Глава 18

Тилль вышел из изолятора и огляделся. Коридор оказался совсем пустым. Не было видно и доктора Касова. И только чувство какой-то неясной угрозы, которое осталось после его визита, напоминало о том, что он действительно заходил к Беркхоффу.

«Чего хочет от меня этот человек? – подумал Тилль и стал судорожно вспоминать, встречался ли он с врачом раньше. – Нет, прежде мы с ним не пересекались. Его раздражающий голос мне наверняка запомнился бы. Или я ошибаюсь? И почему доктор смотрел на меня с такой ненавистью?»

Беркхофф поглядел сначала налево, а потом направо, как ребенок, желающий перейти на другую сторону улицы. Коридор, по бокам которого располагались комнаты интенсивного кризисного вмешательства, явно был слишком широк для больницы. На его высоком сводчатом потолке виднелись мини-прожекторы, излучавшие теплый свет на стены в кремовых тонах.

Тилль решил идти по коридору в левую сторону, откуда доносилась тихая классическая музыка. Проход закончился помещением, при виде которого у Беркхоффа от удивления невольно отвисла челюсть.

«Теперь понятно, почему в Интернете размещено так мало фотографий внутренних помещений «Каменной клиники», – подумал он.

В принципе, многие граждане были убеждены, что наличие телевизора в тюремной камере и так уже следует относить к области комфорта. Но как бы они отреагировали, узнав, что здесь психически больным преступникам позволялось проводить свободное время в холле, по роскоши которому уступал даже «Адлон»?

Тилль очутился в овальном зале с колоннами и венчавшей это многоэтажное здание куполообразной, как у кафедрального собора, крышей. На полу, выложенном мраморными плитами, разместилось с полдюжины диванов и раза в два больше кресел, словно предназначенных для сна, что, собственно, и доказывал расположившийся в одном из них пожилой бородатый мужчина. Он был настолько низкорослым, что газета, которую бородач положил себе на живот перед тем, как вздремнуть, смотрелась как одеяло.

Беркхофф невольно стал искать глазами одетых в ливреи посыльных и официанток, которые, судя по обстановке, должны были бы сновать между гостями с подносами и меню, но никого не увидел. Отсутствовали также санитары и врачи. Пустовала и стойка, располагавшаяся с правой стороны, над которой красовалась скромная табличка с надписью «Выдача лекарств».

В креслах, насколько он мог понять, сидели только пациенты. Среди них были две женщины, напоминавшие своим видом девушек-подростков, которые о чем-то шептались, глядя на огромный камин, огонь которого, вероятно из соображений безопасности, находился за специальным стеклом.

Возле камина в отражении его всполохов прямо на полу пристроилась дама неопределенного возраста, бездумно расчесывавшая свои пепельные волосы и что-то напевавшая себе под нос. Поодаль возле окна стоял высокий мужчина, одетый, как и Тилль, в спортивный костюм, и наблюдал за дождем. Солнце на улице уже зашло, и зажегшиеся ядовито-желтым светом фонари, место которым было в каком-нибудь парке, делали все возможное, чтобы внутренний мир клиники не исчез в черной дыре окружавшего ее пространства. Под их зонтиками в световых конусах, словно комариный рой, танцевали капельки дождя.

Только теперь Беркхофф понял, что они находились в бельэтаже, поскольку за, скорее всего, запертыми на замок окнами просматривалась терраса, с которой в парк клиники спускалась широкая, изогнутая лестница.

Но самым удивительным было не это и даже не классическая музыка, доносившаяся из невидимых динамиков (если Тилль не ошибался, это был Шопен). Самым необычным, что сразу привлекло к себе его внимание при входе в холл, явился вид рождественской елки! Казалось, она росла прямо из мраморного пола и уходила ввысь к куполообразной крыше.

– Я знаю, о чем вы подумали, – раздался сзади дружеский голос.

От неожиданности Тилль, смотревший вверх и старавшийся определить, где заканчивается верхушка елки, вздрогнул. Он обернулся и снова изумился, увидев на халате женщины табличку с фамилией ее обладательницы.

