Внутренние дороги Связующего зала представали мне из окон полицейской машины. Двигались мы не быстро, сирена была отключена, но с какой-то смутной помпезностью вспыхивала наша мигалка, и бетон вокруг рассыпчато высвечивался синим. Я видел, как поглядывает на меня водитель. Это был констебль Дьегещтан, и раньше я с ним не встречался. Корви я не сумел заполучить даже в качестве эскорта.

До этого мы проехали по низкой эстакаде через бещельский Старый город, попали в окраинные извивы Связующего зала и наконец спустились в его квадрант трафика. Мимо отрезков фасада, где кариатиды выглядели хотя бы в какой-то мере подобно фигурам из бещельской истории, под него, туда, где они сменялись уль-комскими, в сам зал, где широкая дорога, освещённая окнами и серыми фонарями, окаймлялась на бещельской стороне длинными цепочками пешеходов, желавших войти на день. Вдали, за красными задними фарами, светили тонированные фары уль-комских автомобилей, более золотистые, чем у нас.

— Бывали раньше в Уль-Коме, сэр?

— Недолго.

Когда показались пограничные ворота, Дьегещтан заговорил со мной снова:

— У них и раньше так было?

Он был молод.

— Более или менее.

Сидя в автомобиле полищай, мы двигались по официальному проезду, за тёмными импортированными «Мерседесами», которые, вероятно, везли политиков или бизнесменов, выехавших в командировку. Вдали тянулись урчащие двигателями очереди более заурядных путешественников в машинах подешевле, фарцовщиков и посетителей.

— Инспектор Тьядор Борлу. — Пограничник смотрел в мои бумаги.

— Верно.

Он тщательно прошёлся по всему, что там было написано. Если бы я был туристом или торговцем, желавшим въехать на день, прохождение, вполне возможно, было бы быстрее, а вопросы — более поверхностными. Для официального посетителя такой распущенности не предусматривалось. Ироническая ухмылка повседневной бюрократии.

— Оба едете?

— Там всё сказано, сержант. Только я. Это мой водитель. Констебль подвезёт меня и сразу вернётся. Собственно, если посмотрите, то, думаю, сможете увидеть тех, кто встречает меня в Уль-Коме.

Тамошнее сближение предоставляло нам уникальную возможность посмотреть через простую физическую границу и заглянуть в соседний город. Позади, по ту сторону ничейного пространства и за обращённым к нам тыльной частью уль-комским контрольно-пропускным пунктом, небольшая группа офицеров милицьи стояла вокруг официального автомобиля, чья мигалка вспыхивала так же помпезно, как наша, но другими цветами, снабжённая более современным механизмом — она по-настоящему включалась-выключалась, а не затемнялась крутящейся шторкой, как лампа в наших мигалках. Уль-комские полицейские огни — красный и более тёмный синий, чем кобальтовый в Бещеле. Их машины — угольно-чёрные обтекаемые «Рено». Я помню времена, когда они ездили на уродливых маленьких «Ядайи» местного производства, ещё более коробчатых, чем наши.

Пограничник повернулся и взглянул на них.

— Нам пора, — сказал я ему.

Сотрудники милицьи находились слишком далеко, чтобы можно было различить какие-то подробности. Но они чего-то ждали. Пограничник, разумеется, продолжал отнимать время — мол, может, ты и полищай, но специальной подготовки не получил, а вот мы следим за границами, — но в конце концов, не ища предлогов поступить иначе, несколько язвительно отсалютовал и жестом указал нам ехать, когда поднялись ворота. После Бещеля сама дорога сотню метров или около того ничейного пространства ощущалась под шинами иначе, а затем через вторые ворота мы попали на другую сторону, где навстречу нам двинулись одетые в форму милицьонеры.

Раздался скрежет. Автомобиль, который мы видели застывшим в ожидании, рванулся по внезапной крутой кривой, обогнул приближающихся офицеров и отрывисто и резко вякнул сиреной. Из него появился человек, надел форменную фуражку. Он был немного моложе меня, коренастый и мускулистый, двигался с властной быстротой. На нём была официальная серая форма с эмблемой ранга. Я попытался вспомнить, что она значит. Пограничники в удивлении застыли.

— Достаточно, — крикнул он, отсылая их взмахом руки. — Теперь дело за мной. Инспектор Борлу?

