Книга: Альтаир
Назад: Глава 3 КАК ИМ СМОТРЕТЬ В ГЛАЗА!
Дальше: Глава 5 У ТИХОЙ ПРИСТАНИ

Глава 4

ДВОЙНОЕ ЗРЕНИЕ

Город еще спал, когда наши друзья поднялись с телевизором на верхнюю площадку высотного здания.
Прекрасны утренние часы. Улицы пусты. Гулко стучат по асфальту шаги одинокого прохожего. Легко прошелестит удаляющаяся машина, и снова все затихнет… Горят отблеском утренних лучей стекла в верхних этажах. Открыты двери балконов, ветер лениво шевелит прозрачные занавеси. Воскресный день. Люди еще не просыпались. Распустив длинные струи, как огромные седые усы, плывет по асфальту «машина чистоты»…
На высокой площадке, где сейчас стояли студенты, уже давно наступило утро. Солнце пришло сюда гораздо раньше, чем на улицы. В Москве его лучи сначала появляются на Ленинских горах, на золотом шпиле университета, потом на шпилях высотных зданий, на вершине телевизионной башни, в окнах двадцатых этажей, постепенно спускаясь вниз.
Светится розовая дуга Москвы-реки, перерезанная мостами. Золотыми огоньками блестят звезды Кремля. От него, как лучи, разбегаются улицы…
В поисках «Альтаира» наши испытатели встретились с необыкновенным явлением - двойного зрения. Они были вынуждены ездить по городу, чтобы не упустить движущийся аппарат за пределы радиуса его действия. Они видели московские улицы с разных точек зрения - из окна лаборатории Пичуева, из окошка машины, с самой верхней площадки высотного здания - и в то же время видели эти улицы на экране телевизора.
Машина с ящиками переезжала в разные места. Вероятно, Толь Толич последовательно нагружал ее, чтобы все имущество экспедиции сразу свезти в одно место.
Женя Журавлихин, несмотря на серьезную неприятность, которая постигла и его и всех ребят из научного общества, несмотря на неудавшуюся поездку в санаторий, пребывал в состоянии какого-то радостного возбуждения, словно перед началом больших, интересных дел.
Он стоял сейчас на верхней площадке, возле башни, венчающей здание, и, облокотившись на барьер, смотрел вниз. Рядом примостились Гораздый и Усиков возились с телевизором и, как всегда, спорили, в данном случае по поводу наивыгоднейшего направления антенны.

 

Женя снял пиджак, потом галстук, сунул его в карман и расстегнул воротник. Здесь, на этой высоте, хотелось вздохнуть особенно глубоко. Ему казалось, что никакой горный воздух Кавказа, куда впервые в жизни должен был ехать студент Журавлихин для поправки своего здоровья, не сравнится с целебным воздухом «Московских вершин».
Так убеждал себя Журавлихин. К тому были особые причины. Прежде всего, ему совсем не хотелось встречаться с врачами, хотя они и настаивали на этом. После недавно перенесенной болезни легких врачи из студенческой поликлиники рекомендовали Журавлихину подлечиться в горном санатории, где он будет находиться под наблюдением их коллег.
Общество врачей и больных абсолютно не устраивало Журавлихина. Он не был уверен в крайней необходимости санаторного лечения, поэтому потерянный аппарат явился весьма уважительным поводом к тому, чтобы возвратить путевку. Второй причиной, почему он с радостью отказался от поездки, было непреодолимое желание участвовать в испытаниях «Альтаира». Женя готов был целый месяц сидеть у волжского устья или на берегу Черного моря, где угодно, только бы доказать практическую ценность нового аппарата.
Была еще и третья причина, о которой никто ничего не знал, даже сам Женя плохо разбирался в ней, - какая-то подозрительная неясность. Прощаясь по телефону с лаборанткой Колокольчиковой - а это было вчера, - он вдруг почувствовал, что железнодорожный билет совсем не доставляет ему радости, беспокоит его и кажется тяжелой, свинцовой плиткой в боковом кармане.
