Колониальный полк перестроился из походной колонны в каре со значительно большим мастерством, чем несколько дней назад, хотя, на взгляд Маркуса, все же чересчур медленно. С высоты строй, по всей вероятности, походил на цепочку из четырех ромбов, которые протянулись вдоль дороги, расположившись углами друг к другу, чтобы все стороны каре могли вести огонь, не опасаясь задеть соседей. Каре третьего и четвертого батальонов, находившиеся в хвосте колонны, построились вокруг артиллерии и беззащитного обоза, а кавалеристы Зададим Жару съезжались неподалеку от них.

Сам коротышка–капитан подъехал туда, где рядом с каре первого батальона разместились Маркус, Янус, Фиц и знаменный взвод полка. Капитан осадил коня и четко отдал честь полковнику. Глаза его сияли.

— Разрешите атаковать врага, сэр! — выпалил он, горделиво выпятив грудь колесом. — Я расчищу этот холм в мгновение ока!

Янус учтиво приподнял бровь:

— Вам не кажется, что противник обладает численным преимуществом?

— Один синий мундир стоит дюжины трусливых козолюбов! — отчеканил капитан.

Маркуса при этих словах передернуло, но Янус бровью не повел.

— Несомненно. Однако же, если можно хоть сколько–нибудь полагаться на донесения разведчиков, силы противника превышают наши в соотношении тридцать к одному. Возможно, и больше.

— Но мы же застанем их врасплох!

Полковник сокрушенно покачал головой — словно был бы безмерно счастлив разрешить эту вылазку, но не мог.

— Боюсь, капитан, кавалерии предстоит сыграть в нынешнем сражении слишком важную роль, чтобы я решился рисковать ею в самом начале боя. Держите своих людей под рукой. Вашей части надлежит укрыться внутри каре второго батальона. Вы меня поняли?

— Но… — Зададим Жару перехватил взгляд Януса и, к немалому удивлению Маркуса, притих. — Слушаюсь, сэр. Как скажете.

Он пришпорил коня и поскакал к своим людям, дожидавшимся командира неподалеку от головы колонны.

Маркус наклонился к полковнику.

— Сэр, — сказал он, — я должен извиниться за капитана Стоукса. Он хороший кавалерист, просто немного горяч.

— Горячность тоже имеет свои плюсы, капитан, — пожал плечами Янус. — Всякому человеку найдется своя роль — независимо от его таланта и темперамента. Капитан Стоукс еще дождется своего выхода на сцену.

С этими словами он бросил взгляд на вершину холма.

— Не понимаю, отчего они мешкают. Еще немного — и мне придется приказать артиллеристам немного их поторопить.

Вершина холма потемнела от множества всадников, клубившихся вокруг десятка пастырей в черном, которые выбрали именно эту минуту, чтобы затянуть свой высокий сладкозвучный напев. Каждый пастырь издавал ноты, чуть заметно отличавшиеся от остальных, и оттого переливчатый непрерывный звук, доносившийся с холма, обладал жутковатой, нечеловеческой красотой. Маркус обнаружил, что бессознательно стискивает зубы, однако, глянув на Януса, увидел, что полковник сидит в седле, закрыв глаза, и отрешенно внимает безупречной мелодии. Глаза его открылись, лишь когда в ответ прозвучал воинственный рев, исходивший, казалось, из многих тысяч глоток.

— Хандарайские священники всегда так поют перед битвой? — спросил Янус.

Маркус пожал плечами.

— Не думаю, сэр. Насколько мне известно, так поступают только искупители.

— Хм, вот как? — Лицо полковника стало задумчивым. — Жаль.

— Сэр, может быть, нам стоит уйти в укрытие?

Янус несколько секунд рассматривал свою руку, затем вытащил из–под ногтя застрявшую песчинку и поглядел на вражеских всадников, лавиной хлынувших с холма.

— Что ж, хорошо. Давайте подыщем безопасный наблюдательный пункт.

Пространство внутри каре первого батальона представляло собой квадрат голой утоптанной почвы со стороной около семидесяти ярдов. Позади тройных шеренг, которые составляли каре, стояли лейтенанты — по одному на каждую роту, шныряли туда–сюда сержанты. Повсюду, куда ни глянь, солдаты заряжали мушкеты и примыкали штыки.

Янус уже достал подзорную трубу, чудовищно дорогую с виду вещицу из латуни и белого дерева. С высоты седла он мог без помех обозревать окрестности поверх солдатских голов и сейчас с сожалением покачал головой:

— Толпа, самая заурядная толпа.

Маркус наблюдал за тем, как вражеские всадники с оглушительным топотом спускаются с вершины холма. Без подзорной трубы он мог разглядеть разве что клубы пыли, поднятой копытами коней. Священники остались стоять наверху и только размахивали руками, побуждая свою армию к наступлению. Маркус сумел рассмотреть нескольких «солдат» этой «армии» — оборванцев с кустарным оружием, скакавших верхом на тощих клячах.