Он говорил по-иллитански. Мы с Дьегещтаном вылезли из машины. Он не обратил внимания на констебля.

— Инспектор Тьядор Борлу, Бещельский ОООП, верно?

Крепко пожал мне руку. Указал на свою машину, в которой ждал его собственный водитель.

— Прошу вас. Я — старший детектив Куссим Дхатт. Вы получили моё сообщение, инспектор? Добро пожаловать в Уль-Кому.

Связующий зал разрастался несколько столетий — мешанина архитектуры, определяемой Комитетом по надзору в его различных исторических воплощениях. Он занимал значительный кусок земли в обоих городах. Внутри у него была сложная структура — коридоры могли поначалу быть почти сплошными, бещельскими или уль-комскими, становиться всё более заштрихованными дальше, с комнатами в одном или другом городе вдоль них, а также со множеством странных комнат и областей, которые не принадлежали ни одному городу, ни обоим, которые были только в Связующем зале и единственным правительством в которых был Комитет по надзору и его органы. Надписи и диаграммы на стенах здания представляли собой красивые, но запутанные цветные сетки.

Однако на первом уровне, где широкая дорога вдавалась в первый ряд ворот и проволоки, где бещельский граничный патруль махал прибывавшим, требуя вставать в раздельные очереди — пешеходы, ручные тележки, гужевые прицепы, приземистые бещельские машины, фургоны, подразделения по различным видам пропусков, и все двигались с разной скоростью, а ворота поднимались и опускались, пребывая в какой-либо фазе, — ситуация была проще. Имел место неофициальный, но древний рынок, где Связующий зал выходит в Бещель, в пределах видимости ворот. Незаконные, но допускаемые уличные разносчики расхаживали вдоль ожидающих автомобилей с жареными орехами и бумажными игрушками.

За бещельскими воротами, под основной массой Связующего зала, простиралась ничейная земля. Асфальт оставался неокрашенным: эта магистраль не была ни бещельской, ни уль-комской, так какую же систему дорожной разметки здесь использовать? Далее, ближе к другому концу зала, находился второй ряд ворот, который, как мы, с бещельской стороны, не могли не заметить, содержался лучше, чем наш, с вооружёнными уль-комскими пограничниками, большинство из которых смотрели не на нас, но на свои очереди визитёров в Бещель, умело ими управляемые. Уль-комские пограничники не являются отдельной силовой структурой, как в Бещеле: это милицьи, то есть полиция, как и полищай.

Проездное помещение Связующего зала больше, чем колизей, но в нём нет ничего сложного — пустота, окружённая старинными стенами. С порога Бещеля можно видеть толпы и ползущие автомобили в дневном свете, просачивающемся из Уль-Комы, с той стороны. Можно видеть головы уль-комских посетителей или возвращающихся соотечественников, края уль-комской колючей проволоки за серединой зала, за этим пустым перегоном между контрольно-пропускными пунктами. Через огромные ворота можно различить саму архитектуру Уль-Комы в сотнях метров отсюда. Многие напрягают зрение, глядя через этот переход.

По дороге туда водитель удивлённо задрал брови, когда я велел ему ехать к бещельскому входу кружным путём, по маршруту, который привёл нас на Карнстращ. В Бещеле это ничем не примечательная торговая улица в Старом городе, но она заштрихована, с некоторым перевесом Уль-Комы, большинство зданий принадлежит нашему соседу, и в Уль-Коме её топольгангером является исторический, известный проспект Уль-Майдин, в который выходит Связующий зал. Мы как будто случайно ехали мимо выхода Связующего зала в Уль-Кому.

Я, по крайней мере внешне, не-видел этого, когда мы свернули на Карнстращ, но, конечно, гросстопично рядом с нами присутствовали очереди возле уль-комского входа, и бещельцы со значками посетителей один за другим возникали в том же физическом пространстве, где они, возможно, шли часом ранее, но теперь в изумлении осматривали архитектуру Уль-Комы, видеть которую раньше было бы брешью.