Возвращая билет в кассу, Журавлихин испытывал буквально физическое ощущение легкости.
Настало время передачи. «Альтаир» включился, и на экране появилась улица. Женя по-своему воспринимал этот неожиданный калейдоскоп впечатлений. Ему не приходилось видеть Москву столь необычным, двойным зрением. Город раскрывается во всем своем величии и неповторимой прелести. Еще бы! Ты видишь его огромные пространства с высоты новостройки и в то же время рядом, на экране телевизора, видишь этот город снизу, во всех знакомых и милых твоему сердцу деталях.
Вторым зрением на экране Женя видел бегущую кромку тротуара, а над ней мелькающие витрины. Магазины были еще закрыты, людей нет, и только вещи, привычные с детства, скользили по экрану.
За стеклами витрин, как в аквариумах, проплывали остромордые осетры и шестиногие крабы. Будто по конвейеру, бежали консервные банки, за ними картонные окорока, колбасы, чучела куропаток, тетеревов, промчался поросенок, корзина с фруктами - все, что было выставлено в витринах «Гастронома». Пытаясь определить место, где сейчас проходила машина, Женя боялся пропустить необходимые ему детали, которые могли бы подсказать направление движения пропавшего аппарата. Только пять минут Женя видел его путь. Улица была незнакомой. Проплывали шляпы и шарфы в витринах, куклы смотрели немигающими глазами. Книги и приемники, часы и велосипеды уносились в сторону. Может быть, по вывескам узнал бы наблюдательный Женя эту улицу, но они висели высоко, «Альтаир» не мог их показать.
Вот прошла девушка, чем-то похожая на Надю. Это почтальон - сумка набита газетами. Дворник тащит резиновый шланг. Все было обыденным, с детства привычным, но сейчас, на экране, приобретало новое и неожиданное значение.
Снова, как и всегда, очень быстро пробежали пять минут, и экран погас.
Митяй щелкнул выключателем и, чтоб не выдать волнения, небрежно затянул шнурок своей праздничной украинской рубашки.
- За час далеко укатит.
- Не дальше вокзала, - старался успокоить его Лева. - А мы почти все вокзалы видим. Вон, смотри, два высотных здания, - указал он вдаль. - Рядом Комсомольская площадь. Там целых три вокзала. Вполне возможно, что с одного из них отправится экспедиция.
- Обрадовал!
Не хотелось Митяю и думать об этом. Нельзя допустить, чтобы «Альтаир» очутился на вокзале. Поезда уходят часто. Можно и не успеть до второго звонка. Он был уверен, что если аппарат останется хотя бы в течение нескольких дней в пределах Окружной железной дороги, то можно его выручить. Зная Москву, легко догадаться, по какой улице проезжает машина. Только бы определить район, где сейчас находится «Альтаир», а там нетрудно и отыскать его, пользуясь направленным действием антенны. Правда, сейчас. антенна указывала два направления: север и юг, то есть сигнал передатчика мог прийти и с той и с другой стороны, - но это все-таки лучше, чем ничего. В данном случае исключаются запад и восток.
Однако Митяй сознавал, что это ему нужно лишь для успокоения. Все его домыслы грешат как против хорошо изученной им теории распространения ультракоротких волн, так и против практики. Волны отражаются от домов, охотно бегут по проводам, поэтому в городе иной раз довольно трудно определить направление, откуда они приходят.
Хотел было Митяй чуть-чуть повернуть антенну, но Лева категорически запротестовал. В спор вмешался Журавлихин.
- Если Лева не понимает, то объясни, докажи ему, - резонно заявил он. Ведь это наука.
- Наука не пиво, в рот не вольешь, - лениво возразил Митяй и отошел к барьеру.
«Пусть Левка сам принимает следующую передачу, - с обидой подумал он. Слишком много на себя берет. Подумаешь, профессор!»
