ГОРДЫЙ ЗНАК
ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
в которой спелеологи находят в глубине Хаирханского массива следы неведомого человека, а мы со множеством приключений совершаем путешествие по сложной системе подземных галерей и залов
Узкий проход, ведущий из второй пещеры в глубину Хаирханского массива, как нетрудно догадаться, не давал покоя спелеологам: они начали подготовку к подземному путешествию сразу же после окончания хроноскопии каменной бабы.
Техникой спуска в пещеру или пропасть мы с Березкиным совершенно не владели, ничем помочь своим товарищам не могли и потому со спокойной совестью отправились на Енисей купаться и загорать. Испытывая некоторую утомленность, вялость, я бросился в холодную воду, прошел кролем до островка, а потом на берегу, чтобы согреться, проделал несколько энергичных гимнастических упражнений. Березкин захватил с собой на реку походные шахматы, и остаток дня мы провели за игрой, лежа на солнце.
Рано утром начался штурм пещеры. Конечно, нам с Березкиным тоже очень хотелось побывать в подземелье, но Сахаров вполне резонно заявил, что мы успеем посетить пещеру и после того, как они произведут разведку; брать же с собой новичков слишком рискованно.
Все-таки мы пошли в пещеру, чтобы посмотреть, как спелеологи будут пролезать в узкую черную щель. Честно говоря, вид щели вызывал у меня легкий озноб — очень уж она казалась мрачной, опасной, таинственной. У меня было такое ощущение, что спелеологи непременно застрянут в ней и не смогут выбраться обратно. Мысленно я даже изобретал хитрые способы их избавления из страшного плена.
Но Сахаров и его товарищи придерживались иного мнения о лазе.
— Превосходный лаз, — сказал Сахаров, после того как минуты три пролежал перед ним на животе, подсвечивая себе фонарем. — Можно даже не раздеваться. (Я уже знал, что в самые узкие и коварные щели спелеологи пробираются голышом — одежда может зацепиться за неровную поверхность хода).
Широченные плечи Сахарова, его громоздкая сутуловатая фигура по-прежнему смущали меня. Я сравнивал саженный размах плеч с размерами лаза и почти не сомневался, что Сахарову придется дежурить в лагере вместе с нами. Я ошибся.
Вытянув вперед руки, Сахаров без особого труда протиснулся в щель. За ним последовали философ Петя и остальные спелеологи. Когда ноги замыкающего исчезли в черном ходе, мы с Березкиным вернулись к палаткам.
Чувство беспокойства за товарищей не покидало нас, и потому время тянулось очень медленно. Мы поглядывали то на солнце, то на часы, но солнце упорно висело на одном месте, а стрелки часов хоть и двигались, но, как говорится, в час по чайной ложке. Раза два мы возвращались в пещеру к каменной бабе и заглядывали в щель. Но там было тихо и пусто, словно никто и не проходил по ней.
Погода портилась — натягивало облака, и все чаще на Хаирхан ложились серые тени; несильный теплый ветер налетал порывами, бросал в костер сухие кустики прошлогодней травы. А мы с Березкиным неожиданно загрустили. Самое это скверное — сидеть без дела, чувствовать себя лишним. Хорошо ли, плохо ли, но мы сделали на Хаирхане все, что смогли, а теперь — теперь уже никто не нуждался в нашей помощи. Минет еще один день, и мы навсегда расстанемся с Хаирханом, с отважными покорителями пещер.
Спелеологи вернулись часов через пять — перепачканные глиной, уставшие, но довольные сверх всякой меры.
Философ Петя еще издали закричал, Что в пещере найдены следы человека, и Сахаров подтвердил, что следы совершенно замечательные. Но следы людей мы уже не раз находили в хаирханских пещерах, и ни мне, ни Березкину долго не удавалось уразуметь, чем вызван столь бурный восторг спелеологов.
— Вот такие следы! — дивясь нашей непонятливости, воскликнул Петя и, энергично топнув, указал на отпечаток ботинка.
— Следы ботинок? — в свою очередь изумились мы. — Значит, вас опередили?
Философ Петя мученически возвел глаза к небу.
— Босых ног, конечно! — почти простонал он.
Судя по Петиному виду, на него отпечатки ног в пещере произвели неизмеримо более сильное впечатление, чем на Робинзона следы Пятницы. Он едва справлялся с переполнявшими его чувствами, жестикулировал и, казалось, готов был сию же минуту увлечь нас в подземелье.
Но Сахаров распорядился идти на Енисей — мыться. Мы пошли вместе со спелеологами, слушая их сбивчивые рассказы. Теперь в их рассказах фигурировали не только следы, но и отвесные пропасти, и зал необычайной красоты, и подземное озеро, и заполненный водой сифон, и леса из сталагмитов.
— А следы босых ног, — сказал Сахаров, — вам лучше посмотреть самим, не очень доверяя нашим описаниям.
Ночью лил дождь, и где-то стороной шла гроза. Я долго не спал, хотя далекие раскаты грома не мешали. Рассказ о следах босых ног произвел на меня неожиданно сильное впечатление. Думалось о множестве людей, живших до нас, о множестве человеческих судеб. Никто не проходит по земле бесследно, каждый что-то оставляет после себя. Но как быстро новые поколения, словно на большой дороге, затаптывают, стирают следы прошедших до них, как быстро забываются люди, жившие еще совсем недавно. Славен человек, сберегающий от тлена имена и дела предков. Пусть не будут приняты мои слова за нескромность: да, после изобретения хроноскопа мы с Березкиным все время идем по следам людей и познали особое счастье — счастье воскрешения забытых. Но, право же, сделано так мало, что говорить о сделанном можно лишь вот в такой — общей форме.