Рядом с выходом в Уль-Кому находится Храм Неизбежного Света. Я много раз видел его фотографии и, хотя послушно не-видел его, когда мы проезжали мимо, знал о его роскошных зубцах и чуть было не сказал Дьегещтану, что мне не терпится увидеть его в ближайшее время. Теперь свет, заграничный свет, поглотил меня, когда мы на большой скорости выехали из Связующего зала. Я смотрел во все стороны. Через заднее окно автомобиля Дхатта я уставился на храм. Удивительная и долгожданная неожиданность: я оказался в том же городе, что и он.

— Впервые в Уль-Коме?

— Нет, но давно не был.

Прошло много лет с тех пор, как я впервые проходил тесты: моя пропускная отметка давно истекла, да и сам паспорт, в котором она стояла, сделался недействительным. На этот раз я прошёл ускоренную ориентировку, двухдневную. В ней участвовали только я и различные преподаватели, улькомане из их бещельского посольства. Погружение в иллитанский язык, чтение различных документов по уль-комской истории и политической географии, ключевым вопросам местного права. Главным образом, как и наши эквиваленты, этот курс был нацелен на то, чтобы помочь бещельским гражданам справиться с потенциально травматическим фактом действительного пребывания в Уль-Коме, не-видя все свои знакомые окрестности, в которых мы находились всю остальную жизнь, и видя те здания рядом с нами, что десятилетиями старались не замечать.

— Педагогика акклиматизации значительно продвинулась с появлением компьютеров, — сказала преподавательница, молодая женщина, постоянно нахваливавшая мой иллитанский. — У нас теперь есть гораздо более утончённые методы работы, мы сотрудничаем с неврологами и всё такое прочее.

Мне предписали ускоренный курс, потому что я полищай. Обычные путешественники проходили традиционную подготовку, на которую требовалось значительно больше времени.

Меня усаживали в так называемый уль-комский тренажёр, кабинку с экранами вместо внутренних стен, на которые проецировались слайды и видео Бещеля с ярко освещёнными бещельскими зданиями, а их уль-комские соседи подавались с минимальным освещением и фокусом. На протяжении многих секунд, снова и снова, визуальное ударение реверсировалось для одних и тех же перспектив: Бещель отступал на задний план, а Уль-Кома представала в полном блеске.

Как можно было не думать об историях, на которых все мы выросли и на которых, несомненно, выросли и улькомане? Улькоманин и бещелька, познакомившиеся посреди Связующего зала, возвращаются к себе домой и осознают, что живут, гросстопично, дверь в дверь, всю жизнь сохраняя верность и одиночество, поднимаясь в одно и то же время, ходя по заштрихованным улицам близко друг к другу, словно пара, но оставаясь при этом каждый в своём городе, никогда не проделывая брешей, никогда вполне друг друга не касаясь, ни слова не произнося через границу. Передавались из уст в уста и сказки об отступниках, совершавших брешь и избегавших Бреши, чтобы жить между городами, не изгнанниками, но странниками, уклоняясь от справедливости и возмездия с помощью непревзойдённой незаметности. Роман Паланика «Дневник странника» был запрещён в Бещеле и, я уверен, в Уль-Коме, но, как и большинство, я бегло ознакомился с пиратским изданием.

Я прошёл тесты, со всей возможной быстротой указывая курсором на уль-комский храм, уль-комского гражданина, уль-комский грузовик доставки овощей. Это был слегка вызывающий материал, разработанный специально для того, чтобы уличить меня, если я случайно увижу Бещель. В этом не было ничего общего с теми занятиями, которые я посещал в первый раз. Не так давно эквивалентные тесты включали вопрос об отличиях национального характера улькоман и предложение определить, кто на различных фотографиях со стереотипной физиономией является улькоманином, бещельцем или «другим» — евреем, мусульманином, русским, греком, кем угодно, в зависимости от этнической озабоченности времени.

— Видели храм? — спросил Дхатт. — А вот там когда-то был колледж. Это многоквартирные дома.

Он тыкал пальцем в здания, встречавшиеся нам на пути, велев своему шофёру, которому меня не представил, проехать разными маршрутами.

— Странно? — спросил он меня. — Представляю, как это должно быть необычно.