Многих первокурсников удивляла поистине странная дружба Гораздого и Усикова. Уж очень они разные, никакого сходства характеров. Единственно, что объединяло их - это практическая радиотехника. Оба любили повозиться с приемниками, вместе строили «Альтаир», не раз выезжали с телевизором в колхозы, организовывали радиовыставку в институте. Вот, пожалуй, и все точки соприкосновения Усикова и Митяя. Учились они в разных группах, не очень часто встречались на общих комсомольских собраниях, жили в разных районах, причем Митяй в общежитии, а Лева дома.
Митяй, в отличие от своего друга, не мог похвастаться сладостью жизни. По его же собственному выражению, Митяй «знал, почем фунт лиха». Рано оставшись без матери, стал помогать отцу по дому, нянчился с братишкой, готовил обед, убирал комнату, даже белье стирал. Мечтал он в то время о велосипедном заводе, где еще до войны отец работал инструментальщиком. Семья Гораздых жила в Харькове. Вернувшись с фронта, отец долго болел, Митяй учился в ремесленном, потом исполнилось его желание - поступил на велозавод.
Только невероятное упорство Митяя и завидное здоровье позволили ему работать в цехе, ухаживать за больным отцом, - воспитывать озорного братишку в страхе и повиновении, наконец подготовиться к экзаменам в Московский радиоинститут, что было желанием отца. Он уже чувствовал себя хорошо, мог обойтись без помощи старшего сына, пусть Митька получит столичное образование.
А тому не хотелось расставаться и с отцом и с родным городом. С грустью он думал, что придется прощаться с заводом, где над воротами на вывеске красовался настоящий, а не нарисованный велосипед. Но что поделаешь, коли увлекся он - и, видимо, навсегда - куда более сложной техникой, чем велосипед и даже автомобиль, - техникой телевидения. Это он, Митяй Гораздый, одним из первых в Харькове построил телевизор для приема любительского телецентра. Это его вызывали в Москву на конференцию радиолюбителей-конструкторов, где вручили, как участнику заочной выставки, денежную премию и диплом. Кстати сказать, таких денег Митяй никогда еще не держал в руках.
Прошлым летом на радиолюбительской конференции Митяй встретился с Левой Усиковым. Собственно говоря, Лева и натолкнул Митяя на мысль, что можно поступить в Московский радиоинститут, хотя в Харькове тоже готовят радиоспециалистов.
Лева так расписывал достоинства московского института, рассказывая о лабораториях, опытных цехах, профессуре - он уже успел облазить весь институт, - что, возвратившись домой, Митяй согласился с отцом и решил получить «столичное образование».
Вторично Митяй встретил жизнерадостного Леву Усикова во дворе радиоинститута (это было еще до того, как Лева знал. что его не приняли по конкурсу, за отсутствием мест). Вместе сдавали экзамены, вместе получили тройки по химии. Это их сблизило: как же, товарищи по несчастью! Радовались пятеркам по всем другим предметам. В конце концов, у Левы и Митяя оказалось равное количество очков.
После заседания приемной комиссии вывесили список зачисленных на первый курс. В нем был Гораздый Дмитрий Иванович, а Усиков Лев Петрович отсутствовал. Лева глазам своим не верил. Как так? Ведь он же москвич, ему не нужно никакого общежития, он - дома. Неужели ему из Москвы ехать учиться в Харьков? Смешно! Это ошибка?
Не было ошибки. Кандидатуры Усикова и Гораздого комиссия изучила всесторонне. У Гораздого больше прав. Отец - инвалид Отечественной войны, а сын, несмотря на свою молодость, уже работал на заводе. Настойчивый парень, толк из него выйдет, если он в таких тяжелых условиях сумел сдать на аттестат зрелости и на конкурсных экзаменах оставить далеко позади тех ребят, которые, кроме учения, ничего в жизни не знали. Честь ему и хвала! Принять Гораздого обязательно!
Митяй как только мог утешал Левку, чувствовал себя виноватым, готов был бежать в приемную комиссию, доказывать их несправедливость: «Отдайте мое место товарищу Усикову, а меня направьте в харьковский институт». Но когда он заикнулся об этом Леве, тот разозлился: «Это еще что за самопожертвование?! Во-первых, глупо и наивно. Кто тебя, дурака, послушает? А во-вторых, ненавижу жалостливых друзей».
