Глава 24

Первое что осознал очнувшийся Амат — вонь разлагающейся плоти. Запах не понравился, вызвал тошноту и отвращение, захотелось немедленно оказаться как можно дальше, но он запутался в ногах-руках и растянулся на земле, воткнувшись носом в широкую кость с остатками протухшего мяса. Недовольные вторжением мухи, с противным жужжанием взвились над головой Амата и тот замахал руками, отгоняя их от лица. Одержав маленькую победу над нахальными насекомыми, он с трудом поднялся на ноги и побрел на шум воды. Где-то на задворках сознания истаивали картины недавнего животного существования и появлялись первые мысли. Разум шамана пробуждался, вот только спина его не желала распрямляться как раньше. Амат не очень понимал, откуда у него взялось упрямство и почему для него столь важно выпрямиться, но он боролся с собой до тех пор, пока не вышел к воде и не увидел охапку камыша с валяющимся рядом трупом.

Обглоданное тело бывшего соплеменника не слишком заинтересовало Амата, хоть он и потратил несколько минут на рассматривание трупа. Кажется, его звали Наиль — припомнил шаман и, нагнувшись, ухватился за торчащее из мертвого копье. Однако, оружие зацепилось в ране и Амату пришлось наступить на шею покойника, чтобы заполучить желаемое. Непродолжительная борьба закончилась полной и безоговорочной победой, правда, каменный наконечник так и остался внутри жертвы, но шамана медведепоклонников интересовало исключительно древко. Получив его, он довольно оскалился и осмотрел длинную, прочную прямую палку, удобно легшую в ладонь. Вот только опереться на нее, словно старик, этого он не мог себе позволить. Его бы не поняли соплеменники, решили бы, что он ослабел. Драться ему не хотелось. Не сейчас.

Оглядевшись по сторонам и мучительно заставляя разум искать выход, он опустил взгляд и столкнулся с провалами глазниц мертвеца. Рука привычным движением вытащила серповидный клинок, и вскоре на конце палки уже сидела мертвая голова Наиля, а сам Амат, по-звериному рыкнув, пошел к следующему трупу. Теперь, когда у него появилась опора, держать спину прямой стало проще.

Еще три головы присоединились к первой, превратив древко в жуткий, и весьма вонючий посох. Впрочем, самого Амата такие мелочи не беспокоили. Закончив вязать узлы из волос мертвецов, он пару раз взмахнул итогом собственных трудов, и удовлетворенно рыкнул. Держалось не так чтобы прочно, головы вращались и раскачивались, но в целом вышло достаточно надежно, а что при ходьбе мертвые лица по сторонам смотрят: «Так это и к лучшему», — решил Амат, возвращаясь к тотему. Он чувствовал — до пробуждения покровителя осталось недолго. К закату, максимум восходу, медведь-призрак явит себя последователям.

Выбравшись из кустов и отпихнув грызущего кость соплеменника, Амат прошел к давно погасшему и остывшему кострищу. Используя посох как рычаг, он откатил в сторону опаленный, но до конца не прогоревший ствол дерева и, стряхнув мусор, уселся на него в ожидании покровителя. Не без гордости и толики презрения смотрел он на все еще не вернувших разум людей. Внимательный и цепкий взгляд подмечал мельчайшие детали. Впрочем, особо напрягаться ему не приходилось.

Как только он уселся и принялся наблюдать, к нему сразу же подползли Гудис и Гарадаг. Если бы Амат мог, он бы сравнил их с верными псами, ластящимися к вернувшемуся хозяину. Он даже позволил себе мимолетное проявление приязни и потрепал одного из братьев по голове. А может и просто руку от сажи вытер.

