Глава 35

Сент-Пиран оказался не столько деревней, сколько скоплением зданий, которые нанесло сюда подобно веткам вдоль дорог и улиц, вившихся до самого моря. На местной ферме крепкие маленькие овцы сгрудились у низких живых изгородей, укрываясь от ветра. На окне закрытой автозаправки висела картонка с надписью: Чтобы получить ключ и заправиться, звоните Биллу Нэнкэрро или стучите в коттедж.

Церкви, где проходили похороны, Хэл не видела, но, неторопливо идя по главной дороге, услышала вдалеке церковный колокол, отбивающий время – десять медленных, скорее траурных ударов.

Наконец она дошла до красного почтового ящика на столбе, рядом с ним стояла одинокая телефонная будка, несколько выступающая на дорогу, а за поворотом располагалось почтовое отделение, о котором говорил Абель. В кармане Абелевой куртки зажужжал телефон. Это означало, что пора сворачивать, и, вытащив телефон, она еще раз сверилась с маршрутом: поворачивать нужно было налево, на узкую неасфальтированную дорогу, затем пройти мимо ряда невзрачных муниципальных кирпичных домов с унылыми палисадниками, низкими крышами и закрытыми от морского ветра крыльцами. На углу в начале улицы Хэл заметила табличку с надписью У скал, и сердце ее забилось быстрее.

Перед домом номер четыре расстилался аккуратный замерзший газон, выложенная потрескавшимися плитками дорожка вела к входной двери, и у Хэл, когда она облизала губы, завела волосы за уши и прошла по дорожке, чтобы позвонить в дверь, задрожали руки.

Звонок, возвещающий о госте, раздался в глубине дома, и когда Хэл услышала шарканье шагов и различила сквозь стекла двери женскую фигуру, у нее тяжело забилось сердце.

– Здравствуйте.

Вышедшая на крыльцо женщина лет сорока-пятидесяти была очень полная, с волнистыми волосами, окрашенными в несколько неправдоподобный желтый оттенок, почти совпадавший с цветом ее мокрых резиновых перчаток. Но лицо лучилось добротой, и Хэл, несмотря на волнение, несколько расслабилась. Она неуверенно улыбнулась, пожалев, что так и не продумала до конца свое вступление.

– Здравствуйте… Я… мм… простите, что беспокою, но не знаете ли вы женщину по имени Лиззи?

– Лиззи – это я, – ответила женщина и скрестила руки на груди. – Чем могу помочь, дорогая?

Сердце у Хэл забилось сильнее, вспыхнула надежда.

– Я… – Она опять облизала губы, чувствуя соль, которая, похоже, пропитала здесь все вокруг. – Мне кажется, вы были знакомы с моей матерью.

Все время по дороге в Корнуолл она обкатывала, что и как сказать. Придумывала воображаемых кузин, вымышленные имена… Она даже рассматривала возможность использования своей Лил Смит.

Но когда открылась дверь и перед ней предстала Лиззи собственной персоной, с полным добрым лицом и мягким, богатым, как густые сливки, корнским акцентом, все куда-то делось и она сказала то, что вовсе не планировала. Правду.

И вот она уже сидела в гостиной Лиззи, рассказав свою историю – так быстро, что времени на раздумья не осталось.

Смерть мамы, безденежье. Письмо от Тресвика, безумная надежда, что ошибка окажется правдой, затем растущее убеждение, что это все-таки неправда. Невероятная фотография, болты на чердачной двери, ночное бегство в Брайтон. И наконец, дневник, обнаружившийся в бумагах мамы, письма, сохранившийся адрес, который и привел ее сюда.

– О, дорогая, – с сочувствием сказала Лиззи, когда Хэл закончила, и откинулась на подушку, обмахивая круглое, румяное лицо. – Надо же, какую древнюю болячку ты решила расковырять. А им ты сказала?

Хэл покачала головой.

– Но собираюсь это сделать. Непременно. Я просто обязана. Я ведь не… – Она осеклась. – Я хотела узнать как можно больше, прежде чем сожгу мосты.

