Мы сражаемся и падаем, но затем поднимаемся и продолжаем сражаться. Тем не менее неизбежно наступает день, когда сражаться больше нет сил.

Двадцать пятого февраля 1936 года Инез Валлат скончалась – ей было двадцать девять. После восьми лет мучений она в итоге пала жертвой «кровоизлияния из-за саркомы в шее», истекая кровью, пока врачи безуспешно пытались ее остановить. «Мистер Валлат, – вспоминала красильщица Фрэнсис О’Коннел, – совершенно не говорил о своей жене, потому что она умерла столь ужасной смертью, и ему не хотелось думать об этом или говорить».

Врачи Оттавы заполнили ее свидетельство о смерти. Была ли смерть как-то связана с местом работы покойного?

Нет.

Смерть Инез наряду с проигранным иском стала ударом для женщин из Оттавы. Многие из первоначальной команды были слишком больны, чтобы прийти на ее похороны, как бы им ни хотелось с ней попрощаться. Кэтрин Донохью тем временем «быстро становилась слишком слабой, чтобы перемещаться по дому», и редко когда его покидала.

Чикагские газеты немного осветили смерть Инез. Пресса довольно зловеще окрестила девушек «Клубом самоубийц». Один сенатор заявил, что попытается заинтересовать их случаем промышленную комиссию, однако добавил: «К сожалению, любые предлагаемые законопроекты не могут иметь обратной силы. Это весьма досадно». Девушки даже не могли порадоваться, когда губернатор подписал новый закон штата Иллинойс о производственных заболеваниях, который теперь включал положение о производственном отравлении. Он стал прямым результатом иска женщин и защитил впоследствии тысячи рабочих – однако в силу вступал лишь в октябре 1936-го.

С учетом того, с какой умопомрачительной скоростью женщины умирали, у них было мало надежды дожить до этого дня.

В том же месяце, когда был подписан закон, к девушкам обратилась журналистка, которая помогла им немного воспрянуть духом. Мэри Доти, ведущий репортер из Chicago Daily Times, дала им возможность высказаться. Она снова обратила внимание общественности на их страдания в своих статьях, опубликованных в течение трех дней в марте 1936 года. «Мы всегда будем благодарны Times, – позже говорила Перл Пэйн, – за помощь, когда все казалось таким безнадежным».

Chicago Daily Times была «очень популярной в народе газетой», и Доти знала, как угодить своим читателям: «В Иллинойсе стреляют на поражение в скотокрадов, а рыба и пернатая дичь надежно защищены строгим охотничьим законодательством – однако женщины того не стоят».

Журналистка осудила тот факт, что красильщицы циферблатов «умирают в Оттаве на протяжении тринадцати лет без каких-либо комментариев или расследований». И она набросала картину болезни женщин, которая преследовала ее читателей в страшных снах: «Некоторые [девушки] ходят, хромая, черепашьим шагом; у других пустует один рукав или изуродован нос, парализованы руки либо и вовсе нет куска челюсти».

Девушки позировали для фотографий, многие вместе со своими детьми. Мэри Джейн Донохью выглядела совсем крохой – Доти назвала ее «сморщенной малышкой». Когда Мэри Джейн исполнился год, она весила лишь четыре с половиной килограмма, а ее «руки и ноги были как спички». «Ее родители, – писала Доти, – несмотря ни на что, надеялись, что болезнь ее матери не оставит на ней неизгладимого отпечатка».

Сама Кэтрин сообщила прессе: «Я постоянно мучаюсь от боли. Я не могу пройти и квартала, однако я должна как-то продолжать жить». Когда журналисты спросили у нее про ее подругу Инез, «она разразилась слезами».

Мэри Росситер говорила о своем сыне, Билле. «Я напугана до смерти, однако хочу прожить столько, сколько смогу, ради своего мальчика», – сообщила она прессе. Хотя у Мэри и было пять больных зубов, «[чикагские] стоматологи сказали, что не станут их трогать из-за радия, разъедающего мою челюсть».

