

– Ты права. Я веду себя как самодовольный хер.

Рикке подумала, что порой именно хер-то и нужен, но успела остановиться прежде, чем сказала это вслух. Женщина, даже когда она пьяна, должна сохранять хоть какую-то таинственность.

Лео придвинулся ближе, и она ощутила виноватый прилив жара на обращенной к нему щеке, словно он был грудой раскаленных углей, а она сидела слишком близко к огню.

– Говорят, тебя воспитала ведьма.

Рикке фыркнула, бросив взгляд на Изерн-и-Фейл в толпе неподалеку.

– Характер у нее точно как у ведьмы!

– А еще говорят, что у тебя Долгий Взгляд.

Она воспользовалась случаем, чтобы наклониться поближе, повернувшись к нему левым глазом.

– Это верно. – Их лица разделяло всего лишь каких-то несколько дюймов, и пространство посередине казалось горячим, как в доменной печи. – Я могу видеть твое будущее.

– И что там?

В его голосе слышалось сомнение и усмешка, но и любопытство тоже. И еще – что это за хрипловатая нотка, неужели желание? Во имя мертвых, она надеялась, что это так!

– Беда в том, что когда видишь будущее, никогда не хочется портить людям сюрприз. – Она встала, едва не споткнувшись о собственный табурет, но мастерски удержавшись на ногах благодаря тому, что схватилась за край стола. – Пойдем, я тебе покажу.

Она ухватила его за предплечье и принялась тянуть наверх, но по пути отвлеклась и в результате стала просто задумчиво его ощупывать. Твердые мышцы под рукавом. Словно из дерева.

– Вот это рука так рука, – пробормотала она, таща его в направлении больших дверей амбара.

Они были уже широко открыты; люди потихоньку высыпали наружу, направляясь к своим шатрам и одеялам. Осмотрительный приятель Лео – Юранд, или как его там – смотрел на них, стоя возле стены, с неодобрительным выражением на лице, но ее сейчас было не прошибить чьим-то неодобрением. Изерн-и-Фейл стояла рядом с Трясучкой, поставив голую забинтованную ногу на табурет.

– Вот это – нога! – Изерн горделиво показала на нее. На белой ляжке рельефно выступали переплетенные мышцы и сухожилия. – Видишь? Это все, чего можно требовать от ноги, и даже больше!

Трясучка внимательно осмотрел обсуждаемую ногу.

– Несомненно.

– А другая, – продолжала Изерн, – еще лучше.

Взгляд единственного глаза Трясучки обратился от ее ноги к ее лицу.

– Да неужто?

– Точно тебе говорю. – Она наклонилась к нему. – А уж то, что посередине…

– Прошу прощения, – уронила Рикке, проскальзывая мимо них и таща за собой Лео. Оба с трудом удерживались от смеха.

После тепла амбара ночной воздух ударил им в лицо, как пощечина. У нее защипало кончик носа, голова закружилась. Костры на ночь были притушены, шатры призраками маячили в темноте, откуда-то долетали обрывки старой песни о каком-то давно погибшем герое. Рикке вела Лео за локоть, не направляясь никуда конкретно. Их кидало из стороны в сторону, но они каждый раз только смеялись.

Лео схватил ее за плечо:

– Куда ты меня…

Она пихнула его спиной к какой-то осыпающейся стене, запустила пальцы в его волосы. Притянула к себе его лицо, остановив прямо перед своим, когда их разделяло расстояние в несколько пальцев. Она медлила, растягивая момент; его горячее, возбужденное, пропитанное элем дыхание щекотало ей щеку. Она медлила, глядя на отражение далеких огоньков, поблескивающее в уголках его глаз. Она медлила, подвигаясь ближе, еще ближе, пока он не протянул к ней улыбающиеся губы и она не коснулась их своими, провела в одну сторону, потом в другую…

Потом они целовались: жадно, смачно, чмокая губами, и стукаясь зубами, и схлестываясь языками, и Рикке подумала, что она вообще-то отлично целуется, пусть даже ей приходится говорить это самой, да и он тоже не так плох. Здесь нет смысла клевать, словно воробушек зернышко; в этом деле необходима самоотдача. Наконец они оторвались друг от друга, чтобы перевести дыхание. Лео, пошатываясь, утер рот рукой, шаря взглядом по ее лицу – слегка запыхавшийся, слегка возбужденный, слегка пьяный, и это заставило ее саму почувствовать себя запыхавшейся, возбужденной и пьяной. Потом он глубоко вдохнул и медленно выдохнул через рот.

– Уфф… ну так что, где твой сюрприз?

– Ах ты мерзавец! – ухмыльнулась она.

Рядом была шаткая дверь, в приоткрытом проеме зияла темнота, и Рикке плечом оттолкнула ее дальше и втащила Лео внутрь. Он споткнулся, не удержался на ногах и полетел в темноту; послышался глухой удар упавшего тела и затем тишина.