– Ну что ж, я расскажу тебе, что знаю, но это не так много. Да и времени немало прошло, а я, как уволилась, никого из них не видела, так что не смогу рассказать тебе все, что там случилось. Твоя мама… Она приехала… Подожди, когда же она приехала? По-моему, в девяносто четвертом. В конце весны или в начале лета. Помню, она приехала на такси с пензанского вокзала, стоял холод, и эти чертовы сороки кружились, метались и, как обычно, всем надоедали. Чудесная была девушка, твоя мама. Симпатичная, добрая, всегда перекинется словечком. А ведь ее троюродные… Не знаю. Они всегда держались друг друга. Всех в округе делили на «них» и «нас». Наверно, они так долго были наверху, в этом огромном доме, а мы все внизу, вот они и привыкли. Но твоя мама выросла не здесь, она на все смотрела иначе. Когда все думали, что я убираюсь, мы с ней, бывало, болтали, а миссис Уоррен – ну, скажу я тебе, у нее и язык, – та приходила и лупила меня кухонной тряпкой. Больно! Она говорила: Тебе, Лиззи, платят за работу, не за треп. Но мне всегда казалось… ну, в общем, твоей маме было одиноко. У нее умерли родители, и она приехала сюда в надежде обрести семью, а что получила? Старушечью комнатенку под балками и холодное плечо тетки и своих троюродных.

– Но не Мод же? – воскликнула Хэл. – Из дневника можно понять, что Мод была ей другом.

– Потом да. Но Мод… О, что это было за чудо, уже в детстве. Я начала у них убираться, когда мне было пятнадцать, вот… а ей тогда, наверно, было пять-шесть. Помню, она, уперев руки в боки, стоит и смотрит на меня. Я ей и говорю, – ну, чтобы подружиться, – какое, мол, у тебя красивое платье, Мод, мне очень нравится. А она мотнула головой и отвечает: Лучше бы меня хвалили за ум, а не за шмотки. Я так расхохоталась, ничего не могла с собой поделать, а она смертельно обиделась. Несколько недель не говорила со мной после этого. Но если сойтись с ней поближе, то под колючей поверхностью увидишь такого доброго маленького человечка… Она просто выходила из себя, если что-то было не так. Я уже несколько лет там работала, когда случилась неприятность – деньги пропали. Миссис Уоррен опрашивала прислугу, а я последняя убирала комнату, где вроде бы лежали эти деньги. Я уже готовилась к тому, что меня турнут, но тут на кухню заявляется Мод, прямо как ангел-мститель, и, не обращая внимания на то, что миссис Уоррен велит ей выйти, говорит: Черт возьми, миссис Уоррен, Абель взял деньги, и вам это известно. Мы все прекрасно знаем, что он ворует из маминого кошелька. Так что оставьте Лиззи в покое. И в ярости вылетела из кухни. Ей тогда было не больше десяти. Но что это я все болтаю. Это ведь не то, что тебе интересно.

– Нет… – медленно начала Хэл. – Нет, это здорово. Видите ли, мама никогда не рассказывала о времени, проведенном здесь. Это… просто прекрасно все это узнать. Я и не представляла, что у нее есть троюродная сестра-тезка, не говоря уже об Абеле, Эзре, Хардинге и остальных. Как бы я хотела, чтобы она мне сама об этом рассказала. Не понимаю, почему она молчала.

– Вряд ли это было для нее счастливое время, – сказала Лиззи, и свет погас в добрых глазах, лицо вдруг помрачнело. – Она приехала сюда после смерти родителей, а спустя всего несколько месяцев начались неприятности – вероятно, это уже была ты. Конечно, сначала никто ничего не знал, по крайней мере я не знала. Но где-то в декабре пошли разговоры. Она болела всю осень, языки развязались, а к адвенту уже стало видно. Она была тоненькая, и из-за всей этой мешковатой одежды, которую она начала носить, было понятно: что-то не так. И у нее был такой вид… Мне трудно объяснить, но ты поймешь. Лицо немножко припухло, и то, как она держалась, когда думала, что ее никто не видит. Я уже видела раньше и все поняла. Наверно, миссис Вестуэй единственная ничего не подозревала, а когда она узнала – о! все казни египетские пали на этот дом. Двери грохали, и бедную Мэгги заперли в комнате на бессчетные недели. Видеть ее не могу, говорила миссис Вестуэй, и только носили подносы – вверх и вниз, ей почти не разрешалось выходить. Иногда Мод с дозволения матери носила ей еду и обычно спускалась… ну, как будто плакала. До самого Рождества мы ходили на цыпочках, гадая, что будет и кто отец. Мы решили, что кто-то из школы, хотя если твоя мама и знала, то так никому и не сказала.

– Нет, не из школы, – горячо перебила ее Хэл. – И она знала, поэтому я здесь – в частности. Я надеялась, что вы поможете мне узнать. Этот человек был в Трепассене тем летом, а история скорее всего произошла в августе. Голубоглазый мужчина, может быть, юноша. Кто это мог быть?

