Глава тридцать первая. Роузуотер: 2066

Новый приказ: меня просят негласно считать с политика все, что только возможно. Я сразу решаю, что не буду этого делать. Сегодня воскресенье, так что я играю в футбол, поле находится примерно в миле от моей квартиры. Я давно этого не делал и не узнаю никого из ребят, но как только меня пускают в игру, они тут же признают мое мастерство, и вот мы уже словно дружили всю жизнь. Играем мы бойко, и это помогает отвлечься от событий последних дней. Как и ожидалось, полиция пытается разузнать у меня о Клементе и всей этой вахале . Я машу удостоверением О45, и меня отпускают.

Вратарь плохо себя чувствует, поэтому я встаю на ворота. У меня ничего не получается, и я пропускаю три гола, прежде чем меня заменяют. Не знаю, сколько времени мы играем, но я выдохся и прошу передышки. Кто-то стоит у боковой линии, это женщина. Кажется, она ждет меня, не отрывая от меня взгляда. Я подхожу ближе и узнаю ее. Она старше, руки и талия заметно располнели, но ошибиться невозможно. Это Ойин Да. Ее глаза не изменились со дня нашей встречи.

– Я слышала, ты нас посетил, – говорит она.

– Да. – Я останавливаюсь в футе от нее.

– Я была в Вирджинии.

– Ты можешь попасть в Америку?

– Вирджинии 1760 года.

– Что ты делала в…

– Исследования.

– Ясно. Встретила кого-нибудь знаменитого?

– Вообще-то я видела Олаудо Эквиано , но у меня не получилось толком с ним поговорить перед возвращением.

– Зачем ты здесь, Ойин Да?

– Хотела посмотреть, как ты. И снова попросить тебя присоединиться к нам. Когда я узнала, что ты был в Утопия-сити, мне стало любопытно.

Я качаю головой:

– Теперь все по-другому. Я больше не увлечен тобой. Я знаю, зачем все это. Какой процент твоих клеток заменили ксеноформы?

– Шестнадцать.

– Так много?

– Да, но по массе тела я на двадцать девять процентов машина. Это не значит, что я стану участвовать в предсказанном восстании роботов, которого никогда не будет.

– Это не одно и то же.

– Мы все отчасти машины, Кааро. Твой телефон – полимер под кожей ладони. У тебя в голове чип-локатор.

– А у тебя что?

– Никакой апатии.

– Что?

– Микроэлектроды для регулировки настроения. Система микрофильтрации, чтобы восполнить жидкостный баланс в случае нехватки воды. Портативная связь с Лиджадом в левом запястье, источник резервного питания в правом…

– Ладно. Хватит.

– Важно отсутствие апатии. Правительства мира дали нам развлечение. Никому нет дела, что агрессивный инопланетный вид потихоньку замещает родные человеческие клетки. Это не важно. Людей ничего не заботит, пока работают их телевизоры и микроволновки. Мы продали себя за платное телевидение.

– То есть ты получаешь дозу тока из волшебного электрода и не чувствуешь апатии. Я понял.

– Нет, ты не понял. Они знают, Кааро. Они знали уже давно. Они этому не сопротивляются. Когда ты рассказывал своим хозяевам о Полыни, они были рады это услышать?

– Нет, они послали меня заниматься какой-то говенной политической интрижкой.

– Ясно. – Она слегка поворачивается вправо, но ее ноги остаются на месте. – У меня есть дочь.

– Рад за тебя.

– Сарказм?

– Нет, правда рад. Как ее зовут?

– Нике.

Я никогда не рассказывал ей об Оньемаихе. Странное совпадение.

– Прекрасное имя. Какая она? – Я начинаю идти, и она присоединяется ко мне.

– Упрямая. Замечательная. Бескомпромиссная. – Она улыбается, говоря это. Я не могу заставить себя спросить об отце, и это наводит меня на мысль, что, возможно, я так и не забыл ее. Но есть одна вещь, о которой я думаю уже давно и с которой, мне кажется, она может помочь.

– Пойдем со мной.

– Ойин Да…

– Или оставайся. Я должна была попытаться, должна была с тобой поговорить. Я что-нибудь придумаю.

– Я не из тех, кто спасает мир, Ойин Да.

