Глава 1031
Даже стоя на расстоянии в десять километров, на стене стен Сухашима, Огнешь чувствовал ту мощь, которая исходила от сражающихся. Их битва для него представала лишь в образе разноцветных вспышек и образов, который то появлялись, то исчезали.
Они сражались лишь несколько секунд, но превратили земли вокруг себя в последствия недельной бомбардировки воздушным флотом.
А теперь же, встав друг напротив друга и что-то проговорив, казалось, готовились к финальному удару.
Безумный Генерал поднял меч. Держа его вертикально над головой, он смотрел на стремительно чернеющее небо. Где-то вдали, Огнешь мог поклясться, он услышал бой боевых барабанов.
Но все барабаны Сухашима в данный момент молчали.
А бой только приближался. Жуткий и страшный. Будто с той стороны снежных туч по небесам мчалось воинство. Стучали копыта боевых лошадей. Звенели мечи и топоры о щиты. Потрясали копья и алебарды о землю. Луки звенели натягиваемой тетивой.
Затем ударил гром.
Яростным боевым кличем он прокатился по земле, раскалывая камни, разбросанные после схватки двух воинов.
И когда Огнешь уже было спрятался за выступ. Не от страха, а из чистого благоразумия. Его взгляд, неожиданно, привлекла другая величественная картина.
Снег закружился вокруг орка со стольными руками и ногами. Многотонные снежные массивы, превратившись в сферу, сокрыли его от взора людей и орков, а когда спали, то перед Безумным Генералом стоял волк.
От морды до хвоста он был длиной в двадцать метров, а высотой в холке оказался выше, чем стена Сухашима. Он словно завис в воздухе и лишь передними лапами стоял на вершине каменного клыка.
Запрокинув морду, он завыл. Высоко и утробно. И полный тоски, но в то же время - жажды битвы, вой разнесся по долине и на пару мгновений заглушил жуткий гром.
И, когда опустилась тишина, с неба, прямо в Безумного Генерала, ударила яркая, синяя молния, больше похожая на дракона, чем на саму молнию.
То, что происходило перед его глазами, Огнешь не мог себе вообразить даже в самой смелой фантазии, навеянной песнями бродячих менестрелей.
Будто боги действительно соли с Седьмого Неба и перед глазами смертных устроили свою битву.
Прикрыв глаза, Хаджар словно исчезал внутри… нет, не потоков Реки Мира, а самого окружавшего его мира. Его душа растворялась в ветре, который проникал внутрь его тела и устремлялся к небу.
И вместе с ним в этом небе исчезал и Хаджар.
[Экстренное сообщение! Уровень опасности повторения сценария “Кокон” растет 46/100… 58/100…]
Он был там. На этом небе. Он чувствовал как облака, будто плиты континентов, сталкивались и как снег зарождался в их недрах. И он чувствовал эти облака. Чувствовал, как они лежали на плечах могучего титана, который нес их над всем миром, даже не замечая веса.
Чувствовал, как этот же титан, порой свирепый, как лев, а иногда кроткий, словно домашний котенок, присутствовал всюду в этом огромном безымянном мире.
Разом. Везде. Одновременно и одномоментно.
Хаджар чувствовал его покой и его ярость.
Вбирал в себя каждое мгновение, которое с самого рождения провел рядом с этим титаном.
Он пытался услышать его … понять его… осознать его имя.
[Экстренное сообщение! Уровень опасности повторения сценария “Кокон” растет 62/100… 74/100…]
Шкала впадения в состояние медитации Гусеницы и Бабочки стремительно заполнялась, но Хаджару было все равно. Он должен был… должен был…
И тут он посмотрел вниз. Себе под ноги.
Или, может, посмотрел на верх.
Или прямо перед собой.
В сторону или назад.
Он не знал, куда именно смотрел, но видел белого волка. Волка, который пришел умереть в битве.
Хаджар не хотел его убивать, но должен был подарить как можно более быструю смерть. И тогда он обратился к титану за помощью.
И ему ответил старец с лютней в руках. Он положил в протянутые руки Хаджара обжигающую полоску стали, которую предварительно вытянул изнутри самого Хаджара.
[Экстренное сообщение! Уровень опасности повторения сценария “Кокон” растет 80/100… 98/100…]
Хаджар схватил её и соединил со своим мечом.
Его брат уйдет быстро и безболезненно. И, однажды, они встретятся вновь.