– В Трепассене? – Лиззи нахмурилась. – Мне ничего об этом не известно. Помню, пару раз приезжали друзья детей. К Эзре, у него тогда был школьный друг, по-моему, хотя я не помню – тем летом или на год раньше. И глаз их я не помню. А у Абеля были какие-то университетские друзья родом из Корнуолла и Северного Девона; бывало, кто-то из них приезжал на денек, особенно когда твоей тетки не было дома. Дом совершенно преображался, когда она уезжала. Прости, – спохватилась Лиззи, заметив выражение лица Хэл. – Я бы хотела рассказать больше, но, если бы я сказала, что помню, это было бы неправдой. А когда дети стали постарше, я приходила всего пару раз в неделю. У миссис Вестуэй просто не было денег на постоянную помощницу по дому, да и потом, у меня уже появились свои малыши.

– Не переживайте, – успокоила ее Хэл, стараясь не выдать своего отчаяния. Источник надежды, на который она так рассчитывала, иссяк. – Скажите… а что было потом? С письмами.

– А-а… Ну, это был настоящий скандал. Мод в декабре пригласили на собеседование в Оксфордский колледж, и, пока ее не было, отношения между твоими троюродной бабкой и мамой совсем испортились. Неловко признаваться, но всякий раз, уходя с работы, я испытывала облегчение. Я слышала, как миссис Вестуэй кричала на Мэгги, хотя это происходило высоко на чердаке. Чем она только ей не угрожала, если та не скажет, кто отец ребенка. А твоя мама все умоляла и плакала. Один раз я видела, как она шла в ванную, так у нее под глазом был синяк и разбита губа. Сейчас я жалею, что ничего не сделала, но… – Она умолкла и, сморгнув, вытерла уголок глаза. – Ну а потом Мод вернулась. Ей будто воссиял свет, что-то вроде этого. Сказала, что получила где-то безусловное предложение, по-моему, в каком-то женском колледже, так что учиться ей больше не нужно, хватит. Но она просила меня не говорить матери, и в январе ее вызвали еще на собеседование, по крайней мере, она так сказала. Впоследствии я засомневалась, что это действительно было собеседование, скорее всего просто предлог уехать. Вот так и началась переписка. Мэгги сидела тут и писала Мод – иногда в Оксфорд, иногда в Брайтон. Мод оттуда отвечала, а я превратилась в почтальона, все таскала письма туда-обратно. Я тогда всерьез боялась за твою маму, боялась, что бабка зайдет слишком далеко, ударит ее как-нибудь так, что случится выкидыш или еще что-нибудь. Поэтому я была очень рада, что могу чем-то помочь.

– А что было в письмах, вы не знаете? – спросила Хэл. Она затаила дыхание в ожидании ответа, но Лиззи покачала головой:

– Нет, я их не открывала. Видела только одно, и то потому что у твоей мамы не было конверта и она попросила меня его найти. Это было последнее письмо.

– И что в нем было?

Лиззи опустила взгляд на колени, беспокойно затеребив розовыми пальцами желтые резиновые перчатки.

– Я его не читала, – сказала она наконец. – Не такой я человек. Но оно было сложено так, что мне просто бросилось в глаза одно место, и я запомнила его на всю жизнь. Там говорилось: Мод, я собираюсь ему сказать. Но меня почему-то одолевают дурные предчувствия и очень скверно на душе. Пожалуйста, пожалуйста, поторопись. Я боюсь того, что может случиться.

Наступила долгая пауза. Лиззи сидела неподвижно, погрузившись в воспоминания, а Хэл снова и снова прокручивала в голове ее рассказ, чувствуя, как изнутри поднимается ледяной страх.

– Кому… – начала она, но не договорила.

– Кому «ему», ты хочешь спросить? – Хэл лишь молча кивнула, а Лиззи пожала плечами, и ее славное полное лицо посерьезнело и подернулось печалью. – Не знаю. Но я всегда думала… – Бывшая горничная закусила губу, однако Хэл поняла, что та хотела сказать, еще прежде чем Лиззи договорила: – Я всегда думала, что она наконец сказала твоему отцу о своей беременности и что боялась она именно его. Прости, дорогая.

– Вот как… – Хэл облизнула пересохшие губы и отхлебнула глоток остывшего чая, который в самом начале поставила перед ней Лиззи. – И… что же случилось потом? Я знаю, что мама переехала в Брайтон. А что Мод?