До сих пор мы имели дело, так сказать, со следами в широком смысле слова: с какими-либо материальными остатками или письменными документами. И вдруг следы в буквальном смысле, следы босых ног. Прислушиваясь к далекому погромыхиванию, к монотонной дроби дождя, я пытался представить себе, что смогут рассказать нам чудом сохранившиеся отпечатки. Да ничего, наверное. Или очень немного, что-нибудь внешнее: ребенок или взрослый побывал в пещере, мужчина или женщина, низкий или высокий, хромал он или не хромал, торопился или шел медленно. А судьба его — разве восстановишь судьбу по отпечаткам ступней?
Проснулся я в смутном настроении: и хотелось посмотреть следы, и горько было заранее сознавать свою беспомощность. Я поделился своими размышлениями с Березкиным, но тот, прекрасно выспавшийся, бодрый, ответил на них лишь недоуменным пожатием плеч: зачем опережать события?!
Впрочем, вскоре практичный Сахаров положил конец моим затянувшимся раздумьям. Он поинтересовался, хорошо ли мы плаваем и ныряем. Березкин да и я тоже проявили себя с наилучшей стороны — поскромничали, весьма сдержанно отозвавшись о своем искусстве, хотя оба чувствовали себя в воде вполне сносно.
— Придется проверить, — неожиданно заключил Сахаров. — Идемте на Енисей.
Надо вам сказать, что день выдался скверный, холодный; дождь то стихал, то вновь принимался моросить, и лезть в такую погоду в реку никто из нас не испытывал ни малейшего желания. Но экзамен мы выдержали, и Сахаров даже проворчал, что мы зря морочили ему голову.
Кроме Сахарова, сопровождать нас в подземном путешествии вызвался философ Петя.
Мы надели легкие, но прочные и теплые комбинезоны, философ Петя прихватил с собой фотоаппарат, и все мы вновь очутились у черной щели.
Как и прошлый раз, первым исчез в ней Сахаров, велев мне лезть за ним. Выждав, пока ботинки Сахарова удалятся на почтительное расстояние (у меня на шлеме был укреплен отлично светивший фонарь), я тоже протиснулся в щель и, работая руками, извиваясь всем телом, медленно начал продвигаться вперед. В пещерах всегда нежарко, но по этому ходу тянул такой противный ледяной сквозняк, что в пору было лязгать зубами. Полз я довольно успешно, но все никак не мог приноровиться правильно держать голову и стукался затылком о выступы. С непривычки быстро начали уставать руки, и, наверное, я замедлил продвижение, потому что сзади послышалось сопение Березкина.
Длинным ли, коротким ли был проход — не знаю, но когда он кончился, я очутился в обширном зале рядом с Сахаровым. Помыслами моими по-прежнему владели следы неведомого человека, и я полагал, что мне их немедленно покажут.
Но Сахаров легонько пододвинул меня к стенке и велел не двигаться.
— Рядом пропасть, — предупредил он. — Отсюда начнем спуск. А в зале нет ничего примечательного.
При слове «пропасть», произнесенном в столь непривычной обстановке, я тотчас вообразил стометровый колодец и себя, висящим на веревке над бездной. После этого я почувствовал, что и по залу тянет противный сквозняк. Успокоила меня забавная мысль: я подумал, что уж если наш босоногий предок благополучно прошел здесь, то и мы пройдем. Если бы я заранее знал, что предок проник в пещеру совсем другим путем, мне было бы гораздо труднее преодолевать различные преграды.
А пропасть — она действительно оказалась не такой уж страшной: мы спустились по укрепленной еще в прошлый раз веревочной лестнице метров на пять-шесть, миновали короткую галерею и вновь попали в обширный зал. Я направил луч света сперва вдоль стены, а потом в центр зала; он не достиг противоположной стены и повис в воздухе. Чуть наклонив луч, я увидел обширный и, очевидно, глубокий колодец.
— Озеро, — сказал Сахаров. — Вода такая спокойная и прозрачная, что ее почти незаметно. Дальше дороги нет. Придется раздеваться.
Мы покорно сняли комбинезоны, но если бы вы знали, как не хотелось мне лезть в эту спокойную прозрачную воду! Она была так холодна, что о купании в Енисее мы вспоминали, как о теплой ванне! И потом, пока я плыл, мне все время казалось, что вода почти не держит меня и я вот-вот пойду ко дну, несмотря на свой классический брасс.
Вылезая на берег, я ободрал руку об острый выступ известняка, и царапины на некоторое время отвлекли меня от невеселых размышлений.
По дну следующей галереи протекал ручей, начинавшийся из озера. Мы шли по его руслу, и вода хлюпала у нас под ногами точно так же, как и там, где светит солнце. Я посвечивал на воду, надеясь разглядеть что-нибудь интересное на дне, но безуспешно.
— Скоро будут следы? — не выдержав, спросил я у Сахарова.
