Мир номер три. Вымысел. Чиабатта с начинкой, или Нести иль не нести — вот в чем вопрос?
— Это что? — подозрительно спросил страж.
— Передача! — сказала Золушка. — Не запрещено законом!
— Я вижу, что передача! — огрызнулся тюремщик. — Но передавать нужно согласно перечню! Государственным преступникам — хлеб, воду, и больше ничего! А у вас… молоко! И это вот что?
— Это вот как раз хлеб! — стояла на своем пришедшая.
Стражник залез под шлем пятерней и поскреб. Опыта у него, честно говоря, не было. Темница пустовала еще со времен правления Короля Третьего Подозрительного, после которого каземат совсем обветшал, зарос паутиной и использовался в основном как склад для копившегося веками хлама.
— И не хлеб это вовсе… — наконец изрек он.
— Это называется «штрудель»! — просветила сторожа Красная Бейсболка. — Это… мука, вода, ну и немножко яиц и молока, конечно, соль, сахар, яблоки потушить со сливочным маслом, чтобы закарамелизовались, и щепотку корицы обязательно!..
Стражник несколько раз сглотнул и стал переминаться с ноги на ногу.
— …дрожжи, конечно же, и раскатывать тесто надо тонко-тонко! На расстойку не более пятнадцати минут, и печь при ста восьмидесяти…
— Хватит! — рявкнул тюремщик и отчетливо забурчал животом. — Никакой это не хлеб!..
Однако если Бейсболка уже начала, остановить ее было невозможно:
— …или возьмем чиабатту! В классическом рецепте, конечно, ничего, кроме воды, соли и дрожжей, — но можно добавлять все! Лук, базилик, помидоры, сыр… и даже пекинскую капусту! Вырезаем в хлебе серединку…
Золушка выразительно пихнула Красную локтем в бок, но та намека не поняла и тараторила свое как заведенная:
— …и туда соус, и курицу кубиками можно, лучше грудку, или рыбку горячего копчения, а потом на гриль! До румяной корочки! И сыр чтоб плавился! Хотя, как по мне, чиабатту лучше вприкуску! Или черный хлеб с тмином, он…
— Хватит! — Бурчание в животе у сторожа уже напоминало полковой оркестр. — Не положено ничего, кроме того, что в инструкции! Хлеб, вода! Все!
— Да вы сами попробуйте! — Бейсболка запустила руку в корзинку и достала второй штрудель, завернутый в чистое полотенце. — Вот! Конечно, с водой — это совсем не то, но с молоком, особенно домашним… и чтобы холодное! — На свет появился заманчивый запотевший глиняный кувшинчик. — Топленое! — объявила искусительница. — Снимайте пробу!
— Не положено… — проскрипел стражник и зачем-то оглянулся. Однако в пределах видимости не было больше никого. Он потянул крупным носом. Действительно, пахло яблоками, корицей, маслом… детством… бабушкиным садом… чистой постелью… ласковыми руками на волосах — там, где сейчас отчетливая плешь… — солнечными зайчиками… медленным тиканьем медных часов на комоде… ранним утром… росой… нагретым деревом на крыльце… вышитыми крестиком салфетками… — одним словом, счастьем!
Дыхание перехватило, и он с трудом втянул в себя воздух.
— Колдовство! — вынес он неоспоримый вердикт. — Не положено! Мотайте отсюдова, пока оружие не применил!
Однако девчонки и с места не тронулись: стояли и смотрели умоляюще. Хлеб, который не-хлеб, а счастье, детство, бабушка, любившая его без памяти — и он ее любил! — все это можно было взять и потрогать руками, и вдохнуть, и попробовать, и вспомнить! И стать на какое-то время не заросшим кабаньей щетиной мужланом, воняющим пóтом и чесноком, а тем маленьким мальчиком, что бегал босиком, забирался на яблони, плескался в теплой речке… Это было колдовство, не иначе, и он это просто чуял! А колдовство было не положено, как и все, кроме хлеба и воды. Приказ есть приказ! Но так хотелось хоть на минутку вернуться, почувствовать, услышать!.. Не сальные анекдоты в дежурке, не брань жены и попреки тещи, не собственное привычное ворчание, а все это: аромат цветов у освещенной летним солнцем стены, запах скошенной травы, которую он осторожно нес корове, и ее благодарный огромный лиловый глаз в огромных же ресницах, и тихое протяжное «м-м-у-у-у»… И звон колокольчиков на лугу, перешептывание сухих метелок и колосков над головой, когда лежишь вот так, раскинув руки, и смотришь на проплывающие облака, белые-белые на синем-синем! Шелковые и одновременно твердые надкрылья жука — большого, зелено-блестящего, — когда ведешь по ним самым кончиком пальца, и его же щекочущие, цепкие лапки, если зажать в кулаке и не отпускать… А потом отпустить, и он немедленно высвободит из-под брони шелк — прозрачный, сквозящий, просвечивающий — и на этом невесомом, хрупком, невозможном унесет свою тяжелую броню прочь, прямо в небо… Нет! Нельзя брать этого в руки! Потому как это все мечты! Колдовство! Мечты — это когда еще не знаешь, что станешь стражником, а ты именно им и станешь, потому что отец твой был стражник, и дед, и дед деда… И не думаешь, что облысеешь, и обрюзгнешь, и отрастишь живот, женишься, и дети твои — сплошь горластые девчонки и коренастые мальчишки — тоже будут стражниками, или лавочниками, или подавальщицами в трактире… Нет, лавочниками не будут, потому что это тоже мечты, хотя и совсем мелкие, но не положенные по статусу мечты! Только стражниками и подавальщицами… как водилось испокон веку…
Но в детстве бабушка делала корону из золотой бумаги и говорила: ты непременно станешь королем! И он верил и скакал на палочке с прилаженной спереди грубо вырезанной дедом лошадиной мордой, а сзади — мочальным хвостом… и размахивал картонной саблей, и вел войска в бой! А потом женился на Принцессе! И получал в приданое полкоролевства! Мечты! Этого никак нельзя! Как и взять сейчас это, что принесли две девчонки, которые никогда не будут Принцессами… а небось, и они мечтали!