«Мы все ближе к покровителю», — вынес Амат вердикт, переводя взгляд с замерших у ног соплеменников на тотем. На какое-то мгновение он испытал досаду и даже возмущение от только что сказанного, но тут же прогнал эти чувства, попытался заменить их радостью от приближения к идеалу. Получилось посредственно. Не вовремя замотавший головой и замахавший руками Гарадаг, отгонявший шмеля, против воли привлек внимание шамана. Густые черные волосы здоровяка нынче куда больше напоминали редкую шерсть, ногти отросли и загнулись, стали плотными и толстыми, в чем-то похожими на звериные когти, а из-под нижней губы проглядывали кончики желтоватых клыков, да и само лицо приняло более вытянутую форму. Безотчетно сжав кулак и оставив три светлых полосы на опаленной коре, Амат решил просто ждать. Он постарался не думать, запрокинул голову, захотел взглянуть на небо, но на глаза попались мертвые лица привязанных к древку голов. Амат сделал всё, чтобы не видеть изменившихся соплеменников, а увидел их такими, какими они были еще недавно. Отвернувшись, он уставился на землю под ногами. Уж лучше трава и ползающие в ней букашки, чем первые попытки людей вставать и сгорбленные тела тех, кто уже утвердился на ногах.

Из тяжелых раздумий, наполненных воспоминаниями о тех, кто вышел с ним в этот поход, Амата вырвало ощущение радости и рев покинувшего тотем покровителя. Все недавние мысли оказались отброшены и забыты, словно ушедший по утру дурной сон. Шаман вскочил с насиженного места, а Гудис и Гарадаг, успевшие не только вернуть разум, но и найти потерянные за время одичания дубины, быстро разогнали тех, кто мешал ему пройти к покровителю. Держа спину как можно прямее, опираясь на жуткий посох, но все же не мешкая, Амат приблизился к стоящему на задних лапах медведю-призраку и опустился на колени.

Дух прекратил реветь и оглядел своих последователей. Особое внимание он уделил преклонившемуся ближе всех шаману. Даже не столько ему самому, сколько его посоху. Насаженные на древко головы разбудили память из тех далеких времен, когда он был еще живым. Втянув расширившимися ноздрями воздух, медведь-призрак мотнул головой и недовольно рыкнул. Он хотел веры последователей, приправленной яростью битвы. Жаждал насытиться ошметками от энергетики жертв, полных сладких эманаций ужаса и обреченности. Но вместо этого он получал восхищение с преклонением, и воспоминание о голоде последней зимы. Словно наяву к нему пришли чувства из прошлого.

Старая шкура не спасала от влажного и холодного ветра, ревущего в узкой горной долине. Кишки бурчали от голода, а живот давно прилип к спине. Медведь был стар, очень и очень стар. Настолько, что его шерсть стал напоминать цветом пожухлую траву. Молодые конкуренты раз за разом прогоняли его все дальше в горы и, в конце концов, ему пришлось идти через покрытый снегом перевал. Если бы не сломавший шею баран, удачно подвернувшийся по дороге, он бы вряд ли преодолел этот путь, но ему повезло. Вот только случилось это уже давненько.

Медведя почти шатало от слабости и ветра, но он не привык сдаваться, пока в лапах была сила и билось сердце, он продолжал идти и нюхать. Зрение уже давно подводило его, но он справлялся. Слабость глаз компенсировали уши и нос. Вот и сегодня он полагался больше на них, но обходя ломкие ветки покрытого снегом кустарника, он увидел красноватый отблеск на горе, а вскоре и уловил запах дыма. Двуногие — это прекрасная добыча. Слабая и беззащитная поодиночке, но опасная в стае. Впрочем, медведю было не до мелочей. Перед ним стоял простой выбор — либо он добудет себе еды, либо умрет.

Он мог бы многое поведать тем, кто плодит глупые мифы и множит завиральные байки о том, как отведавший человечины хищник навсегда становится людоедом. Вероятно, если бы это было в его силах, он бы расхохотался и сказал — чушь! Неверный вывод из правильной предпосылки. Скорей всего, если бы медведь мог и желал, он бы посоветовал любому человеку взглянуть на ногти и отражение открытого рта в зеркале, сравнить увиденное хотя бы с тем, что есть у шимпанзе, чтобы понять простую истину — человек для хищника лаком не из-за особого вкуса мяса, а по причине банальной слабости. Голыми руками люди не способны отбиться даже от среднего зверя, если тот всерьез решит пойти до конца. О, разумеется, исключения бывают, более того, они находят отражение в народном творчестве и мифологии, воспеваются и героизируются, что лишний раз подтверждает общую печальную статистику. Всякие львы, медведи, тигры и прочие, преодолевшие от безысходности вызванное запахом дыма отвращение и страх, внезапно обнаруживают, что есть легкая добыча. Посильная даже для старого и немощного хищника. Они начинают целенаправленно охотиться на людей из-за того, что безоружный человек не способен нанести им хоть сколько-то серьезного вреда, да и конкуренты зачастую отсутствуют, что приводит к специализации.

