Кэтрин Шааб аккуратно положила трость на первую ступеньку перед собой; теперь она могла ходить лишь с помощью трости или костылей. Она была вынуждена вернуться в Ньюарк: потратив огромные суммы денег в попытке поправить свое здоровье, она теперь полностью полагалась на ежегодные выплаты по 600 долларов (8515 долларов), но этих денег для жизни за городом оказалось недостаточно. Возвращение в город было ей ненавистно – здесь ее здоровье начало угасать.

Однажды она поставила ногу на первую ступеньку, не удержалась и сильно стукнулась коленом. От этого удара боль ощутил бы любой человек, но Кэтрин была радиевой девушкой; ее кости стали хрупкими, словно фарфор. Она почувствовала, как сломалась кость, но, изучив рентгеновский снимок, доктор Хамфрис был вынужден сообщить ей куда более неприятную новость, чем перелом.

У Кэтрин Шааб развилась саркома колена.

Ее положили в больницу на десять долгих недель, где ее лечили рентгеновскими лучами. Казалось, благодаря им опухоль уменьшилась, однако Кэтрин совершенно упала духом. После месяцев, проведенных в гипсе, ей в итоге сказали, что кость «не срослась должным образом» и что теперь ей придется носить металлический корсет. «У меня в горле застрял ком, – вспоминала Кэтрин, – когда врач поместил мне на ногу эту странную штуковину… Я немного всплакнула, однако нашла утешение в своей вере».

Но как бы ни утешала ее вера, прогноз врача был крайне обескураживающим. И снова ее разум начал прокручивать сцены, что не давали ей покоя годы тому назад, – только теперь призраков девушек стало еще больше. Если раньше Кэтрин становилось легче от пребывания на солнце, то теперь, по ее собственным словам, «солнечный свет здесь, на крыше, доставлял ей проблемы». «Моя голова, – бормотала она, – переполнена страхами – мне непонятно, реальны они или нет… Я не выносила, когда мне в глаза попадал солнечный свет; к четырем вечера я была уже разбита». Возможно, именно от этого у нее появилась «эта тяга к спиртному».

Комиссия врачей, как всегда, была готова прийти на помощь, однако Кэтрин отказалась от предложенного Эвингом и Кравером лечения. «Говорят, нельзя узнать человека, – писала Кэтрин, – пока с ним не поживешь. Я прожила с радием вот уже десять лет и думаю, что что-то о нем да знаю. Что касается [предложенного] лечения, то я думаю, что это полная ерунда».

Она не стала покорно подчиняться их требованиям.

Эвингу с Кравером это не понравилось – причем не только упрямство Кэтрин, но и растущая несговорчивость всех четырех оставшихся женщин. «Отношения далеко не из приятных, – писал Крамбар. – Их не заставишь прийти к нам на прием, да и от лечения нашего они отказываются».

Вместе с тем, отстаивая свои интересы, женщины ввязались в опасную игру, потому что комиссия контролировала финансирование оказываемой им медицинской помощи. Вскоре Грейс сообщили, что она больше не может вызывать доктора Маккафри; комиссия также выразила обеспокоенность по поводу доктора Хамфриса, написав: «Возможно, хотя [Хамфрис] и пользуется доверием у этих женщин, с учетом всех обстоятельств будет лучше, чтобы ими занимался кто-то другой».

Компания «брыкалась» по поводу каждого выставленного счета, хотя финансовое состояние самой фирмы было на высоте. Несмотря на финансовый крах на Уолл-стрит, светящиеся циферблаты меньше покупать не стали. Кроме того, фирма поставляла радий для производства тоника Radithor и других лекарств; они продолжали пользоваться огромной популярностью после короткого застоя, когда истории про девушек впервые попали в заголовки газет.

1930 год плавно перетек в 1931-й. На рубеже десятилетий Кэтрин была по-прежнему в больнице, хотя ее опухоль и уменьшилась благодаря вмешательству доктора Хамфриса – на тот момент она составляла сорок пять сантиметров в поперечнике. С наступлением февраля Кэтрин по-прежнему толком не могла ходить, однако, казалось, самое худшее уже позади.

Весну 1931 года Грейс Фрайер тоже встретила в хорошем расположении духа – в том числе потому, что обзавелась в больнице, куда регулярно ходила, новым другом. По случайному стечению обстоятельств знаменитый летчик Чарльз Линдберг работал этажом выше и время от времени ее навещал. «У меня сложилось впечатление, – говорил брат Грейс Арт, возивший ее на приемы, – что благодаря его периодическим визитам ей стало намного лучше, пускай и ненадолго. Пожалуй, я никогда не был так рад, как тогда, видя Грейс в хорошем расположении духа».

Грейс по-прежнему была решительно настроена сохранять максимально позитивный подход. Конечно, ей пришлось снова надеть корсет, однако она не позволяла ему себя ограничивать. «Я работаю, играю и даже немного танцую, – говорила она. – Я езжу на автомобиле. Я даже плаваю – но я не могу оставаться в воде больше, чем две минуты подряд. Я не могу снимать корсет со своей спины на более долгое время».

