Глава 11

Все оставшееся до заседания время я не сводил глаз с большой стрелки часов на дальней стене кабинета, которая, будто увязнув в какой-то липкой субстанции, медленно ползла к одиннадцати.

Телефон я положил перед собой на стол, чтобы случайно не пропустить сообщение с инструкциями. Я решил для себя, что они просто прикажут выпустить Скаврона, и в таком случае его срок ограничится двумя месяцами и тремя днями, которые он уже провел камере предварительного заключения, что примерно на пятнадцать лет меньше, чем он должен был бы получить по закону.

Конечно, в чудовищно длинном и скучном (другие судьи разделяют мое мнение) своде правил относительно минимального наказания предусмотрены исключения, но они ограничены очень узкими рамками и разрешаются только по отношению к тем, кто впервые предстал перед судом, не обвинялся в применении оружия и не играл важную роль в преступном сообществе.

Иными словами, на Скаврона они не распространялись.

Естественно, я мог казнить и миловать по собственному усмотрению – не зря же Маленькому Цезарю дан трон. Впоследствии мое решение могло быть обжаловано федеральным прокурором и отменено Апелляционным судом четвертого округа. И тогда на Скаврона выписали бы новый ордер на арест. Однако у меня были все основания предполагать, что к тому времени он уже будет далеко, под защитой того, кто координировал всю операцию.

Конечно же, это противоречило всему, во что я верил и что отстаивал как судья. Но если подобный шаг мог спасти моих детей, я готов был пойти на него без малейших колебаний.

Часы уже показывали без пяти минут одиннадцать, а я все еще не получил никаких указаний. Пора было идти. Я положил телефон в карман, облачился в мантию и прошел в личную туалетную комнату, чтобы взглянуть на себя в зеркало – я всегда так делал перед тем, как выйти в зал суда.

Этим я и занимался – если быть точным, разглядывал мешки у себя под глазами, когда у бедра зажужжал телефон.

Я выхватил его из кармана. Сообщение пришло с незнакомого мне 900-го номера. Это похитители, кто же еще. Не решаясь сделать вдох, я нажал на кнопку.

Чтобы убедиться, что я все понял правильно, мне пришлось прочесть его целых три раза:

И это все? Вместо того чтобы вытащить Скаврона из тюрьмы, они хотят, чтобы он сидел там до самой смерти? Кто от этого выиграет?

Очевидно, он кому-то как следует навредил. Но не успел я прокрутить в голове это предположение, как тут же пришло следующее сообщение:

По спине побежал холодок. Больше, чем абсурдность этого требования, меня поразило то, ради чего оно было выдвинуто: за мной кто-то явно следил. Причем этот кто-то был достаточно близко, чтобы разглядеть у меня на голове пробор.

Новое сообщение:

Я подождал, не будет ли еще, но на этом дело, похоже, закончилось. Я написал в ответ:

Через несколько секунд телефон зажужжал вновь, поставив меня в известность о том, что я пытаюсь послать СМС на номер стационарного телефона, но за тридцать пять центов его можно преобразовать в голосовое сообщение, которое…

Я сунул трубку обратно в карман. Пытаться осмыслить распоряжения, которыми меня забросали, как гранатами, не было времени. Помощники ждали, когда я начну заседание. Не говоря уже о публике.

Ко всему прочему, я должен появиться там, зачесав волосы на другую сторону. Насколько я себя помню, пробор у меня всегда был справа. Им что, об этом известно? Или они просто пытаются выпихнуть меня подальше из зоны комфорта?

Если план заключался в этом, он сработал. Я намочил волосы, несколько раз в отчаянии провел по ним расческой и посмотрел на достигнутый результат.

Да, это был я. Но в то же время не я. Я был похож на собственного двойника.

– Боже правый, – сказал я себе.

Потом в последний раз тряхнул все еще влажной головой, вышел из туалетной комнаты и направился в приемную, где меня дожидались помощники.

– Ну что, все готовы? – спросил я, изображая невозмутимость.

– Да, Джин Энн только что звонила, – ответила Джоан Смит.