— Большая толпа, — проговорил он. — Судя по донесениям разведки — от трех до четырех тысяч.

— Четыре тысячи или сорок — значения не имеет, — отозвался Янус. — Атака, подобная этой, никогда не сомнет прочное каре. — Он улыбнулся Маркусу, но серые выпуклые глаза остались непроницаемы. — Если, конечно же, наши люди готовы ей противостоять.

— Готовы, сэр. — Маркус придал своему голосу уверенность, которой в глубине души отнюдь не испытывал.

— Что ж, скоро увидим.

Маркус наблюдал за приближением всадников с нетерпением. Делать ему сейчас было попросту нечего. Приказ заряжать и открывать огонь будут отдавать лейтенанты, и они знают свое дело — а если и не знают, то учить их сейчас уже слишком поздно. Сияющая линия штыков едва заметно колыхнулась — солдаты в боковых сторонах каре совершили разворот на месте, лицом к наступающему врагу. Странная отрешенность охватила Маркуса при виде того, как гигантская туча пыли несется к ним, подобно песчаной буре.

— Целься!

Крик, вырвавшийся из десятка глоток разом, привел Маркуса в чувство. Всадники были уже в шестидесяти ярдах, неслись галопом, и воздух звенел от их пронзительных воплей. Пятьдесят ярдов, сорок…

Маркус так и не расслышал выкрика «Пли!» — только сухой треск одинокого выстрела, за которым последовал оглушительный рев, тотчас охвативший весь строй, как сухой трут с первой искры охватывает пламя. Две стороны каре полыхнули огнем и окутались едким дымом. Маркус видел, как упали несколько лошадей, однако основные последствия оказались скрыты завесой пыли. Первая шеренга солдат припала на колено, упершись штыками в землю, третья принялась перезаряжать. Солдаты во второй шеренге не спешили открывать огонь, прикрывая наставленными вперед штыками первую шеренгу.

Последнее, что Маркус видел в ходе сражения, — как всадники разделились перед углом каре, хлынули по обе стороны от него, точно потоки воды, рассеченные камнем. Не в силах завершить атаку, они принялись носиться вдоль сторон каре, бессильно молотя саблями по наставленным на них штыкам. Грянул залп второй шеренги, и еще больше коней замертво попадало на землю. После этого туча пыли из–под копыт смешалась с клубами порохового дыма, и Маркус больше ничего не мог рассмотреть. Он слышал крики сержантов «Заряжай!» и «Пли!», однако сокрушительная четкость залпов сменилась беспорядочным огнем. Солдаты палили по мечущимся целям или же вовсе наугад, в завесу пыли, надеясь, что свинец так или иначе угодит в какого–нибудь искупителя. Кое–где пелену за пределами каре разрывали вспышки ответных выстрелов, но лишь немногие всадники были вооружены пистолетами или винтовками, а тот, кто имел огнестрельное оружие, редко получал второй шанс его применить — вспышка выстрела тотчас вызывала ответный огонь десятка ворданайских мушкетов.

Другие каре тоже вели бой. Маркус различал грохот их выстрелов, но не более — с тем же успехом они могли раздаваться где–нибудь на луне. Капитан искоса глянул на Януса. Полковник сидел, небрежно придерживая поводья, с закрытыми глазами, целиком погруженный в размышления. Лицо его сохраняло спокойное выражение, на губах играла легкая улыбка. Маркус отвел взгляд с неловким чувством, будто застал командира за неким интимным и малоприятным занятием.

Так продолжалось долго, намного дольше, чем Маркус мог предположить. Снаружи в дыму кружили хищной стаей всадники, отъезжали прочь, строились и вновь бросались в атаку — но все эти действия оставались невидимы глазу. То и дело в шеренгах падали солдаты, и их оттаскивали в центр каре — кому–то сабля отсекла пальцы на руке, какому–то парнишке винтовочная пуля раздробила локоть. Внутреннее пространство постепенно заполнялось этими бедолагами. Впрочем, искупителям пришлось тяжелее, гораздо тяжелее. Маркус, знал наверняка, что это так, но единственным подтверждением были крики людей и предсмертное ржание коней. Ему уже начинало казаться, что орде, беснующейся снаружи, нет числа, что его солдат так и продолжат по одному выдергивать из строя, пока в непроглядном дыму не останутся только двое — он, Маркус, и Янус…

Полковник открыл глаза, и его улыбка стала шире.

— Что ж, — сказал он, — этого следовало ожидать.

