Мир номер один. Реальность. Я не верю в воспоминания
— Ну вот, это ж совсем другое дело! — говорит Кира. — И очень хорошо про ящик Пандоры. Ну прямо в точку! На самом дне — Надежда. Она всем нам нужна… даже очень! И еще хорошо, что без Дракона. Потому что Принц бы его испортил. Знаешь, я просто вижу этого самого Дракона — такой себе безвредный ботаник, тощий и в очочках… хорошо воспитанный мальчик. И рядом — этот мажор Принц. Нет, Дракона просто надо было от него спасти! Да еще и родителей рядом нет, и занесло бог знает куда! Пусть он лучше с Золушкой подружится, что ли… Очень я за этого Дракона переживаю… он потом по распределению попадет?
— Не знаю, — улыбаюсь я.
— Кому ж знать, как не тебе?
— Писатели никогда наперед не знают. Мы же не врачи. Это у вас все очень даже определенно: сердце слева, а печень справа!
— Ни фига у нас не бывает определено. Иногда смотришь и думаешь: как такое могло случиться? Например, с этим переломом: ну не могла она руку сломать, упав с лошади, потому что в это время даже конюшни не открывают! Ну и там, кроме руки, было еще кое-что… Хотя мне-то какое дело? Мне сказали — с лошади упала, значит, так оно и есть! Хотя… за шею ее что, тоже лошадь душила? Синяки такие… очень характерные! Она даже и говорить толком не могла, хрипела, а горло шарфиком замотала, но он сполз…
— Ничего себе… — только и сказал я. — Хорошенькое дело! И часто тут у вас такое случается?
— Нет. Ну, драки бывают, конфликты еще никто не отменял… но чтобы вот так! Следы удушения и руку сломали! Да еще женщине! Я думаю, она сюда уже не вернется.
— А Светлана… — осторожно спрашиваю я, — она действительно аналитикой занимается?
— Чем-чем? — не понимает Кира.
— Ну, рыночными прогнозами и всем таким.
— Я не могу с тобой это обсуждать. — Кира внезапно замыкается, и даже лицо у нее словно захлопывается. — Я вообще не должна была ничего говорить!
— Но я же никому не скажу! — заверяю я.
— Знаешь, тебе лучше уйти к себе.
— Почему? — спрашиваю я напрямик. — Чего ты боишься? Я думал, — добавляю я, — хирурги ничего не боятся!
— Хирурги? Не боятся?! Да это самые суеверные люди на свете! И самые самоуверенные к тому же, — добавляет она. — Знаешь, в какой-то момент начинаешь чувствовать себя всесильной, когда все получается и все идет как надо, и никто не умирает… И ты просто как бог… А потом — р-раз! И тебя ставят на место. В один момент. И понимаешь, что просто зарвался и что у тебя была белая полоса, а теперь будет черная. Очень долго будет черная… И за твоей спиной начнут перешептываться… И пациенты будет приходить и, пряча глаза, отказываться от операции. И их будет оперировать другой… у которого полоса белая. А потом… потом привезут ургент, и он… он тоже…
— Не надо, — говорю я и беру ее за руку.
— Если бы ты знал, сколько раз он мне снился! — выкрикивает она. — Сколько раз! А я ведь даже лица его не запомнила!.. И вот снится — так, без лица… одна кровь. Красная — на белом… и течет, течет… и я трясу его за плечи, трясу… и понимаю, что он мертвый. Что он давно мертвый! И все… все, кто лежит на койках в палате, они тоже мертвые! И что… это не моя палата, просто не может быть все это — моя палата! И что я попала в морг! И в то же время знаю, что это она! Вот дверь… вот окно… тумбочки… очки… штативы с капельницами… раскрытая книга… компот в банке! Тапки на полу! Но все — мертвое! Мертвое!
Кира плачет, и плечи ее трясутся. Я знаю, что сюда могут войти, и даже, возможно, без стука… Что может прийти ОНА — та, о работе которой эта женщина с трясущимися плечами не имеет права говорить, как и о том переломе и сбившемся шарфике… И еще я почему-то чувствую — это все связано… все: и перелом, и шарфик, и какая-то непонятная аналитика… мужчины без женщин и женщины без мужчин! Лошади, которые спят, когда кто-то ломает руку. Кто-то кому-то ломает руку, а потом плачет — плачет сейчас. Плачет эта женщина, которую я обнимаю за плечи и прижимаю к себе, а она все плачет и плачет… А в моей комнате стоят розы, которые я украл у той, другой, с которой тоже проделывал другое… но не обнимал! Нет, этого она от меня не получила. И никогда уже не получит.
— Ты не понимаешь! — всхлипывает Кира, — не понимаешь!.. Воспоминания… это такая мерзкая штука…
Я прижимаю ее еще сильнее, наверное, намного сильнее, чем нужно, но она не отстраняется.
— Я не верю в воспоминания, — говорю я. — И ты, пожалуйста, в них не верь!