Джин Энн Сэнфорд, бывшая королева красоты, порой вела себя так, будто судебное слушание – это шоу, а ей поручено следить, чтобы все на подиуме появлялись по расписанию. В ее обязанности входило убедиться, что все в порядке, и сообщить нам, что можно начинать.

Джереми Фриланд окинул меня внимательным взглядом. Он работал со мной уже довольно давно и тут же понял, что со мной что-то не так, хотя сказать, в чем дело, сразу не смог бы.

– Мистер Сэмпсон, с вами все в порядке? – спросил он.

– Все хорошо, – настойчиво ответил я.

Наконец его взгляд остановился на моей голове.

– А что у вас с…

Он уже было собрался сказать «с волосами», но осекся, понимая, что секретарю не пристало отпускать комментарии по поводу прически судьи.

– Все хорошо, – повторил я, на этот раз уже тверже.

– Вы уверены? Мы ведь можем…

– Давайте начинать, – сказал я.

В сопровождении сотрудника службы безопасности суда я двинулся по коридору. Тот открыл дверь и придержал ее передо мной.

– Встать, суд идет! – воскликнула в этот момент секретарь.

Картина в зале суда была в каком-то смысле для меня привычной.

В отличие от более обширных залов на первом этаже, величественного вида и с высокими потолками, тот, в котором работал я, выглядел намного скромнее. На шести рядах его скамеек расположилась немногочисленная публика. Один из них был полностью занят афроамериканцами, по всей видимости, друзьями и членами семьи Рэйшона Скаврона. Через проход от них сидела белая пара средних лет – они были хорошо одеты, но казались потрепанными жизнью.

Перед ними расположились представители обвинения и защиты: слева от меня прокурор, справа адвокат.

Рядом с последним я увидел Рэйшона Скаврона. Это был невысокий полноватый чернокожий мужчина с непримечательным лицом без всякого выражения в выгоревшем оранжевом комбинезоне – стандартной униформе заключенного Региональной тюрьмы Западного Тайдуотера. Его шея и предплечья были испещрены татуировками.

Выглядел он точно так же, как и другие обвиняемые, представавшие предо мной в этом зале: совершенно подавленным, утратившим гордость, готовым безропотно покориться судьбе.

Возле него стояли двое в куртках Службы федеральных маршалов, которые и доставили его в суд. Прямо передо мной расположились Джин Энн и стенографистка. Секретарь суда, произнеся все, что было положено, заняла привычное место справа от меня.

Вот, собственно, и все. Вполне возможно, кто-нибудь из похитителей сейчас следил за мной, а потом докладывал боссу. Может, это был кто-нибудь из коллег. А может, незнакомец, наблюдавший в приоткрытую дверь в глубине зала. Кроме того, они могли шпионить за мной и в окно четвертого этажа.

Сомнений не вызывало только одно: где-то совсем рядом со мной находился человек, являющийся одним из звеньев заговора с целью похищения моих детей – отправной точки более масштабного плана, целью которого было навсегда отправить Рэйшона Скаврона за решетку.

А я по-прежнему понятия не имел, зачем и кому это было надо.

Желая максимально ускорить процесс, я поспешил выполнить все формальности, необходимые для официального вынесения приговора, за четыре года выученные мной назубок. Не забывая о телефоне, который обычно в зал заседаний с собой не брал.

Дальнейшие инструкции. Что за инструкции?

Продолжая говорить, я потихоньку поднял мантию и вытащил мобильный из кармана брюк.

После чего дал слово помощнику федерального прокурора Уиллу Хаббарду. Он уже не первый раз присутствовал на заседании, которое вел я, и сейчас степень скуки, которую выражало его лицо, едва не пересекала границу приличий.

– Благодарю вас, Ваша Честь, – сказал он, вставая. – Мне известно, что вы прочли все досудебные материалы, поэтому повторять их здесь нет нужды. Хочу лишь напомнить, что сразу после ареста мистер Скаврон категорически отрицал свою связь с вышеупомянутым тайником, в котором были обнаружены наркотики. Но уже через двадцать минут, надо отдать ему должное, радикальным образом изменил свою позицию и с тех пор последовательно признает свою вину, сотрудничая с властями. И хотя его показания не дали нам оснований произвести дальнейших арестов, их все равно нельзя не принимать во внимание. Кроме того, подсудимый выразил желание сдать экзамены по программе средней школы, что говорит о намерении начать в будущем новую жизнь законопослушного гражданина.