Прошло несколько мгновений, прежде чем Маркус осознал, что имеет в виду Янус. Стук копыт по твердой земле затихал, удаляясь, и треск мушкетных выстрелов опадал, слабел, точно гаснущий в очаге огонь. Крики и стоны раненых, людей и животных, казались заметно громче, поскольку остались единственными звуками на поле боя. Пелена пыли и порохового дыма начала медленно рассеиваться, подгоняемая ветром, который дул с моря.

Янус резко щелкнул поводьями, и его конь рысью направился к одной из сторон каре. Один из лейтенантов поспешно растолкал солдат, чтобы дать дорогу полковнику. Маркус последовал за ним. Кони осторожно ступали между телами убитых и умирающих, устилавших землю вокруг каре, пока пыльный сумрак не сменился ярким солнечным светом. Маркус был потрясен, увидев, что солнце за это время почти не сместилось в небе. Он мог бы поклясться, что бой шел по меньшей мере несколько часов.

Повсюду, куда ни глянь, спасались бегством враги, карабкались, подгоняя коней, вверх по склону либо скакали галопом прочь по приморскому тракту — кто на запад, кто на восток. Никто из них даже на секунду не замешкался, чтобы глянуть на двух всадников в синих мундирах.

— Ну что ж, — промолвил Янус, — наши люди оказались готовы справиться с этой задачей.

Он произнес эти слова бесстрастно, словно констатировал очередной этап некоего занятного эксперимента. Помолчал с минуту, пристально вглядываясь в даль, а затем повернулся к Маркусу.

— Прикажите полку снова перестроиться в колонну. Мы покинем поле боя, отдохнем четверть часа и двинемся дальше.

— Сэр?

Люди наверняка выбились из сил. Маркуса и самого сейчас трясло от пережитого напряжения. Четверть часа на отдых — это невероятно мало.

— Мы еще не закончили, капитан. Вы же слышали донесения разведчиков. Нас ожидает вражеская пехота.

— Может, тогда разумнее будет отступить? — спросил Маркус. — Мы могли бы занять выгодную позицию к западу от…

— Нет, — отрезал Янус. — Мы должны воспользоваться преимуществом.

Маркус слегка сомневался, что у них есть преимущество. Все указывало на то, что войско искупителей составляет по меньшей мере двадцать тысяч человек, тем самым превосходя ворданаев в соотношении пять к одному. Конечно, это по большей части селяне и фанатики, внявшие исступленным воззваниям священников Искупления, однако двадцать тысяч — это все–таки двадцать тысяч.

— А как быть с ранеными и убитыми? — спросил он.

Янус поджал губы:

Отрядите одну роту заняться ранеными. Убитые могут подождать до вечера.

— Есть, сэр.

Тоже, как ни крути, скверно. Людям придется не по душе, что нельзя задержаться и достойно похоронить погибших товарищей… хотя Маркус сомневался, что им вообще удалось бы хоть кого–то похоронить в этой спекшейся от жары, твердокаменной земле.

Тем не менее приказ есть приказ. Маркус отправился на поиски Фица.

Местоположение войска искупителей можно было определить по громадному облаку пыли, вздымавшемуся над приморским трактом, подобно зародившемуся на суше грозовому шквалу. Такой же шлейф пыли тянулся над ворданайской колонной, оседая в глотках солдат замыкающего батальона и обозных возчиков. Маркус украдкой поглядывал на Януса, который ехал с таким беспечным видом, словно собрался на премьеру в театр.

— Сэр… — проговорил наконец Маркус, просто на тот случай, если полковник до сих пор не заметил клубившуюся впереди пыль.

— Капитан, — отозвался Янус, — я прекрасно понимаю, что наши отношения пока еще не достигли той стадии, на которой вы были бы готовы довериться мне целиком и полностью, однако, надеюсь, вы все же в состоянии поверить, что я не слепой. — Он указал вперед, недалеко от того места, где они сейчас проезжали. — Там отрог холма, и дорога чуть отклоняется на север. Самую малость, но для нас вполне достаточно.

Еще через несколько минут полковник осадил коня, и Маркус остановился рядом с ним. Фиц, исполнявший роль адъютанта, все так же следовал за ними на почтительном расстоянии. На взгляд Маркуса, этот пустой и безжизненный отрезок тракта ничем не отличался от дороги, по которой они ехали весь день, но Янус, судя по всему, был удовлетворен.

— Подойдет, — объявил он. — Прикажите всем четырем батальонам построиться в три шеренги. Скажите капитану Стоуксу, чтобы занял место на фланге, но не отъезжал от колонны без моего приказа. Да, и, будьте любезны, отыщите мне капитана Вакерсона.

Маркус кивнул, все еще борясь с неприятной пустотой в желудке, и принялся передавать приказы Фицу. Скоро повсюду поднялась густая пыль, из которой доносились выкрики и лязг железа — звуки построения. Преобразование колонн в три длинные шеренги не обошлось без обычных заминок и некоторого беспорядка, и Маркус морщился всякий раз, когда какой–нибудь сержант в гневе давал волю языку. Впрочем, если Янусу и бросились в глаза огрехи построения, он ничем не выказал своего недовольства.