– Нет, ты не из таких.

– Но… Но есть кое-что, с чем ты могла бы мне помочь.

Аминат сомневается. Это понятно по тому, как она переминается с ноги на ногу, шурша своим летним платьем. От этого звука мне хочется остановиться, упасть перед ней на колени и уткнуться головой между ее сильных бедер.

– Ты в этом уверен? – спрашивает она.

– Не-а. Ни капельки.

Я стою перед своим сейфом, а она – у меня за спиной, так близко, что я чувствую затылком ее дыхание. Сейф в стене, и он открыт. Никакого кода нет. Я приказываю квартире, и она открывает замок. Внутри деньги, немного лекарств – инсулин, если хотите знать. Нет, я не диабетик, но я давно уже решил, что если буду страдать неизлечимой болезнью, то лучше закончу жизнь на своих условиях. Еще – контактные линзы для связи с Нимбусом, которые были в моде несколько лет назад. Они до сих пор работают, но несколько случаев фликтенулезного конъюнктивита отвадили людей от их использования. Бронзовая маска бенинской женщины, которую я украл у отца. Это единственная краденая вещь, которую я оставил себе.

И прозрачный плотно закрытый цилиндрик, сантиметров пятнадцать высотой. Он лежит на боку, и слизь кажется неподвижной, она занимает треть емкости и напоминает водяной уровень. Я отворачиваю пробку.

Часть слизи прилипает к ней, вытягивается и резко возвращается к основной массе. Я выливаю ее себе на ладонь. Поверхность начинает идти зыбью, хотя я не знаю, она так реагирует на кислород или на тепло моей ладони.

Аминат делает шаг назад.

– Это не лучшая твоя идея, – говорит она.

– На самом деле у меня не бывает хороших идей, – отвечаю я. – Но я хотя бы постоянен.

Я пытаюсь вспомнить, что говорил Энтони об этой штуке, когда вручил ее мне. Использовать, когда попаду в переделку? Я не попал в переделку, хотя собираюсь кое-что организовать. В прошлый раз, используя ее, я запаниковал и подумал, что она меня убьет. И теперь я чувствую, как от той же самой эмоции у меня мутит живот, но я заталкиваю ее подальше и растираю слизь по голове. Она холодная и размазывается, как гель для душа. Она растекается во все стороны и капает мне на лоб. Вот эта часть мне и не нравится. Поначалу она разделяется над бровями и стекает вниз, но вскоре наверстывает упущение и покрывает мне веки, которые я захлопываю как раз вовремя, чтобы слизь не попала в глаза.

– Ты в порядке? – спрашивает Аминат хриплым от подступающей тревоги голосом.

– Нет, – говорю я. Я знаю, как это прекратить, но не прекращаю.

Слизь покрывает мой нос и входит в ноздри, окутывая их изнутри. Я чихаю, но она никуда не девается. Открываю рот, чтобы снова чихнуть, и слизь оказывается внутри него, обволакивает зубы, язык, внутреннюю поверхность щек и верхнюю часть глотки. Я сопротивляюсь этому. Меня выворачивает и корчит, но рвоты нет. Во рту извивается сотня опарышей, чуть соленых на вкус.

– Кааро!

– Я в порядке, – выдавливаю я, но это неправда.

Вещество движется вниз по подбородку, вокруг шеи, покрывает грудь, спину, руки, пах, бедра и ступни, включая подошвы. Одежда распадается и сваливается. Я не могу дышать. Ноздри забиты, в глотке спазм. Я пытаюсь прочистить нос или убрать слизь изо рта, но она разрастается слишком обильно, чтобы ее остановить.

– Кааро, мне это не нравится. Я позову на помощь.

– Нет.

Я не дышу, но мозг не вопит от нехватки кислорода, и мне не стало дурно. Я жив, сердце все еще бьется. Я перестаю сопротивляться. Мне немного больно, потому что каждое мелкое колебание слизи, кажется, задевает нервные окончания. Глаза я закрыл, но чувствую, что происходит вокруг. Ксеносфера отрезана, и я подозреваю, что слизь передает информацию напрямую в мою нервную систему и черпает кислород из воздуха.

– Кааро?

– Все… Я думаю, что все в порядке, милая. Просто странно.