Все вышеперечисленное можно считать смягчающими обстоятельствами. Но есть и два отягощающих фактора. Во-первых, тайник с наркотиками и оружием он оборудовал в квартире двоюродной сестры. Поскольку у нее трое малолетних детей в возрасте до десяти лет, она наверняка очень расстроилась, узнав, что мистер Скаврон хранит у нее дома подобные вещи. Поэтому первоначально он обвинялся в том, что подверг опасности детей, но затем, когда мистер Скаврон признал вину, дело переквалифицировали.

После этого помощник прокурора повернулся к публике и жестом указал на белого мужчину средних лет, которого я заметил раньше, – темноволосого, с тонким носом и вытянутой головой. У сидевшей рядом с ним женщины, предположительно жены, были белокурые волосы, которые она красила, по всей видимости, в дорогом салоне.

Мужчина встал. Хаббард продолжал:

– Второе отягчающее обстоятельство, которое суд, Ваша Честь, обязан принять во внимание, заключается в том, что в партии наркотиков, о которой идет речь, были обнаружены смертоносные добавки. Правоохранительные органы обратили на нее внимание после нескольких случаев передозировки в академии Норфолка, один из которых привел к летальному исходу. Служба по борьбе с незаконным оборотом наркотиков взяла образец на экспертизу и обнаружила, что героин в этой партии разбавлен фентанилом, что сделало его вдвойне опасным по причине пагубного для организма взаимодействия этих двух веществ.

Белый мужчина уже стоял у перегородки, отделяющей места для публики от остальной части зала. На нем был светло-серый костюм. Из-под пиджака выглядывали манжеты рубашки с золотыми запонками.

– Ваша Честь, это дело коснулось многих семей, но одна из них пострадала особенно, – произнес Хаббард, – и я предлагаю вам, перед тем как выносить приговор, выслушать отца. Я приглашаю выступить перед судом Томаса Берда.

Вскинув к небу правую руку, Томас Берд поклялся говорить правду, только правду и ничего кроме правды, а под конец произнес традиционное «Да поможет мне Бог».

Сжимая в дрожащей руке листок бумаги, он занял место для дачи свидетельских показаний, вытащил очки для чтения и примостил их на кончик своего длинного носа.

– Ваша Честь, меня зовут Томас Берд. Я родился и вырос в Норфолке. Моя семья владеет сетью магазинов по продаже товаров для дома и несколькими ресторанами. Моего сына звали Дилан.

Звали Дилан. Думаю, в жизни мне не приходилось слышать ничего более тягостного – отец рассказывает о своем ребенке в прошедшем времени.

Томас засунул руку в карман пиджака, достал фотографию и поднял, чтобы я мог ее разглядеть. Это был портрет для школьного альбома – юноша с тонким носом и вытянутой головой своего отца.

– Дилан был замечательный парень. Я понимаю, что говорю сейчас как наивный отец. Но он никогда не доставлял нам с женой никаких неприятностей. В Академии Норфолка царят весьма строгие порядки, впрочем, вы наверняка и сами об этом знаете, а сын учился только на «отлично» и «хорошо». Был членом Почетного национального студенческого общества и играл в бейсбольной команде. А минувшим летом устроился на работу, стал красить дома, хотя мог без труда пойти в один из наших магазинов или ресторанов, где его не стали бы нагружать работой. Но Дилан стремился к самостоятельности, и я уважал его выбор. Он все лето упорно трудился, под конец смог купить себе подержанную машину и очень этим гордился. Как и мы все. Чтобы понять, о чем я говорю, вам достаточно представить семнадцатилетнего парня с машиной, купленной на кровно заработанные деньги.

Томас Берд судорожно сглотнул и опустил глаза на свои заметки.