Явился капитан Вакерсон — или Пастор, как звали его все ветераны Колониального полка, — пеший и покрытый пылью с головы до пят. Он сухо отдал честь.

— Благослови вас Бог, сэр, — проговорил он, сняв остроконечное артиллерийское кепи. Вакерсон был тощий как жердь, длинные жилистые руки покрыты следами старых пороховых ожогов. Волосы у него на макушке изрядно поредели, образовав некое подобие монашеской тонзуры, зато буйная борода и усы пребывали в целости и сохранности. Он носил на шее бронзовый двойной круг — символ церкви, нестерпимо сверкавший всякий раз, когда на него падало солнце.

— И вас, капитан, — торжественно отозвался Янус. — Размещайте орудия. Половину батареи на фланге и внешних промежутках. Центр оставьте мне.

— Есть, сэр! — отчеканил Пастор. — Как только осядет пыль, у нас будет превосходный сектор обстрела.

— Что касается обстрела, — сказал Янус, — вам нельзя открывать огонь до тех пор, пока не вступит в действие пехота. Зарядите двойной картечью и ждите моего приказа, вам ясно?

— Сэр? — Капитан нахмурился, но тут же перехватил выразительный взгляд полковника. — Так точно, сэр. Я за этим прослежу.

Янус кивнул и, когда артиллерист торопливо зашагал прочь, искоса поглядел на Маркуса. Тот изо всех старался сохранить безучастное выражение лица, но полковник, судя по всему, видел его насквозь.

— Не одобряете, капитан?

— Просто подумалось, сэр, что несколько выстрелов с пятисот ярдов могли бы снизить наступательный темп противника.

— Безусловно, могли бы… но этого ли мы хотим добиться? — Янус одарил его сдержанной усмешкой. — Доверьтесь мне, Маркус. Имейте терпение.

— Есть, сэр. — Капитан краем глаза заметил знакомую фигуру, пробиравшуюся к голове колонны. — С вашего разрешения, я отлучусь на минуту.

Мисс Алхундт оказалась на удивление неуклюжей наездницей, как и Маркус. Он направил Мидоу к ее низкорослой хандарайской лошадке и поехал рядом. Посланница Орланко была, как обычно, в коричневом жакете и брюках, туго заплетенная коса свернута и подколота на затылке. Стекла ее очков густо запорошила пыль, и женщина протирала их тыльной стороной ладони — без особого, впрочем, успеха.

— Мисс Алхундт, — сказал Маркус, — чем, собственно говоря, вы тут занимаетесь?

— Наблюдаю, — ответила она. — Его светлость направил меня сюда в качестве наблюдателя, и, дабы соответствовать этому назначению, я должна следить за происходящим, не так ли?

— Ну так ведите наблюдения в арьергарде. Передовая позиция — не лучшее место для… — Маркус едва не сказал «женщины», но вовремя почувствовал, что собеседницу такой довод вряд ли убедит, — для штатского.

— Из арьергарда ничего не разглядишь. Я не боюсь опасности, капитан.

— Это вам не театр! — отрезал Маркус. — Через несколько минут здесь будут гибнуть люди!

Женщина лишь кивнула, явно ничуть не впечатленная его словами.

— К тому же, — продолжал Маркус, — если враг прорвет наш строй…

— Мне будет безопаснее в арьергарде? — Мисс Алхундт красноречиво вскинула бровь. — Вряд ли, разве что вы полагаете, будто искупители пренебрегут возможностью разграбить обоз. По сути, близость передовой позиции гарантирует, что в случае нашего поражения я буду убита на месте, что для меня, честно говоря, гораздо предпочтительнее другого исхода.

— Но…

— Все в порядке, капитан, — прозвучал за спиной у него голос Януса. — Это я попросил мисс Алхундт присоединиться к нам.

Маркус развернулся в седле.

— Вы?!

— Конечно. — Полковник натянуто улыбнулся. — Мне не хотелось бы, чтобы Министерство информации сочло, будто я пытаюсь что–то утаить.

На лице мисс Алхундт отразилось упрямство, и она явно собралась возразить, но полковник опередил ее:

— Мисс Алхундт, вы ведь, полагаю, прибыли сюда прямиком из обоза?

Женщина кивнула, заметно смешавшись:

— Ну… да, а что?

— Не довелось ли вам, случайно, заметить, что поделывает его высочество принц Эксоптер?

Губы мисс Алхундт дрогнули.

— Насколько я помню — прячется. Едва нас атаковала кавалерия искупителей, он поспешил скрыться в своей огромной повозке и с тех пор не выходил оттуда.