— Терпение, мой друг, терпение, — последовал весьма обнадеживающий ответ.
Неожиданно галерея разделилась, но мы продолжали идти вдоль ручья. Он становился все глубже: наверное, в него впадали не замеченные нами притоки, а потолок галереи настойчиво снижался. Несколько минут мы шли согнувшись, но потом галерея замкнулась — поток исчезал, а хода дальше не было.
— Сифон. Самый трудный участок, — объявил нам Сахаров. — Придется нырять. Дальше снова можно идти во весь рост, и мы попадем в красивейший зал хаирханской пещеры. Уверен, вы никогда не видали ничего подобного!
Там, на поверхности, мне представлялось чрезвычайно заманчивым посетить прекрасный подземный дворец, но здесь… Впрочем, впереди меня ждали еще загадочные следы, и, значит, не было дороги назад!
— Проплыть нужно метров пять, — продолжал Сахаров. — Плывите, цепляясь руками за потолок. Так удобнее всего.
Сахаров уже приготовился нырнуть, но Петя остановил его.
— По-моему, сильно прибыла вода, — сказал он. — Боюсь, что плыть под водой придется все десять метров.
— Я давно заметил это, — ответил Сахаров. — Дождь случился некстати. Но не возвращаться же!
Да, возвращаться никто не хотел, но должен признаться, что мой энтузиазм немножко понизился.
Сахаров пригнулся — и пропал. Рядом со мной пыхтел Березкин.
— Чего уж, — сказал он, — ныряй!
Я сделал глубокий выдох, потом вдох и нырнул. В ледяной воде нырять неизмеримо труднее, чем в теплой, — сжимает легкие и не хватает воздуха, — и спешил я отчаянно. Пять или десять метров достигал в длину сифон — определить под водой да еще в темноте было невозможно. Крепкие руки Сахарова схватили меня за плечи, прежде чем я вынырнул на поверхность.
— Как видите, все очень просто, — сказал он.
Я кивнул, но подумал, что если просто мне, то каково пришлось первому проникшему сюда?
Внезапно до слуха нашего донесся странный звук — словно кто-то огромный вздохнул в глубине пещеры.
«Обвал!» — мелькнула мысль.
Я невольно сделал движение в сторону сифона, но вовремя взял себя в руки.
Сахаров напряженно прислушивался, но в пещере все стихло.
— Уж не почудилось ли? — спросил Сахаров.
Мокрая голова Березкина появилась рядом со мной, и раскрытый рот его жадно глотнул воздух.
— Бр-р, — сказал Березкин. — Ну и ну!
Почти тотчас вынырнул и Петя. Он выглядел значительно бодрее моего друга.
И опять послышался тяжкий вздох в глубине пещеры.
Петя легонько подпрыгнул и замер на месте, а я именно в этот момент подумал, что мы совершенно напрасно забрались сюда, потому что затащить «электронный глаз» так далеко в пещеру все равно не удастся. Следовательно, хроноскопия отпечатков босых ног исключалась.
— Н-не понимаю, — признался философ Петя. — Н-ничего не понимаю. Прошлый раз никто не вздыхал.
— Обвал, — сказал я. — Не завалило бы обратный путь.
— Тьфу ты, нечистая сила! — тихонько выругался Сахаров. — Чего только не встретишь под землей.
— Нет никакой нечистой силы, — без особой уверенности возразил Петя. — Я читал. Старик — он ерунду молол.
И вновь послышался вздох.
— Обвал тут ни при чем, — заключил Сахаров. — А ежели философ подтверждает, что нечистая сила не существует, то и бояться нечего.
Сахаров двинулся вперед, и мы гуськом поплелись следом, стараясь держаться поближе друг к другу.
Чем дальше шли мы, тем громче становились вздохи, и каждый раз я невольно пригибался, будто это могло спасти меня при обвале.
Наконец под лучами наших фонарей заиграл, засеребрился подземный зал. Белые, под мрамор, колонны, разбросанные беспорядочно, как деревья в лесу, держали на себе высокий, со своеобразными лепными украшениями потолок — это свешивались, подобно сосулькам, сталактиты: и едва начавшие расти, и уже длинные и острые, как иглы. Пол пещерного зала, к сожалению, даже отдаленно не напоминал паркетный: твердые бугры сталагмитов чрезвычайно затрудняли продвижение, а громкие близкие вздохи, мягко выражаясь, мешали нам сосредоточиться, чтобы в полной мере оценить почти фантастическую, совершенную красоту подземного мира.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
в которой мы выясняем причину странных звуков в подземелье, а также изучаем следы нашего далекого босоногого предка
Сахаров все-таки заставил нас пройтись по всем закоулкам зала, а потом решительно направился к галерее, ведущей в зал со следами.
Зал со следами заметно отличался от предыдущего — ни гирлянд сталактитов, ни поросли сталагмитов, ни колонн. Не сговариваясь, мы направили лучи фонарей в ту сторону, откуда доносились вздохи. Некоторое время стояла полная тишина, а потом снова протяжно загудело, и по залу пронесся легкий ветерок. Я совершенно отчетливо почувствовал, как зашевелились на голове мокрые волосы.
— Предлагаю держаться вместе, — тонким голоском сказал философ Петя.
