О том, насколько серьезно компания отнеслась к спаду производства, говорило то, что президент Артур Роедер собственноручно занялся расследованием. В марте 1924 года он обратился к доктору Сисл К. Дринкеру, профессору физиологии в Гарвардской школе здравоохранения, и попросил его провести исследование на заводе в Орандже. Дринкер был дипломированным доктором медицины, а также признанным авторитетом в заболеваниях на производстве. Роедер не стал рисковать и заручился помощью лучшего специалиста, которого он только мог найти. Он написал Дринкеру: «Мы должны окончательно и наверняка определить, представляет ли используемый материал какую-либо опасность».

К радости Роедера, Дринкер счел его письмо «крайне любопытным» и предложил встретиться в апреле, чтобы подробнее все обсудить. Роедер рассказал ему про два случая, один из которых закончился смертельным исходом – скорее всего, речь шла об Ирен Рудольф, – а в другом были «значительные улучшения». Про второй Роедер специально подчеркнул: «Мне сообщили, что у ее семьи были серьезные проблемы с туберкулезом».

Дринкер: «Мы склонны полагать, – Дринкер работал вместе со своей не менее выдающейся женой доктором Кэтрин Дринкер, а также еще одним врачом, доктором Кастлом, – что упомянутые вами два случая никак между собой не связаны».

Тем не менее он добавил: «В то же самое время мы согласились, что нельзя торопиться с выводами, пока ситуация не будет досконально изучена». Исследование было решено начать в апреле 1924 года.

Не совсем понятно, кого имел в виду Роедер, говоря про «значительные улучшения». Возможно, речь шла о Маргарите Карлоу, так как она уволилась самой последней (хотя на самом деле она все еще продолжала сильно страдать), однако это могла быть и Грейс Фрайер, которая наконец начала пожинать плоды дорогостоящих медицинских услуг доктора Хамфриса, по-прежнему наблюдавшего ее раз в неделю, отслеживая состояние ее спины и ног с наложенными шинами. Она с радостью заметила, что ей начало становиться лучше.

Однако пока Хамфрис занимался спиной и ногами Грейс, главным источником боли для нее начала становиться челюсть. В тот же месяц, когда Роедер написал Дринкеру, Грейс положили на неделю в больницу в Нью-Йорке; последние рентгеновские снимки выявили «хронический воспалительный процесс в челюсти», и она обратилась за помощью к доктору Фрэнсису Маккафри, специалисту, который прооперировал ее и удалил часть челюстной кости. Как это уже было известно Кнефу и Барри, после проведения операции понадобилась еще одна, а потом еще.

«Я была вынуждена настолько часто лежать в больнице, – говорила Грейс, – что она стала мне чуть ли не вторым домом».

Грейс, как и многие ее бывшие коллеги, оказалась втянута в порочный круг, и после каждой операции ей выставляли очередной счет. Вскоре ей пришлось проглотить свою гордость и попросить денег у родителей, однако растущие медицинские расходы опустошили сначала ее собственные сбережения, а потом и банковский счет родителей.

Той осенью компания USRC тоже переживала из-за денег. До апреля, когда начнется расследование Дринкера, было еще далеко, а ситуация с задержкой производства на заводе требовала каких-то мер уже сейчас. Хотя Вьедту и удалось нанять еще шесть девушек, это проблемы не решало; руководству по-прежнему нужно было разобраться с «психологической и истерической ситуацией», разворачивавшейся в студии.

Итак, в ожидании приезда Дринкера фирма сама организовала обследование текущей команды красильщиц циферблатов, проведенное Институтом продления жизни. Девушек осматривали конфиденциально – однако отчеты были предоставлены фирме для ознакомления. «Девушки, – написал Вьедт Роедеру, – не знают, что мы получили эти копии… В них приведена крайне конфиденциальная информация, и они могли бы опротестовать ее разглашение». Хотя специалисты из института и обнаружили воспаленные зубы у некоторых работниц, было сделано заключение, что их недуг «не связан с воздействием какого-то конкретного производственного фактора». Роедер с удовлетворением написал Вьедту, что результаты «полностью соответствовали его ожиданиям».

Но Вьедт был сильнее вовлечен в производственный процесс студии, и его это не особо успокоило. «Я не настолько оптимистично настроен по этому поводу, как вы, – написал он своему начальнику. – Хотя Институт продления жизни и составил свой отчет, я не считаю, что он удовлетворит наших работников, и нам следует дождаться окончательного отчета доктора Дринкера, чтобы их можно было по-настоящему убедить в отсутствии какого-либо вреда».

