53

По одним каналам утверждали, что сепаратисты собирают для вторжения на Землю огромный флот, по другим – что произошедшее на Венере было тщательно спланированной операцией, а «Патроклом» намеренно пожертвовали, прикрыв таким образом массированный ядерный удар.

Я отписался от всех новостных программ.

Жизнь стремительно преобразилась. Несмотря на уверения военных, я по-прежнему ждал, когда в небе появятся корабли. Я был как больной, которому объявили, что жить ему осталось несколько дней.

Я меньше общался с Виктором. Я не читал новостей. Я не ездил в старую квартиру, где умерла мать. У меня была Лида, и мне казалось – нет, я был уверен, – в те дни она чувствовала себя так же, как я. Мы старались ценить то, что у нас было, и почти каждый вечер после занятий проводили вместе.

В институте объявили негласный запрет на любые спекуляции о трагедии на Венере. Преподаватели на лекциях не спешили радовать нас глубокомысленными теориями, в соцветии почти никто не писал о войне, и даже Соколовский стал, как в прежние времена, придерживаться программы курса.

Лишь однажды он позволил себе отвлечься.

– Всем нам нелегко, – сказал он в начале лекции о колонизации Венеры. – И я понимаю, что мой предмет ввиду недавних событий привлекает немало внимания. У меня не было раньше возможности сказать вам об этом, но сегодня я отниму минутку от лекции…

Соколовский встал перед учительским столом, вытянувшись и расправив плечи, глядя невидящим взглядом куда-то вдаль – прямо как командующий соединенным флотом на той пресс-конференции, запись которой разлетелась по всей сети.

– Я очень рад, – продолжал Соколовский, – что последнее время в соцветии почти не было слухов и провокаций, но иногда все-таки приходится читать от собственных же студентов такое, – Соколовский вздохнул и покачал головой, – что становится стыдно – стыдно! – повторил он громче, – называть себя профессором этого института.

Я сидел рядом с Лидой – на последнем ряду в поточной, – и она невольно потянулась к суазору, желая, наверное, проверить, какие же публикации в ленте так расстроили старика.

– Произошедшее на Венере, – говорил Соколовский, – это трагедия невиданного до сих пор масштаба. Жители Венеры – не враги, не противник. – Соколовский с видимым отвращением выговорил последнее слово. – Это наши сограждане, такие же люди, как мы. Я уже не говорю о том, что почти два миллиона человек на Венере – граждане Земли, чьи-то родственники, жены, мужья или дети, которые теперь не могут вернуться домой.

Лида нервно теребила край экрана суазора, но не решалась открыть соцветие.

– В связи с этим, – Соколовский повернулся к аудитории спиной, как подсудимый, который не хочет слушать выносимый ему приговор, – становится так жутко, когда понимаешь, что некоторые из вас всерьез верят в эти чудовищные провокации, всерьез считают, что правительство санкционировало ядерный удар по планете, где живет полмиллиарда человек.

Соколовский окинул взглядом затихших студентов и сложил как при молитве руки.

– Это просто неприемлемо, – говорил он. – Это ставит под сомнение все, что мы когда-либо…

Лида наконец открыла суазор.

Она коснулась экрана пальцами, быстро пролистала последние сообщения и – замерла. Рука ее застыла над суазором, а глаза испуганно расширились.

После занятий Лида была неразговорчива.

Она отказалась сходить со мной в кафе, сославшись на невнятные дела, но я вызвался проводить ее домой. Мы молча дошли до станции, дождались поезда и все так же молчали, сидя рядом в летящем над городом маглеве. Я хотел спросить, что ее так заботит, но сам боялся услышать ответ.

– Не стоило тебе со мной ехать, – сказала Лида, когда мы вышли из маглева. – Возвращаться придется в самый час пик, еще неизвестно, когда до дома доедешь.

– Неважно.

– Я правда не могу сегодня. Встретимся завтра. Хочешь, можем сходить в этот твой любимый звездный театр, хотя мы, наверное, там уже все программы пересмотрели.

– Мне казалось, он твой любимый.

Мы спустились с эстакады и остановились у пешеходного перехода. Горел красный. Я вспомнил, как бежал по этой улице с букетом цветов, будучи уверенным в том, что у нас остались считаные секунды перед тем, как планету накроет облако огня.

Я посмотрел на небо. Было еще солнечно, но над городом сгущались низкие кучевые облака. Вечером обещали дождь.

– Что-то не так? – спросил я.

Лида покачала головой.

– Нет, все так. Я просто подумала…

– О том, о чем стараешься не думать?

– Да.

Загорелся зеленый, и мы зашагали через перекресток, подгоняемые командным голосом светофора.

– Думай не думай, а ничего не изменится, – сказала Лида. – Ты вот сам думал…

Она не договорила.

– Ты знаешь, – сказал я, – наверное, я последнее время стараюсь, как и ты… Мы вместе, мы вместе учимся на технологическом. Что нам еще нужно? К тому же скоро сессия – самый лучший способ прочистить себе мозги.

Лида рассмеялась.

– Кстати, твой друг…

– Витя?

– Да, он мне сказал, что ходят слухи… Вроде как кто-то что-то подслушал или узнал через знакомого…

– В общем, как обычно.

– Ага. Короче, он говорил, что исключений в этом году не будет, всех постараются вытянуть, разрешат неограниченное количество пересдач и все такое прочее.

– Похоже, они обходятся с нами, как с больными.

– Но ведь, – Лида коснулась волос и словно прикрылась от меня ладонью, – ведь в каком-то смысле мы и правда больны.

– В каком-то смысле?

– А ты думал, что будет после выпуска? Просто представь на секунду. Станет только хуже. Ничего так просто не исправится. И даже те, кто все-таки получит назначения…

– Мир никогда не будет прежним, – закончил я вместо нее. – Ты говорила.

– Но ведь это правда.

– Все меняется, – сказал я. – Каждый день. Откуда мы знаем, что будет через три года? Три года сейчас – это…

– Целая жизнь, – сказала Лида.

– Целая жизнь, – сказал я.

Мы подходили к ее дому. Я посмотрел на небо.

– Ты тоже, – вдруг спросила Лида, – ты тоже ждешь, когда они прилетят?

– На самом деле я верю тому, что говорят военные, – соврал я. – Оборона планеты, полная безопасность. Но это просто сильнее меня… Знаешь, – я взял Лиду за руку, – мне однажды приснилось…

На мгновение все вокруг потускнело – над нами пронеслась громадная тень скоростного поезда и стремительно скрылась за поворотом.

Лида остановилась, убрала волосы со лба и поцеловала меня в губы.

– Не говори, – прошептала она.

Я не сказал.

На следующий день мы пошли в звездный театр и смотрели, как под громадным куполом образуется черная дыра. Планеты, солнца, созвездия превращались в пыль, исчезая в этой разверстой бездне. Сгинула целая галактика, погасли под куполом последние огни – над нами повисла давящая темнота.

Когда мы вышли из театра, Лида взяла меня под руку, прильнула ко мне и тихо, почти шепотом произнесла:

– Давай больше не будем ходить сюда.