Тем временем новая пациентка больницы в Орандже подобных развлечений была лишена. Она поступила к ним в инвалидной коляске. Ирен Корби Ла Порт, работавшая вместе с Грейс во время войны, теперь отправилась вслед за своими подругами в кабинет доктора Хамфриса.

Еще летом 1920 года она заметила, что с ней что-то не так. Со своим мужем Винсентом, с которым им не терпелось завести детей – к этому моменту Ирен перенесла уже три выкидыша, – она занималась любовью в домике в Шарк Ривер Хилс. Ощущения, однако, показались ей странными. У нее во влагалище была опухоль, которая помешала их занятию.

Винсент отвел ее к доктору Хамфрису, диагностировавшему саркому, которая тогда была размером с грецкий орех. Несмотря на все старания врача, состояние Ирен быстро ухудшалось. «Вся ее нога начала быстро опухать, и ее парализовало, – вспоминала ее сестра. – С каждой минутой ей становилось хуже».

Ирен поместили в больницу, однако в марте 1931 года врачи сказали, что они мало чем могут ей помочь, кроме как попытаться облегчить ее боль. К этому времени область вокруг верхней части ее бедра увеличилась вчетверо – саркома неудержимо росла у нее внутри. Врач обнаружил, что «гинекологический осмотр был весьма затруднительным в связи с большой опухолью, которая блокировала доступ к ее гениталиям»; Ирен испытывала трудности с мочеиспусканием – боль была «ужасной».

В апреле они вызвали доктора Мартланда. «Я обнаружил прикованную к постели пациентку в крайне изнуренном состоянии с огромной саркомой внутри», – вспоминал он. Его диагноз был мгновенным и безоговорочным.

«Он ясно дал мне понять, – вспоминал Винсент Ла Порт, сглатывая комок в горле, – что она получила [отравление радием], и ей оставалось жить месяца полтора».

Они не сказали Ирен, желая ее пощадить, хотя она была достаточно сообразительной, чтобы обо всем догадаться. «Она всегда говорила: “Я знаю, что умираю от отравления радием”, – вспоминал один из ее врачей. – Я убеждал ее, что это не так; что она поправится. Из деликатности мы, врачи, не сообщаем о подобном прогнозе».

Мартланд не стал терять времени с тем, чтобы оповестить мир о механизмах работы радия. Он уже повидал достаточно случаев, чтобы понять, что эти скрытые саркомы – которые могут оставлять своих жертв здоровыми на протяжении многих лет после воздействия радия, прежде чем заявить о себе и взять власть над телом, – были новой фазой этого ужасного отравления. Он добавил: «Когда я впервые описал эту болезнь, среди всех заинтересованных в производстве радия и его применении в лечебных целях наблюдалась тенденция винить во всем мезоторий… В ходе проведенных недавно вскрытий мезотория в организме обнаружено не было, в то время как радий присутствовал». Он мог сделать только одно заключение: «Теперь я придерживаюсь мнения, что естественную радиоактивность человеческого тела нельзя увеличивать – это опасно». Потому что каждую неделю у очередной красильщицы циферблатов находили саркому, каждый раз в новом месте – в позвоночнике, в голени, в колене, в бедре, в глазу…

Родным Ирен не верилось, что человек может так быстро угаснуть. Вместе с тем Ирен по-прежнему не теряла мужества. Четвертого мая 1931 года, лежа в больнице, она подала иск о возмещении ущерба против компании USRC: она хотела получить компенсацию.

Компания тем временем решила покончить с досудебными соглашениями. Теперь, когда они избавились от Берри, они не особо переживали по поводу предстоящих тяжб.

Всего месяц спустя, после столь тяжелой борьбы, в которой ей не было суждено победить, 16 июня 1931 года Ирен скончалась. К моменту ее смерти, как говорил Мартланд, ее опухоль стала «огромным образованием». Настолько большим, продолжал он, что «невозможно было ее удалить, сохранив целостность тела. По объему она была больше двух футбольных мячей». Вот как умерла Ирен Ла Порт.

Ее муж Винсент не знал, куда деваться от ярости. Поначалу она была раскаленной докрасна, обжигая его болью и тоской, однако со временем охладела, превратившись в ледяное желание добиться отмщения. И Винсент Ла Порт сражался не на жизнь, а на смерть. Он сражался в судах – в 1931-м, 1932-м, 1933-м и в последующие годы.

Дело Ирен Ла Порт против USRC в итоге помогло добиться правосудия для всех девушек из Оранджа. Винсент не предполагал такого, когда начинал судиться, однако эта борьба растянулась на долгие годы. Компания никуда не спешила.

С другой стороны, он теперь тоже.

Мартланду оставалось дать еще одно финальное заявление по поводу сарком; этих коварных часовых бомб, которые, как он теперь знал, прятались внутри всех красильщиц циферблатов, кто хотя бы раз подносил кисть к своим губам.

«Полагаю, – сказал он, – что, прежде чем с этим будет покончено, итоговое число жертв будет ужасающим».