Глава 25
Спустя несколько часов Хэл, прогуливаясь в сгущающихся сумерках по парку, пыталась сообразить, что же ей, черт подери, делать. Помыслы о подвигах бесстрашного Робин Гуда испарились, она чувствовала только, как ее все больше охватывает паника, угрожая просто-напросто задушить.
После чая Абель попытался отвести ее в сторону и поговорить, но она прервала, по сути, неначавшийся разговор, так как была не в состоянии принять его благожелательную заботу. Похлопывания по руке, пустые фразы, избыточно эмоциональные объятия – все это словно перекрывало воздух, и под предлогом усталости она заявила, что хочет к себе. Абель был вынужден ее отпустить.
Однако когда Хэл поднялась на чердак, ей стало совсем нечем дышать. Она прилегла на узкую железную кровать. Перед глазами, будто в тюремной камере, была только решетка на окне. Ее не покидала мысль о болтах на двери и нацарапанных крошечными буквами словах Помогите мне. Что же тут произошло? Почему мама никогда не рассказывала об этой части своей жизни? Или случилось что-то настолько ужасное, что она не в силах была об этом говорить?
В конце концов Хэл встала и тихонько, на цыпочках спустилась по лестнице, прошла мимо гостиной, где Митци продолжала талдычить детям что-то про домашние задания, и вышла в сумеречный парк.
Выпала роса, и в свете из окон гостиной засеребрилась трава. Обернувшись на газон, Хэл увидела оставленный ею след. Джинсы намокли, влага просочилась в ботинки.
Она шагала, не разбирая дороги, и вдруг поняла, что опять вышла к рощице, на которую обратила внимание в первый день. На этот раз сквозь деревья она ясно увидела мерцание воды и двинулась по заросшей тропинке, продираясь через крапиву и заросли ежевики к густо поросшему непроходимым, неухоженным лесом берегу небольшого озера. Наверно, когда-то это было красивое место, подумалось Хэл. Но теперь, зимним вечером, оно имело невыразимо печальный вид, гнилые листья придавали ему торфяной цвет. Посреди озера чернел маленький островок с одичавшими деревьями и кустарником, а на той стороне что-то темное, какая-то постройка, подумала Хэл, хотя в тусклом свете глаза с трудом различали очертания.
Она сняла очки и протерла их, чтобы попытаться лучше разглядеть померещившееся ей здание, как вдруг позади послышался хруст, и, резко обернувшись, увидела на фоне огней дома высокую фигуру.
– Кто тут?.. – выдавила она, а сердце заколотилось в груди.
Послышался низкий, заразительный смех.
– Простите. – Голос был мужской, и когда его обладатель подошел ближе, она трясущимися руками снова нацепила очки и узнала Эдварда. – Не хотел вас напугать. Ужин. Вы разве не слышали гонга?
– Как?.. – Хэл трясло, однако было непонятно, почему она так испугалась появлению Эдварда на темной тропе. – Откуда вы уз-знали, что я здесь?
– Прошел по вашим следам по росе. С чего вам вдруг взбрело в голову отправиться сюда? Довольно жуткое местечко.
– Не знаю. – Сердце у Хэл билось все еще гулко, но уже не так быстро. – Я… Мне захотелось прогуляться. Подышать свежим воздухом.
– Меня это не удивляет. – Эдвард принялся рыться в карманах. Интересно, что он может там искать? – подумала Хэл. Эдвард вынул сигарету, закрыл ладонью нижнюю часть лица и прикурил. – Только не говорите Абелю. Он не любит.
Бледный на фоне темнеющего неба дым поплыл вверх, и Хэл вдруг задумалась об этом человеке. После вчерашнего визита к ней в комнату она его не видела. Где он пропадал все это время?
– Тогда пойдемте? – предложила она.
Эдвард кивнул:
– Только медленно, мне нужно докурить.
Он сделал еще одну затяжку, а Хэл начала продираться обратно к газону. За то время, что она гуляла, сильно стемнело и тропы было уже почти не видно. Вдруг ей руку обожгла крапива, и она дернулась, задержав дыхание от резкой боли.
– Ежевика? – спросил сзади Эдвард.
– Крапива, – лаконично ответила Хэл. Она отсосала ужаленное место, языком почувствовав вздутие ожога. Начинало болеть.
– Ой, – коротко отреагировал Эдвард и затянулся. Сигарета зашипела, и кончик ее накалился.
– Скажите, а что это за постройка на том берегу? – спросила она, скорее чтобы отвлечься от боли в руке, чем из интереса.
