Глава 22

— А я тебя предупреждала, — напомнила Алоша, не отвлекаясь от работы. Молот размеренно ходил вверх-вниз, со звоном ударяясь о наковальню.

Я, обняв колени, устроилась в уголке кузни, за пределами выжженного круга земли, куда падали искры, и молчала. А что тут скажешь? Алоша и впрямь меня предупреждала.

Никому дела не было до того, что царевич Василий наверняка и сам стал жертвой порчи, раз решился на подобное безумие. Никому дела не было до того, что сам он умер в Чаще и его жалкими останками насытились корни сердце-древа. Никому дела не было до того, что во всем виноват бестиарий. Царевич Василий похитил королеву и отдал ее Чаще. Все так вознегодовали, словно это произошло только вчера, и вместо того, чтобы выступить против Чащи, рвались на войну против Росии.

Я уже попыталась поговорить с Мареком — только время напрасно потратила. И двух часов не прошло с тех пор, как королева получила прощение, а он уже объезжал лошадей в дворцовых казармах, отбирая самых лучших для военного похода.

— Ты едешь с нами, — сообщил принц как нечто само собою разумеющееся, не отрывая взгляда от мельтешащих конских ног — он гонял по кругу статного гнедого мерина, в одной руке держа корду, в другой — длинный хлыст. — Солья говорит, ты можешь усиливать его чары вдвое, если не больше.

— Нет! — возразила я. — Я не собираюсь помогать тебе убивать росцев! Нам нужно сражаться с Чащей, а не с ними.

— Мы и сразимся, — невозмутимо откликнулся Марек. — После того как мы захватим восточный берег Ридвы, мы пройдем к югу по их сторону от Джаральских гор и окружим Чащу с обеих сторон. Ладно, этого берем, — крикнул принц конюху, перебрасывая ему корду, ловким поворотом кисти перехватил конец хлыста и повернулся ко мне. — Послушай, Нешка… — Я аж дара речи лишилась: да как он смеет обращаться ко мне с этим ласкательным именем?! А Марек, как ни в чем не бывало, обнял меня рукой за плечи и продолжил: — Если мы половину армии перебросим в вашу долину, росцы переправятся через Ридву за нашей спиной и разграбят Кралию. Скорее всего, ради этого они и вступили в союз с Чащей с самого начала. Именно на это они и рассчитывают. У Чащи армии нет. Чаща со своего места никуда не денется, пока мы разбираемся с Росией.

— Никто и никогда не вступал в союз с Чащей! — запротестовала я.

Марек пожал плечами.

— Даже если и так, значит, росцы намеренно ее против нас используют, — промолвил он. — И что за утешение для моей матери, если этот нес Василий и сдох после того, как обрек ее на бесконечный ад? А даже если он и был затронут порчей, ты же понимаешь, что это не важно. Росия, ни минуты не колеблясь, воспользуется открывшимся преимуществом, если мы повернем на юг. Мы не можем атаковать Чащу, пока не защитили свой тыл. Сними шоры с глаз!

Я отпрянула и от его руки, и от его покровительственных разъяснений.

— Это не у меня шоры на глазах, — возмущенно жаловалась я Касе, пока мы бежали через внутренний двор к Алоше в ее кузницу.

Но Алоша сказала только:

— Я тебя предупреждала, — мрачно, но без раздражения. — Мощь Чащи — это не слепой ненавидящий зверь. Чаща умеет думать, и строить планы, и постепенно добиваться своей цели. Чаща умеет читать людские сердца, чтобы тем успешнее влить в них яд. — Алоша взяла с наковальни меч и погрузила его в холодную воду: гигантскими облаками заклубился пар, словно дыхание чудовищного зверя. — Если бы не порча, ты бы, скорее всего, догадалась, что тут что-то не так.

Сидящая рядом со мною Кася подняла голову.

— И во мне… во мне что-то не так? — горестно спросила она.

Алоша, отвлекшись от работы, оглянулась на нее. Я затаила дыхание и молча ждала. Алоша пожала плечами:

— Все и без того хуже некуда. Освободили тебя, потом королеву, а теперь вся Польния и вся Росия того гляди погибнут в пламени. Мы не можем позволить себе собрать такую армию, — добавила Алоша. — Будь у нас столько лишних рук, так уже давно собрали бы. Король обезлюдит страну, и Росия, чтобы дать нам отпор, сделает то же самое. Всех нас ждет неурожайный год, и победителей, и побежденных.