– Ты и выглядишь странно. Как статуя из соплей.

– Не говори так. А тем временем я проголодался. – Я подхожу к холодильнику и начинаю есть.

Просыпаюсь я от холода. Не могу вспомнить, когда уснул, но открываю глаза. Дверца холодильника открыта, от всей еды остались только упаковки. По всей кухне открыты шкафчики и царит невообразимый разгром, хотя робот-пылесос гудит, очищая пол. Никаких следов слизи не видно. Я обнажен. Лужица рядом со мной намекает, что я, видимо, обмочился.

– Аминат!

– Здесь, – откликается она из гостиной.

Я присоединяюсь к ней и вижу, на что она смотрит.

– Я беспокоилась, что ты отправишься развлекаться со своей бывшей подружкой, но уже не беспокоюсь, – говорит она.

О’кей.

Ойин Да подходит ко мне в назначенное время в назначенном месте – там, где я покупаю суйю. Я предлагаю Йаро кусочки мяса, но он так болен, что не может есть. Рана у него на боку кишит опарышами, и Ахмед пытался отогнать его, говоря, что он распугивает покупателей.

– Я скоро за ним вернусь, – говорю я. – Отведу его к ветеринару.

– Кааро, у нас нет времени, – говорит Ойин Да.

Я прощаюсь с мальчиками и иду с ней.

– Я проанализировала координаты с твоего чипа и уверена, что мы сможем попасть в камеру.

– Хорошо.

– Твоя карьера в О45 на этом закончится. Даже если мы выберемся вовремя, они узнают, что это был ты.

– Я сам об этом позабочусь. В прошлый раз, когда мы вместе пошли на задание, ты перешла на сторону местных.

– С государственным учреждением такого не будет. – Она останавливается и осматривается. Мы в укромном месте. Сейчас темно. Никто нас не заметит, разве что через очки ночного видения. – Стой и не двигайся.

Пока мы переносимся, я думаю о том, что она больше не носит свои афро. Ожидаю тошноту, но обходится без нее. Вместо этого кажется, что тело мгновенно растягивает, время замедляется, а душу из тебя вывинчивают. Там, куда мы прибываем, темно, и я немедленно нащупываю ксеносферу. Я ее нахожу. Они не ждут сенситива и не подавили ее антигрибковыми средствами. Наверное. От Ойин Да идет белый шум. Она нашла способ меня заблокировать, что неудивительно, учитывая ее опыт работы с ксеноформами и против них. В этом месте охраны нет, но я улавливаю остатки их мыслей, нейромедиаторов в старой конфигурации, суетящихся вокруг по тем же траекториям. Я ищу любые сведения о Толу Эледже или его образ. Я вижу избиения и обыденную жестокость, его панические мысли и обреченность. Я вижу, где его держат. Киваю Ойин Да, но мы не разговариваем, как и договорились. В таких местах есть звуковые датчики, а мне не очень хочется объявлять о нашем прибытии. Я иду вперед, она следом за мной.

Мы все еще на минус четвертом этаже комплекса в Убаре. Я двигаюсь стремительно, как сплетня. Никогда не был таким быстрым, даже в молодости. Я в том возрасте, когда нужно работать, чтобы добиться того, что в двадцать лет воспринималось как должное, но мчусь так, словно тело ничего не весит. Как будто в видеоигре. Я ориентируюсь по когнитивной схеме, которую собрал из остаточных паттернов в ксеносфере, отвергая неверные повороты и испытывая ложное узнавание, одолженное дежавю.

Я у его камеры. На двери кодовый замок, но мне не следует его использовать, потому что внутри, с Эледжей, кто-то есть. Дверь не заперта – я знаю это, еще не коснувшись ее. Я знаю, что как только войду, прозвучит сигнал тревоги. Меня бесит, что я не могу узнать, что думает Ойин Да. Я заполняю комнату помехами. Никто в ней не сможет думать. Еще я приказываю их мозгам не замечать меня или Ойин Да.

Обстановка в камере скудная: койка, стул, унитаз. Заключенный на коленях, его руки скованы спереди, а охранник стоит перед ним и держит сложенный ремень. На лице, шее, плечах и руках Эледжи следы от ударов. В голове охранника я вижу, что это не санкционированный допрос и что он просто скучает в ночную смену. Я заставляю его снять наручники с Эледжи и сделать минет собственному пистолету. Он продолжит делать это, пока будет бодрствовать. Утомившись, он заснет, но сны его будут полны тех же действий, а проснувшись, он продолжит.