А Сахаров сказал о другом:
— Следы — вдоль противоположной стены. Надо обойти их так, чтобы не попортить.
С этими словами Сахаров двинулся по направлению к тому, что вздыхало, обдавая нас холодным ветром.
Фонари наши энергично шарили по стене, потолку, полу, но обнаружили мы лишь узкую щель. Из нее-то и вырвался сначала холодный ветерок, а потом тяжкий вздох.
Сахаров просунул голову в щель и надолго застыл в неподвижной позе. Лишь после следующего вздоха он вылез обратно.
— Так и знал, — объявил Сахаров. — Пульсирующий источник. Вода врывается в небольшую полость, сжимает воздух, а он с шумом выходит через щель.
— Да, но прошлый раз… — начал Петя.
— Прошлый раз был ниже уровень воды, — перебил его Сахаров. — Вспомни-ка про дождь — он поднял грунтовые воды.
В конце концов ко всякому холоду можно привыкнуть, и в этом зале я перестал дрожать. После Сахарова мы все по очереди полюбовались пульсирующим источником и вспомнили о следах.
— Да вот они! — воскликнул Петя, направивший луч фонаря себе под ноги. — Чудом не затоптали их!
У самой щели на глинистом полу пещеры виднелись два четких глубоких отпечатка босых ног — больших, широких, расплющенных от постоянного хождения босиком.
Сахаров решительно отстранил нас.
— Сначала сфотографируем их, а потом уж будем осматривать, — категорически заявил он.
Никто не возразил против разумного предложения, и вспышки магния впервые озарили своды мрачного подземелья.
Философ Петя проявил себя чрезвычайно старательным и терпеливым фотографом, и магний вспыхивал не менее двадцати раз. Но всему есть предел, и Петя, наконец, предоставил нам свободу действий.
Собственно, претендовать на роль следопыта ни я, ни Березкин не имели никаких серьезных оснований: читать следы нам пришлось впервые в жизни. И если бы роспись, оставленная на глиняном полу несколько тысячелетий назад нашим неведомым предком, не оказалась предельно ясной, мы, безусловно, потерпели бы поражение. Но о событиях, происшедших в пещере, просто не могло быть двух разных мнений.
Прежде всего необходимо сказать, что, судя по величине отпечатков и размаху шагов, в пещере, бесспорно, побывал взрослый мужчина. Следы начинались у стены, в которой мы сперва не заметили никаких проходов или щелей. Но Сахаров повел фонарем вверх, и там, на высоте около двух с половиной метров, обнаружилось отверстие.
— Он спрыгнул оттуда, — сказал Сахаров.
Отпечатки ног под отверстием убедительно свидетельствовали об этом: человек ловко спрыгнул с большой высоты на носки и лишь слегка коснулся пола руками…
По следам мы установили, что человек побывал в пещере дважды. В первый раз он прошел примерно половину пути от стены к щели с пульсирующим источником, а во второй дошел до нее.
Сравнение следов и приоткрыло нам смысл происходившего.
Впервые проникнув в пещеру, человек осторожно, на цыпочках двинулся вперед, освещая себе дорогу факелом (на полу сохранились черные крошки угля). Шел он медленно, с остановками — очевидно, вслушивался, вглядывался в полумрак. И вдруг, чем-то испуганный, резко повернулся, сделал огромный скачок в обратном направлении и убежал из пещеры.
Много ли, мало ли времени минуло после закончившегося паническим бегством посещения — мы определить не могли, но все-таки человек вернулся в пещеру. Теперь он ступал смелее и тверже, на всю ступню и, подойдя к щели, долго стоял перед ней. Потом он ушел — ушел спокойно и уже больше не возвращался в пещеру.
Изучая следы, мы провели в почти неподвижном состоянии, наверное, около получаса, замерзли зверски, и втайне я размечтался о теплом солнышке. Разумеется, я помнил, что утро не порадовало нас погодой, но в подземелье просто не верилось, что наверху пасмурно и нет солнца.
Пока я не без грусти рисовал себе долгий обратный путь к теплу, Сахаров и Петя изучали ход, по которому проникал в пещеру наш босоногий предок.
— Здорово из него ветерком тянет, — сказал Петя.
Мое окоченевшее от стужи тело давно уже перестало реагировать на всякие ветерки и сквознячки, но Сахаров согласился с Петей и предложил невероятное:
— Давайте осмотрим ход. Не откладывать же вторично!
Мне почудилось, что Березкин издал слабый стон: видимо, ему тоже очень хотелось на теплое солнышко, а Петя тотчас согласился с Сахаровым.
Увы, спелеологи сразу же забыли про нас, туристов, и о своей миссии проводников.
Петя первым ловко вскарабкался по стене и исчез в проходе.
— Давайте-ка быстрее, — мрачно сказал нам Сахаров. — Не задерживайте.
Березкин суетливо засеменил к стенке. Вероятно, он вполне сознавал безвыходность положения, и это придало ему ловкости. Не так легко, как Петя, но все-таки он тоже вскарабкался по стене и скрылся. Луч света беспощадно приказывал и мне приступать к акробатическим упражнениям.
К великому моему удовольствию, проход, в который мы попали, оказался коротким, следующие два зала — совсем небольшими, а когда, миновав галерею, мы вышли в третий, то увидели слабый дневной свет. Петя и Березкин уже трудились возле неширокой щели, стараясь расчистить ее. Это им удалось, и Березкин, издав победный клич, выскочил наружу. Петя замешкался, и я, весьма решительно отстранив его, вылез следом.