— Именно этого Чаща и добивалась с самого начала, — вмешалась Кася.

— В том числе и этого, да, — кивнула Алоша. — Я нимало не сомневаюсь, что Чаща охотно пожрала бы Агнешку и Саркана при первой возможности и за ночь заглотила бы остальную долину. Но дерево не женщина, чтобы вынашивать одно-единственное семя. Дерево разбрасывает бессчетные семена и надеется, что какие-то из них прорастут. Книга — одно из таких семян, королева — другое. Ее следовало тотчас же отослать прочь, и тебя вместе с нею. — Алоша обернулась к кузне. — Но беды уже не поправишь.

— Может, нам просто вернуться домой? — предложила я Касе, пытаясь не замечать, как от одной этой мысли во мне неодолимой тягой всколыхнулась тоска и разрастается внутри как опухоль. Я убеждала в первую очередь себя, говоря: — Здесь, в столице, мы уже не нужны. Мы поедем домой, мы поможем сжечь Чащу. В долине мы наберем хотя бы сотню человек…

— Сотню человек, — сообщила Алоша наковальне, неодобрительно фыркнув. — Ты и Саркан и еще сотня человек сумеют сколько-то повредить Чаще, ни минуты в этом не сомневаюсь, но вы заплатите за каждый дюйм отвоеванной земли. А тем временем по воле Чащи двадцать тысяч человек перебьют друг друга на берегах Ридвы!

— Но ведь Чаща в любом случае этого добьется! — воскликнула я. — А ты не можешь что-нибудь сделать?

— Так я и делаю, — откликнулась Алоша, снова кладя меч в огонь.

Пока мы тут сидели с нею, она проделала это уже четыре раза, и я вдруг осознала: что-то тут не сходится. Мне еще не доводилось видеть, как куют мечи, но я частенько наблюдала за работой нашего кузнеца: в детстве мы все любили смотреть, как он кует серпы, и воображали, будто на самом деле это он мечи делает; а потом мы подбирали палки и устраивали шуточные битвы вокруг дымной кузни. Так что я знала: лезвие не отковывают снова и снова по многу раз. Но Алоша опять вытащила меч из горна и положила его на наковальню, и я поняла: она молотом вбивает в сталь чары — губы ее чуть двигались, пока она работала. Странная это была магия, какая-то незаконченная. Алоша подхватывала свободно висящее заклинание и, прежде чем снова погрузить меч в холодную воду, так и оставляла болтаться в воздухе.

Темное лезвие выходило из воды блестящим и мокрым, обтекая каплями. Ощущение от него исходило странное — голодное какое-то. Вглядываясь в тускнеющую поверхность, я видела высоченный обрыв над глубокой сухой расселиной в земле и далеко внизу — острые скалы. Этот клинок не походил на другие зачарованные мечи, те, которыми были вооружены солдаты Марека: этот меч жаждал пить жизнь.

— Я кую этот клинок вот уже целый век, — промолвила Алоша, поднимая его кверху. Я оглянулась на нее, обрадовавшись поводу отвести от меча глаза. — Я приступила к работе после того, как погибла Врана и Саркан отправился в башню. Сейчас в мече осталось меньше железа, чем чар. Клинок просто помнит форму, которой обладал прежде. Его хватит только на один-единственный удар, но больше и не понадобится.

Алоша снова положила меч в горн: он покоился в огненной купели длинным языком тьмы.

— Сила Чащи, — медленно произнесла Кася, глядя в пламя. — Ее разве можно убить?

— Этот меч способен убить что угодно, — сказала Алоша, и я ей поверила. — Если только удастся добраться до шеи. Но для этого, — добавила она, — людей нам понадобится куда больше сотни.

— Мы могли бы попросить королеву, — внезапно предложила Кася. Я недоуменно заморгала. — Я знаю, есть знатные вельможи, которые присягали на верность ей самой — с десяток таких приходили засвидетельствовать ей свое почтение, пока мы вместе сидели под замком, вот только Ива их не пустила. У королевы наверняка есть солдаты, так пусть она отдаст их нам вместо того, чтобы посылать в Росию.