Пройдя узкой каменной тропой под скальным карнизом, и оставив на практически отвесной стене несколько клочков шерсти, медведь столкнулся с неожиданным препятствием — вонючими обожжёнными палками с насаженными на них головами. Возможно, не будь он настолько голоден и оставайся в преграде достаточно мяса, он бы не полез дальше, но… сложилось как сложилось.

Взмах старой, но все еще могучей лапы и жидкий ряд кольев разлетаются в стороны, а медведь продолжает путь и выбирается на каменный выступ. Если бы не мчащийся через долину ветер, наполнивший воздух тоскливым и монотонным воем, его бы наверняка услышали и встретили во всеоружии, но ветер выл, а люди беспечно пировали.

Оглушительный рев ворвавшегося в пещеру зверя отразился от сводов и ударил по ушам. Оглушил и напугал, заставил отпрянуть от большого костра, горящего ближе к входу. Мгновение растерянности сменилось женским визгом, охотники повскакивали на ноги, лишенные панических нот приказы, сдобренные оплеухами, заставили матерей броситься к детям и потащить их вглубь пещеры, подальше от ужаса гор. Мужчины выставили копья, вот только мало у кого они под рукой оказались. Вооруженные люди рассыпались на всю доступную ширину пещеры, безоружны отступили к краям, рассчитывая проскочить к выходу и, вооружившись, атаковать сзади. Опытный зверь, чуть и не влетевший в костер, быстро справился с собой и атаковал. Страшные удары лап крушили кости и отбрасывали тела, когти и зубы рвали плоть, но людей оказалось слишком много, и действовали они сообща.

Вот первый из вооруженных охотников увернулся от удара и уколол медведя в морду. Острый камень оставил глубокую рану от края ноздри до самого лба. Уперся в бровь и рассек ее, кровь потекла по морде, залила глаз медведя. Этим воспользовался второй, он подскочил и вкладывая в удар вес тела всадил копье в плечо. Медведь зарычал, отмахнулся от еще одного нападающего, повернулся, человек дернул древко, спасая наконечник копья и открывая рану. Рев боли зверя, бросок на обидчика, но тут его в заднюю лапу ткнули багровой головней. Завоняло паленой шерстью, а в ушах зазвенело от воя. Медведь допустил ошибку, дал окружить себя. Теперь он крутился волчком, пытался отразить сразу несколько атак с разной стороны, но это уже была агония обреченного.

Ему удалось зацепить попытавшегося прошмыгнуть мимо человека. Удар получился настолько мощным, что тело несчастного ударилось о камень и сползло вниз, оставив за собой черную полосу крови. Успех стоил медведю новых ран. Люди кололи его со всех сторон, теснили к стене, давая возможность безоружным проскочить к мужскому костру у выхода, вооружиться. Опытные охотники пытались заставить медведя встать на дыбы, но тот не поддавался. Матерый зверь слишком долго прожил на этом свете и слишком много видел, чтобы так просто насадиться на подставленную рогатину.

Медведь продолжал сражаться, одному из людей не повезло, он поскользнулся на натекшей крови и зверь тут же убил его, раздавив грудную клетку, вот только ради этого ему пришлось прыгнуть, и смерть очередного врага стоила зверю ранения в живот. Медведь знал, что обречен и это его последний бой. Он уже не надеялся победить. Впрочем, такие понятия как «надежда» и «бой» вряд ли применимо к озверевшему от боли и крови зверю.

— С-с-сдох, тварь, — простучал зубами охотник, первым рискнувшим кольнув рухнувшего медведя.

— Гад! — крикнул другой, подскакивая и всаживая копье в уцелевший глаз поверженного врага.