– Ваша Честь, говоря по правде, я не знаю, о чем думал сын, принимая эти наркотики. Он был не из тех, кто покуривает травку или выпивает тайком от родителей. Мы еще с начальной школы вели с ним беседы о вреде наркотиков, и он прекрасно знал, насколько это опасно. Он… Не знаю, почему он это сделал, может, решил произвести впечатление на какую-нибудь девушку, может, просто из любопытства. И я не хочу его оправдывать за… за то, что он с собой сделал. Вы даже представить себе не можете, сколько раз за последние три месяца я рвал на себе волосы за то, что в тот вечер не остановил его, не запретил уходить из дома.

Жена Берда тихо всхлипнула и прижала ко рту платок.

– Нам с супругой… В конечном счете придется смириться с тем, что сделал наш сын. Это очень трудно. Но еще труднее смириться с мыслью о том, что человек, продавший ему этот… яд… будет и дальше наслаждаться жизнью, видеться с семьей и делать все то, что Дилан сделать уже не сможет. Мистер Хаббард сказал, что если бы не сделка с властями, у него мог бы быть шанс выйти на свободу, и я не знаю, как бы мы это пережили. Поэтому я ответил: «Хорошо, сделка так сделка». На что мистер Хаббард сказал, что он, вероятно, получит лет пятнадцать… Но суровая правда заключается в том, что даже через пятнадцать лет мой сын по-прежнему будет мертв.

Его голос дрожал. Он вел обреченную на поражение битву со своей нижней губой.

– Ваша Честь, вокруг все говорят, что мы должны жить дальше. Но как? Других детей, кроме Дилана, у нас нет. Он был средоточием всей нашей жизни. Вы даже не представляете себе, до какой степени эта беда нас подкосила. И если честно, то я не знаю, станет ли нам лучше, если мистера Скаврона посадят в тюрьму. Но… Ваша Честь, вы знаете, что такое хоронить семнадцатилетнего мальчика? Врагу не пожелаю, даже мистеру Скаврону. Если бы кто-нибудь предложил мне залезть в этот деревянный ящик вместо сына, я не медлил бы ни секунды. Просто… Я… Мне очень не хватает моего мальчика… У меня без конца болит душа. Вы хоть представляете, Ваша Честь, что это такое?

Обычно в такой ситуации я не отвечаю. В тот момент я даже не знал, что собираюсь что-то сказать. Но вдруг услышал звук собственного надтреснутого голоса.

– Да, – тихо, почти шепотом ответил я, – да, представляю.

Берд кивнул и посмотрел мне прямо в глаза.

– Тогда я уверен, что вы поступите правильно. Ради нас и ради Дилана. Благодарю вас, Ваша Честь.

Берд отошел от свидетельской трибуны и сел на скамью для публики. В зале повисла тишина. Я горячо благодарил судьбу, что даже если ничего хорошего из этой чудовищной ситуации не выйдет, я, по крайней мере, смогу хоть немного утешить этого человека и его измученную жену, назначив куда более суровый приговор, чем ожидал он, мистер Хаббард или кто-либо другой в этом зале.

В этот момент у меня зажужал телефон.

Хаббард снова поднялся на ноги, и, пока он невнятно благодарил Томас Берда, я опустил глаза на экран. Еще одно сообщение с 900-го номера:

На несколько секунд меня охватило чувство, которое нельзя описать иначе как головокружение. Зал заседаний накренился и нырнул вниз прямо у меня перед глазами.

Аппарат завибрировал снова, и на экране появилось насмешливое:

И потом еще раз:

Телефон выскользнул из пальцев и мягко упал на ковер у моих ног. Чтобы восстановить равновесие, я положил обе ладони на стол. Я боялся, что меня стошнит прямо на его лакированную поверхность вишневого дерева.

Отпустить Скаврона? После всего, что мне только что пришлось услышать? Разве я могу так поступить с Бердом и его женой? И как мне после этого уважать себя не только как судью, но и как человека?

Но мне уже было ясно, что выбора у меня нет.

Я ненавидел себя за то, что так быстро принял это эгоистичное, своекорыстное решение. Однако, что бы я ни сделал со Скавроном, Дилан Берд по-прежнему будет мертв.