И уж королева-то наверняка захочет сокрушить Чащу. Даже если ни Марек, ни король, ни придворные ко мне не прислушаются, может статься, прислушается она.

Так что мы с Касей пошли дожидаться перед входом в огромный зал заседаний: королева снова вернулась туда — теперь уже в составе военного совета. Стража пропустила бы меня беспрепятственно: ныне все знали, кто я. Солдаты поглядывали на меня искоса, нервничая и любопытствуя, словно опасались, будто я в любой момент взорвусь новым чародейством, точно заразный фурункул. Но внутрь мне не хотелось; еще не хватало ввязываться в споры магнатов и генералов, обсуждающих, как бы повернее перебить десять тысяч человек и стяжать великую славу, пока в полях гниет урожай. Я вовсе не собиралась становиться оружием в их руках.

Поэтому мы ждали снаружи и, когда совет закончился и вельможи и военачальники потоком хлынули за двери, отошли к стене. Я подумала, королева выйдет последней, опираясь на руки слуг. Но нет. Она шествовала в окружении толпы. На ней была диадема — та самая, над которой Рагосток трудился на моих глазах. Золото сияло в ярком свете, рубины искрились в золотых волосах. Королева вырядилась в алый шелк; придворные толпились вокруг нее, как воробьи вокруг птицы-кардинала. Последним вышел король, сбоку припека: он тихо беседовал с отцом Балло и двумя советниками.

Кася оглянулась на меня. Чтобы пробиться к королеве, нам пришлось бы растолкать толпу: дерзкий поступок, что и говорить, но мы бы справились, Кася проложила бы для нас путь. Однако королева изменилась до неузнаваемости. Исчезла неуклюжая скованность, равно как и немота. Королева Ханна благосклонно кивала обступившим ее придворным, она улыбалась, она снова стала одной из них — она играла роль на сцене так же изящно, как они все. Я словно окаменела. Королева мельком взглянула куда-то в нашу сторону. Я даже не попыталась встретиться с ней глазами; напротив, схватила Касю за руку и втянула ее глубже в тень. Что-то удержало меня на месте — так мышь инстинктивно затаивается в норе, заслышав в вышине дуновение совиного крыла.

В последний раз зыркнув на меня, стражники последовали за придворными. Коридор почти опустел. Я вся дрожала.

— Нешка, — окликнула меня Кася. — Что такое?

— Я совершила ошибку, — отозвалась я. Я еще не знала какую, но что-то я сделала не так; я чувствовала, как меня затапливает страшная уверенность — словно монетка в глубокий колодец падала. — Я совершила ошибку.

Кася следовала за мною по коридорам и узким лестницам назад в мою комнатушку. Под конец мы почти бежали. Она не сводила с меня встревоженных глаз. Я с силой захлопнула за нами дверь и прислонилась к ней — спряталась как ребенок.

— Ты из-за королевы? — спросила Кася.

Я оглянулась на нее. Кася стояла в центре комнаты, свет очага золотился на ее коже и в волосах, и на одно чудовищное мгновение мне померещилось, что передо мною — кто-то чужой с Касиным лицом; на мгновение я принесла с собою тьму. Я отвернулась от нее к столу: я загодя притащила в спальню несколько сосновых веток, чтобы всегда были под рукой. Я взяла горсть иголок, сожгла их на очаге, вдохнула дым, ощутила острый горьковатый запах и прошептала свое очистительное заклинание. Ощущение чужеродности схлынуло. Кася сидела на постели, горестно наблюдая за мной. Я пристыженно оглянулась на нее: да, она успела-таки прочесть подозрение в моем взгляде.

— Я и сама подумала то же самое, — промолвила она. — Нешка, меня надо… наверное, и королеву тоже, обеих нас надо… — Голос ее дрогнул.