– А-а, ее использовали как лодочный сарай. Раньше. А сейчас по озеру вряд ли можно проплыть на лодке, так оно заросло. – Эдвард бросил окурок за спину, и Хэл услышала, как он шикнул в воде. – Его надо чистить. Летом воняет.
– А я думала, вы здесь впервые, – удивилась Хэл. Слова вырвались у нее, прежде чем она успела подумать, но Эдвард, кажется, решил не обижаться. Она услышала, как у нее за спиной, в темноте, он тихонько рассмеялся.
– Абель всегда был немного романтиком. Как вам известно, мать лишила его наследства. Мне кажется, несколько лет вся эта мутотень насчет не переступай порога моего дома была вполне серьезной. Но в последние годы они сблизились.
– Люди нередко смягчаются к старости, правда? – осторожно начала Хэл.
Они вышли из рощи, и Эдвард поравнялся с ней.
– Может быть, – ответил он. – Но не думаю, что это касается Эстер. У меня сложилось впечатление, что она стала еще неприятней. А Абель… впрочем, он известный чудак. Можно сказать, всепрощающий – ему так лучше. Не выносит, когда у него с кем-то плохие отношения. Готов на все: глотать оскорбления, ходить по раскаленным углям, унижаться до бесконечности, только бы не чувствовать чьей-либо враждебности. Не самая привлекательная его черта, но в каком-то смысле так жить проще. В последние годы он изредка наведывался сюда.
Хэл не знала, что сказать. Она обратила внимание, что Эдвард довольно критичен по отношению к своему партнеру. Но возможно, это результат долгих отношений.
Когда они пересекли газон, Хэл, увидев, что в большой столовой по-прежнему опущены шторы и не горит свет, обрадовалась. На посыпанной гравием площадке Эдвард свернул налево и, пройдя вдоль фасада к оранжерее, где она была утром, ввел ее в малую столовую, где проходил завтрак.
Все остальные ждали. Хардинг сидел в кресле с подголовником во главе стола. Фредди, развалившись на стуле, играл в какую-то игру, а его брат и сестра тайком, припрятав под скатертью, проверяли свои телефоны. Митци сидела рядом с Абелем. По другую сторону от нее стоял стул, на спинку которого был наброшен пиджак Эдварда. Только Эзры не было.
Хэл молча села на свободное место возле Ричарда, стараясь не привлекать к себе внимания. Едва она придвинулась на стуле, как дверь, ведущая в оранжерею, отворилась и миссис Уоррен, хромая, внесла огромный горшок с жарким.
– О, миссис Уоррен! – воскликнула Митци, прервав свои разглагольствования о предстоящем отъезде, и вскочила. – Позвольте вам помочь.
– Позвольте вам помочь… – Миссис Уоррен, состроив гримасу, передразнила выговор Митци, свидетельствующий о принадлежности к высшим классам, и шарахнула горшок на стол, так что струйка подливы вылилась на скатерть. – Что-то я не слышала ничего такого, когда целый день стояла у плиты.
– Миссис Уоррен, – сухо сказал Хардинг, – это не вполне уместное замечание. Моя жена ездила по делам, связанным с завещанием матери, как и все мы. А если вам кажется, что вы не справляетесь с готовкой, только скажите, мы будем рады вам помочь.
– На моей кухне не место всяким пришлым бездельникам, – отрезала та.
– В самом деле, миссис Уоррен, вряд ли мы такие уж пришлые, – огрызнулся Хардинг, но экономка уже отвернулась и вышла из комнаты. Дверь с грохотом захлопнулась. – Боже милостивый, она становится просто невыносима!
– Но она такая старая, дорогой, – просительным тоном начала Митци. – И с такой преданностью ухаживала за твоей матерью. Думаю, немножко мы ее еще потерпим, а?
– Согласен, Мит, но нужно подумать о том, что делать с…
Он прервался, поскольку снова появилась миссис Уоррен с блюдом отварного картофеля, которое она грохнула об стол и вышла, не произнеся ни слова. Митци, вздохнув, отвлекла Фредди от игры.
– Хватит, дай я тебе наложу, пока не остыло.
Жаркое было серым, неаппетитным, и, когда Митци протянула сыну обратно тарелку с шишковатыми коричневатыми комками и водянистой жижей, лицо у того скривилось от отвращения.
– Фу, мам, какая гадость.
– Это ужин, Фредди, придется съесть. Возьми картошки.
Митци взяла тарелку Китти и начала накладывать ей. Китти подцепила одну картофелину пальцами и, кинув ее на край тарелки, поморщилась.
– Картошка прямо каменная. Как яйца динозавров.
– Боже мой! – воскликнула Митци, поставив тарелку Ричарду, и стала накладывать Эдварду.
