Глава 72
– Макс! – воскликнул Тилль, поворачивая четырехгранный ключ, который все еще был на клапане.
После четверти оборота Беркхофф услышал шипение, а после еще двух полных оборотов винт отвернулся.
Тогда он снова принялся искать запоры, соединявшие крышку с самим ящиком. Постепенно Тилль нашел еще несколько углублений и винтов в них. Открутив их, ему наконец удалось приподнять проклятый стеклянный купол. Крышка оказалась настолько тяжелой, что Беркхофф с большим трудом сумел оттолкнуть ее и сбросить на пол.
Он был готов схватить неподвижное тело своего мальчика, сделать ему массаж, стимулирующий работу сердца, искусственную вентиляцию легких методом «рот в рот» и все, что угодно, только бы вернуть его к жизни. Однако что-то в принявшем восковой оттенок и смертельно бледном лице Макса, изменившемся до неузнаваемости, заставило его на мгновение замереть. В этот миг он подумал, что все бесполезно.
«Боже! Прости меня…» – пронеслось у него в голове.
Ему показалось, что Макс ушел из жизни навсегда, как адвокат на парковке или Фридер здесь, в подвале.
И как тот же Трамниц!
Подвал был просто пропитан смертью, страданиями и страхом!
«Это помещение мне знакомо, – внезапно подумал Тилль. – Я здесь уже бывал. Иначе откуда бы мне знать о содержимом сумки?»
– Нет! – закричал Беркхофф и прижался губами к губам своего любимого сына, душа которого, казалось, уже попрощалась с ним.
И такое ощущение было не случайным – так мало он чувствовал исходившего от ребенка тепла и любви.
Сколько раз Тилль представлял себе тот момент, когда наконец узнает правду! Как часто он воображал, что почувствует облегчение! Но теперь все выглядело так, как будто самое худшее его еще только ожидает.
А как еще может чувствовать себя отец, найдя свое дитя, считавшееся мертвым, которого еще можно было спасти, но под конец все же потеряв его?
Кто может вынести такое?
Беркхофф посмотрел на Трамница, чтобы просто убедиться в том, что садист вновь не поднялся, и ему показалось, что он слышит его смех.
– …А ведь тебе это понравилось, не так ли? Видеть меня здесь таким!
Со слезами на глазах он захотел вновь обернуться к сыну, бормоча себе под нос укоры в том, что не в состоянии заставить забиться его сердце и вдохнуть в него жизнь собственным дыханием.
Внезапно послышался кашель.
А затем по всему телу мальчика прошла дрожь, и Тилль, просунув ему руку под спину, воскликнул:
– Макс! О боже! Макс! Ты живой?
Слезы ручьем покатились из его глаз, орошая лицо мальчика, словно дождь, не прекращавшийся все последние дни. Покрывая поцелуями своего сына, Тилль услышал, как тот застонал. И этот стон показался ему самым прекрасным звуком, какой он когда-либо слышал.
Затем этот самый замечательный в мире мальчик с грустными глазами произнес целое слово, а потом с его полных губ сорвалось еще одно, и наконец ему удалось сформулировать целую фразу:
– Что… что… случилось?..
Тилль, рыдая и дрожа всем телом, прижал его к себе, забыв о боли. Теперь он испытывал только чувство радости, наполняясь счастьем и уверенностью в будущем.
– О боже, ты жив, Макс! Мой маленький мальчик!
И так продолжалось до тех пор, пока следующая фраза мальчика не погасила в нем все светлые чувства.
– Кто вы? – спросил мальчуган и попытался хотя и слабо, но вполне очевидно вырваться из объятий Беркхоффа.
Тилль заморгал и с чувством, как будто что-то в нем вдребезги разбилось и разлетелось на тысячи осколков, отступил на шаг назад. Ему стало жарко.
– Я… я… – начал было он, но замолчал и оглянулся.
В глаза ему вновь бросились бутылки, а в нос ударил запах бензина.
«Что я упустил из виду?» – опять пронеслось у него в голове.
– Кто вы? – еще раз спросил мальчик.
В этот момент через окна подвала проник отдаленный вой полицейских сирен, а вопрос, который задал Тиллю Макс Беркхофф, окончательно разрушил весь его мир.
– Мой папа где-то здесь? – спросил мальчуган.