Камера здесь есть, но, думаю, ради этой вспышки жестокости охранник вырубил трансляцию или попросил приятеля отвернуться. Все равно я ожидаю тревоги в любую секунду.

Я подхожу к Эледже и использую все, что знаю, чтобы одолеть его защиту. Чувствую эффект от слизи, улучшающий мои способности, делающий все намного проще. Это словно плавать, а не вести осаду. Так легко. Я миную все грубые уловки и ложные воспоминания.

И я сразу узнаю.

Прежде чем я успеваю заговорить, срабатывает тревога. Она беззвучная, но я чувствую пульс в ксеносфере, паническое возбуждение и нарождающийся прилив адреналина и дофамина. В молчании нужды больше нет.

– Ойин Да! – говорю я, пугая Эледжу. До этого он не замечал меня, удивляясь странному поведению охранника.

Она входит в камеру.

– Ну?

– Возьми его. Пора уходить.

Я чувствую, что они идут с оружием и перекрывают выходы. Они видят нас, и вид Ойин Да пробуждает в них первобытную ярость, потому что она известная диссидентка. Ей требуется одна-две минуты, чтобы запустить программу транспортировки. Я подмигиваю ей и выхожу из камеры.

– Стоять!

Вспыхивает яркий свет, и я ничего не вижу. Посылаю в ксеносферу волну дезориентации, но ничего не происходит. Должно быть, они защищены от нападения сенситивов. Я слышу, как что-то катится по полу, и знаю, что надо закрыть уши. Я не могу предупредить Ойин Да, времени нет, а она носит какой-то генератор белого шума. Надеюсь, она ушла. Светошумовая граната делает то, что должна. Я оглушен и ослеплен. Я чувствую только малую часть ударов прикладами по моей голове.

Я чувствую, что я далеко, в стороне от всего этого.

Последнее, что я осознаю, – это исчезновение Эледжи из ксеносферы.

Йаро спит невинным анестезийным сном, пока ветеринар чистит его рану. Рядом с ним почкообразный лоток, полный опарышей. Ветеринар обездвиживает их хлороформом и вынимает из раны, а потом отсасывает обильный гной аспирационной трубкой. Он убирает мертвую кожу и мышцы и обнажает жизнеспособные ткани. Я знаю все это, потому что он сопровождает работу комментарием. Запах стоит ужасающий.

– Мне придется оставить его на ночь, чтобы завтра снова обследовать рану, – говорит ветеринар. Он моет руки, пока Йаро дергается в своих собачьих снах. – Иногда опарыши могут умереть, но остаться в ране. Кажется, я всех их достал, но…

Распахивается дверь и входит парочка вооруженных милиционеров в форме.

– Кааро, подними руки вверх, – говорит одна из них. Голос у нее искусственный, электронный. На ней воздухонепроницаемый шлем.

Я подчиняюсь.

– Я не вооружен и не сопротивляюсь, – говорю я спокойно. Я боюсь, потому что это не люди, которым положено думать, а я не знаю их приказа.

– Где заключенный? – спрашивает она.

– Какой заключенный? – переспрашиваю я.

– Тот, которого ты увел из Убара.

– Что? Я не…

– Не надо игр. Сегодня ты вторгся на охраняемый объект и освободил подозреваемого.

– Офицер, я был здесь весь вечер. Спросите доктора. Я принес собаку на операцию.

Ветеринар поднял руки, и вода стекает по его запястьям, смачивая операционную одежду. Он кажется таким же перепуганным, как и я, и рьяно кивает.

Я говорю:

– У меня нет вашего заключенного.

Это правда. У меня его нет.