На том и расстались. Могли бы на всю жизнь рассориться, но судьба вернее, Министерство высшего образования - снова столкнула вместе Гораздого Дмитрия Ивановича и Усикова Льва Петровича.
Когда Лева узнал, что его зачислили на заочное отделение, а потом обещали перевести на основное, он поймал Митяя и потащил в «Кафе-мороженое» отпраздновать это счастливое событие. Выпили по стакану кагора, заели его несколькими порциями мороженого - Лева меньше трехсот граммов не ел, - и мир был восстановлен.
Мир оказался непрочным. Достаточно было пустяка, чтобы Левка вспыхивал, как елочный бенгальский огонь, негодовал, пылал, рассыпая вокруг себя трескучие искры. А искры только слегка покалывали, не жгли. Через минуту от бенгальского огня оставался лишь тлеющий уголек.
Митяй стоял у барьера, ждал очередной пятиминутки, когда заработает «Альтаир», Женя был занят какими-то своими мыслями и, не обращая внимания на друзей, ссутулившись, шагал по площадке. Лева скучал, томился возле телевизора, но включать его было рано, и потом - Журавлихин отдал приказание не крутить ручки, чтоб не сдвинуть настройку.
Московское праздничное утро вступило в свои права. Люди ехали отдыхать за город, на пляжи, водные станции, в лес. Звенели трамваи, рычали троллейбусы, пыхтели машины. На утренней розовой, проснувшейся реке появились белые, как чайки, юркие катера - речные трамваи.
Митяй снисходительно посматривал на Женю, догадываясь, что нетерпение его и взволнованная походка объяснялись не только ожиданием передачи с «Альтаира», но и ожиданием консультации по данному поводу. А кто же консультант?
И это было известно Митяю, впрочем, так же, как и Леве Усикову. Журавлихин сообщил им, что опытная лаборантка Института электроники и телевидения Надя Колокольчикова милостиво согласилась помочь студентам в поисках «Альтаира».
Можно не обладать наблюдательностью Митяя, чтобы заметить, как изменился Женя за последние дни. Дело, конечно, не в разговорах о необыкновенных талантах лаборантки Колокольчиковой, чем он особенно удивлял своих друзей, а в гораздо более важном.
«Какой нормальный и уважающий себя парень из СНОРИТа стал бы думать сейчас о девчонке и даже назначать ей свидание на крыше, когда решается судьба «Альтаира»? - спрашивал себя Митяй, с сожалением поглядывая на Журавлихина. Левке и то непростительно».
- Надя обещала приехать с аппаратом для измерения напряженности поля, наконец заговорил Женя. - Пичуева будто бы интересуют эти испытания. Мне кажется, он что-то задумал. Не правда ли?
Ничего не ответил Митяй. Инженеру легко, он может задумывать все, что хочет. Его аппараты спокойненько стоят в запечатанной лаборатории, и ни один из них не бродит по неизвестным улицам. «Эх, не до шуток рыбке, коль крючком под жабры хватают!»
Усиков тоже молчал, загадочно поглядывая на Женю.
- Надя уверена, что измерение силы сигнала поможет нам определить расстояние до передатчика, - продолжал Журавлихин, наклоняясь над улицей, чтобы не видно было лица. - Она занималась этими расчетами. У Нади, я бы сказал, прирожденный талант. Посмотрели бы, как она…
- Верю. Можешь не уговаривать, - с кислой улыбкой прервал его Митяй. Даже если бы ты сказал, что се скоро выберут в действительные члены Академии наук, я бы нисколько не удивился. Кто же может сравниться с Надей Колокольчиковой!
Ироническое замечание Митяя покоробило Женю. Что он сказал особенного? И Левка почему-то ухмыляется. Странное отношение! Впрочем, что первокурсники понимают! Он отвернулся и, прислонившись к барьеру, стал внимательно разглядывать набережную, как бы желая увидеть машину, с которой должна приехать Надя. Все они казались маленькими, блестящими, точно бросили на асфальт сотни стальных шариков и те разбежались в разные стороны.