Беркхофф почему-то был уверен, что руководителю «Каменной клиники» профессору Теа Зенгер должно было быть около пятидесяти лет, и никак не рассчитывал увидеть перед собой женщину, которая на первый взгляд казалась никак не старше тридцати пяти. Однако по опыту он знал, насколько трудно определить возраст довольно смуглых людей. Его сильно удивило, что заведующая явно имела азиатские корни.

На профессоре Зенгер с ее ростом в полтора метра был надет очень просторный халат, а на ногах она носила бесформенную полуортопедическую обувь, что явно делала с умыслом, желая замаскировать свою женскую привлекательность. Это действительно являлось неплохой мыслью, ведь четверть всех заключенных клиники составляли лица, совершившие преступления на сексуальной почве. Задумка была хорошей, но малоэффективной. С ее темными миндалевидными глазами и черными, как смоль, волосами она могла нацепить на себя хоть мешок, хоть дерюгу, все равно это не дало бы желаемого эффекта, и она по-прежнему будила бы в некоторых здешних обитателях низменные желания.

– Что вы сказали? – с трудом обретя дар речи, переспросил Тилль.

– Слишком рано для рождественской елки, – ответила руководитель клиники, указав на не украшенное игрушками дерево. – Вы ведь так думаете или я ошибаюсь? Но это часть трудотерапии. Со следующей недели мы все вместе начнем ее украшать. Каждый пациент сможет загадать желание на Новый год и написать его на красиво оформленной записке, а затем повесить эту записку на елку. Руководство клиники прочтет их, и кто знает? Может быть, некоторые мечты и сбудутся?

Беркхофф точно знал, что будет написано в его записке:

«Я хочу знать, что случилось с моим сыном».

Однако это пожелание, чтобы получить ответ, он точно не повесил бы на новогоднюю елку.

– Пойдемте, – сказала руководитель клиники, слегка прикоснувшись к его плечу и указав рукой на коридор, располагавшийся справа от них. – Я покажу вам наше общежитие.

– Общежитие?

Фрау Зенгер пошла вперед, и Тилль послушно последовал за ней.

– Зал с куполом отделяет западное крыло от восточного. Если бы здесь действительно располагался Белый дом, то мы бы теперь шли по направлению к Овальному кабинету. Однако официально в западном крыле находится третье отделение, точнее, его жилая зона, – по ходу объясняла Зенгер, ни разу не обернувшись.

– Днем вы можете находиться в общественных помещениях, таких как холл, который вы только что видели.

Тем временем они вошли в коридор с высокими сводами, наподобие того, из которого пришел Тилль. Только здесь все двери были открыты, и, проходя мимо, он с любопытством заглядывал в разные комнаты. В одном помещении Беркхофф заметил велосипед и беговую дорожку для оздоровительно-профилактической физкультуры, а в другом перед телевизором сидели трое мужчин и громко смеялись. В последней комнате стояло несколько скамеек перед строгим алтарем.

– Вы видели помещения для занятий спортом и просмотра телевизора, а также молельную комнату, – пояснила фрау Зенгер. – Скажите, вы верите в Бога?

– Больше нет, – пробормотал он.

– Тогда вот этот зал будет представлять для вас особо большой интерес.

С этими словами руководитель клиники открыла в конце коридора тяжелую непроницаемую молочного цвета стеклянную дверь. Сразу же послышался звон столовых приборов и тарелок, а нос уловил аппетитный запах свежеприготовленного шницеля, жареного картофеля и овощей.

– Это наше кафе и столовая, – пояснила фрау Зенгер. – Зал вмещает в себя одновременно до пятидесяти человек. Как вы, наверное, заметили, обстановка здесь очень простая.

В это время послышалось хихиканье двух женщин, сопровождаемое непристойным гортанным хохотом какого-то мужчины. Однако, откуда исходил этот смех, Тилль так и не смог понять – настолько сумбурно стояли здесь стулья. В целом рацион в этой столовой мало отличался от того, каким кормят в большинстве больниц, однако, судя по запаху, еда была не хуже, чем в кофейнях американской компании «Старбакс».