– Должен сказать, запах не слишком заманчивый, – ввернул тот, когда Митци передавала ему полную тарелку. Он положил в рот кусочек мяса и начал осторожно жевать. Хэл решила, что это все-таки говядина, хотя могло быть все, что угодно, – от баранины до дичи. – Как вы думаете, я могу попросить немного горчицы? – спросил он с полным ртом.
– Лично я бы не рискнул, – отозвался Абель. С мрачной решительностью отпилив кусок мяса, он положил его в рот и слегка скривился. – Да в общем, не так уж и плохо.
– Что я пропустил? – раздался голос в дверях, и Хэл, обернувшись, увидела Эзру, опершегося плечом на дверной косяк.
– Ах, это ты, – строго произнес Хардинг. – Как мило, что ты снизошел и присоединился к нам.
– Судя по выражению лица Абеля, пропустил я немного, – сказал Эзра. Он выдвинул стул, соседний с Хэл, и сел, положив загорелые руки на стол. – Так, и что же у нас на ужин?
– Серая тошниловка и яйца динозавров, – хихикнула Китти.
– Китти! – прогремел Хардинг. – Тобой я сыт сегодня по горло.
– О, ради бога, Хардинг. – Митци шлепнула перед ним тарелку. – Оставь ребенка в покое. Она не виновата, что у тебя плохое настроение.
– У меня не плохое настроение, – прорычал Хардинг. – Я просто прошу соблюдать за столом минимальные приличия.
– Ну послушай, миссис Уоррен совсем старая, она старалась, как могла, – начал Абель, но Эзра перебил его:
– Ах, Абель, перестань. Девочка права. Готовила миссис Уоррен всегда чудовищно, просто в детстве мы могли сравнивать ее стряпню только с пансионами, вот и не понимали, насколько это ужасно. Хардингу не повезло – у него для сравнения имеются более высокие стандарты.
Тарелка Хэл вернулась к ней с порцией жаркого, и она, осторожно отковыряв серый комок мяса, отдала предпочтение вареной картошке. Кожура на картофелине сморщилась, но когда Хэл попыталась раздавить ее, оказалось, что в середине та сырая.
– В общем, я это есть не буду, – твердо сказала Китти, отодвигая свою тарелку. – Я видела, как мама сегодня в Пензансе покупала бисквит.
Десерта не было вовсе, но после ужина все перешли в гостиную, где на столе у камина оказался еле теплый кофейник. Митци вышла из комнаты и вернулась с тремя пачками бисквита, которые тут же открыла и раздала присутствующим. Дети набросились на них, как умирающие от голода беспризорники. Хэл взяла шоколадное печенье и макнула в кофе, который налил ей Эдвард. Во рту размякший кусочек раскрылся совсем домашним вкусом, и на мгновение она перенеслась в детство, в мамину кровать воскресным утром, когда она потихоньку макала печенюшки в мамин же утренний кофе.
– Все в порядке, Хэрриет? – ворвался в ее мысли голос Митци. – Вы вдруг так глубоко задумались.
Хэл проглотила печенье и выдавила улыбку.
– Да, все хорошо, простите. Просто отвлеклась.
– А я кое-что узнал сегодня о Хэл, – неожиданно сказал Эзра из другого угла гостиной. Он поднял чашку и отхлебнул кофе, не отрывая взгляда от новообретенной племянницы. – Кое-что, о чем она хранила молчание.
Хэл испуганно подняла голову, сердце забилось сильнее. Она припомнила разговор в машине, особенно сосредоточившись на том, что говорила о маме. Неужели что-то ляпнула? Когда она ставила чашку на блюдце, рука чуть дрожала, и фарфор звякнул.
– И что же это? – выдавила она наконец.
– О… Мне кажется, вы прекрасно понимаете, Хэл. – Эзра лукаво улыбнулся. – Почему бы вам не рассказать всем?
Ну вот, подумала Хэл. Он что-то разузнал и дает мне шанс признаться самой, прежде чем сам расскажет всем о моем прошлом.
– Вы правы. – Хэл сглотнула, так как во рту у нее вдруг пересохло. – Понимаете… Я кое о чем вам не рассказывала. Дядя Хардинг… Я…
Эзра похлопал себя по заднему правому карману джинсов, где у Хэл лежала коробочка из-под табака «Голден Виргиния». Кровь бросилась Хэл в лицо, она поняла свою ошибку и какую чуть было не сделала глупость. Вдруг от неожиданного облегчения отпустило все нервы, и захотелось расхохотаться.
– Хэрриет гадает на картах таро, – сказал Эзра. – Так ведь, Хэл?
– О! Я не поняла, что вы об этом… Да, правда.