Проходили минуты. Митяй позвал Женю к телевизору. Вспыхнул экран. Закачались темные полосы, бледные, расплывчатые пятна густели, затем деловито разместились на положенных им местах. Как из детских кубиков, составлялась четкая картинка.
Прежде всего, Женя увидел молодые деревца, низкорослый кустарник и скамейку. За ними смутно различалось светлое здание с черными прямоугольниками окон. Похоже было, что машина с «Альтаиром» остановилась возле сквера на одной из новых московских улиц. Невысокая чугунная ограда вырисовывалась у самого края экрана.
Картинка некоторое время оставалась почти неподвижной, если не считать легкого мелькания блестящих пятен от никеля автомобилей, видимых сквозь листву кустарника.
Митяй провел пальцем по стеклу.
- Узнаете, ребята, этот дом? Примерно в таком же Пичуев живет на Новопесчаной улице. Я его там встретил. Видите, балкон, дверь, рядом окно.
- Угол с характерным рисунком облицовки, - подтвердил Женя. - Теперь узнаю. А вот еще…
Он замолк. На экране показался человек, подошел к скамейке и быстро сел.
Затаив дыхание, невпопад, хватая то одну, то другую ручку, Женя старался поточнее настроиться, чтобы рассмотреть знакомого ему парня. Где-то он его видел? Высокий, курчавый, лицо, как говорят, одухотворенное, крылатые брови, взлетающие вверх. Одет он был в безукоризненно сшитый костюм; гладкая рубашка с модно завязанным галстуком. Весь его облик, удивительно знакомый Жене, почему-то вызывал досадное, горькое чувство.
Сейчас человек на экране напряженно всматривался куда-то вдаль, причем взгляд его был направлен мимо машины с «Альтаиром». Но вот он вскочил, лицо расплылось, стало огромным.
Усиков удивленно воскликнул:
- Это он! Помнишь, Женечка! Мы еще удивлялись, почему он по вечерам дежурит возле института.
И Женя его вспомнил: не раз попадался на глаза у входа в институт, где работает Пичуев. А потом видел с Надей. Но вот и она показалась на экране. Легка на помине!
Надя быстро шла навстречу ожидавшему ее человеку.
- Надюша, милая, прости! - волнуясь, заговорил он, оглядываясь по сторонам. - Я должен был встретиться с тобой обязательно. Сегодня уезжаю.
- Но почему ты вызвал меня на край города? Что за странные причуды? Ужасно!
- Все, все сейчас объясню… - Юноша подвел Надю к скамейке и торопливо заговорил, стараясь как можно скорее высказаться: - Я узнал, что здесь живет человек, от которого зависит вся моя жизнь…
- Ошиблись адресом, - насмешливо перебила его Надя. - Я живу у Белорусского вокзала. Три дня назад вы же сами, товарищ Багрецов, доказывали, что вся ваша жизнь зависит только от меня.
- Опять смеешься? Впрочем, к этому можно привыкнуть. На экране мелькнула широкая, расплывчатая тень. Похоже было на то, что огорченный парень встал и махнул рукой перед самым объективом «Альтаира».
Женя испытывал двойственное чувство. С одной стороны, ему было обидно, что Надя, позабыв о своем обещании встретиться с ним утром, вдруг побежала провожать какого-то Багрецова. А с другой стороны, нельзя и не пожалеть его: бедный Багрецов всем своим видом показывал, сколь тяжело ему слышать насмешки от любимой девушки.
Что-то похожее на ревность или, вернее, оскорбленное самолюбие шевельнулось в Жениной душе, когда Надя ласково провела рукой по склоненной голове Багрецова.
- Ты мне так и не сказал - берут тебя в экспедицию или нет? - спросила она.
- Подбор кадров поручен помощнику начальника экспедиции. - Он поднял голову и сейчас смотрел прямо перед собой.
Жене стало как-то неловко. Ему представлялось, что Багрецов глядит на него и удивляется бестактности некоторых студентов, подслушивающих разговор влюбленных. Однако через минуту Женя мог убедиться, что на экране он видел лишь одного влюбленного, так как Надя вовсе не страдала из-за его отъезда. С равнодушной лукавинкой она щурила глаза, рассеянно смотрела по сторонам и, вероятно, плохо слушала своего собеседника.