Погода и на самом деле разгулялась.
Все четверо мы прыгали от радости, что вновь очутились под голубым небом и жарким солнцем.
Способность к самокритике первым обрел Березкин. Он посмотрел сначала на себя, потом на нас и захохотал — безудержно, громко. Полуголые, грязные, замерзшие, мы действительно были похожи на сказочных выходцев из подземного царства.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
содержащая рассуждения о первоисследователе пещеры, а также некоторые подробности о последнем зале и о нашем последнем открытии — серии малопонятных настенных рисунков, иначе говоря — о новом загадочном петроглифе
Одежда наша осталась на берегу подземного озера (ведь мы собирались возвращаться прежней дорогой), но Сахаров и Петя признались, что замерзли и устали и не испытывают ни малейшего желания снова спускаться под землю. Честно говоря, я выслушал признание с откровенным удовольствием: значит, и отчаянным спелеологам не так уж весело было в пещере!
Мы лежали на траве, подставив спины солнцу, и рассуждали, прилично ли в нашем не вполне отвечающем строгому этикету виде возвращаться, обходя Хаирхан, в лагерь. Получалось, что не очень-то прилично. Однако на противоположной чаше весов стыла ледяная пустота пещер, и, слегка покривив душой, мы решили быть выше всяческих условностей.
— За одеждой завтра спустимся, — заключил Сахаров. — Ведь исследование пещеры еще не закончено.
Узкий, почти совершенно скрытый кустами вход в пещеру находился как раз напротив меня. Разглядывая его, я подумал, что раньше пещера, безусловно, служила прекрасным убежищем для людей, убежищем, почти недоступным для многочисленных врагов. И первоисследователь пещеры, тот, что проник к пульсирующему источнику, наверное, был из числа обитателей пещеры. Но зачем потребовалось ему забираться в глубь ее? Неужели он отправился выяснять причину таинственных вздохов?
— Это единственное правдоподобное объяснение, — ответил на поставленный мной вопрос Березкин. — И, значит, предок наш был на редкость отважным человеком. Мы, современные люди, и то не очень славно чувствовали себя, пока не установили причину вздохов, а несколько тысячелетий назад предки наши свято верили в духов, в нечистую силу… Отважный был человек!
— В первый-то раз он все-таки удрал из пещеры, — сказал Петя.
— Зато во второй — подошел к источнику!
— Потому, наверное, подошел, что уровень воды понизился и пещера молчала.
— Ничего не могу возразить, — задумчиво ответил Березкин. — Ничего. И все же смелости его можно позавидовать…
Мы долго молчали, и каждый, должно быть, мысленно пытался представить себе босоногого исследователя. Потом Сахаров сказал:
— Нужно повнимательнее осмотреть последний зал. — Помедлив, он добавил: — Только не сегодня.
— Почему не сегодня? — удивился Петя. — Пойдемте сейчас и осмотрим.
Единодушное молчание прояснило Пете наши подлинные чувства.
— Ладно уж, — сжалился он. — Один схожу.
Сказал — и скрылся в пещере.
А мы блаженствовали на солнышке, грея то один бок, то другой, то спину, то грудь. Удивительно приятное это было занятие! Глина на мне почти высохла, и я неторопливо счищал ее — она ссыпалась серой пылью с плеч, груди, живота, коленок.
Героический Петя пропадал в пещере минут пятнадцать-двадцать, а потом боком вылез наружу и побежал к нам.
— Вот, нагрелись на солнце, так в пещере хоть караул кричи, — пожаловался он. — Мороз хуже, чем в Антарктиде.
Петя лег на свое прежнее место и принялся отчаянно дрожать, шепча про себя сердитые слова.
Мы сочувственно поглядывали на него, потому что сами уже согрелись.
— Ничего интересного? — на всякий случай спросил я, когда Петя немножко пришел в себя.
— Да так, — ответил он. — Есть на стене какой-то рисуночек…
Подчеркнуто безразличный тон выдал Петю: как видно, ему очень хотелось нас поразить, и в этом он преуспел.
Менее чем через минуту мы все уже стояли в пещере, изучая рисунок, сделанный кремневым резцом и охряной краской.
Вернее, на стене было несколько рисунков, помещенных последовательно один за другим.
Левый рисунок изображал двух людей. Крайний из них, с которого начиналась пиктограмма, стоял прямо и твердо. Слегка откинутая назад голова его была украшена высокой шапкой из рыжеватых птичьих перьев, а у ног помещен какой-то круглый предмет. Второй человек, обращенный лицом к первому, выглядел иначе: низко опущенная голова, подогнутые колени — человек словно едва держался на ногах. Далее, немного правее, художник изобразил двух людей в гордых позах — они стояли друг против друга, будто бросая вызов. В последней серии рисунков вновь фигурировали два человека, но нарисованы они были совершенно по-разному. Один из них, в рыжей четырехугольной маске, имевшей форму трапеции, сидел, поджав под себя ноги, в центре круга, образованного какими-то небольшими предметами. А второй — он как бы пытался ворваться в этот магический круг; в позе его угадывались решимость, напряженность.