— Понимаю. Жаль. — Янус искоса глянул на Маркуса. — Я, видите ли, пригласил и его высочество стать свидетелем того, что здесь произойдет. Думаю, зрелище будет крайне поучительное.

«Мне бы хоть половину его уверенности». Маркус оглянулся на колонну, в которой еще продолжалось построение. Пастор разместил орудия в промежутках между батальонами, и сейчас несколько его подчиненных отводили отряд на безопасное расстояние, а прочие приступили к заряжанию пушек. Картечный снаряд отчасти смахивал на жестяное ведро, сплющенное и запаянное с обоих концов, и, когда канонир забивал такой снаряд в дуло орудия, эта процедура сопровождалась металлическим дребезгом и лязгом.

Едва построение завершилось и полк замер в тишине, все взоры тотчас устремились на восток, где с каждой минутой росла туча пыли, катившаяся перед вражеским войском. Когда порыв ветра проделывал брешь в пыльной завесе, можно было даже разглядеть это войско — бурлящую черно–бурую массу, которая заполонила узкую равнину, от прибрежной полосы на севере до подножия южной гряды холмов.

Казалось, что хандарайской армии нет конца, — если, конечно, это и впрямь могло называться армией. По большому счету, подумал Маркус, вряд ли. Скорее уж это была именно толпа — ни отдельных частей, ни каких–либо признаков организации, попросту гигантское человеческое море, подгоняемое страстным желанием поскорей схватиться с врагом. То в одном, то в другом месте Маркус различал священников Искупления, с головы до пят облаченных в черное, — они шли, пятясь, лицом обратившись к своей пастве, чтобы и на ходу без помех произносить пламенные речи.

Солдаты Искупления при иных обстоятельствах могли вызвать разве что смех — столичные отбросы, бедолаги, обитавшие в перенаселенных трущобах Эш–Катариона, призванные в бой речами священников, сулившими воздаяние в этой жизни и щедрую награду в следующей. Вооружены они были тем, что попалось под руку. Помимо мечей и копий, редких мушкетов и короткостволок, мелькали мотыги, кирки и дубинки.

И, однако же, этих людей было очень много — двадцать тысяч, по данным разведки. Маркус не мог подсчитать, но казалось, что войско бесчисленно. Узкую, всего около мили между берегом моря и горами, равнинную полосу вокруг тракта полностью покрывали хандараи, словно туча саранчи. Атака их попросту затопит узкий ворданайский строй, а если центр и выстоит, фланги останутся уязвимыми для удара. Искупителям не составит труда обойти сбоку длинные шеренги синих мундиров и атаковать с тыла.

Маркус подумал, что было глупо покидать форт. Древние, сложенные из песчаника стены, возможно, не устояли бы против современно оснащенной армии, но, уж верно, смогли бы выдержать натиск такой вот толпы. Сейчас, на открытой местности, врагу ничто не мешало воспользоваться численным преимуществом.

Передний край искупителей между тем приблизился на расстояние выстрела дальнобойных пушек. Кое–кто из хандараев явно знал об этом, и словно рябь прошла по всему громадному войску, когда некоторые воины замерли, насторожившись, ожидая увидеть вдали клубы дыма и услышать свист пушечных ядер. Не дождавшись ничего подобного, они вновь двинулись вперед, подгоняемые теми, кто шел следом.

Расстояние между двумя армиями неотвратимо сокращалось. Когда стало очевидно, что ворданаи не собираются открывать огонь, искупители заулюлюкали и священники в черном снова завели свой причудливый пронзительно–высокий напев. Орда ринулась вперед.

Янус еще раньше оставил при себе двух лейтенантов, чтобы использовать их в качестве посыльных, и сейчас пальцем поманил их к себе.

— Я лично отдам приказ открыть огонь, — сказал он. — Позаботьтесь донести это до каждого. Всякий, кто начнет стрелять раньше времени, понесет суровое наказание.

Молодые люди бросились выполнять приказ. Маркус проводил их взглядом и вновь повернулся к наступающей орде. Хандараи были теперь на расстоянии пушечного выстрела. Орудиям Пастора следовало бы уже обрушивать на них первые залпы, пробивать гигантские бреши в этой скученной толпе, уничтожать врагов десятками. Вполне вероятно, что этого оказалось бы недостаточно, — Маркус смутно подозревал, что в таком положении чего угодно оказалось бы недостаточно, — но и это было бы уже кое–что. Янус, однако, приказал зарядить пушки двойной картечью — двумя порциями свинцовых мушкетных шариков, туго набитых в тонкую металлическую оболочку. Взрыв такого снаряда напоминал залп гигантского дробовика. На близком расстоянии последствия были бы чудовищны — но приказа открыть огонь не поступило, и Маркус с содроганием думал об упущенной возможности.