Но мои собственные дети были живы, и их нужно было вернуть домой. Любые родители, даже Берды, простили бы мне это решение, будь у меня возможность посвятить их во все подробности.

Мистер Хаббард подвел итог:

– В соответствии с соглашением между обвинением и защитой тяжесть содеянного должна быть понижена с тридцать шестого до тридцать первого уровня, без применения дополнительных статей. Это пятая категория уголовных преступлений. В таких случаях закон предусматривает лишение свободы на срок от ста шестидесяти восьми до двухсот десяти месяцев. С учетом того, что мы только что услышали, я предлагаю определить подсудимому максимальное наказание. Благодарю вас, Ваша Честь.

Хаббард сел. Я по-прежнему пытался восстановить утраченное равновесие. Посади Скаврона за решетку. Отпусти Скаврона. Что же это за план такой? И кто за всем этим стоит? Казалось, что я безуспешно пытаюсь склеить обратно разбитое яйцо.

На трибуне уже стоял государственный адвокат Ален Сазерлен, ожидая, когда суд позволит ему выступить с речью в защиту обвиняемого. Я устало повернулся к нему и сказал:

– Прошу вас, мистер Сазерлен.

– Спасибо, Ваша Честь, – сказал он. – От имени моего клиента я хотел бы выразить семье Бердов соболезнование. А лично от себя поблагодарить мистера Берда за его трогательные слова.

Адвокат полистал лежавшие перед ним на столе бумаги. Я надеялся, что он даст мне какую-нибудь зацепку, которой можно будет воспользоваться, нечто такое, что хоть как-то оправдает мое решение, которое скорее должно было стать пародией на правосудие.

Но он сразу меня разочаровал.

– Мне нечего добавить к тому, что изложено в досудебном рапорте, – начал он. – О детстве мистера Скаврона вы, конечно же, читали. По правде говоря, его нельзя назвать закоренелым преступником. Да, он признает, что порой принимал не самые правильные решения, но вы, Ваша Честь, не можете не согласиться, что подобным образом мой подзащитный поступал только потому, что у него не было выбора. Мне нет нужды вам говорить, как трудно бывшему заключенному найти работу, тем более что послужной список мистера Скаврона способен отпугнуть даже самого снисходительного работодателя. Но он не оставлял попыток.

Касательно отягчающих обстоятельств, о которых говорил мистер Хаббард, я хотел бы отметить, что пистолет, который мистер Скаврон хранил в доме двоюродной сестры, не был заряжен и опасности для детей не представлял. Если же говорить о фентаниле, нет оснований полагать, что мистер Скаврон знал, что героин разбавлен другим веществом. Мой подзащитный выступал лишь в роли передаточного звена.

Что же касается передозировок, все эти студенты в полиции заявили, что раньше не употребляли героин и им хотелось поэкспериментировать. Они сами искали дилера. И если бы не купили его у моего клиента, то приобрели бы в другом месте.

Это все равно что в защиту убийцы сказать: но ведь, Ваша Честь, жертва бы все равно рано или поздно умерла бы.

А чего я ожидал? Ведь Сазерлен защищал того, кого защищать было бесполезно.

– Учитывая вышеизложенное, руководствуясь предписаниями и принимая во внимание сотрудничество мистера Скаврона с властями, защита полагает, что наиболее подходящим приговором в данном случае было бы лишение свободы на срок в сто сорок четыре месяца. Это меньше предусмотренного за данное преступление наказания, но двенадцать лет – тоже не шутка. И при всем уважении к заявлению мистера Берда, я уверен, что пенитенциарная система не позволит мистеру Скаврону все это время наслаждаться жизнью. Его ждут долгие трудные годы. И я не сомневаюсь, что Дилан Берд до конца жизни будет тяжким грузом давить на его совесть. Мне больше нечего добавить, Ваша Честь.

Во рту у меня пересохло, но я все же выдавил из себя:

– Благодарю вас, мистер Сазерлен.

А потом повернулся к подсудимому:

– Мистер Скаврон, вы хотите что-нибудь добавить, прежде чем я вынесу приговор?

