74
Прошел почти месяц после нашего последнего свидания с Лидой в театре, но она по-прежнему избегала меня, придумывая всевозможные причины, чтобы отказаться от встречи. Сначала у нее появились неотложные семейные дела, а ближе к сессии она решила круглые сутки готовиться к несложным промежуточным зачетам.
Я поговорил с ней всего несколько раз, когда мы случайно встречались в коридоре у поточных или в институтской столовой. Она была приветлива, позволяла целовать себя в щеку и все время куда-то спешила – на лекцию, непонятную встречу, домой. Прощаясь, Лида долго смотрела на меня зелеными грустными глазами, чуть нахмурив брови и улыбаясь, как умела, только уголками рта, – извиняясь за что-то, о чем никак не могла или не решалась сказать.
– В планетарии пустили новую программу, – сказал я однажды, чтобы хоть как-то ее задержать.
Лида была вместе с Анной, которая уже нетерпеливо тянула ее за рукав.
– Ты же знаешь, это не планетарий, – сказала Лида.
– В звездном театре, – поправился я.
– Нам вообще-то пора, – сказала Анна.
– Потом, – сказала Лида. – Мы торопимся по делам.
Она ехала с Анной в город, а у меня оставался последний семинар. Мы расходились по разные стороны узкой аллеи, которую обступали развесистые зеленые ели и уродливые облетевшие деревья.
– Звезды и любовь! – крикнул я удаляющимся девушкам.
Лида остановилась.
– Что?
– Звезды и любовь. Так называется новая программа. Мне показалось, будет интересно.
Анна скривилась.
На самом деле в фальшивом планетарии пустили голографический фильм о черных дырах и столкновении галактик. Я и сам не понимал, зачем решил соврать про звезды и любовь, – ведь требовались лишь секунды, чтобы уличить меня во лжи, открыв расписание сеансов в суазоре.
– Интересно, – улыбнулась Лида. – Но как-нибудь потом, ладно?
– Ладно, – согласился я.
Девушки медленно пошли по аллее, хотя совсем недавно так торопились, что даже не хотели со мной поговорить. Я чувствовал в груди страшную пустоту, словно в то самое мгновение, когда Лида отвернулась, я перестал существовать. Помню, что тогда на аллее не было никого, кроме нас троих. Впрочем, память наверняка обманывает меня – вечером, перед последними занятиями, институтский городок всегда заполняют галдящие стайки студентов. Но я видел только Лиду и ее некрасивую подругу – видел, как они неторопливо удаляются, позабыв обо мне.
Спустя пару дней я встретил Лиду снова – на сей раз у большой поточной, где Соколовский обычно читал снотворные лекции по истории колонизации.
– Звезды и любовь? – сказала вместо приветствия она.
Я едва не подпрыгнул от неожиданности.
– Да. Если я ничего не перепутал.
Лида была одна, и я невольно осмотрелся по сторонам, ожидая увидеть ее надоедливую подругу, которая вечно мешала нам поговорить.
– Я пока не уверена, но, может, на этих выходных получится вырваться.
На ней было то самое светло-коричневое платье с кружевным подолом, которое она надела на первое свидание в звездном кафе, и бордовое полупальто, слишком легкое для почти уже зимней погоды. Впрочем, снега еще не было, а фальшивые иллюминаторы в коридоре заливало слепящее вечернее солнце, которое, казалось, могло расплавить не только лед, но и толстое оконное стекло.
– Это было бы классно! – обрадовался я. – Мы так давно никуда не ходили.
Лида улыбнулась – ее губы едва заметно вздрогнули – и тут же принялась взволнованно приглаживать волосы, точно невольно выдала себя улыбкой.
– Слушай, – начал я, – если… если я…
Прозвучал раздраженный звонок – громкий и надрывный, – и Лида, деланно вздохнув, взглянула на свои ювелирные наручные часики.
– Пора, – сказала она. – Извини. Лучше не опаздывать. Потом поговорим, – и убрала челку со лба.
Однако она согласилась!
Я был счастлив целых два дня, пока Лида сама не позвонила мне вечером. Очередные неотложные дела. Я промычал в трубку что-то нечленораздельное и с силой надавил на горящую красную кнопку «Отбой», едва не порвав экран.
Потом, незадолго до начала сессии, я встретился с Лидой после лекции, подкараулив ее в коридоре рядом с аудиторией. Она была одна, без подруги, и это добавило мне решительности.
Увидев меня, Лида совсем не удивилась, как будто знала, что я ее жду.
– Привет, – только и смог выдавить я из себя, тут же растеряв всю смелость.
Лида улыбнулась в ответ, и я вдруг понял, что нам совершенно не о чем говорить – заводить разговор о ненастоящем планетарии не имело смысла, а обсуждать приближающуюся сессию, как едва знакомые студенты, мне не хотелось.
– Ждешь кого-то? – спросила Лида.
На ней был теплый свитер с высоким воротником, а на плече висела большая, но изящная сумочка, и Лида нетерпеливо дергала ее за кожаную лямку.
– Виктора, – зачем-то сказал я, хотя знал, что его не было на лекции.
– А, ладно. – Лида нахмурилась. – Я пойду.
Она прижала к себе болтавшуюся на плече сумку и прошла мимо, опустив голову и стараясь не смотреть в мою сторону.
– Погоди! – Я схватил ее за руку, но сразу отпустил, испугавшись.
Лида остановилась.
– Я не жду Виктора. Я ждал тебя. Нам надо поговорить.
– О чем?