— А… — открыл рот третий, но сказать ничего не успел.

Охотник, выколовший зверю глаз, отлетел в сторону с разорванной грудью. Кости хрустнули и трупом на полу стало больше. Никто из выживших людей так и не понял, что же случилось и откуда приходит смерть. Они бесполезно махали копьями, кричали, а ставший призраком медведь продолжал бойню.

Когда последние из мужчин дрогнули и бросились вглубь пещеры, дух последовал за ними, вот только переполняла его не ярость зверя, а ненависть и жажда мести, куда больше свойственная людям. Догоняя и убивая бегущих, он выскочил на залитый кровью пол. На миг медведь-призрак остановился, уж слишком странным ему показалось увиденное. Одни люди убивали других. Впрочем, размышлять было не в его привычках, все что он испытал — мимолетную радость от возможности убить больше врагов. Он снова чувствовал себя молодым и сильным, кровь кипела в жилах, а лапы вновь налились мощью. Ими дух и принялся наносить удары, с наслаждением убивая двуногих.

Он не делал различий между людьми, он просто бил. Насмерть. Без сомнений, медведь-призрак уничтожил бы всех, но вмешался случай. Одному из детей удалось проскочить мимо лап, да не просто пробежать, но и увернуться от удара. Такой наглости дух не стерпел. Бросился следом. Спастись наглецу не удалось, но догоняя его и возвращаясь к оставшимся, он вынужденно сделал паузу. Вот тут-то медведь-призрак и ощутил слабость. Тут-то он и испугался. Вновь стать старым и немощным, питаться раз от разу — этого он не желал категорически.

Страх послужил катализатором, запустил невеликие мыслительные возможности звериного разума, впрочем, их вполне хватило для понимания очевидного — идущий от уцелевших двуногих дым наполняет его силой.

Дух прекратил бойню. Замер, мучительно пытаясь думать и оглядываясь по сторонам. Несколько коренастых женщин и маленьких детей, живых, уткнувшихся лицами в каменный пол и боящимися лишний раз вздохнуть, мало интересовали медведя. Так же не интересовали его и раненные. Впрочем, тех было всего двое, и они уже почти не светились. Рыкнув, дух подошел к свежему трупу и попытался поесть. Он без проблем вырвать кусок плоти и прожевал его, но вкуса и тяжести в желудке не почувствовал. Предприняв еще несколько попыток подкрепиться материальным и не получив ожидаемого результата, недовольно сопящий дух, переступив выпавшие сквозь призрачное горло комы жеванного мяса, ушел ко входу пещеры.

Медведя не интересовала история неандертальского племени, ставшего жертвой агрессии пришлых кроманьонцев. Он не знал, что истовая вера «живых консервов» в явившегося спасителя, помогла ему превратиться в духа. Его вообще не интересовали такие мелочи. Все что он понял — живые двуногие дают ему пищу. И еще он почему-то хотел, нет, просто жаждал убивать других двуногих, тех, кто оборвал его жизнь. Чего в этом было больше, привнесенного с верой неандертальцев или закрепленного смертью собственного желания медведя — трудно сказать. В любом случае, на выходе получился синергетический эффект. Одно усилило другое и породило то, что применительно к людям называется навязчивой идеей. К тому же, вера и обстоятельства перерождения в духовную сущность привили медведю определенные, весьма специфические вкусы, да и на психику изрядно повлияли. Считать духа полноценным зверем было нельзя, но и о полноценной разумности говорить не приходилось.

Громко рыкнув и тряхнув головой, медведь-призрак нехотя опустился на все четыре лапы и потрусил вниз по реке. Проводив повелителя взглядом, Амат поднялся и, вскинув жуткий жезл, издал клич охоты. Стоило ему коснуться древком земли, как соплеменники тут же подхватили это рык-вой и принялись размахивать оружием. Охота продолжится. Строптивая дичь ранена, она бежит, но ей не уйти. Пусть даже через руку рук лун, пусть даже через руку зим, но они настигнут ее и убьют. Сейчас Амат истово, с полной самоотдачей ненавидел всех двуногих, посмевших хотя бы отдаленно походить на настоящих людей.