Глава 23

Вылезать из машины Эзры было неудобно. Хэл споткнулась, жестяная коробочка выскользнула из кармана и, со стуком ударившись о гравий, раскрылась.

– Черт!

Хэл нагнулась, чтобы собрать рассыпавшиеся веером карты, прежде чем их подхватит и унесет ветер. Эзра хлопнул своей дверью и обошел машину, чтобы ей помочь.

– Что-то уронили? – спросил он и, наклонившись, поднял одну карту, с любопытством посмотрев на нее. Тут лицо у него изменилось, словно он увидел привидение, но затем взял себя в руки и рассмеялся. – Таро!

– Именно этим я и занимаюсь, – коротко сказала Хэл. Одна карта попала под колесо машины, и она постаралась выцарапать ее оттуда, не повредив краешек о камень. – Я гадаю на картах таро на пирсе в Брайтоне.

– Не может быть! – Теперь Эзра по-настоящему рассмеялся. – Правда? А вы скрывали.

– Да нет. – Хэл просунула руку под машину, куда улетели еще две карты, достала одну, но не смогла дотянуться до второй. – Вы можете… Вы не могли бы достать вон ту карту с середины? Между колесами?

Эзра нагнулся, посмотрел, затем протянул руку и подхватил карту пальцами.

– Есть.

Но когда он встал, отряхиваясь, и посмотрел на то, что, собственно, достал, Хэл поняла, что это не карта, а фотография, которую дал ей Абель.

– Ого. – Он с минуту держал снимок в руках, стряхивая песчинки с потертых сгибов. – Откуда она у вас?

– Абель дал. – Хэл закусила губу. – Он… он решил, что мне она может пригодиться. Потому что у меня не так много маминых фотографий.

– Понятно. – И Эзра замолчал, не отрываясь глядя на фотографию. Хэл заметила, как он пальцем нежно погладил лицо сестры, которая сидела на снимке рядом с ним и улыбалась ему. – Вы… – Он с трудом сглотнул. – Вам, должно быть, очень ее не хватает.

– Да. Да, очень.

От того, насколько это была правда, у Хэл заболело горло. Говорят, время лечит, но это неправда или неполная правда. Первые рваные раны от потери затягиваются и рубцуются, но шрамы, которые они оставляют, не исчезнут никогда. Навсегда останутся чувствительными и болезненными.

Эзра еще раз смахнул со снимка воображаемые песчинки и потом, как показалось Хэл, почти неохотно отдал его с улыбкой, в которой было что-то от ее собственной оголенной боли.

– Мне тоже, – сказал он и, повернувшись, пошел к дому, как будто ему нечего больше было сказать.