Священники двигались впереди человеческого вала, вдохновляя воинов песней и примером своего бесстрашия. На их пути оказался крутой откос, но это почти не замедлило продвижения искупителей. Передние ряды, состоявшие из самых кровожадных фанатиков, ощетинились сплошным частоколом острой стали.

Маркус бросил взгляд на своих солдат. Батальоны, построенные в три шеренги, стояли неподвижно, точно статуи, держа на изготовку уже заряженные мушкеты. То один, то другой солдат с тревогой оглядывался назад, точно желая убедиться, что путь свободен, — на случай, если придется в спешке уносить ноги. Сержанты, рыскавшие между рядами, поднимали крик, если кто–нибудь вертел головой чересчур увлеченно.

Пока что держатся, подумал Маркус, но надолго ли их хватит? Мор не единственный, кто прикинул соотношение сил. Ветераны Первого колониального вряд ли выжили бы в Хандаре, если бы ввязывались в заведомо проигрышные сражения. Что до новобранцев — Маркус прекрасно помнил смесь гордости и ужаса, которая охватила его в первом бою. Гордость какое–то время поможет им сохранять выдержку, но если чаша весов качнется в сторону ужаса, то и гордости, и выдержке придет конец. И когда это случится, дрогнет и отступит весь строй.

Полковник смотрел на неумолимо приближавшихся врагов, и серые глаза его сияли, а лицо не выражало ничего, кроме безмятежной уверенности. Здесь, на поле боя, он казался совершенно другим человеком, словно одержимым неким загадочным безумием. Вал, помнится, предупреждал, что в полку поговаривают, будто Янус не в своем уме. Маркус тогда не придал значения этим словам, поскольку солдаты то же самое думали практически о каждом офицере, чье решение приходилось им не по вкусу. Однако сейчас, при виде сияния этих огромных глаз…

Маркус тайком покосился на мисс Алхундт — и обнаружил, что она тоже не сводит глаз с полковника. Когда женщина обернулась, взгляд ее встретился со взглядом Маркуса, и на краткий миг между ними вспыхнула искра понимания. «Она видит то же самое. — Маркус похолодел от страха. — Если Янус и впрямь безумен, теперь уже поздно, слишком поздно что–то предпринимать, кроме как удариться в бегство…»

Крики искупителей снова привлекли внимание Маркуса к тому, что происходило впереди. Противник приступил к броску слишком рано — Маркус уже отметил эту ошибку, обычную для неопытных воинов. Оценить дистанцию на глаз не так–то просто, а солдаты всегда не прочь рвануть во всю прыть. Теперь бежавшие сбавляли темп или переходили на шаг, теснясь и толкаясь под напором катившейся сзади живой волны. Изредка группки людей застывали, напуганные безмолвной стеной синих мундиров и видом готовых к бою пушек. Большинство, однако, двигалось дальше и, сократив дистанцию до двухсот ярдов, снова переходило на бег. Усердно топали сотни, тысячи ног. Сто ярдов.

Маркусу хотелось пронзительно закричать: «Огонь!» Если повезет, они успеют дать два залпа. Пушки устроят чудовищную жатву в рядах противника. И тем не менее он не издал ни звука.

В воплях хандараев зазвучало торжество. Передний край наступающей орды рассыпался — люди помчались сломя голову, неистово размахивая оружием. Им оставалось одолеть каких–то сорок ярдов. Даже безмятежная обычно Мидоу шарахнулась от этих воплей, конь мисс Алхундт опасливо попятился, и только Янус твердой рукой опытного наездника удержал своего скакуна на месте. Ворданайские солдаты даже не примкнули штыков. Будет бойня…

Маркус в отчаянии повернулся к полковнику — и обнаружил, что Янус смотрит на него. Серые глаза полковника искрились, в уголке рта играла едва различимая усмешка.

— Огонь, — промолвил Янус.

— Огонь! — проревел Маркус.

Эхо его крика потонул в треске мушкетов. Это был не грохот общего залпа, но стремительный, нарастающий рокот выстрелов, которые, начавшись в центре колонны, раскатились по флангам, точно пламя, бегущее по фитилю. Полсекунды спустя Маркус услыхал, как басовито, в унисон, рявкнули пушки.

«Двойная картечь с десяти ярдов. Святые угодники!» — даже в воцарившемся вокруг хаосе и страхе Маркус улучил мгновение, чтобы пожалеть наступающих. Картечный снаряд, сплющенный и запаянный с двух сторон, при выстреле распадался, выбрасывая наружу начинку из полудюймовых свинцовых шариков — точь–в–точь великанскую пригоршню дроби. Скорость шариков была такова, что они сохраняли убойную силу на расстоянии до пятисот ярдов; с тридцати футов они обрушатся на врага, точно молот Божий.