— Нет! — воскликнула я. — Нет. — Но что делать, я не знала. Я присела у очага, тяжело дыша, изнемогая от страха. Внезапно я резко развернулась к огню, сложила ладони чашечкой и вызвала мою давнюю иллюзию-упражнение: крохотную, упрямую шипастую розу. Плетистые ветви лениво поползли по ширме очага. Тягуче напевая, я наделила цветок ароматом и дополнила стайкой шмелей; листья заворачивались по краям, а под ними прятались божьи коровки. И тогда по ту сторону куста я создала Саркана. Я представила его руки под моими ладонями, его длинные, точеные, чуткие пальцы, и натертые пером мозоли, и жар его кожи — и вот он обрел очертания здесь, перед очагом; он сидел рядом со мною — при этом мы оба находились и в его библиотеке тоже.

Я распевала свой коротенький заговор иллюзии от начала к концу и от конца к началу, ощущая в нем ровную серебряную нить магии. И все-таки получалось иначе, чем с сердце-древом вчера. Я смотрела в лицо Саркана, видела, как он хмурится, как сердито смотрит на меня темными глазами, но на самом-то деле это был не он. Я поняла: мне нужна не просто иллюзия, не просто его образ, запах или звук. Не потому ожило сердце-древо — там, в тронном зале. Оно проросло из моего сердца, из страхов, и воспоминаний, и тошнотворного ужаса внизу живота.

Я обняла розочку ладонями. Я глядела на Саркана по ту сторону от лепестков и пыталась почувствовать его руки поверх своих, и кончики пальцев, чуть задевающие мою кожу, и соприкосновение наших ладоней. Я позволила себе вспомнить пугающий жар его губ, и как сминались шелк и кружево под нашими телами, и как я ощущала его близость всем своим существом. Я дала волю гневу, я думала о том, что узнала, — о его секретах и обо всем, что он скрывал; я выпустила розу и вцепилась в его камзол — чтобы встряхнуть Саркана, наорать на него, поцеловать его…

Он заморгал и посмотрел на меня. Где-то позади него пылало пламя. Щека его почернела от сажи, в волосы набился пепел, глаза покраснели; огонь в очаге затрещал — это трещали деревья вдалеке, охваченные пожаром.

— Ну? — бросил Саркан хрипло и раздраженно: да, это, конечно же, был он. — Не знаю, чем уж там занимаешься ты, но долго говорить мы не сможем. Мне нельзя отвлекаться.

Я смяла ткань под пальцами, чувствуя, как разлохмачиваются стежки. Чешуйки раскаленного пепла жгли мне руки, пепел забивался в нос и в рот.

— Что происходит?

— Чаща пытается захватить Заточек, — промолвил Саркан. — Каждый день мы выжигаем ее, оттесняя назад, но мы уже потеряли целую милю земли. Владимир прислал нам на подмогу солдат с Желтых Топей — сколько смог выделить, но их недостаточно. Король даст нам людей?

— Нет, — отозвалась я. — Он… они начинают новую войну с Росией. Королева сказала, Василий Роский отдал ее Чаще.

— Королева заговорила?! — резко вскинулся Саркан. И я снова ощутила в горле то же самое неуютное покалывание страха.

— Но Сокол наложил на нее прозревающее заклинание, — промолвила я, уговаривая не столько его, сколько сама себя. — Ее испытывали покровом Ядвиги. В ней ничего нет. Нет ни следа порчи, никто так и не увидел ни клочка тени…

— Порча не единственное орудие Чащи, — отозвался Саркан. — Самая обычная пытка точно так же способна сломить человека. Чаща могла нарочно отпустить ее, закабалив и подчинив своей воле, но не оставив отметины, распознаваемой магическим взором. Или могла вложить в нее что-нибудь или что-то ей подбросить. Плод, семя… — Саркан прервался, оглянулся на что-то, для меня невидимое. Резко крикнул: — Отпускай! — и рывком высвободил свою магию.

Я упала навзничь, ударилась о пол, больно ушиблась. Розовый куст рассыпался пеплом в очаге и исчез, а вместе с ним и Дракон.

Кася метнулась поддержать меня, но я уже поднималась на ноги. Плод, семя…

Слова Саркана заронили мне в душу страх.

— Бестиарий, — крикнула я. — Балло собирался произвести над ним обряд очищения. — Голова у меня все еще кружилась, но я развернулась и кинулась прочь из комнаты. Нельзя терять ни минуты! Ведь Балло собирался рассказать о книге королю. Кася бежала рядом, поддерживая меня на ходу: поначалу ноги у меня подгибались.