– Гадаете на картах! – воскликнула Митци, захлопав в ладоши. – Какая экзотика! Хэрриет, что же вы молчали?
– Не знаю, – искренне ответила Хэл. – Наверно… некоторые довольно странно к этому относятся.
Она вспомнила миссис Уоррен, бешенство, охватившее ту, когда она увидела карты.
– А знаете… – начал Абель. – Знаете, это забавно. Никогда бы не подумал, что дочь Мод занимается чем-то подобным. Сестра ни во что не верила. – Хэл посмотрела на него, но ни в лице, ни в голосе не было ничего воинственного. Только взгляд несколько печален, словно он вспомнил прежние времена. – Мод была… Ну, вы-то, конечно, знаете об этом лучше нас, она была очень разумна, – продолжил Абель. – У нее просто не было времени на то, что она назвала бы дерьмовым вздором. Простите, Хэрриет, – поспешил добавить он, потрепав ее по руке. – Я не хотел, чтобы прозвучало так грубо, как, вероятно, прозвучало. Надеюсь, я вас не обидел.
– Все в порядке, – кивнула Хэл и почти невольно улыбнулась. – Я не обиделась. И на самом деле… я не очень верю сама.
– Правда? – с некоторым сомнением в голосе спросила Митци. – Как же вы тогда гадаете? Вы не чувствуете некоторой… вины, что ли, беря с людей деньги за то, что считаете ерундой?
Хэл вспыхнула. Она редко признавалась в этом шапочным знакомым, и уж точно не клиентам. Это как если бы врач заявил, что не верит в аллопатию, или психотерапевт принялся бы честить Фрейда.
– Возможно, это прозвучало жестче, чем я имела в виду, но… Я не суеверна. Не верю, что нужно стучать по дереву, перекрещивать пальцы, пялиться в кристалл и все в таком духе. Не думаю, что карты обладают какой-то оккультной силой, хотя вряд ли я сказала бы об этом клиентам напрямик. Но они верят. – Оказалось нелегко формулировать то, что она редко анализировала даже для себя. – Они, конечно, имеют смысл, и даже ничего не зная о таро, вы увидите богатство символики и образов. Идеи, представленные в них, – это универсальные силы, которые оказывают влияние на нашу жизнь. Наверно, так: я верю не в то, что карты могут сказать вам то, что вы уже и так знаете, или что у них есть волшебные ответы на ваши вопросы. Но они дают… открывают вам возможность задать вопросы. Я понятно выражаюсь? Вне зависимости от того, верно или нет то, что я утверждаю, когда вижу карты, они дают человеку шанс поразмышлять об этих универсальных силах, проанализировать их сущность. Не знаю, правильно ли я объясняю.
Но Митци кивала, между аккуратными бровями залегла складка.
– Да-а, – медленно проговорила она. – Да, я могу это понять.
– Погадаешь? – спросила Китти с расширенными от предвкушения глазами. – Погадай мне! Пожалуйста, я первая!
– Китти, – строго сказала Митци, – Хэрриет не на работе.
– Глупости. – Эзра улыбнулся Хэл. – Ее ведь никто не заставлял брать с собой карты.
Хэл скрестила руки на груди, испытывая неприятное чувство и не зная, что сказать. В общем-то, Эзра прав. Она сама решила взять с собой карты, причем именно эти. Но ей совершенно не хотелось гадать – здесь, сейчас и на этих картах. Гадание – всегда откровение, и не только для клиента. Хэл знала, что, рассказывая, она сама открывалась почти так же, как открывала для себя клиента.
Но Китти умоляюще смотрела на нее, нетерпеливо сложив руки домиком, и, чтобы отказать ей, у Хэл не хватило то ли духу, то ли умения сделать это изящно в доме, где она была гостьей.
– Хорошо, – сказала она наконец. – Один расклад я сделаю. Для тебя, Китти.
– Круто! – завопила Китти. – Что тебе нужно? Какой-нибудь специальный стол или еще что-нибудь?
Хэл покачала головой:
– Нет. Обычного стола вполне достаточно. Сядь напротив.
Китти встала на колени по другую сторону стола. Хэл открыла коробочку и достала карты.
– О-о! – выдохнула Китти, когда Хэл разложила их на столе. Взгляд ее метался от одной карты к другой: двойка Жезлов, Отшельник, королева Кубков… – А это что? – спросила она, указав на Звезду.
– Вот эта? – Хэл взяла ее. На карте была изображена женщина, купающаяся ночью в лесном озере. В свете звезд она обливалась водой. Красивая карта, прозрачная, спокойная. – Это Звезда. Она означает… обновление веры, мир, гармонию с собой, ясность. А вверх ногами наоборот – уныние, попытки решить трудные вопросы.