Я и сам не понимал. Я мог предложить ей сходить куда-нибудь, но был уверен, что заранее знаю ответ. Мог извиниться за тот поцелуй, так внезапно изменивший все между нами.
Но я не хотел извиняться за поцелуй. Я хотел ее поцеловать.
– Так о чем же ты собирался поговорить?
Лида оставила в покое сумочку.
– О нас, – сказал я так тихо, как если бы не хотел, чтобы она меня услышала.
– Что? Здесь шумно. Может… Знаешь, вообще перемена сейчас небольшая, а я…
– Ты торопишься, – подсказал я.
– Да, но… – Лида вновь схватилась за ремешок сумки. – Мне кажется, я где-то оставила проектор голограмм. Знаешь, куб такой. Может, в столовой или предыдущей поточной.
Я оживился.
– Сходить с тобой?
– Да. То есть нет, – Лида рассмеялась. – И туда, и туда мы сходить не успеем. В столовую я уж сама как-нибудь, а ты посмотри в поточке, где была предыдущая лекция, хорошо? Если найдешь, позвони мне. Перед следующей лекцией или после пересечемся.
– Проектор голограмм, – повторил я.
– Да. Ты его помнишь.
Мы вместе спустились на лифте, и Лида, взмахнув на прощание рукой, – так, словно мы расставались на много дней, – вышла в промерзлый осенний сквер.
В поточной никого не было.
Поднимающиеся друг за другом, точно в амфитеатре, ряды уныло-серых пластиковых парт выглядели, как после эвакуации из-за пожарной тревоги, которая замолкла только теперь, обнажив давящую тишину вокруг. На партах стояли банки из-под газировки, валялись смятые целлофановые пакеты, кто-то даже забыл на втором ряду сумку. Я прошелся мимо учительского стола, окруженного четырьмя колоннами проекторов, и суазор в кармане встревоженно завибрировал, предупреждая о чем-то.
«Третий или четвертый ряд сверху, – написала Лида. – Ближе к окну».
Я улыбнулся. Четвертый ряд, второе место от окна. У нас была лекция по естествознанию. Лида тогда сидела одна, в окружении пустых стульев. Я смотрел на нее всю пару и хотел подождать в перерыве, но она вышла раньше меня и тут же растворилась в нетерпеливой толпе студентов, которая так упорно ломилась к выходу из здания, словно от этого зависела жизнь.
Я поднялся на четвертый ряд.
До начала следующей лекции оставалось минут пятнадцать. Обычно в это время в аудиториях уже собирались студенты – раскладывали вещи, читали сообщения в сети, – но тогда я был совершенно один. Не слышалось даже голосов из коридора. Мелькнула мысль, что лежащий в кармане суазор – это единственная вещь, хоть как-то связывающая меня с окружающим миром.
Я развернул суазор и быстро набрал сообщение:
«Хорошо. Смотрю».
Четвертый ряд, второе место от окна. На столе Лиды не было ни пустых банок, ни обверток от низкокалорийных батончиков из буфета. Я сел на ее место и осмотрелся. Электронные шторы на окнах не работали, и на шероховатой, как застывшая пена, поверхности стола вытягивались ровные солнечные тени. На естествознании я сидел на самом последнем ряду, у противоположной стены, и Лида, наверное, могла меня видеть, хотя мы ни разу не встречались глазами. Она все время смотрела в окно или вниз, на профессора, который деловито расхаживал вокруг проекторов, разминая затекшие ноги.
Где же он может быть?
Я осмотрел соседние места, но не нашел ничего, кроме смятой коробки из-под бисквитов. В поточной не убирали, а значит, куб не должны были забрать.
Я заглянул под парту.
Там тоже ничего не оказалось – даже привычного уже мусора, оставленного студентами. Но я не собирался сдаваться. Я залез под парту и осмотрел соседние места. Руки покрылись колкой, похожей на стеклянную крошку пылью, но я упорно искал.
Устав, я расселся, сгорбившись, в полумраке под партой – как будто прятался от лектора, который вот-вот должен зайти в поточную.
Решив выбраться, я слишком резко приподнялся на руках, стукнулся головой о столешницу и осел на пол, потирая ушибленный затылок. В ту же секунду послышался грохот – я задел за что-то ногой, и непонятный предмет полетел вниз по рядам, проскакивая между партами, прямиком к широкому лекторскому столу.
Я сбежал по лестнице, преследуя невидимый куб, и застыл в нерешительности, как только соскочил с последней ступеньки. Куба нигде не было. Побродив кругами вокруг стола, я наконец догадался заглянуть под один из голографических проекторов.
Там что-то лежало.
Темный предмет застрял под проектором, однако проем под этим устройством был таким узким, что у меня получилось просунуть туда руку лишь по локоть и до куба я никак не доставал.
До начала лекции оставалась еще пара минут, и, хотя поточная по-прежнему пустовала, нужно было что-то решать. И тогда я вспомнил о суазоре.
Я вытащил суазор из кармана и попытался свернуть в трубу. Суазор явно не был рассчитан на подобные трансформации и поддавался с трудом. Я даже думал, что он может переломиться на две части. Однако, издав тонкое электрическое потрескивание, суазор все-таки принял требуемую форму, и по его экрану поплыли радужные круги. Вышел длинный и тонкий рулон, который я засунул под проектор.
Внезапно суазор раздраженно завибрировал, я вздрогнул и выронил его из руки. По свернутому в трубу экрану проходили частые судорожные разряды.
Я развернул суазор.
Открылась страница соцветия, которую застилали красные и желтые пятна. С мелодичным звоном всплыло облачко мгновенного сообщения, и я прочитал:
«Все. Нашла».