— Все-таки будет на сегодня, — не выдержал Березкин. — Если рисунки ждали нас несколько тысячелетий, то подождут еще один день.
Мы выразили свое полное согласие с Березкиным, дружно двинувшись к выходу.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
заключительная, в которой приводятся различные суждения о смысле рисунков, содержится рассказ о новом — увы, малоудачном — хроноскопическом опыте, а мы опять вспоминаем о босоногом первоисследователе пещеры
В тот же день лагерь наш еще раз переехал на новое место. Правда, спелеологи довольно долго спорили, откуда удобнее продолжать исследование пещер, и кое-кто предлагал не отступать от выработанного маршрута. Но мы с Березкиным не могли впустую тратить время, сидя без дела, и спелеологи учли наши интересы.
Заниматься хроноскопией следов, оставленных пещерным человеком, смысла не имело, и мы решили ограничиться анализом настенных рисунков. Должен признаться, что и Березкин и я готовились к предстоящему расследованию без особого рвения — видимо, сказывались и усталость и некоторое пресыщение открытиями (увы, бывает и такое). И потом, нам думалось, что в данном случае важнее любого хитрого аппарата был бы опытный человеческий глаз — глаз археолога-специалиста. Рисунки нуждались в датировке, в сравнении с другими наскальными изображениями, и тут хроноскоп ничем не мог помочь. Наше дело — люди, их судьбы, их радости и трагедии. Я ничуть не сомневался, что отважный первоисследователь пещеры был человеком исключительной судьбы, храбрецом, дерзким мыслителем. Но мы прочитали лишь один эпизод из его жизни, и ничего больше не сумеем узнать о нем.
Наши сомнения в какой-то степени разделяли и Сахаров и философ Петя. Они оба полагали, что истолковать рисунки удастся и без хроноскопа, а изучение их — дело будущего, дело археологов.
Утром мы рассмотрели рисунки более внимательно, не спеша, и тщательно сфотографировали. Помимо рисунков, неподалеку от них мы обнаружили в пещере непонятные значки, похожие на строки, написанные на неведомом языке забытыми письменами. Подобные значки, так называемые гриффити, по мнению ученых, наносились колдунами с магическими целями и расшифровать их, строго говоря, невозможно. Мы сами убедились в этом, после того как хроноскоп не смог ни истолковать, ни проиллюстрировать их.
Но находка гриффити сослужила полезную службу — они окончательно убедили нас, что рисунки имеют непосредственное отношение к древней магии, к колдовству. Я пишу «окончательно» потому, что мы еще раньше заподозрили это. При внимательном осмотре выяснилось, что у ног человека в шапке из птичьих перьев лежал бубен, а круг, в котором сидел человек в маске, был образован изображениями солнца, месяца, звезд, рыб, оленей, то есть предметами, так или иначе связанными с заклинаниями. Поэтому человека в маске мы в дальнейшем стали называть колдуном, а вот как назвать второго человека — долго не могли решить.
У меня сложилось впечатление, что человек в маске и человек в шапке из птичьих перьев — это, если позволительно так сказать, одно и то же историческое лицо. Мне думалось, что художник изобразил властителя племени, опытного колдуна, против которого восстал другой колдун, попытавшийся лишить его власти. Рисунок человека с опущенными плечами и головой как бы напоминал, что ранее он подчинялся колдуну, потом восстал против него и, наконец… К сожалению, насчет конца у нас не сложилось общего мнения. Трапециеподобная маска скрывала лицо, и решить, молодой или старый колдун сидит в центре магического круга, было невозможно. Я полагал, что это старый колдун, сумевший победить самоуверенного молодца, а романтически настроенный философ Петя считал, что «переворот» удался и свергнутый колдун делает отчаянную попытку вернуть себе знаки отличия и прежнюю власть…
Очевидно, спор в таком духе мог продолжаться неограниченное время. Бесплодный сам по себе, спор, однако, расшевелил меня и Березкина, и у нас возникло смутное, но радостно волнующее ощущение предстоящего открытия. Мы предвидели нечто оригинальное, отражающее неповторимое своеобразие бесчисленных племен и народов, прошедших и идущих по земле, и одновременно таящее в себе нечто общечеловеческое, нечто важное всегда и для всех…
Не откладывая, мы приступили к хроноскопии.
Осложнения начались сразу же — и там, где мы их менее всего ожидали.
По обыкновению Березкин сформулировал задание, поручив хроноскопу последовательно истолковывать рисунки. Начали мы, естественно, с колдуна и склонившегося перед ним человека, но на экране так и не появилось изображение, хотя хроноскоп работал и настойчиво пытался проиллюстрировать рисунки — по экрану снизу вверх непрерывно шли зеленоватые волны.
Обеспокоенный Березкин на всякий случай проверил исправность аппарата, еще раз уточнил задание, но ничего не добился.
Спелеологи, не менее нас удивленные странным поведением хроноскопа, всячески старались помочь советами и, конечно, гораздо больше мешали, чем помогали.
— Лезли бы вы в пещеру, — не очень любезно посоветовал Березкин Сахарову. — Время же зря теряете.
Сахаров правильно понял Березкина и не обиделся. Через полчаса, снаряженные по-боевому, спелеологи ушли в пещеру, и лишь философ Петя не пошел с ними: он выпросил разрешение остаться, клятвенно пообещав ни во что не вмешиваться.