Да. Я смотрел на то, что показывал мне Дхатт. Не-видя их, конечно, я, однако, не мог не осознавать всех знакомых мест, мимо которых гросстопично проезжал, улиц, по которым регулярно ходил и которые теперь отстояли от меня на целый город, кафе, завсегдатаем которых я был, но в другой стране. Теперь они находились для меня на заднем плане, вряд ли присутствуя больше, чем Уль-Кома, когда я был дома. Я затаил дыхание. Бещель был невидим. Я забыл, на что он похож, пытался и не мог себе представить. Видел только Уль-Кому.

Был день, так что свет лился с пасмурного холодного неба, он не был всполохами неона, виденными мною в столь многих программах о соседней стране, которую, по явному убеждению производителей, нам было проще визуализировать в её яркой ночи. Но и этот пепельный дневной свет выхватывал всё больше и больше живых красок, чем в старом Бещеле. Старый город Уль-Комы был, по крайней мере, наполовину преобразован в финансовый район, и причудливые линии деревянных крыш сочетались с зеркальной сталью. Местные уличные торговцы, носившие платья и заплатанные рубашки и брюки, продавали рис и мясо на шампурах элегантным мужчинам и женщинам (мимо них мои невзрачные соотечественники, которых я старался не-видеть, шли своей дорогой к более тихим местам в Бещеле) в дверных проёмах из стеклоблоков.

После мягкого осуждения со стороны ЮНЕСКО, покачивания пальцем, связанного с некоторыми европейскими инвестициями, в Уль-Коме недавно приняли законы зонирования, чтобы остановить архитектурный вандализм, вызванный временем бума. Некоторые из самых уродливых последних построек даже снесли, но всё же традиционные барочные завитки достопримечательностей Уль-Комы выглядели едва ли не жалко рядом с гигантскими молодыми соседями. Как и все жители Бещеля, я привык делать покупки в иностранных тенях иностранного преуспевания.

Повсюду звучал иллитанский — в беглых комментариях Дхатта, от продавцов, таксистов и сыплющих оскорблениями местных шофёров. Я осознал, как много брани я не-слышал на заштрихованных дорогах, находясь дома. У каждого города в мире имеется своя дорожная грамматика, и, хотя мы ещё не достигли сплошных уль-комских областей, а стало быть, у этих улиц были те же размеры и очертания, как у тех, которые я знал, это чувствовалось в крутых поворотах, выполнять которые здесь было сложнее. Находиться, видя и не-видя, в Уль-Коме было странно ровно в той мере, как я ожидал. Мы ехали по узким переулкам, в Бещеле менее загруженным транспортом (пустынным там, хотя очень оживлённым в Уль-Коме) или предназначенным только для пешеходов. Наш клаксон не смолкал.

— Отель? — спросил Дхатт. — Наверное, желаете принять душ да перекусить, не так ли? Куда же тогда? Я знаю, у вас должно быть некоторое представление. Вы хорошо говорите по-иллитански, Борлу. Лучше, чем я по-бещельски.

Он рассмеялся. Я достал записную книжку.

— У меня есть кое-какие мысли. Места, куда я хотел бы попасть. Вы получили досье, что я посылал?

— Конечно, Борлу. Обширное, не так ли? Вот о чём вы думаете? Я ничего не утаю от вас из того, что мы успели, но, — он поднял руки, притворно сдаваясь, — правда состоит в том, что рассказать я могу совсем не много. Мы полагали, что будет вызвана Брешь. Почему вы не передали им это дело? Любите всё делать сами? — Смех. — Во всяком случае, мне поручили заниматься всем этим только пару дней назад, так что не ожидайте слишком многого. Но сейчас мы в деле.

— Есть уже какие-нибудь соображения о том, где её убили?

— Не так много. Имеется только запись камеры видеонаблюдения, где этот фургон проезжает через Связующий зал; не знаем, куда он потом направился. Никаких намёков. Во всяком случае, вещи…

Можно было бы ожидать, что гостящий бещельский фургон запомнится в Уль-Коме, как уль-комский — в Бещеле. Правда же такова, что каждый, кто не заметил знака на лобовом стекле, предположит, что такой иностранный транспорт едет не в его городе, и соответственно не станет его замечать. Потенциальные свидетели, как правило, не будут знать, что были чему-то свидетелями.

— Это главное, что я хочу установить.

— Совершенно верно. Тьядор или, может, лучше Тьяд? Что предпочитаете?

— И я хотел бы поговорить с её руководительницей, с её друзьями. Сможете свозить меня в Бол-Йеан?