Я использовал свою последнюю попытку. Если честно, с учетом имевшихся против него улик, сказать Скаврону было нечего. Тем не менее он мог воззвать к человеколюбию…

Но вместо этого никчемный сукин сын только уставился на ковер под ногами и пробормотал:

– Ваша Честь, мне жаль, что все так получилось. Я не хотел никому причинять вреда. Покорно отдаюсь на милость суда.

Я немного подождал, надеясь, что он произнесет что-то еще, но так и не дождался.

Он не дал мне ровным счетом ничего.

Я опустил глаза на пол, где лежал телефон. Потом быстро нагнулся и поднял его, всей душой умоляя об отсрочке – о новом сообщении, отменяющем предыдущее указание. Я несколько раз прикоснулся к экрану, но тот показывал лишь время и дату. Новых сообщений не было. Меня предоставили самому себе.

Наступил момент, ради которого все эти люди сюда пришли. Зал ловил взглядом каждое мое движение. Зал навострил уши, ожидая моего решения.

Как будто взвесив то, что собираюсь сказать, я поднял голову. Я не мог заставить себя посмотреть ни на Скаврона, ни на прокурора, ни тем более на Бердов. Заговорив, я уставился на деревянные панели в другом конце зала.

– Мистер Скаврон, внимательно изучив все обстоятельства дела в рамках параграфа тридцать пять пятьдесят три «а», суд, руководствуясь нормами закона, намерен вынести вам приговор.

В горле застрял ком, но я, хоть и с трудом, проглотил его и продолжил:

– Я вижу, вы глубоко раскаиваетесь в совершенных вами преступлениях. Я отметил ваши попытки найти работу и желание получить среднее образование. Я уверен, что вы преисполнились намерения начать честную жизнь. Поскольку вы просили о милости и снисхождении, я недвусмысленно заявляю: это ваш последний шанс, мистер Скаврон. И если вы им не воспользуетесь, я лично прослежу за тем, чтобы судья, который будет вас судить, назначил вам наказание, превышающее даже то, что предусмотрено законом. Как известно, при вынесении приговора судьи обладают свободой выбора. И сегодня я, в полной мере пользуясь этой свободой, пойду на очень необычный шаг. Я определяю срок тюремного заключения, равный тому, что вы уже провели под стражей в ожидании суда.

Я еще собирался добавить, что сотрудники Службы федеральных маршалов должны будут отвезти его в тюрьму, чтобы заполнить кое-какие бумаги, перед тем как отпустить, но в этот момент со всех концов посыпались возгласы.

Первые донеслись со скамьи, на которой сидела семья Скаврона. Пожилая женщина, вероятно воспитавшая его тетка, громогласно возблагодарила Иисуса. Мужчина рядом с ней упал на колени и, торжествуя, воздел к небу руки. Женщина помоложе радостно захлопала в ладоши. Скаврон обернулся к ним всем телом, и я лишь мельком смог разглядеть отвратительную ухмылку, расцветшую у него на лице.

– Ваша Честь, – крикнул мне через весь зал Хаббард, – вы не…

Дальше я уже не слышал, потому что к Томасу Берду наконец вернулся дар речи. Отец жертвы вскочил на ноги и ткнул в меня пальцем:

– Какой вы, к черту, судья? Он убил моего мальчика! Этот подонок убил моего мальчика, а вы собираетесь его отпустить? Да вы что? Мой сын мертв. Слышите? Мертв! Это для вас хоть что-нибудь значит?

Блондинка-жена тянула его за рукав пиджака в тщетных попытках усадить на место. Лицо его стало почти фиолетовым.

Охранник суда тоже орал, пытаясь восстановить порядок в зале, что казалось уже невозможным. Я искал свой молоток, чтобы хотя бы попытаться всех успокоить, но никак не мог его найти.

Вокруг царил настоящий бедлам. Все кричали, и ни один из присутствовавших не умолкал настолько, чтобы дать мне возможность раз и навсегда прекратить этот юридический фарс.