– А вот эта? – Китти показала на карту с краю колоды.
На карте была изображена девушка, бредущая по заснеженной земле. С темного, мирного неба тихо падают снежинки – ярким контрастом к происходящему на земле, где девушка обречена на бесконечную борьбу. Ее окровавленные пальцы впиваются в снег, оставляя в нем глубокие борозды, она продирается вперед к невидимой цели, а за спиной у нее девять мечей. Они все разные – короткие, длинные, с красивыми рукоятками или просто деревянные палаши. Десятый меч, из стекла, а может быть, изо льда, девушка держит в руке.
– Это десятка Мечей, – объяснила Хэл. Она прекрасно знала эту карту, но все-таки взяла ее и внимательно посмотрела еще раз, прежде чем развернуть лицом к Китти. Это была одна из самых темных карт в колоде, и Хэл всегда поеживалась, когда приходилось ее толковать. – Она означает… предательство, нож в спину, разрыв… Но может также значить, что испытание подходит к концу. Что будет ниспослан мир, хотя цена его такова, что, возможно, ее не захочется платить.
– Потому что она умрет, что ли? – У Китти еще больше расширились глаза.
– На карте – да, умрет. Но образы нельзя понимать буквально. А теперь, – Хэл взяла колоду и перемешала карты, – я разложу колоду и попрошу тебя выбрать десять карт. Не дотрагивайся до них, просто покажи пальцем.
В привычном занятии было что-то утешительное. Кельтский крест Хэл могла разложить во сне, и сейчас, когда принялась перебирать карты, повторять отскакивавшие от зубов рекомендации и объяснения, в голове у нее прояснилось.
Она сказала правду. Она не верила ни в какую мистику, но верила в то, что карты обладают силой нечто открыть как для толкователя, так и для самого человека.
Она не стала спрашивать у Китти, в чем ее вопрос, поскольку по вспыхнувшему лицу поняла – что-то про мальчиков, никаких сомнений. В глазах у Китти не было ни страха, ни колебаний, ни отчаяния, которые она видела, когда к ней приходили с вопросами о жизни и смерти, о здоровье ребенка или родителей. Для Китти это лишь очередная забава. Любит – не любит. Так и должно быть в ее возрасте.
Когда они добрались до последней, итоговой карты и Хэл перевернула ее, это оказались Влюбленные – обнаженные мужчина и женщина слились в объятиях, его рука покоится у нее на груди, их заливает солнечный свет. Карта открылась как положено, не вверх ногами. И по пунцовому румянцу, поднявшемуся от шеи и бросившемуся в лицо Китти, Хэл тут же поняла, что была права.
– Эта карта, – сказала она, невольно улыбнувшись, так заразительна была смущенная радость Китти, – означает итог, она перевешивает все остальные и ближе всего к прямому ответу на твой вопрос. Ты выбрала Влюбленных, карту старшего аркана, одну из самых сильных в колоде. А это значит – любовь. Любовь, союз, связь. В качестве последней из десяти она говорит о том, что в будущем у тебя любовь и, да, счастье. Я вижу очень важные для тебя отношения, которые будут тебе очень дороги и принесут большую радость. Но… – неожиданно для себя добавила она, заметив, как Митци вдруг надула губы, – кроме того, это означает еще и выбор, выбор между истиной и ложью, путем праведным и неправедным. Показывает соотношение различных сил в твоей жизни и говорит о важности выбора правильного направления, который позволит сохранить эти силы в нужных пропорциях. Романтическая любовь – далеко не все, и она не всегда будет вести тебя по правильному пути. Будь осторожна, она не должна задавить остальное в твоей жизни. Удовлетворение, получаемое в других сферах – на работе, в семье, например, – не менее важно и может принести не меньшее счастье. А еще эта карта говорит мне, что ты всегда будешь любима. – Хэл помедлила, подумав о Митци и Хардинге, о теплых пеленах надежности, в которые они укутали своих детей. – У тебя всегда кто-то будет. Ты можешь смело идти в мир, уверенная в этой любви, уверенная, что любовь тебя найдет.
Хэл умолкла, наступило непродолжительное молчание, после чего послышались негромкие аплодисменты присутствующих.
– Прекрасные слова, Хэрриет, – произнесла Митци.
Китти порозовела и светилась, и Хэл вдруг обрадовалась, что согласилась разложить карты.
– Кому-нибудь еще? – спросила она и удивилась, когда Абель, улыбнувшись, поднял руку.
– Давайте, – сказал он. – Мне.