— Дхатт, Кусс — меня что угодно устраивает. Слушайте, просто чтобы снять этот вопрос и во избежание путаницы, я знаю, ваш комиссар говорил вам об этом, — он со смаком произнёс иностранное слово, — но пока вы здесь, это уль-комское расследование и у вас нет полицейских полномочий. Не поймите меня неправильно, мы всецело признательны вам за сотрудничество, и мы разберёмся, что именно будем делать вместе, но офицером здесь должен быть я. Вы же, я полагаю, консультант.

— Разумеется.

— Я, простите, знаю, что подслащённая дрянь — всё равно дрянь. Мне велено — вы ещё не общались с моим боссом? Полковником Муази? — в общем, он непременно хотел, чтобы мы всё уяснили, прежде чем разговаривать. Само собой, вы почётный гость уль-комской милицьи.

— Я не ограничен… Мне можно передвигаться?

— У вас же есть разрешение, печать и всё такое.

Однократная поездка, на месяц, может быть продлена.

— Конечно, если вам надо, если захотите, возьмите денёк-другой как турист, но только вы строго турист, когда сами по себе. Договорились? А лучше бы вы этого не делали. Чёрт, я имею в виду, что никто не собирается вас останавливать, но все мы знаем, что без гида передвигаться труднее; вы можете без умысла совершить брешь, и что тогда?

— Так. Что вы будете делать дальше?

— Ладно, слушайте. — Дхатт повернулся на сиденье, чтобы смотреть на меня. — Скоро мы будем в отеле. В общем, так: как я и пытаюсь вам сказать, всё становится… Думаю, вы пока не слышали об ещё одной… Нет, мы даже не знаем, было ли там что-нибудь, сами только-только учуяли. Понимаете, всё может осложниться.

— Что? О чём вы говорите?

— Мы на месте, сэр, — сказал водитель.

Я осмотрелся, но остался в машине. Мы остановились возле отеля «Хилтон» в Асьяне, сразу на выезде из уль-комского Старого города. Он воздвигся на краю сплошной улицы низких современных бетонных уль-комских жилых домов, на углу площади с бещельскими кирпичными террасами и уль-комскими поддельными пагодами. Между ними располагался уродливый фонтан. Я никогда сюда не ходил: здания и тротуары по краям были заштрихованы, но сама центральная площадь целиком принадлежит Уль-Коме.

— Мы ещё не знаем наверняка. Само собой, мы были на раскопках, разговаривали с Из Нэнси, со всеми преподавателями Джири, всеми её однокашниками и прочее. Никто ничего не знал, они просто думали, что она куда-то смоталась на пару дней. Затем услышали, что произошло. В общем, дело в том, что после того, как мы поговорили с кучей аспирантов, один из них нам позвонил. Это было только вчера. Насчёт лучшей подруги Джири — мы видели её в тот день, когда приезжали, чтобы сказать им, это ещё одна аспирантка, Иоланда Родригез. Она была в полном шоке. Мы от неё почти ничего не добились. Всё время падала в обморок. Она сказала, что ей надо идти, я сказал, не нужна ли ей помощь, бла-бла, она — у неё кто-то есть, чтобы о ней позаботиться. Местный парень, сказал другой аспирант. Стоит попробовать улькоманина, и…

Он протянул руку и открыл дверь. Я не вылезал.

— Значит, она позвонила?

— Да нет же, о чём я и толкую, парнишка, который звонил, не захотел назваться, но он звонил, чтобы сказать о Родригез. Похоже — и он говорил, что не уверен, может быть, ничего, и так далее, и так далее. В общем, так. Какое-то время её никто не видел. Родригез. Никто не может ей дозвониться.

— Она исчезла?

— Святой Свет, Тьяд, это мелодраматично. Может, она просто больна, может, отключила телефон. Я не говорю, что мы не будем её искать, но давайте пока без паники, идёт? Мы не знаем, исчезла ли она…

— Да нет, знаем. Что бы ни случилось, с ней всё-таки что-то случилось, раз никто не может её найти. Это довольно определённо. Она исчезла.

Дхатт взглянул на меня в зеркало, а затем на своего водителя.

— Хорошо, инспектор, — сказал он. — Иоланда Родригез исчезла.