Роедер, однако, вставил свои пять копеек. «Мы должны создать на заводе доверительную атмосферу, – решительно написал он Вьедту. – Она будет не менее заразительной, чем атмосфера опасений и сомнений». И посоветовал ему следующее: «Cамым важным действием будет встретиться с Барри и, возможно, с остальными, кто делал все эти заявления, придя к заключению без должных знаний и доводов».

Вьедт воспринял это как указание: в марте 1924 года он послушно нанес визит Барри и Дэвидсону. Стоматологи приняли его прохладно. Они не сомневались, что мучительная болезнь, которую они наблюдали у своих пациенток, связана с их работой в USRC. Во время визита Вьедта они были разгневаны его, как им показалось, равнодушным подходом.

«Вам следует закрыть завод, – злобно сказал Вьедту Дэвидсон. – Вы уже заработали пять миллионов долларов. Зачем продолжать убивать людей ради еще больших денег?» Вьедту нечего было на это ответить.

«Будь моя воля, – резко сказал ему Дэвидсон, – я бы закрыл ваш завод».

Стоматологи были не единственными, кого вся эта история с девушками довела до крайнего негодования. Ленор Янг, санитарный инспектор, на чьи рекомендации вызвать санитарно-эпидемиологическую службу Департамент труда никак не отреагировал, теперь решила взять дело в свои руки. Четвертого апреля 1924 года она тайком написала Кэтрин Уайли, исполнительному секретарю Союза потребителей, национальной организации, борющейся за улучшение условий труда женщин. «Власти медлят, – доверительно сообщила Янг. – [Союз потребителей] должен надавить на них – глядишь, это поможет».

Умная и предприимчивая, Уайли руководила отделением Союза потребителей в Нью-Джерси. Эта довольно непритязательная темноволосая девушка тридцати с небольшим лет с миниатюрными чертами лица была упорным и целеустремленным человеком. Когда Янг попросила ее о помощи, Уайли сразу же отреагировала. Ей помог Джон Роач из Департамента труда, который – втайне от своего начальника Макбрида – дал Уайли список заболевших женщин, чтобы она могла провести собственное расследование.

Это случилось как нельзя кстати. Потому что 15 апреля 1924 года еще одна девушка ушла из жизни. Дженни Стокер, которую доктор Хамфрис безуспешно пытался лечить от специфической проблемы с коленями, внезапно умерла после непродолжительной болезни в возрасте 20 лет.

На следующий день после смерти девушки Роберт, как и было оговорено, встретился с Дринкерами. Он показал им завод, они прошли в студию и поговорили с несколькими работницами, включая Маргариту Карлоу. Удивительно, что она оказалась в студии, и не только потому, что больше там не работала: с Рождества 1923 года она покидала свой дом только чтобы пойти на очередной прием к доктору Барри. Возможно, компания специально попросила ее появиться, чтобы встретиться с Дринкерами и раз и навсегда положить конец слухам, будто болезнь Маргарет была вызвана работой.

Она пришла в сопровождении своей сестры Сары, которая теперь ходила с тростью. Сара по-прежнему продолжала работать на заводе красильщицей циферблатов: семья Карлоу была бедной, и теперь, когда Маргарита больше не работала, а счета за медицинские услуги накапливались, они особенно нуждались в деньгах. Разумеется, у Сары были со здоровьем совсем не такие проблемы, как у Маргариты. Очевидно, ее хромота никак не связана с ужасной болезнью, поразившей рот сестры.

Доктор Сисл Дринкер был импозантным мужчиной с густыми светлыми волосами. Он представился Маргарите, сразу же обеспокоившись состоянием ее здоровья. Ее худощавое лицо было мертвенно-бледным, и она придерживала повязку у сочащейся гноем щеки. Она жаловалась на «боли в лицевых костях». Было понятно, что она тяжело больна.

Кэтрин Дринкер повернулась к Роедеру и сказала, что однодневной экскурсии недостаточно. Врачи, настаивала она, непременно должны вернуться в Орандж, чтобы досконально изучить завод и персонал. Таким образом, на протяжении двух дней, с 7 по 8 мая 1924 года, было проведено подробное исследование. Внимательно ознакомившись с научной литературой о радии, Дринкеры вернулись на завод вместе со своим коллегой доктором Кастлом и все тщательно изучили. Вместе три врача осмотрели все аспекты производства в сопровождении вице-президента компании Вьедта.

Они встретились со старшим химиком, доктором Эдвином Лиманом, и заметили у него на руке «серьезные ожоги». Тем не менее, когда они обратили на них внимание, он «со смехом отреагировал на слова о возможных дальнейших повреждениях». Возможно, он просто прислушивался к просьбе президента компании и руководству завода всячески способствовать распространению доверительной атмосферы.