Хэл посмотрела на часы на камине. Дело шло к десяти, гадание Китти продолжалось дольше, чем она думала.
– Хорошо, – кивнула она. – Но вам я разложу более короткую версию, поскольку Кельтский крест занимает довольно много времени. Этот расклад проще, он называется Тройка. Его можно использовать в различных целях: чтобы получить ответ на свой вопрос, чтобы сделать выбор или даже узнать ваше прошлое, если вы в это верите. Но сейчас давайте просто посмотрим прошлое, настоящее и будущее. Это здорово и очень просто. С такого гадания часто стартуют, когда начинают интересоваться таро.
Хэл перемешала карты и опять двинулась по знакомой дорожке: попросила Абеля сформулировать про себя вопрос, дала ему снять карты и на сей раз выбрать три. Затем она разложила их рубашкой вверх – прошлое, настоящее, будущее – и помедлила, собирая мысли, прислушиваясь к установившейся в гостиной тишине, потрескиванию в камине, гулу ветра в трубе и тиканью часов на каминной полке.
Наконец мысли успокоились, прояснились, и она перевернула одну карту – прошлое. Все столпились у стола, чтобы посмотреть, и, когда увидели, что Абелю выпала та же карта, что и Китти, послышался приглушенный смех. Влюбленные. Хэл улыбнулась, но покачала головой.
– Я понимаю, что вы думаете – это та же карта, которую вытянула Китти, значит, я скажу то же самое, но она перевернута, выпала вверх ногами.
– И что это значит? – спросил Абель.
Хэл наблюдала, как он смотрит на карту, пытаясь понять его реакцию. Это оказалось не так легко, но Хэл решила, что Абель не воспринимает гадание всерьез. Он, правда, не улыбался, но так сжал губы, словно прятал улыбку.
Хэл не злилась на тех, кто посмеивался над таро. Она не любила злобные выпады, а против насмешек ничего не имела. Сейчас она опустила глаза и нахмурилась, стараясь прояснить мысли и отлить их в слова.
– Вы слышали, как я говорила Китти, что Влюбленные означают выбор, – начала она. – Если коротко, это карта сплошных противоположностей: женское – мужское, небо – земля, огонь солнца и вода реки, что вы видите за сплетенными телами, дорога наверху, в горах, и внизу, в долине. В прошлом вы стояли перед выбором, и нешуточным. Вы знаете, что такое очутиться на распутье. Что значит принять решение, куда… – Хэл умолкла, заметив, как у Абеля напряглись руки. Пальцы потянулись к кольцу на безымянном пальце правой руки. Он слегка прокашлялся, и Хэл поняла, что задела чувствительное место. Абель крутил кольцо, а она продолжила: – Мне думается, это было как-то связано с… отношениями? Вы сделали свой выбор, и в тот момент это казалось верным, единственно возможным решением, но теперь…
Она остановилась, вдруг поняв, на какую опасную тропу завело ее гадание. На лице Абеля уже не было никакой насмешки. Хэл увидела, как смущенно переминается за спиной Абеля Эдвард, испугалась, что сказала слишком много, и, чтобы скрыть смущение, перевернула следующую карту. Это был Шут, и Хэл увидела, как Абель чуть отодвинулся на стуле и в оборонительной позе перебросил ногу на ногу. Что-то не так, Хэл чувствовала исходящее от него напряжение. Действовать следовало осторожно. Она наткнулась на что-то, чего не понимала. Реальна была опасность, что она ударит лицом в грязь.
– Это… это настоящее, – медленно проговорила Хэл. – Проблема, которая не дает вам покоя сейчас. Тут… речь идет о предательстве… – Она осеклась.
– Простите, Хэл. – Абель встал. – Кажется, я на это не способен. – И, не дожидаясь окончания гадания, вышел из комнаты. За ним громко захлопнулась дверь.
– О Господи, – сказал Эдвард. Сильно побледнев, с тревогой на лице, он бросил быстрый взгляд на Хэл, в котором было и негодование, и печаль. – Огромное вам спасибо, – издевательски произнес он и, отшвырнув в сторону стул, на котором сидел Абель, выбежал в коридор. – Абель! – По коридору раздались его шаги. – Абель, вернись!
Митци посмотрела сначала на Эзру, затем на Хардинга и шумно выдохнула:
– Ну и дела.
– А в чем… – Хэл оглядела всех. Ей вдруг стало страшно. – Что я такого сказала?