Секунду или две Маркус ничего не мог разглядеть, кроме вспышек мушкетных выстрелов и клубов порохового дыма. Когда грохот унялся, вместе с ним затихли и кровожадные вопли искупителей, и на миг оба войска погрузились в невероятную, мертвую тишину. Затем, словно по команде, воздух наполнился криками раненых, душераздирающими, словно вой адских полчищ.

Залп рассек ряды искупителей, как коса жнеца рассекает ряды спелых пшеничных колосьев. Землю перед ворданайским строем в несколько слоев устлали трупы вперемешку с ранеными и редкими счастливчиками, которым чудом удалось уцелеть. Там, где стояли орудия, подобного везения не наблюдалось, как не наблюдалось, по сути, даже трупов. Куски человеческих тел, руки, ноги, размозженные головы валялись там, словно части разломанных кукол, — останки тех, кого разорвало в клочья десятками свинцовых шариков. На долю секунды можно было отчетливо различить полосу обстрела каждого орудия — гигантский конус тел, словно сбитых наземь взмахом огромной метлы, и живых, которые замерли в оцепенении по обе стороны этого конуса.

Внемля выкрикам офицеров, солдаты в синих мундирах не стали тратить время на то, чтобы полюбоваться делом рук своих. Загремели шомпола — все три шеренги перезаряжали мушкеты. Солдаты действовали по–прежнему слишком медленно, и хороший бегун, промчавшись опрометью по устланной трупами земле, успел бы добраться до них прежде, чем начнется стрельба, — однако никому из хандараев такое даже в голову не пришло. Менее чем через минуту мушкеты вновь открыли огонь, уже не все разом, а поочередно, под выкрики лейтенантов: «Пли!» Вновь и вновь дымовую завесу разрывали вспышки розовато–желтого огня, и Маркус опять услышал крики раненых и умирающих.

Казалось, все держится на волоске, на некоем равновесии между оцепенением уцелевших хандараев в первых рядах орды и напором задних рядов, еще не растерявших боевого духа, защищенных от убийственного огня расстоянием и трупами соратников. Второй залп разорвал этот невидимый волосок, равновесие нарушилось, и люди ударились в бегство. Одни помчались куда глаза глядят, другие бросились прямиком на своих истязателей. Иные, не в силах преодолеть людской поток, неумолимо напиравший сзади, побежали вдоль ворданайского строя, словно механические утки в тире. Третий залп унес жизни тех немногих, кто пытался добраться до линии синих мундиров. Пушки одна за другой изрыгнули вторую порцию смертоносных зарядов. Пастор наводил орудия в самую толчею, туда, где беглецы из передних рядов бились о напирающих сзади, — и картечь валила тех и других десятками.

Теперь уже никто не пытался добежать до ворданаев и даже не рвался вперед. Все громадное войско ударилось в бегство, и паника распространялась с быстротой морового поветрия, пока даже те, до кого не донесся запах пороха, не побросали оружие, чтобы бежать налегке. Одни только священники в черном пытались остановить бегущих, но мало кто внимал их призывам. Одна группка священников затянула уже знакомый, высокий и пугающе чистый напев, и этот звук задел некую струну в душах воинов Искупления. Вокруг поющих священников начали собираться люди, и горстка их росла на глазах, поскольку первые храбрецы, не церемонясь, хватали в охапку перетрусивших соратников и принуждали развернуться лицом к врагу. Так продолжалось до тех пор, пока вся эта сцена не привлекла внимание Пастора. Одно из орудий рявкнуло, исторгнув шквал огня и металла. Пастыри в черном и окружавшие их воины превратились в кровавое месиво, и беспорядочное отступление возобновилось с новой силой.

Полковник снова повернулся к Маркусу. Усмешка на его лице исчезла бесследно, но глаза по–прежнему искрились.

— Прикажите солдатам примкнуть штыки и наступать. Не ослаблять натиска. Возможно, противник еще попытается закрепиться возле своего лагеря. — Уголок его рта снова дрогнул в едва заметной усмешке. — Да, и передайте кое–что капитану Стоуксу. Скажите, что я спускаю его с поводка. Скажите… — Янус сделал паузу, — чтобы задал им жару.

Даже в полумиле от поля боя, когда сцена чудовищного побоища осталась позади, равнину повсеместно усеивали трупы искупителей. Одни, раненые, бежали, сколько хватало сил, и здесь упали, испустив дух, других зарубили кавалеристы Зададим Жару. Янус приказал не трогать тех, кто станет просить пощады, но таких оказалось немного — хандараи предпочитали полагаться больше на свои ноги, чем на милосердие чужеземцев.

Маркус ехал медленно, пребывая в каком–то оцепенении. То, что совсем недавно длилось как будто целую вечность, сейчас чудилось краткой вспышкой, мгновенным переходом из одного состояния в другое. Считаные минуты отделяли верную гибель от полной победы. Солдаты словно и не заметили этого рубежа, с ликующими криками устремившись в погоню за хандараями, но Маркус был не в состоянии последовать их примеру.