— Ладно! Давайте ваш хлеб! — грубо сказал он. — Чего там… передам!
Золушка и Красная Шапочка переглянулись. Затем осторожно подвинули корзинку с едой за черту, долженствующую означать, что там начинается запретная территория.
— Вы все-таки возьмите! — Красная протянула стражу второй штрудель. — Это мама специально испекла… для вас! Никакого колдовства! Только яблоки, корица и немного ванили, правда!
Она положила подарок в чистом полотеничке перед мрачным казематом, прямо на пыльную, тоже какую-то кромешную и тюремную траву, развернулась и побежала по лугу вниз… Туда, к пряничным домикам с черепичными крышами, к золоченым флюгерам-петухам, к садам, где поспевали краснобокие яблоки и источали ванильный аромат флоксы; к галдящему рынку со всякими заморскими диковинами: корицей и этим… как его… кардамоном! Кардамоном, да! Его бабушка могла бы стать придворной поварихой — так хорошо она готовила! — но это тоже было не положено, как и всякие мечты. Мечтать могли только те, у которых короны, кареты и садовники стригут бордюры из самшита и красных роз! А им, кто пашет и сеет, и смалывает муку, и сторожит преступников, — им не положено! У них все предопределено с самого начала… с рождения, и даже далеко до рождения! «А это как раз и неправильно!» — вдруг посетила его крамольная мысль. Такая крамольная, что он даже втянул живот, вспотел лысиной под шлемом и снова оглянулся. Однако рядом не было уже никого: вторая, совсем невидная девчонка, тоже ушла.
«Невидная-то невидная… а небось, и Фея-Крестная у нее имеется, и приданого целый сундук! И палочки там всякие волшебные, чтобы жить припеваючи, и скатерть-самобранка, чтоб ручки белые беречь, и сапоги-скороходы! А тут подметки скоро совсем отвалятся, а жалованья третий месяц нет как нет!» — Он и сам поразился тому, что подумал. Это уж точно была если не государственная измена и подрыв всех устоев, то несоответствие Присяге точно!
— Нести или не нести — вот в чем вопрос?! — сказал он вслух и снова поразился. Это было, словно его мамаша, прибиральщица в королевских покоях, стала бы руки в боки в главной тронной зале и воскликнула: «Мести´ иль не мести´?» А потом бы шарахнула Его Величество метелкой! Точно, колдовство! И какое зловредное… Но у него, в конце концов, имеются четко определенные обязанности! Ежели передачу принесли — ее надо передать! А прежде чем передавать, ее надо проверить! Сторож взял в руки штрудель и… откусил.
Он жевал, стараясь больше не думать ни о колдовстве, ни о детстве, ни о своей крутобокой и скорой на бранные слова супруге, которая и готовить-то толком не умела… а эта, от горшка два вершка, в красной-то шапке, ты смотри, какое сотворила! Мука, вода, яйца, соль, сахар… корица, она говорила? Ишь ты! Вкусно-то как! А молоко какое! Холодное… Он вытер усы. И не заметил, как все умял. Однако оставалось еще то, что следовало передать, еще один штрудель и кувшинчик. Нести… или съесть самому? Мука, вода, яйца, соль, сахар, корица, а сверху — блестящая аппетитная корочка и жареным миндалем посыпано! Ух, как пахнет! Однако, прежде чем нести, положено проверить… пробу снять!
Тюремщик решительно взял мягкое, длинное, благоухающее, воздушное в руки и надкусил. И тут же с криком выронил, схватившись за щеку, — во рту у него что-то страшно хрупнуло, и вместе с куском пирога он выплюнул на землю осколок зуба. Из дырки в штруделе на плиты королевского застенка со звоном выпал напильник.
— Точ-ш-но, колдов-ш-ш-тво! — вынес вердикт сторож.