В интерьере доминировала темная мебель из древесины твердых пород, а с потолка свисали черные пузатые светильники, специально подобранные дизайнерами к мебели по цвету. То тут, то там виднелись даже пузатые мягкие кресла возле низких кофейных столиков.

– А я снова знаю, о чем вы думаете, – с улыбкой произнесла фрау Зенгер. – Пребывание в третьем отделении подразумевает предоставление заключенным в нем пациентам гораздо большей свободы, чем в других стационарах. Но не следует питать ложных иллюзий. Здесь тоже установлены жесткие правила оказания медицинских услуг, и свободный режим не означает полной свободы передвижений. Вы сможете пройти только через те двери, которые мы для вас откроем. Проход в другие отделения, как, например, в восточное крыло клиники, где содержатся рецидивисты, исключен.

Проговорив это, она внимательно на него посмотрела. В этот момент Тиллю на мгновение показалось, что сейчас руководитель клиники достанет из кармана халата такой же блокнотик, что и Касов, и он невольно начал искать глазами всевидящие камеры слежения.

«Как, черт возьми, мне отсюда добраться до Трамница?» – подумал Беркхофф.

– Завтрак с половины восьмого до полдевятого, обед с половины первого до полвторого, а ужин в течение часа после шести часов вечера, – продолжала между тем вводить в курс дела нового пациента фрау Зенгер. – Таким образом, у вас еще есть время на перекус, и вы можете к ним присоединиться.

С этими словами она указала на горстку людей, преимущественно мужчин, стоявших на раздаче еды в ожидании того, когда повариха с добродушным круглым лицом и аккуратно убранными под сеточку волосами положит выбранные ими блюда на тарелку.

– Свободный выход во двор ежедневно с половины второго до половины третьего, – заканчивая ознакомление Тилля с распорядком дня, проговорила фрау Зенгер. – С десяти часов вечера до семи часов утра все пациенты запираются в своих палатах.

– Почему? – спросил Беркхофф.

– Почему мы вас запираем?

– Нет. Я хотел спросить, почему в третьем отделении все чувствуют себя так свободно?

Вместо ответа, она привела его к столу для самообслуживания в центре кафетерия, где наряду с сахаром, молоком и специями можно было налить себе из автомата различные напитки. При этом Тилль обратил внимание на то, что вся посуда, кружки и столовые приборы были сделаны из матового пластика, как для маленьких детей, чтобы те себя не поранили.

Фрау Зенгер взяла кружку, наполнила ее колой и сказала:

– Разрешите задать вам встречный вопрос: зачем вы здесь?

– Вы же читали мое личное дело.

– Я хочу услышать это из ваших уст.

– С чего мне начать?

– С вашего имени.

– Послушайте, это становится смешным.

С этими словами Тилль осмотрелся еще раз и понял, что именно его так удивляло: с тех пор как он покинул комнату интенсивного кризисного вмешательства, ему не встретился ни один санитар или медсестра.

– Здесь, в третьем отделении, содержится двадцать три пациента, – начала пояснять свой вопрос фрау Зенгер. – Трое из них страдают от постоянной или временной амнезии, причем один не помнит даже самого себя. А как с этим у вас?

В ответ Тилль тяжело вздохнул.

«Может быть, меня проверяют?» – подумал он.

Беркхофф собрался с духом и заявил:

– Меня зовут Патрик Винтер, мне сорок один год, по профессии актуарий, и я хочу умереть.

– Почему?

– А зачем мне жить дальше?

– Вот отсюда и начнем, – сказала фрау Зенгер, отпив колу из своей кружки.

Однако в этот момент ситуация полностью вышла из-под контроля. Этого не ожидали ни Тилль, ни, очевидно, сама руководитель клиники. Им не удалось уклониться от нападения, поскольку все произошло слишком быстро.