Шарлотту Перселл показали на фотографии вместе с ее дочкой Патрицией. Она постепенно привыкала жить с одной рукой. «Будучи матерью троих детей, она приспособилась», – сказал один из ее родственников. Со временем она заново научилась заправлять постель, чистить картофель и даже развешивать белье, держа прищепки во рту. Как она сказала репортерам, ее преследовала мысль, что пожертвованной руки будет недостаточно; радий насквозь пропитал ее тело, и она не знала, в каком месте он заявит о себе в следующий раз.

Последняя статья Доти была с оптимизмом сосредоточена на Кэтрин Донохью: «Она ждет в надежде очередного вызова в город на операцию».

В личной беседе Том шепотом сказал Доти: «Этого не будет».

Подобная огласка снова наполнила женщин энтузиазмом. Сын Шарлотты Дональд вспоминал: «Мама постоянно принаряжалась, брала своих подруг, и они уезжали в Чикаго на встречу с адвокатами». Несколько месяцев спустя Шарлотта, Кэтрин и Мэри наняли нового юриста, Джерома Розенталя, чтобы он представлял их дело перед ПКИ. Они также решили обратиться за помощью к правительству: их целью стала Фрэнсис Перкинс, министр труда, – первая женщина, пробившаяся в президентский кабинет. С ней связался Том, который «разговаривал по телефону и вел личную переписку» с министром. Неизвестно, что именно сказал ей тихий мужчина, однако это возымело действие, потому что не менее трех федеральных департаментов начали расследование.

Дело нарастало как снежный ком, и Том решил копнуть поглубже, чтобы заполучить самую важную информацию. Его жена рассказала ему про проведенные компанией обследования, и он заключил: так как Radium Dial нагло врала про их результаты, то эти данные, если их удастся заполучить, станут убийственным доказательством в суде. Двадцатого мая 1936 года он решил напрямую попросить эти результаты у мистера Рида. Ему казалось, что компания в любом случае должна была предоставить их женщинам, ну или хотя бы ему как мужу Кэтрин. Он лишь просил то, что по праву им принадлежало. «В тот день, – сказал Том, – я хотел узнать имена врачей, которые их осматривали и не предоставили им медицинского заключения».

Рид, должно быть, этого ожидал. И однажды двое мужчин встретились, но не в студии, а на улицах Оттавы.

Том начал разговор довольно спокойно. «Почему заключение не было мне предоставлено?» – спросил он.

Рид, застигнутый врасплох прямым вопросом Тома, поступил привычным ему способом и попытался проигнорировать ситуацию. Он просто прошмыгнул мимо.

«У меня есть к вам еще один вопрос! – крикнул Том вслед улепетывающему управляющему – а затем побежал за ним вдогонку. – Я хочу лишь помочь женщинам!»

С мистера Рида было достаточно. Возможно, его разъедало чувство вины, подтолкнувшее к тому, что произошло далее. «Он на меня замахнулся», – с некоторым потрясением вспоминал Том.

У Тома, хоть и невысокого мужчины, был «ирландский темперамент». «Не думаю, что кто-либо в нашей семье, – позже говорил один из его родных, – стал бы специально лезть на рожон, однако они никогда бы не спустили с рук, если бы на них напали. Уверен, он был зол. Удивляюсь, что ему удалось сохранить хладнокровие». Когда Рид – человек, который наблюдал за медленным убийством его жены, а затем уволил ее, когда действие яда начало проявляться, – атаковал его, Том перестал изображать цивилизованный разговор. «Я ударил его в ответ», – с некоторым удовлетворением вспоминал он. Он сказал, что Рид «вошел в раж».

Мужчины сцепились прямо на улице в «кулачной драке». Том отвешивал удары за Кэтрин, за Инез, за утраченную Шарлоттой руку, за Эллу, за Мэри, за Пег. Рид не выдержал такого напора, и кто-то вызвал полицию. Хотя драку и спровоцировал мистер Рид, уважаемый управляющий Radium Dial добился ареста Тома Донохью. Он выдвинул против него обвинения в нападении, побоях и нарушении общественного порядка.

Том оказался в руках главного прокурора штата Элмера Мона с обвинениями в двух уголовных преступлениях.