Проходит шесть часов, прежде чем меня выпускают. За это время они тщательно реконструируют мой день. Проверяют системы наблюдения, встроенные в мою квартиру. Проверяют GPS-лог моего имплантата. Допрашивают Аминат. Показывают мне видео с освобождением заключенного. Я отчетливо вижу человека, который выглядит как я, но соответствующего сигнала моего имплантата нет. Его временные метки говорят, что меня и рядом с Убаром в это время не было. Двойник распадается, пока его бьют. Когда рассеивается туман, не остается ничего. Даже пятна на полу. Мне их почти жалко, потому что у них остается пустая камера, солдат, отсасывающий у собственного пистолета, и видеосъемка призрака. Кто-то потеряет из-за этого работу, но не я.

– Это не я, – повторяю я. – Вы нашли мою ДНК? Нет, не нашли. Потому что это не я. Нет, я не знаю, кто это или что это.

Когда Аминат забирает меня, я предполагаю, что мы под наблюдением, и мы говорим лишь о том, как возмущены незаконным задержанием и давлением. Мы живем своей жизнью, словно ничего не случалось.

Когда мы спим, я беру Аминат в ксеносферу. Настоящий я, а не грифон. Я показываю ей мой лабиринт, и мы гуляем в нем, держась за руки.

– Значит, сработало? – спрашивает она.

– Да. Двойник-слизняк распался на составляющие элементы и рассеялся. О45 в недоумении, они думают, что, возможно, Полынь создала двойника после моего визита в Утопия-сити.

– У тебя проблемы?

– Не совсем. Может быть. Не знаю. Я играю жертву. Мне наплевать. Они задержали мою зарплату, но это не беда. Я все равно не хочу на них работать.

– Кто это был?

– Эледжа? У этого парня была своя теория. Они с группой соратников распознали вторжение и, кроме того, догадались, что американский развод мостов с ним связан. Они организовали группу, чтобы пробраться в американскую колонию в Лагосе. Хотели поймать нескольких американцев и выпытать у них секрет. Думали, что спасают мир.

– Так что ты с ним сделал?

– Ойин Да о нем позаботится, возможно, использует его знания, проберется в колонию, придумает, как изменить ситуацию.

– А почему ты этого не сделаешь?

– Потому что я не из тех, кто спасает мир. Я не герой, Аминат. Я просто мальчик, полюбивший девочку. Я последний сенситив. В банке я не нужен, потому что нападений больше нет. Смерть всех телепатов сделала меня ненужным, но это ерунда, потому что мне плевать на работу. Все, чего я хочу, – это проводить дни с тобой. Больше ничего.

– Кааро, это предложение руки?

– Это воспоминание самоуничтожится через пять секунд после пробуждения, – говорю я.

Одолеваемый сомнением, замолкаю на минуту.

– Милая, – говорю я.

– Ой-ой, смена интонации, – говорит Аминат. – Должно быть, что-то серьезное. Что ты в этот раз натворил?

– Я виделся с Шесаном.

– Зачем?

– Хотел его освободить. – Я делаю паузу. – Милая, я не знаю, как это сказать. Он говорит, что ты коп.

– Ты это сделал?

– Что сделал?

– Освободил его?

– Что? Нет… э, нет, я не смог. Он… нет.

– Спасибо.

– Ну? Так ты полицейская под прикрытием?

Лепестки вишни плавают в воздухе, плюя на гравитацию. Мы на краю моей зоны в ксеносфере. Мой огромный страж патрулирует границу, его длинные косы тащатся по полу следом за ним. Тут и там по траве разбросаны миниатюрные танки, полтора метра в длину, метр в высоту.

– Это игрушки? – спрашивает Аминат.

– Нет, это «Голиафы». Гитлеровские самоходные мины, разработанные с целью остановить наступление союзников во Второй мировой. Я видел их в газете. Здесь оседает мой ментальный хлам. А ты пытаешься отвлечь меня от вопроса.

– Не в этом дело. Я пытаюсь собраться с мыслями.

– Это бинарный вопрос, Аминат, типа «да или нет».

– Хочешь прочитать мою память?

– Нет, – говорю я. – Я никогда не буду этого делать.

– И никто нас здесь не услышит?

– Говори свободно.

– Я работаю на О45.

– Успокойся.

– Тебя приставили следить за мной?

– Нет, Кааро, просто расслабься и послушай. Много лет назад в Лагосе мой брат поджег и спалил весь наш дом. Ты это уже знаешь и видел, как Лайи горит. Руины еще дымились, когда заявились агенты О45 и увезли его. Он был совсем юный, перепуганный, голый и в слезах. Они взяли образцы крови и кожи у меня, папы, мамы, у всей семьи. Младшей сестры не было дома, но всем остальным пришлось сдать анализы.