– Вы не могли знать, Хэрриет, – покачала головой Митци. Она встала и подняла стул, опрокинутый Эдвардом, торопившимся догнать Абеля. – Хотя понятия не имею, почему Абель так отреагировал…
– Хэл говорила максимально общо, – сказал Эзра. – И если у Ала реакция, как у истеричного подростка…
– Дети, идите спать, – твердо сказала Митци. Ричард, Китти и Фредди хором запротестовали, но Митци подавила мятеж, добавив: – Можете взять с собой телефоны – только сегодня. Я заберу, когда придет время гасить свет. Марш!
Она подождала, пока дети нехотя выйдут из комнаты, и, закрыв за ними дверь, обернулась к Хэл.
– Хэрриет, я бы не стала трепаться на эту тему, но мне кажется, сейчас вам лучше об этом знать. Насколько мне известно, в прошлом году Абель сделал Эдварду предложение, но… – Она осеклась и посмотрела на Хардинга, который поднял руки, словно говоря: Да не смотри ты на меня! Сама начала.
– Но оказалось, что Эдвард несколько лет трахался с какой-то телкой, – грубо закончил ее фразу Эзра. – Вот, я это сказал. Ведь так и было, да?
Митци уныло кивнула.
– Да, я тоже так понял, – посмотрел на жену Хардинг. – У меня был довольно путаный разговор с Эдвардом примерно год назад, он был пьян и пытался представить все как последний всплеск, но вообще-то время для таких всплесков уже давно прошло. Этим можно заниматься в восемнадцать лет, и совсем другое дело, когда тебе сорок и ты давно состоишь в отношениях. Короче говоря, я думаю, у них был очень серьезный кризис. Я полагал, все давно улеглось, но судя по всему, история вызывает болезненные воспоминания. Вы не могли знать, Хэрриет.
– О нет! – в отчаянии простонала Хэл и закрыла лицо руками. – Простите. Лучше бы я этого не делала.
– Это моя вина, – сказал Эзра, покачав головой. – Я не должен был просить вас погадать. Простите, Хэл.
– Ты все время называешь ее Хэл! – натужно легко воскликнула Митци. Ее попытка сменить тему разговора была прозрачна и несколько неестественна, но Хэл тем не менее обрадовалась. Митци протянула Хэл коробочку, и та, собрав карты, закрыла крышку. – Кажется, я слышала от вас это имя. Это такое прозвище?
– Да, – кивнула Хэл. – Так… так звала меня мама.
– Вам, должно быть, очень ее не хватает, – сказала Митци.
Протянув руку, она поправила у Хэл выбившуюся прядь, убрав ее за ухо. К своему ужасу, Хэл почувствовала, как подступают слезы. Она отвернулась, сделав вид, что ищет запропастившуюся карту, пытаясь тем временем затолкать обратно поднявшийся в горле ком и сморгнуть навернувшиеся слезы.
– Да… не хватает, – выдавила она. Голос стал хриплым, несмотря на все ее усилия.
– О, Хэл, дорогая, идите ко мне. – Митци протянула к ней руки, и почти против своей воли Хэл очутилась у нее в объятиях. Все в Митци было таким чужим – худое, костлявое тело, как и у самой Хэл, запах духов и лака для волос сильно бил в нос, объемные бусы больно врезались Хэл в ключицу. Но в этом жесте было что-то очень простое, глубинно материнское, и она не могла заставить себя высвободиться. – Я просто хотела сказать, – прошептала Митци ей на ухо, не пытаясь утаить ничего от остальных, но предназначая свои слова только для Хэл, а не для всеобщего обсуждения, – что вы просто замечательная. То, что вы решили про изменение условий завещания… Что бы вы ни надумали – а вы вовсе не обязаны впутываться во все эти глупости или чувствовать ответственность за поступки вашей бабушки, – это было очень благородно с вашей стороны.
– Спасибо, – с трудом ответила Хэл.
В горле у нее першило. Она не убирала руки с плеч Митци и, с одной стороны, хотела освободиться, а с другой – усилием сдерживалась, чтобы опять не прижаться к ней.
– Мы не позволим вам остаться без наследства, – твердо сказала Митци, отпуская Хэл. – Об этом не может быть и речи. И что бы ни случилось, теперь у вас есть семья, не забывайте об этом.
Хэл кивнула, выдавив из себя улыбку, хотя глаза у нее были еще на мокром месте. Затем взяла коробочку с картами, извинилась и удалилась на покой.
11 декабря 1994 года
Тетка все знает. Не представляю откуда, но она все знает. Неужели Мод рассказала? Вряд ли. Не стала бы она трепаться, после того как дала мне слово. Может, Лиззи? Судя по ее взглядам, она обо всем догадалась, но я не хочу в это верить… В конце концов, не так уж и важно. Тетка знает.
Когда я собиралась ложиться спать, она без стука ворвалась ко мне в комнату.