– Ну, это только подлило масла в огонь. – Лицо Лиззи расплылось в улыбке, она отпила большой глоток из своей чашки и поставила ее обратно на стол. – Это было, может, в конце января или начале февраля. Мод вернулась из Оксфорда, или куда она там официально ездила, но я понимала, что это еще не конец. Письма летали туда-обратно, Мод шепталась с кем-то по телефону в коридоре, отскакивая, как воришка, когда я выворачивала из-за угла. Кто другой решил бы, что она треплется со своим парнем, но я хорошо ее знала, это было не так.

Я не работала у них в тот день, когда они бежали, а на следующий, когда я пришла убираться, в доме все стояло вверх дном. Они исчезли ночью, взяв с собой, судя по всему, только одежду и даже не оставив записки. Миссис Вестуэй в клочья разнесла чердачную комнату, а заодно и комнату Мод, и при этом говорила такие вещи, каких я, надеюсь, больше не услышу – нехорошие вещи про них обеих, про свою дочь тоже. Но в полицию так и не обратились, это я точно знаю, потому что мой деверь тогда как раз там служил, и он говорил, что не было никакого официального протокола о бегстве девушек. Может, она боялась последствий, не знаю. И в конце концов, мне кажется, просто смирилась, что они удрали. Мод, а может, и Мэгги, я так и не поняла – у них был похожий почерк (я ведь все эти дни и недели челноком таскала им записки), – написала письмо. Не знаю, что там было, но в приоткрытую дверь гостиной я видела, как миссис Вестуэй его читала. Прочла, потом порвала в клочки и бросила их в огонь, а потом еще и плюнула туда.

– И все? – неуверенно спросила Хэл. – И вы никогда больше о них не слышали?

– Все, – кивнула Лиззи. – По крайней мере, почти все. В марте я получила открытку из Брайтона. Там было только: Спасибо. М., без обратного адреса, но я-то догадалась, кто ее послал.

– И они больше не приезжали?

– Я так не говорила, – покачала головой Лиззи. – Я их больше не видела, но Мэгги приезжала.

– Что?! Когда?

– После твоего рождения. Я при этом не присутствовала, так что не знаю, что там случилось, но точно знаю, что она приезжала. Билл Томас – он давно умер – разъезжал тогда на своем такси, так вот он подвозил ее до имения, он сам мне потом рассказывал. Билл говорил, что у дома он спросил, ждать ли ее, но Мэгги сказала нет, она, мол, позвонит, когда нужно будет забрать. Он еще сказал, что у нее был вид человека, который идет на бой. Прямо как Жанна д’Арк, так он выразился.

– Но зачем? – Хэл невольно нахмурилась и затрясла головой. – Зачем она приезжала, если с таким трудом отсюда вырвалась?

– Не знаю, дорогая. Я только знаю, что больше о ней ничего не слышала. О них обеих. Больше ни та, ни другая сюда не приезжали. Я часто их вспоминала, думала о ребенке – полагаю, это ты. Думала, что с ними стало. Ты сказала, твоя мама стала гадалкой?

– На картах таро, – ответила Хэл. Она несколько ошалела от рассказа Лиззи. – На Западном пирсе в Брайтоне.

– Ничего удивительного. – Широкое лицо Лиззи опять расплылось в улыбке. – Она так любила эти свои карты таро, берегла их, будто китайский фарфор. И мне много раз гадала. Сказала, что у меня будет трое детей, у меня трое и есть. А Мод? Я всегда думала, она станет профессором в университете, в каком-нибудь женском колледже. Она хотела изучать историю, это я помню. Как-то она сказала мне: Все, что ты узнаешь из истории, поможет тебе в настоящем, Лиззи. Поэтому я ее и люблю. Хотя сейчас и попадаются негодные люди, но лучше-то никогда не было. Поэтому я так решила. – Лиззи отпила еще чая. Голубые глаза смотрели на Хэл поверх чашки. – Профессор истории Лондонского университета, спорим? Я права?

– Не знаю. – У Хэл перехватило горло, а голос, когда она заговорила, огрубел и охрип. – Я никогда не видела Мод, по крайней мере, я этого не помню. Даже не слышала ее имени от мамы.

– Так что, она просто… исчезла? – Лиззи подняла брови, и голубоватые тени почти скрылись под желтой челкой.

– Похоже, да. Но что бы с ней ни случилось, это должно было произойти до того, как я могла запомнить ее лицо.