Они не выпускали Лайи, так что я подала несколько исков. Однажды вечером, в разгар этой истории, я шла домой, и вдруг рядом остановилась машина. Я готова была сбросить туфли и бежать. В то время в Лагосе было много похищений. Водитель был такой крепкий, мускулистый. На заднем сиденье была прекрасная женщина, которая знала мое имя и попросила меня сесть к ней.

– Феми Алаагомеджи, – говорю я.

– Она самая. Она спросила меня, чего я надеюсь добиться, а я сказала, что хочу вернуть брата домой. Она задала мне несколько конкретных, вполне резонных вопросов об общественной безопасности. Я сказала, что присмотрю за ним. Ты знаком с Лайи. Он не причинит вреда людям. Никто даже не обжегся, когда дом сгорел.

– И она заманила тебя в О45.

– Не сразу. Она сказала, что мне понадобятся специальные навыки, чтобы присматривать за человеком с такими способностями, как у моего брата. Предложила мне пройти обучение.

– Да, это на нее похоже.

– Шесть месяцев я обучалась в Майдугури.

– У Данлади?

– Хренов Данлади? Нет, он уволился, но легенды о нем живы. После обучения Феми сказала, что они могли бы предоставить мне почетный статус агента О45. Обрисовала плюсы и сказала, что я все равно буду выполнять работу агента. Я придумала приспособления, которые делают Лайи безопасным. Феми чуть дополнила их, и брата выпустили под мой надзор.

Наверное, поэтому Феми и была против наших отношений с самого начала.

– Когда Шесан начал за мной ухаживать, я понятия не имела о его криминальных делах. После свадьбы Феми вызвала меня и дала мне новое задание. Состояние Лайи было стабильным много лет. Она приказала мне следить за моим мужем. Я отлично справлялась, пока не заразилась туберкулезом.

– А я? Я твое новое задание?

– Нет, Кааро. Наша встреча была случайностью. Феми Алаагомеджи делала все, чтобы отвадить меня от тебя. И никогда ничего у меня о тебе не спрашивала. Ничего секретного, по крайней мере. Как мы оба знаем, за тобой следят другие люди, и вообще, она о тебе знает больше моего.

– Почему тебя хотели взорвать?

– Я не могу тебе сказать.

– Аминат…

– Тебе придется уважать границы моей работы, Кааро. Я не могу, не буду рассказывать тебе о своих заданиях. Могу сказать, что оно никак с тобой не связано, но дальше этого пойти не готова.

Я киваю.

– Разбуди меня. Выведи из этого места, – говорит она.

Мы снова в квартире, и она обхватывает мое лицо руками и целует меня.

– Кааро, я люблю тебя. Я никогда не допущу, чтобы тебе причинили вред. Не позволю, чтобы с тобой случилось что-то плохое. Я всегда буду тебя защищать. Ты понимаешь?

– Да.

– Ты веришь мне?

– Да.

Она снова целует меня и не отпускает.

Мы живем своей жизнью, Аминат и я. Время от времени она исчезает, но ничего не объясняет, а я не спрашиваю. Она непостижима или, скорее, предпочитает, чтобы я о ней ничего не знал, а я никогда не буду лезть ей в душу. «Я такая же непостижимая», – часто говорит она, цитируя Уитмена.

Когда Йаро восстанавливается, я забираю его к себе, и он составляет мне компанию, пока Аминат нет. Он с трудом поддается одомашниванию, но я не теряю надежды. Он ходит со мной на поле, когда я играю в футбол.

Тихо, неумолимо, невзирая на попытки людей вроде Ойин Да и Эледжи, вторжение продолжается. Человечество умирает по одной клетке за раз. Не знаю, что случится, когда все мы станем полностью ксено, но это словно изменение климата или тот астероид, что столкнется с Землей и уничтожит нас. Мы все думаем, что будем давно и прочно мертвы, когда начнется вымирание.

Инопланетянин во мне говорит, что это заблуждение. Мы все будем зрителями этой катастрофы.

Мы все будем сидеть в первом ряду.