Но обещания Петя, разумеется, не выполнил.
— Может быть, со вторым рисунком помудрить? — спросил он, робко посматривая на мрачного Березкина.
— Это не решение проблемы, — ответил Березкин, уже успевший продумать предложенный Петей вариант. — Ничего это не даст.
— Но если попытаться? — настаивал Петя. — Потерять — мы тоже ничего не потеряем…
Березкин уступил, но, к сожалению, оказался прав.
На экране появились две условные человеческие фигуры, но созерцание их не приблизило нас к пониманию смысла рисунков.
— А последние? — не унимался Петя. — Давайте и последние рисунки подвергнем хроноскопии.
— Заранее можно сказать, что получится, — ответил Березкин. — Увидим двух человек — сидящего и стоящего. Вот и все.
Березкин не ошибся: на экране лишь спроецировались настенные рисунки.
— Наверное, рисунки вообще не поддаются расшифровке, — высказал предположение Березкин. — Почему мы решили, что они — запись какой-нибудь мысли или события? Сами себе усложняем работу.
Но несколько рисунков, расположенных в определенной последовательности, все-таки должны были иметь смысл…
— А если раздвинуть рамки хроноскопии? — вмешался я в разговор. — Попробуй уточнить обстановку, в которой создавались рисунки.
— На художника взглянуть захотелось? — съязвил Березкин. — Взглянуть — просто, да что толку?
Художник, как уже не раз бывало раньше, тотчас появился на экране. Маленький, тонкий, худой человечек, ежели верить хроноскопу, работал торопливо, нервно, словно кто-то грозный, страшный стоял у него за спиной. Мы пристально всматривались в его движения, часто неверные, настойчиво пытаясь подметить хоть что-нибудь, что могло бы послужить нам путеводной нитью.
— Художник выполняет заказ нового или старого владыки, — сказал Березкин, — и трепещет перед ним, боится его. Все ясно, да нам от этого не легче.
Мы не поленились вновь тщательно изучить пещеру, и Петя обратил внимание на едва заметные темные пятна на ее своде. Хроноскопия показала, что они — следы факельной копоти.
Итак, когда художник выполнял на стене непонятный рисунок, за спиной его стоял не только колдун-властелин, но и все небольшое племя, и люди держали в руках факелы из смолистых ветвей. Значит, племя уже перешло на сторону победителя…
Березкин выключил хроноскоп и предложил мне сыграть в шахматы. Но мне играть не хотелось. Вызов принял Петя. Они с Березкиным склонились над шахматной доской, и я один отправился в пещеру.
Вид черного хода в глубину ее напомнил мне о вчерашних приключениях, о зале со следами, о нашем босоногом предке, древнем обитателе пещеры. «А вдруг художник при нем высекал настенный рисунок?» Мысль эта мне самому показалась абсолютно бездоказательной, но заставила еще раз подойти к рисунку. Я долго рассматривал его, а когда вышел к палаткам, попросил Березкина включить хроноскоп и настроить его на истолкование рисунков.
Ни о чем не спрашивая, Березкин выполнил просьбу и вернулся к шахматам: Петя только что зевнул ферзя, и Березкин спешил развить наступление.
Не могу объяснить почему, но мне пришло в голову повести хроноскопию в обратном порядке, то есть не слева направо, а справа налево: древний художник мог записать мысль иначе, чем делаем это сейчас мы.
Последовательно, с помощью «электронного глаза», передав весь материал хроноскопу, я выбрался из пещеры и увидел, что Березкин и Петя, забыв про шахматы, сидят перед экраном.
— Мысль тебе пришла неплохая, — сказал Березкин. — Но опять все кончилось чепухой. Полюбуйся.
Березкин переключил хроноскоп. Перед моими глазами возник сначала колдун, сидящий в кольце из магических знаков, а затем рвущийся к нему в центр круга другой человек. Потом колдун и его противник, готовясь к решающей схватке, встали лицом к лицу. Воинственность их намерений не вызывала сомнений. А дальше — дальше произошло загадочное: вместо гордо стоящего рядом с бубном колдуна в шапке из охряных птичьих перьев и его согбенного побежденного противника на экране хроноскопа появились два отчетливых знака — восклицательный и вопросительный.
— Странно, — только и сказал я. — При чем тут знаки препинания? И вообще, какая может быть связь между современной письменностью и взаимоотношениями людей далекого прошлого? Хроноскоп что-то путает. Попытайся уточнить задание или иначе сформулировать его.
Березкин не поленился и долго возился с хроноскопом. Но все старания его пошли прахом: на экране по-прежнему возникали два знака — восклицательный и вопросительный.
Как ни очевидно было заблуждение хроноскопа, но размышления наши невольно приняли иное направление.
— А вдруг не чепуха? — сам себе возразил Березкин. — Вдруг так и надо? В истории человечества рисуночное письмо предшествовало буквенному. Почему нельзя допустить, что прямая человеческая фигура постепенно превратилась в восклицательный знак, а согнутая — в вопросительный?
— Допустить можно, — ответил я. — Но приблизит ли это нас к пониманию событий, происшедших в пещере?
— Послушайте, — перебил Петя. — По-моему, только один из этих людей колдун. Тот, который прямой, как утвердительный знак. А второй — он, наверное, простой смертный, но что-то ему не понравилось в колдуне.