Огнешь смотрел на то, как молнии кружили в небе над головой Безымянного Генерала. Спиралью они сужались, пока, как сперва показалось, из их центра не ударил поток синего света. Но, стоило присмотреться, становилось понятно, что это не поток света, а тысячи, сотни тысяч и мириады синих молний, которые без устали били в острие подставленного под них клинка.
Их чириканье, сперва похожее на пронзительный крик птицы, вдруг громыхнуло самым сильным и яростным ударом грома, который только слышал в своей жизни Огнешь.
Кровь потекла из его ушей.
Задрожали стены Сухашима.
Вспенилась морская вода и огромный волны хлынули на берег, чтобы разбиться о фигуры орков, что-то вопящих и потрясающих оружием.
А затем, когда все на мгновение стихло, то Огнешь увидел лишь застывшего в прыжке белого волка и рассекшего его белую молнию.
Он не то что не увидел и не смог почувствовать стремительного рывка Безумного Генерала. Но несколько секунд его разум отказывался осознавать того, что Безумный Генерал переместился с одного каменного клыка, на другой.
Он медленно убирал меч в складки одежд, сформировавших ножны.
За его спиной изнутри огромного белого волка падал на землю пронзенный мечом орк. И кроме одной, маленькой раны прямо на сердце, казалось, не было ни одного другого видимого глазу повреждения.
А затем, еще до того, как орк коснулся земли, над поединочным кругом, вдруг, расправил крылья огромный дракон.
Сотней метров в длинную, десять в ширину он вытянулся куда-то на восток и устремился в полете полным хищной красоты и ярости.
Он рассек огромные волны цунами. Его крылья - жгучие молнии, испарили воду в море до такой глубины, что только через два удара сердца кипящее море смогло закрыть обнаженное дно.
Но полет дракона не остановился.
Его тело - потоки синего ветра, похожие на меч, пронзили десятки километров, а затем, где-то над землями Ласкана, они взорвались смерчем, разорвавшим землю и облака.
И, когда все стихло, Огнешь смотрел на то, как Безумный Генерал, сидя на земле, держал орка. Он прижимал его к груди, удерживая в полусидячем положении.
- Скажи… брат мой… я сражался… достойно? - Степной Клык говорил медленно. Чавкая и с трудом размыкая губы.
Хаджар проглотил комок в горле.
- Достойнее, чем кто бы то ни был, брат мой.
- Это… хорошо… значит, предки… примут и… простят.
- Они будут горды тобой, - Хаджар прижимал к себе Степного Клыка так сильно, будто надеялся, что сможет удержать тлеющую жизнь в теле старого друга. - И тысячи лет о тебе будут петь песни свободные охотники. И слава степных орков никогда не угаснет. Пройдет сотня эпох, но о вас будут помнить.
- Да… - протянул Степной Клык. - окажи мне… последнюю услугу… брат…
- Какую?
Степной клык взглядом указал чуть дальше на северо-восток. Туда, где находились его родные степи.
- Не хочу… умирать… так… лежа… не видя дома… помоги встать.
Хаджар, вновь проглотив тугой ком, поднялся. Он потянул Степного Клыка на себя. И орк, с пронзенным сердцем, лишь одной волей и целеустремленностью удерживая жизнь в теле, поднялся.
Опираясь на Хаджара, он, прикрыв глаза, подставил лицо рассветному солнцу. И лучи, горячим дождем упавшие на снег, окрасили его самым ярким золотом.
Золотом Ласканских степей.
- Любовь моя… - прошептал последний потомок первых орков. - сын мой… я… до…
Степной Клык вздохнул последний раз и жизнь покинула его. Но когда Хаджар отодвинулся, чтобы уложить мертвого брата на землю, тот остался стоять.
Его жизнь покинула тело, но воля осталась. Воля, которая не позволила свободному охотнику умереть лежа.
Лишь стоя.
Как завещали предки.
Хаджар, встав рядом, поднял в небо меч. И рев дракона разнесся на многие километры вокруг:
- Mok’tan Senh’ad!
И миллион орков, подняв оружие, вторили этому реву:
- Mok’tan Senh’ad!
Еще долго над равнинами разносилось:
- Mok’tan Senh’ad!
В золотых землях бескрайних степей паслось стадо оленей. Внезапно они побежали в разные стороны. Но один из них не успел.
Ему в шею вцепился большой белый волк. Уложив еще дрожащую добычу на землю, он грозно рыкнул.
Из травы, шурша и поскуливая выбрался маленький волчонок – точная, только миниатюрная, копия своего отца.
Большой волк взглядом темных, теплых глаз, будто говорил:
- “Смотри и учись, сын мой”.