– Лео? – прошипела она, ощупью пробираясь вперед.

Вокруг было черно как в бочке. Выставив вперед руки, она пыталась нащупать его, потом почувствовала, как ее схватили за запястье и потащили вниз. Взвизгнув, упала на что-то мягкое – груду соломы, пахнущей землей, крысами и гнилью, но Рикке никогда не была такой уж разборчивой, а сейчас разборчивости в ней оставалось еще меньше, чем обычно. Рикке-неразбериха… Она тихо фыркнула от смеха, а Лео уже скользнул поверх нее и снова принялся целовать, хрипло рыча от возбуждения, и ей тоже захотелось рычать, чувствуя в темноте его горячие губы.

Его рука скользнула ей под рубашку, полезла вдоль талии, вдоль ребер… Рикке схватила его за запястье.

– Погоди! – прошипела она.

Он застыл.

– Что?

Тишина. Она слышала его возбужденное дыхание, заглушаемое буханьем ее собственного сердца.

– Ты в порядке?

– Разве мы… не должны сперва получить разрешение твоей матушки?

В темноте она различила, как блеснули его зубы, когда он улыбнулся.

– Ах ты мерзавка!

– Или, может быть, лучше сразу его величества? Королевский указ, наверное, имеет большую силу, чем разрешение леди…

– Ты права, – он приподнялся на локте. – Я пошлю гонца в Адую! Они захотят обсудить это в Закрытом совете, но я думаю, рыцарь-герольд прибудет к нам с ответом прежде…

– Не уверена, что к этому моменту я еще буду настолько пьяна, – откликнулась она, уже вылезая из штанов.

Прежде, чем ей удалось стащить их с бедер, ее рука соскользнула и она шлепнулась на солому, тут же набившуюся в рот. Рикке зашипела, заплевалась, потом залилась хохотом, потом рыгнула – а потом они снова начали целоваться, она держала его обеими руками за лицо, чувствуя крутой изгиб его челюсти и грубую щетинистую кожу под кончиками пальцев.

Его ладонь скользнула между ее бедер, и она попыталась раздвинуть ноги, но на них все еще болтались запутавшиеся штаны. Солома колола ей задницу, когда она притиснулась к нему, принялась тереться, тереться, засунув язык ему в рот, чувствуя его дыхание, быстрое и звучавшее так, словно он улыбался. Она и сама улыбалась, растянув губы до самых ушей, и если говорить о развлечениях, то это несомненно было гораздо лучше, чем когда за ней гонялись по лесам.

Не нужен был Долгий Взгляд, чтобы увидеть, к чему теперь шло дело. Нет чувства, равного тому, чтобы быть желанной, верно? Желанной для того, кого желаешь ты. Это всегда кажется немножко волшебством – что существуют вещи настолько хорошие, которые при этом ничего не стоят.

Она перевернулась так, чтобы быть сверху, частично потому, что захотела играть ведущую роль, а также потому, что ее достала колющая в задницу солома. Ей наконец удалось сдернуть штаны с лодыжек, так что она села на него верхом и принялась возиться с его ремнем, но ни черта не было видно, а темнота вокруг вращалась, и у нее было ощущение, что она вот-вот упадет, хотя она всего лишь стояла на коленях, и к тому же внизу была мягкая солома, а ее пальцы были непослушными и неуклюжими, и это было все равно что пытаться распустить шов, надев варежки.

– Черт! – прошипела она. – Что, твоя матушка заперла их на замок? Где тут пряжка?

– В обычном месте, – отозвался он шепотом, и его горячее дыхание щекотнуло ей ухо, заставив забавно содрогнуться. – Где еще она может быть?

Послышалось тихое звяканье, и он расстегнул пряжку и сунул ее руку внутрь.

– Ого, – глупо вымолвила она.

Почему-то они всегда ее удивляли, члены. Чертовски странная деталь анатомии. Тем не менее, она неплохо умела с ними управляться, пусть даже ей приходится говорить это самой. Главное – не дергать его так, будто ты его боишься. Здесь нужно действовать с самоотдачей.

– Ай! – Лео взвился на соломе. – Полегче!

– Прости.

Может быть, она все же кое-что подзабыла. Да и сарай уже отчетливо вращался вокруг них, кружился, словно лодка, попавшая в водоворот. Впрочем, водоворот был несомненно приятным, теплым и липким, и пахнущим зверями, и его рука не переставала двигаться между ее раздвинутыми ногами, не совсем там, где надо, но достаточно близко, и она подвигала бедрами, пока не попала на нужное место, и принялась постанывать ему в ухо, раскачиваясь взад и вперед, взад и вперед, взад и вперед…

– Черт! – шепнул он в темноте, неловко копошась в ней, голосом, в котором звучал смех. – Где же она…

– В обычном месте, – выдохнула Рикке, плюнула себе на ладонь, ухватила его член и поерзала, придвигаясь. – Где еще она может быть?