Мы нырнули на первую узкую лестницу для слуг — и услышали крики. «Поздно, слишком поздно», — подсказали мне ноги, топоча по камню. Откуда именно доносятся голоса, я не понимала: раздавались они где-то вдалеке и странным эхом прокатывались по замковым переходам. Я промчалась в направлении Чаровницкой, мимо двух изумленных горничных, которые вжались в стену, сминая в руках стопки белья. Мы с Касей развернулись ко второй лестнице на первый этаж, и тут внизу затрещало белое пламя, отбрасывая на стены угловатые тени.

Слепящий свет померк. Через всю лестничную клетку пролетел Солья, врезался в стену и расквасил себе нос. Мы, спотыкаясь, сбежали вниз. Маг распластался по противоположной стене, не двигаясь; открытые глаза осовело глядели в никуда, из носа и рта сочилась кровь, грудь исполосовали неглубокие кровавые царапины.

Тварь, что выползла из коридора, ведущего к Чаровницкой, заполнила собою почти все пространство от пола до потолка. Это был не столько зверь, сколько кошмарное нагромождение отдельных частей — голова чудовищной собаки с одним-единственным громадным глазом посреди лба, рыло утыкано неровными иззубренными остриями, походившими скорее на ножи, чем на клыки. От разбухшего тела, целиком покрытого змеиной чешуей, отходили шесть массивных, мускулистых лап с львиными когтями. Тварь взревела и кинулась на нас так проворно, что я даже сообразить не успела, куда бежать. Кася схватила меня и потащила назад вверх по ступеням. Чудище встало на дыбы и сунулось в лестничный колодец, завывая, клацая и лязгая зубами; из разверстой пасти клубилась зеленая пена. Я крикнула: «Полжит!» — отпихивая его голову. С лестницы хлынул поток огня и обжег зверю морду: тот взвизгнул и вновь втянулся в коридор.

В чешуйчатый бок со смачным чавканьем впились два тяжелых арбалетных болта; чудище зарычало и выгнулось. За его спиною Марек отшвырнул арбалет: перепуганный и неуклюжий молодой оруженосец рядом с принцем уже сдернул для него со стены копье и теперь стискивал древко в руках, растерянно глядя на тварь. Он едва догадался разомкнуть пальцы, когда Марек выхватил копье у него из рук.

— Беги зови стражу! — крикнул он мальчишке. Тот, очнувшись, кинулся исполнять приказ. Марек ткнул копьем в голову чудища.

Двери в соседний покой скособоченно висели на петлях, по черно-белым плитам растекалась кровь, трое вельмож в изодранном платье распростерлись на полу мертвыми. Из-под стола выглядывало бледное перепуганное стариковское лицо: я узнала дворцового секретаря. Двое стражников валялись убитыми чуть дальше по коридору, словно чудище примчалось откуда-то из глубин замка и сокрушило двери, чтобы добраться до тех, кто внутри.

Или, скорее, до одного, вполне определенного, человека. Тварь рыкнула, уворачиваясь от настырного копья, и, презрев Марека, покрутила тяжелой головой, оскалила зубы и прицельно направилась к Солье. Тот по-прежнему незряче глядел в потолок и медленно царапал пальцами каменный пол, словно пытаясь отыскать опору в этом шатком мире.

Но не успела тварь наброситься на добычу, как Кася одним гигантским прыжком метнулась мимо меня вниз по лестнице, споткнулась, врезалась в стену и тут же выпрямилась. Сорвала со стены еще одно копье и вогнала его прямо в морду чудовища. Песьеподобная тварь перекусила древко и взвыла — теперь уже Марек вонзил копье ей в бок. Послышался топот сапог и крики, на помощь уже бежала стража, внезапно затрезвонили соборные колокола: паж поднял-таки тревогу.

Все это я видела своими глазами и позже могла подтвердить, что именно так все и было, но в тот момент я не замечала ничего. Осталось только жаркое зловонное дыхание чудища, надвигающегося вверх по лестнице, и еще кровь. Сердце у меня выпрыгивало из груди; я понимала, что должна сделать хоть что-нибудь. Зверь взвыл и снова развернулся к Касе с Сольей; я стояла на верхних ступенях. Колокола звонили, не умолкая — у меня над головой, там, где сквозь высокое окно в лестничном проеме голубела узкая полоска неба и мерцала жемчужно-серая дымка облачного летнего дня.