– Это правда?
Я уже почти разделась и, быстро схватив рубашку, прижала ее к груди, под предлогом того, что стесняюсь, пытаясь скрыть набухшую грудь и живот. Сделала вид, что не понимаю, о чем она говорит, и тут она замахнулась и ударила меня. Голова отдернулась, в ушах зазвенело, а щека от удара загорелась. Рубашка упала на пол. Она внимательно осмотрела меня, мое изменившееся тело, и у нее искривились губы. Она поняла, что все вопросы излишни.
– Мерзкая маленькая потаскуха. Я взяла тебя в дом, и это твоя благодарность?
– Кто вам сказал? – резко спросила я.
Я подобрала рубашку и опять прикрылась ею, морщась от боли в щеке.
– Не твое дело. Кто он? – крикнула она, а когда я не сразу ответила, схватила меня за плечи и начала трясти, как крысу, так что зубы застучали. – Кто, кто это? – все повторяла она.
Я покачала головой, стараясь не спасовать перед ее бешенством, не показать, что испугалась. Я всегда побаивалась тетку, но такой ее еще не видела и вдруг поняла, почему Мод так ее ненавидит.
– Я вам н-не ск-кажу, – выдавила я, хотя произнести это было нелегко.
Нельзя допустить, чтобы она узнала. Она просто рехнется от ярости, и я никогда его больше не увижу.
Тетка долго пристально смотрела на меня, а потом резко повернулась.
– Я не могу на тебя положиться. Ты это продемонстрировала во всем блеске. Останешься здесь, тебе будут приносить еду. Посиди, подумай о том, что ты наделала, какой позор навлекла на нашу семью.
Она хлопнула за собой дверью, и я услышала скрежет, как будто кто-то скребницей оттирал дверь вверху и внизу. Мне потребовалось не меньше минуты, чтобы понять, что происходит, но даже когда я начала догадываться, рассудок отказывался верить. Что?! Она хочет меня здесь запереть?
– Тетя Эстер! – крикнула я, а когда послышались ее удаляющиеся шаги по коридору, бросилась к двери, задергала ручку, принялась колотить по двери кулаками. Но дверь не открывалась. – Тетя Эстер! Вы не можете так поступить!
Ответа не было. Если она и слышала меня, то не произнесла ни слова.
Я все еще не могла в это поверить. Попыталась вышибить дверь, налегая на нее со всей силой, но засовы оказались крепкими.
– Мод! Лиззи! – крикнула я и стала ждать.
Тишина, только где-то хлопнула дверь. Возможно, дверь под лестницей на чердак. Когда я поняла, что произошло, меня охватило полное отчаяние. Скоро восемь. Лиззи наверняка уже давно ушла. А Мод… Я не знаю, где она сейчас. В постели? Внизу? В любом случае вряд ли мой голос пробьется через два ряда дверей по лабиринту коридоров первого этажа этого беспорядочного дома.
Звать миссис Уоррен не имело ни малейшего смысла. Даже услышав меня, она бы не появилась.
Я подошла к окну. Тихий лунный вечер, его покой был разительным контрастом к тому, что сейчас случилось со мной.
И тут до меня дошло. Я в ловушке. В настоящей ловушке. Тетка может отослать Мод в пансион, уволить Лиззи и держать меня взаперти… Сколько? Да сколько пожелает. Это чистая правда. Она может держать меня тут, пока не родится ребенок. Или морить меня голодом, пока я его не потеряю.
От этой правды что-то внутри меня ослабело. Я должна быть сильной – для себя и для ребенка. А силы во мне нет. Этот дом таит тайны, теперь я знаю. Я здесь уже достаточно долго и слышала рассказы про несчастную служанку, которая повесилась в посудомоечной, про мальчика, который утопился в озере.
Моя тетка здесь все. А я никто. Друзей у меня тут нет. Как просто сказать, что я… например, уехала. Сбежала ночью. Никто не станет поднимать шума. Мод может задать пару вопросов, но миссис Уоррен поклянется, что видела, как я уходила, я уверена в этом. Если захочет, тетка может запереть дверь и выбросить ключ. И я ничего не смогу сделать.
Комнату заливал лунный свет, я опустилась у окна на колени и закрыла лицо руками, почувствовав, что они мокрые от слез, а еще твердый холодок кольца, которое я не снимала, – обручального кольца мамы. В него был вставлен бриллиант – очень маленький. И вдруг мне захотелось оставить знак, пусть маленький, но который она не сможет уничтожить, что бы со мной ни случилось.
Я сняла кольцо и очень медленно принялась царапать по стеклу. Лунный свет освещал буквы белым огнем. Помогите мне…