Он не мог знать наверняка! Мысль эта донимала и мучила, словно сломанный зуб, неприятная, но совершенно неотвязная. Он не мог знать наверняка. Был один момент, краткий миг, после того как отгремел первый залп. . полминуты или около того, когда ворданайский строй не был защищен ничем, даже штыками. Если бы хандараи смогли завершить атаку, этот строй разлетелся бы вдребезги, как стекло. Спасай свою шкуру, и плевать, что будет. Маркус точно знал, что он и сам был на волосок от того, чтобы вонзить шпоры в бока Мидоу и поскакать куда глаза глядят. Быть может, именно потому он так и терзался.

Ничего подобного, конечно же, не произошло. И все же он не мог знать, что хандараи дрогнут. Знать наверняка — не мог. Янус метнул кости, и ему выпали шестерки, но при мысли о том, что все могло выйти иначе, Маркусу становилось тошно.

Хуже того, он так и не понял — зачем? Зачем нужно было так долго сдерживать огонь? Зачем вообще нужно было разворачивать полк, чтобы встретить лицом к лицу эту бесчисленную орду? Маркусу хотелось решительно подойти к полковнику и потребовать ответа… но это невозможно. Полковники не обязаны разъяснять свои стратегические планы подчиненным.

Если он до сих пор был чрезмерно уверен в себе, то теперь его уже ничто не остановит. Маркус припомнил странный блеск в серых глазах Януса — и содрогнулся. Он не мог знать наверняка. И все же действовал так, как будто знал.

— Вас что–то беспокоит, капитан.

Маркус только сейчас осознал, что рассуждает вслух, а рядом едет мисс Алхундт. Он поднял взгляд на ее запыленные очки и выдавил натужную улыбку:

— Извините, мисс Алхундт. Я вас не заметил.

Женщина махнула рукой:

— Вы были чем–то поглощены. Я просто поинтересовалась, чем именно.

— Устал. — сказал Маркус. — Просто устал.

И это была чистая правда. Энергия вытекла из него, как вытекает вода из ванны, когда выдергивают пробку, осталась только невыразимая пустота. Маркус мечтал сейчас только о том, чтобы отыскать какую–нибудь койку и забыться сном, — и это несмотря на то, что день едва перевалил за середину. Увы, пока он не мог себе такого позволить. Слишком многое предстояло еще сделать. Курьеры уже отправились к батальонам с его приказом — перегруппироваться по краям лагеря искупителей и выставить часовых, пока специально выделенные отряды будут сгонять пленных. Маркус не желал допускать разнузданного насилия над гражданскими, и по крайней мере в этом Янус с ним согласился. Утомительные, тягостные хлопоты по уходу за ранеными и погребению погибших затянутся, как обычно, дотемна.

Конь мисс Алхундт изящно переступил через валявшегося на дороге мертвеца — тот лежал ничком, и спина его была разрублена до костей кавалерийским палашом.

— Должна вам признаться, что, когда искупители оказались слишком близко, я усомнилась в нашем успехе. Ситуация показалась мне чрезмерно рискованной. Впрочем, — добавила женщина, перехватив взгляд Маркуса, — я отнюдь не знаток военного дела.

Губы капитана дернулись. Он не сказал ни слова, но мог поклясться, что собеседница прочла по его лицу все, что было ей нужно.

— И вместе с тем, — продолжала она, — это безусловная победа. Даже его светлости, скорее всего, не к чему будет придраться.

«Так, — подумал Маркус, — с меня довольно».

— К чему вы клоните, мисс Алхундт? Чего вы хотите от меня?

— Я хочу знать, кому и чему вы преданы.

— Как обычно, — проворчал Маркус. — Королю, стране и своему командованию.

— Именно в такой последовательности?

— Я не намерен играть с вами в словесные игры.

— Это не игра, капитан. Мне нужна ваша помощь.

На мгновение — всего лишь на краткий миг — Маркусу почудилось, что мисс Алхундт говорит искренне. Она улыбалась все так же скромно, однако в глазах таилось иное выражение. То был взгляд человека, замершего на краю бездонной пропасти. Затем женщина отвернулась.

— Что это? — проговорила она.

— Где?

— Вон там, — указала она рукой. — Видите — дым. Может, там тоже шел бой?

Маркус поднял глаза. Впереди, за следующим изгибом дороги, поднимался столб дыма. Не серый с примесью белого пороховой дым, который в любом случае тянулся бы вдоль земли, как туман. Нет, это был густой черный дым от горящего дерева, холстины, повозок, амуниции, одеял…

— Зверя мне в задницу! — прорычал Маркус, посылая Мидоу в галоп. — Во что это такое они вляпались?