— Борьба, пожалуй, шла не за власть, — уточнил я. — По крайней мере второй добивался не власти. Скорее всего он усомнился во власти колдуна над солнцем, звездами, луной.
Высказав свою мысль, я тотчас вспомнил о босоногом человеке, задолго до нас проникшем к пульсирующему источнику, и неожиданно понял, что рисунок мог иметь самое непосредственное отношение к его судьбе.
— Давайте постараемся представить себе небольшое племя первобытных людей, обитающее в пещере, — осторожно сказал я. — Все люди того времени свято верили, что колдунам доступно общение с потусторонним миром, с духами — добрыми и злыми, помогающими на охоте или мешающими, насылающими болезни или избавляющими от них. Это общее положение, верное для всех племен той эпохи. Но если приложить его к конкретному случаю, рассмотреть применительно к хаирханской пещере… Не кажется ли вам, что хаирханский колдун располагал некоторыми особыми доказательствами своего могущества?
— Ты имеешь в виду вздохи в глубине пещеры? — спросил Березкин.
— Да. Если после его заклинаний пещера молчала — значит, духи отказываются помогать племени, и нужно выждать. Если слышались вздохи — значит, покровители племени вняли мольбам колдуна. Примерно такую мысль мог он внушить своим соплеменникам. А главное, очень уж очевидным было доказательство его могущества: гора, покорная заклинателю, отвечала!
— Я понял тебя, — сказал Березкин. — Ты допускаешь, что один из соплеменников оказался менее доверчивым, чем другие. Он проник в глубину пещеры, чтобы выяснить причину вздохов, и именно его следы мы видели вчера. Выяснил он или не выяснил — бог весть, но колдуна вообще не устраивала проверка, и он расправился с дерзким.
— А может быть, наш герой был первым мыслителем среди людей, — тихо сказал философ Петя. — Может быть, он первым спросил у природы: почему? — и сам постарался ответить на вопрос. Он не верил колдуну, он хотел увидеть того, кто вздыхал в пещере. А колдуны всех времен и народов очень не любят, когда сомневаются и задают вопросы. Бездумная вера — вот что требуется колдунам. И полная покорность, полное и беспрекословное признание их авторитета. Героя нашего постигла судьба многих других сомневавшихся — его согнули и, вероятно, уничтожили: изгнали из племени или еще что-нибудь придумали.
Вы заметили? В то время мы все говорили и думали так, как будто неопровержимо доказали, что следы в глубине пещеры и наскальные рисунки рассказывают о судьбе одного и того же человека. Нет, мы ничего не доказали и все-таки… Все-таки внимательно слушали Петю.
— Если я не ошибаюсь в своем предположении, — говорил он, — то мы, пробившиеся к знанию, — прямые наследники мыслителя, сломленного в неравной борьбе с колдуном. Он начал дело, которое победило, хотя сам был опозорен в глазах современников, и художник постарался увековечить его позор…
Петя перевел дыхание, взглянул в сторону пещеры и продолжал:
— Представляете, как это происходило? В темной пещере, при неверном свете факелов из смолистых ветвей можжевельника, колдун в присутствии всего племени вершил суд над одним из самых первых мыслителей человечества, и соплеменники издевались над ним, проклинали его. Он стоял перед ними, склонив голову, плечи его опустились, словно не выдержав непосильного груза, и он даже не подозревал, что вышел из борьбы победителем, что тысячи и тысячи придут ему на смену, пойдут его путем — путем сомнений, путем исканий. А согбенная фигура человека, позднее превратившаяся в вопросительный знак, она символизирует тяжкий путь познания, борьбы с ложью религий, канонизированных авторитетов. Так уж складывалась история, что ложь всегда подкреплялась властью, и потому борьба с ней была неимоверно тяжела. Пусть согнута фигура человека, но вопросительный знак — это все-таки самый гордый знак из всех, известных людям. Я поместил бы его на знамени человеческого прогресса, на знамени науки…
Маленький, белобрысый, с веснушчатым носом, философ Петя был прекрасен, когда произносил свой возвышенный монолог. Мы с Березкиным — более взрослые и менее восторженные — полагали, что Петя немножко увлекся. Во всяком случае, мы не могли поручиться, что все происходило так, как рисовало Петино воображение, хотя в глубине души верили, что сумели проследить еще одну человеческую судьбу.
Последний хроноскопический опыт, проведенный у подножия Хаирхана, мы расцениваем как неудачный и до сих пор не можем убедительно объяснить причину появления на экране вместо человеческих фигур знаков препинания. Но все это не исключает, а скорее даже предполагает полное право тех, кто ознакомится с моими записками, отстаивать свое суждение о смысле рисунков и их связи со следами в глубине пещеры…
На следующий день желтая степная дорога стремительно катилась под колеса нашей машины. Мы, не отрываясь, смотрели на постепенно понижающийся зубчатый Хаирхан, на пустое бледное небо, раскинувшееся над ним. В грейдер вплетались узкие ленты бесчисленных дорог, бегущих издалека, дорог, по которым прошло множество людей, по которым суждено теперь идти и нам в поисках новых героев…
notes
Назад: КАМЕННАЯ БАБА
Дальше: Примечания