А тот говорил горячо, размахивая руками, доказывал:
- Я, Надюша, на все способен. Я должен обязательно проверить свою конструкцию. Но только на практике, только в экспедиции. Пойми меня: если я сегодня не уеду, то, может быть, упущу единственный случай в жизни… Не любишь меня? Ну что ж, слова тебе не скажу… Постараюсь забыть, ничем не напоминать о себе…
- Постарайся, - Надя пожала плечами. - Что я могу тебе посоветовать?
Экран потемнел. «Альтаир» выключился, и друзья уже не слышали дальнейшего разговора.
- Ну и вредная девчонка! - со злостью сказал Митяй.
- Что ж… это самое, сердцу не прикажешь, - задумчиво, чему-то улыбаясь, рассудил Лева.
Митяй вспылил:
- Да я не про то! Вечно у тебя сквозняк в голове. Хорошо, если лаборантка узнает, с какого вокзала отправляется экспедиция, а то ищи их по всей стране… Парень он, видно, настоящий, гордый. Повернется к Наде-капризе спиной - и поминай, как звали.
- Об этом я не подумал.
- А вообще, раздумывать некогда, - безапелляционно, на правах начальника группы, заключил Журавлихин. - Надо догнать машину.
Ему не понравилось предположение Митяя. Он и мысли не допускал, что «Альтаир» увезут из Москвы.
- Машина стоит где-то в районе Песчаных улиц - в этом нет сомнения. Я останусь здесь, - распоряжался Журавлихин, - и вы вдвоем мчитесь туда. Может быть, еще успеете.
- Знала бы Колокольчикова, что сейчас рядом с ней «Альтаир»… - вздохнул Митяй, смотря на темный экран. - Вот история! Можно только удивляться.
- Ну и удивляйся, а я побегу. - Усиков бросился к лестнице, крикнул на ходу: - Женечка, не пропусти передачу!
Отставив локти, тяжело ступая, Митяй пошел вслед.
Пожалуй, он глубже Левки чувствовал себя виноватым. Он и за него в ответе. В самом деле, что можно спросить с Левки Усикова? Студент он способный, трудолюбивый, на хорошем счету в комсомольской организации, веселый товарищ, его любят все однокурсники, но по-настоящему серьезно относиться к нему нельзя. Это было твердое убеждение Митяя. Левка мог иной раз прихвастнуть, причем без особой выгоды для себя. Часто, рассказывая о своих изобретательских успехах, он сам уже начинал верить в то, что говорит, и даже реально представлял себе множество «авторских свидетельств», которые будто бы лежат в ящике его стола.
Друзья со смехом уличали изобретателя в «некотором преувеличении», Тогда он, глядя на них своими живыми, как дрожащие чернильные капли, глазами, признавался, что у него все-таки есть одно свидетельство на изобретение «автоматической защелки в складной телевизионной антенне».
По определению Митяя, Левка был «попрыгунчиком». Ему не сиделось на месте, он вечно в движении. За один выходной день шустрый Левка мог посмотреть художественную выставку, футбол и три фильма. Потом он месяцами не ходил ни на стадион, ни в кино - некогда, да и не было желания, так как за это время уже успел сменить увлечение зрелищами на карикатуры, которые с успехом помещал в стенгазетах всех факультетов.
Если разобрать Левкину натуру, как говорится, «по косточкам», то в ней окажется много детского и, пожалуй, даже смешного. Но будем снисходительны Леве Усикову всего лишь восемнадцать лет. Конечно, возраст весьма почтенный, зрелый, что подтверждается соответствующим аттестатом, выданным по окончании десятилетки.
Некоторые солидные юноши уже чувствуют на себе этот груз восемнадцати лет, считая зазорным лишний раз улыбнуться. Они не будут оправдывать поступки Левы Усикова, так же как и его друга. Уж они бы никогда не допустили такой легкомысленной ошибки, как Лева и Митяй, если бы им поручили испытать ценный аппарат вроде «Альтаира».