Я воздела руку и воскликнула:

Снаружи облака сползлись вместе темным узлом, точно губка, шквальный ливень швырнул в меня брызгами, в окно ударила молния — и блестящей шипящей змеей прыгнула мне в руки. Я схватила ее, ослепленная белым светом; повсюду вокруг меня пронзительно звенела высокая нота; я задыхалась. Я метнула молнию вниз по ступеням, целясь в жуткую тварь. Громыхнул гром, и меня отшвырнуло назад — я растянулась на лестничной площадке и здорово ушиблась. В воздухе с потрескиванием разливался горький резкий запах.

Я лежала плашмя, дрожа всем телом; по лицу текли слезы. Опаленные руки саднили; от них точно утренний туман тянулся дым. Я ничего не слышала. Когда в глазах у меня прояснилось, надо мной склонялись две перепуганные горничные; губы их беззвучно двигались. За них говорили руки, бережно помогая мне встать. Пошатываясь, я кое-как поднялась на ноги. У основания лестницы Марек и трое стражников опасливо тыкали копьями в песью голову. Неподвижная туша дымилась: по стенам вокруг нее обозначились черные обугленные силуэты.

— Загони ему копье в глаз для вящей надежности, — велел Марек. Один из стражников поглубже вонзил копье в единственное круглое око, уже подернутое белесой пленкой. Туша даже не дернулась.

Я похромала вниз по лестнице, одной рукой держась за стену, и дрожа опустилась на ступени у самой песьей головы. Кася помогала подняться Солье. Он провел по лицу тыльной стороной ладони и стер с губ кровавую муть, тяжело дыша и не сводя глаз с убитого зверя.

— Это что еще за дрянь? — осведомился Марек. Мертвым чудище выглядело еще более противоестественно: разноразмерные лапы висели на теле вкривь и вкось, как будто какая-то безумная швея сшила вместе куски от разных кукол.

Я разглядывала тушу сверху: песью голову, раскинутые в разные стороны дряблые лапы, толстое змеиное тело — и в памяти медленно проступала картинка, которую я видела вчера краем глаза, пытаясь не читать зловещую книгу.

— Псоглав, — промолвила я и снова встала — так резко, что вынуждена была схватиться за стену. — Это псоглав.

— Что? — встрепенулся Солья, оглядываясь на меня. — Что такое?..

— Он из бестиария! — закричала я. — Надо отыскать отца Балло… — Я прикусила язык, поглядела на чудище, на затянутый пленкой глаз — и внезапно поняла, что отца Балло мы не найдем. — Надо отыскать книгу, — прошептала я.

Меня шатало и подташнивало. Я сделала шаг и чуть не упала, споткнувшись о мертвое тело. Марек поймал меня за руку и поддержал. Следом за стражниками с копьями наперевес мы пошли в Чаровницкую. Массивные деревянные двери, раздробленные и заляпанные кровью, покосились и едва не падали. Марек прислонил меня к стене, как шаткую лестницу, затем кивнул одному из стражников, и вместе они сняли с петель одну из неподъемных треснувших створок и убрали ее с дороги.

В библиотеке царил разгром: светильники разбиты, столы перевернуты и поломаны; сияли лишь несколько светочей, да и то тускло. Выпотрошенные книжные шкафы опрокинулись на груды книг, некогда стоявших на полках внутри. В середине залы громадный каменный стол раскололся по центру в обе стороны и словно сложился вдвое. Бестиарий лежал там открытым среди каменной крошки и битого камня; последний уцелевший светильник освещал его неповрежденные страницы. Вокруг на полу валялись три тела, изувеченные и отброшенные за ненадобностью, теряясь в тени. Марек резко остановился и застыл недвижно, как вкопанный.

А в следующий миг кинулся вперед, восклицая: — Пошлите за Ивой! Пошлите за… — и упал на колени рядом с телом, лежащим далее прочих. Марек умолк на полуслове: он перевернул покойного, и свет упал на лицо короля.

Король был мертв.