И вдруг в глубине зала открылась дверь, и в проеме появился еще один охранник, дежуривший внизу. Он держал за руку маленького мальчика.

Моего сына.

Я вскочил на ноги и, смутно осознавая, что мне еще нужно выполнить кое-какие формальности, бросил что-то вроде «Объявляется перерыв».

Полностью сбитая с толку секретарь прокричала положенную в таких случаях фразу, но ее слова потонули во всеобщем шуме.

Тем временем я уже летел стрелой мимо представителей сторон и самого подсудимого. Никто из них ни разу не видел, чтобы судья мчался с такой скоростью. Даже маршалы, проводившие в судах чуть ли не каждый божий день, смотрели на меня открыв рот.

Добежав до перегородки, разделявшей зал на две части, я распахнул дверцу, доходившую мне до пояса, пролетел мимо изумленного Томаса Берда, который по-прежнему кричал и размахивал руками, упал на колени, схватил Сэма и прижал к себе.

– Я люблю тебя, – выпалил я, – как же я тебя люблю.

После чего зарылся носом в его шелковистые волосы и с такой силой его обнял, что у него, наверное, перехватило дыхание. По моим щекам катились слезы. Я вдыхал его чудесный запах, запах шестилетнего мальчика, и нащупывал пальцами крошечные мышцы на его спине.

Потом я подхватил сына на руки и вышел в заднюю дверь. Мне нужно было увести его из этого шумного сумбурного зала, где я не чувствовал себя в безопасности. Прежде всего я должен был защитить своего сына.

Вслед за нами вышел сотрудник службы безопасности. Оказавшись в холле, я усадил Сэма на стул.

– Он поднялся на крыльцо и попросил отвести его к папе, – сказал охранник, – мы там все рты пораскрывали.

Сэм, конечно, тоже был напуган. Он не понимал, почему отец плачет, и еще многое из того, что произошло с ним в последние двадцать с лишним часов, тоже не понимал.

– С тобой все в порядке, Сэмми? – спросил я, опускаясь перед ним на колени.

Потом осмотрел его с головы до ног, но не нашел ни порезов, ни синяков, ни следов от ударов.

Он, похоже, не знал, что ответить на мой вопрос. Он так и стоял передо мной, застыв в одной и той же позе. Совершенно потеряв голову, я, должно быть, нагнал на него страху. Не зря ведь детей называют эмоциональными зеркалами. Они отражают окружающую их обстановку.

Чтобы не пугать его еще больше, я постарался казаться спокойным, хотя внутренне был от этого далек.

– Сестра с тобой? – спросил я.

И снова молчание. Я осторожно взял сына за плечи.

– Сэмми, мальчик мой, а где Эмма?

Когда он наконец произнес первые слова, на его лице отразились замешательство и боль:

– Она осталась с теми мужчинами.

– Какими му…

Тогда Сэм вытащил из кармана конверт. Точно такой же, как я нашел в коробке на нашем крыльце. На нем тоже стояло: «Судье Сэмпсону».

– Они велели передать это тебе, – сказал он.

Я схватил конверт и поддел клапан пальцем. И опять внутри оказалась сложенная пополам бумажка. Я развернул ее и прочел:

– Ваша Честь, с вами все в порядке? – спросил охранник.

– Да-да, все хорошо, – ответил я, поднявшись и взяв Сэма за руку, – я сейчас отведу его к себе в кабинет. Огромное вам спасибо, что привели мальчика ко мне. Он… Думаю, он просто потерялся и его ищет мать. Но теперь все в порядке. Все хорошо. Благодарю вас.

– Всегда рад помочь, – сказал охранник, улыбнулся и на прощание махнул рукой.

Когда я схватил Сэма в охапку и отнес его в офис, меня захлестнуло осознание того, в какой чудовищной ситуации я оказался: Рэйшон Скаврон был лишь проверкой, чем-то вроде пробного шара, чтобы посмотреть, насколько мной можно управлять. Рэйшон Скаврон все это время был ни при чем. Их интересовало совсем другое дело, одно из четырехсот с лишним, по которым мне предстояло вынести решение. Я понятия не имел, какое именно.