Подобное беззаботное отношение, как вскоре осознали Дринкеры, было «характерно для всего руководства на заводе». «Казалось, – позже написал Сисл Дринкер, – они совершенно не осознают опасности, связанной с производимым ими материалом».

Роедер даже сказал им, что «в результате ожогов радием никогда не развивались злокачественные опухоли – подобное утверждение нелепо и легко опровергается».

В студии на втором этаже врачи провели полное обследование работников. В качестве репрезентативной выборки они взяли 25 сотрудников: одна за другой назначенные красильщицы циферблатов нервно стучались в дверь уборной, где проводился осмотр. Сара Майлефер оказалось одной из тех, кого выбрали для проверки. По просьбе врачей она широко открывала рот, чтобы они могли ощупать ее зубы; стояла ровно, пока они осматривали ей нос и горло; протянула им руку внутренней стороной, чтобы они могли взять образец крови. Дальнейший осмотр проходил в темной комнате, где Кэтрин Дринкер «обследовала некоторых из этих женщин, некоторых весьма тщательно, чтобы понять, насколько они светились, оказываясь в полной темноте».

Ох, это свечение. Это сияние. Оно ошеломило Кэтрин Дринкер. Когда девушки раздевались в темной комнате, она видела, что пылью покрыты их грудь, нижнее белье, бедра с внутренней стороны. Пыль попадала всюду, словно поцелуи любовника, оставляя следы на конечностях, щеках, шее, а также вокруг талии… Легким воздушным танцем она касалась каждого сантиметра их тела, светилась на их нежной и невидимой в темноте коже. Зрелище было захватывающее. Причем избавиться от этой пыли было непросто, если она успевала просочиться сквозь одежду. Дринкер заметила, что «она оставалась на коже» даже после тщательного умывания.

Дринкеры не ограничили свое исследование заводом: они посетили доктора Барри, а также встретились с некоторыми из бывших красильщиц, теперь тоже начавших демонстрировать схожие симптомы, в том числе и с Грейс Фрайер. Но, благодаря вниманию доктора Маккафри из Нью-Йорка, Грейс была исключением из правил; Дринкеры с радостью отметили, что она «в значительной мере оправилась от болезни».

Этого нельзя было сказать о Маргарите Карлоу. Так и не добившись никакого прогресса с Барри, она обратилась к доктору Кнефу, прежде лечившему Молли Маггию. Маргарита, раньше любившая эффектные шляпы с перьями и модную одежду, теперь выглядела крайне плачевно. И самое ужасное творилось у нее не снаружи, несмотря на мертвенно-бледную кожу и отощавшее тело, а внутри: «из-за непрекращающихся гнойных выделений у нее во рту».

Кнеф заботился о ней, как только мог. «Я старался посещать ее хотя бы раз в день», – рассказывал он. От его офиса до дома Карлоу на Мэйн-стрит в Орандже было пятнадцать-двадцать миль, однако порой он приходил к ней от двух до шести раз в день. Иногда, вспоминал он, «я проводил с ней до трех дней и ночей подряд». Такой особый уход семейству Карлоу был не по карману, так что Кнеф, по сути, работал бесплатно. Это было благородно с его стороны, однако не гарантировало Маргарите получение самой квалифицированной помощи.

И тем не менее Кнеф знал об этой болезни больше, чем многие, пускай тогда еще и не понимал масштаба ее последствий.

Доктор Кнеф был медиком до мозга костей. Когда челюсть Молли столь шокирующим образом сломалась в его пальцах, это сильно его впечатлило – так что он сохранил этот странный бесформенный кусок изъеденной кости. Время от времени, уже после смерти пациентки, он изучал его, вертел в руках, однако так ничего и не смог понять: в конце концов, она умерла от сифилиса, как бы странно ни выглядели ее кости. Так что он засунул этот фрагмент кости в ящик своего стола, где хранил рентгеновские негативы, и в конечном счете про него забыл.

А затем в один прекрасный день ему пришлось по работе покопаться в этом битком набитом ящике, чтобы найти негативы. Он в спешке перебирал хранившийся там хлам, а когда наконец достал их, то к своему удивлению обнаружил, что они больше не были полностью черными. Вместо этого они были «затуманены», словно их чем-то облучили. Но в том ящике не было ничего, кроме старых папок да этого позабытого куска кости.

Он вращал рентгеновскую пленку и так, и эдак. Она определенно была испорчена. Кнеф не особо разбирался в вопросе, но понял, что это какой-то знак, однако его смысл был неясен. По прошествии всего этого времени Молли Маггии так и не удалось ни о чем поведать.