Восьмой класс, как мне кажется. Мы подростки, нам весело, каких-то учителей мы любили, каких-то не очень, но все равно относились ко всем тепло. И тут вдруг преподавательница биологии и анатомии, кабинет которой ознакомил нас с фильмами ужасов в банках, умирает. Печально. Но в этом возрасте смерть воспринимаешь не так трагически и необратимо. Мы, конечно, расстроились, а некоторые девочки даже были близки к слезинке, но не более. Тем не менее это все равно новость, «Телеграма» тогда не было, и все ее распространяли «сарафаном». На первой перемене вышел на крыльцо. Вижу, в школу торжественно поднимается один из нашей компании – то есть бездельник, троечник и дебошир. Удивившись, что барин изволил ко второму уроку жопу притащить, я его огорошиваю новостью. Говорю с излишним задором.

– Здоров, прикинь, анатомичка умерла.

Парень меняется в лице. На нем (в смысле – на лице) – боль, трагедия и безысходность. Мне даже стало стыдно. Вот я скот бесчувственный. Сели на ступени. Я быстро «переобулся», «перенастроился», включил печаль и выдал драматическо-философскую тираду на тему конечности жизни и невозможности вернуть ушедшего, далее со всеми остановками. Мир не видел доселе такого скорбящего.

Дружбан молчал и нервно жевал губы.

– Цыпкин, прости, мне сейчас не до твоих переживаний, у меня реальная теперь проблема и волнует меня сейчас только одно: проверила она контрольную или нет. Я второй раз так не спишу, а если анатомию не сдам, могут вообще выгнать. Как не вовремя она, конечно… Родаки меня убьют.