Ну что ж, согласимся с ними. Даже в восемнадцать лет не каждый делает ошибки.
Журавлихин проводил своих друзей и возвратился к телевизору. Было как-то нехорошо на душе. Женю не переставало беспокоить предположение Митяя, что исчезнувший аппарат вдруг начнет бродить по просторам страны, - тогда его уж, конечно, не найдешь.
Эта мысль прочно засела в голове, хотя рассудок и подсказывал, будто все обстоит не так безнадежно, как это кажется на первый взгляд. Известен район, где пока находится машина. Вполне возможно, что ребятам удастся ее встретить, если, конечно, она не умчится дальше. Кроме того, Женя надеялся, что Надя поинтересуется, куда уезжает обиженный Багрецов. А если так, то нетрудно догнать «Альтаир» у вокзала, с которого отправится экспедиция. Женя верил, что не пройдет и часа, как Надя выполнит свое обещание и поднимется сюда, на площадку.
Женя ни в коей мере не ставил это себе в заслугу. Он меньше всего надеялся, что Надю привлечет сюда его скромная персона. Надя Колокольчикова как-никак, а маленький ученый, интересы науки для нее превыше всего. Ее интересует изменение интенсивности радиоволн в зависимости от высоты подъема антенны телевизора. Путешествующий по городу «Альтаир» - прекрасный объект для наблюдений.
Напрасно Женя хотел упрекнуть Надю и приписать не свойственное ей равнодушие к чужому несчастью. Если она могла так сухо разговаривать со своим другом, уезжающим в экспедицию, то к тому у нее были особые причины. Кто знает, не торопилась ли она помочь несчастным студентам в поисках «Альтаира»? Вячеслав Акимович Пичуев справедливо доказывал, что только умелое сочетание теории и находчивости поможет молодым конструкторам найти свой «Альтаир». Надя стремилась облегчить их незавидную участь и поэтому решила использовать прибор для измерения интенсивности радиоволн. Несложные расчеты помогли бы студентам хоть и приблизительно, но все же определить расстояние до того места, где в данный момент находится работающий передатчик.
Нервно шагая вдоль барьера, Журавлихин посматривал на мелькающие внизу машины. Мысли его вновь и вновь возвращались к неожиданно подслушанному разговору.
Слов нет, созданный студентами «Альтаир» используется ими не по назначению. «Блуждающий телеглаз» и чуткое ухо микрофона заставляют Журавлихина и его друзей видеть и слышать то, что совсем для них не предназначено.
Правда, есть смягчающие вину обстоятельства. Не каждый день у радиоконструкторов пропадают единственные в своем роде изобретения, и не всегда они вынуждены искать их только таким способом, который советовал применить инженер Пичуев.
Журавлихина мучила неотвязная мысль, будто в его отношения к Наде вошло что-то ненужное, неприятное. Он случайно узнал о Багрецове. Видно, тот по-настоящему любит Надю, мучается, но, хотя это и трудно, старается забыть ее. А что должен делать он, Журавлихин? Ведь он же все знает, все видел и не мог не заметить Надиного равнодушия к Багрецову. Значит, как будто бы у Жени совесть чиста. Девушка вольна выбирать себе друзей, как это ей заблагорассудится, вольна выказывать им свое отношение, подчеркивая либо рассеянное внимание, либо, как при встречах с ним, явное расположение.
И все-таки Женя чувствовал, что между ним и Надей встала пусть тоненькая, почти невесомая, но ясно ощутимая перегородка. Он знал, что такие случаи бывают, хоть и никогда не сталкивался с ними. Опыт юноши, которому лишь немногим больше двадцати, вряд ли может служить основанием для каких-либо выводов. Да и жизненные наблюдения его весьма случайны, поверхностны, неубедительны. В разных не очень удачных пьесах или фильмах Журавлихин встречался с абсолютно положительным героем, - узнав о любви своего друга к собственной невесте, тот безропотно уходил со сцены. Иные драматурги усложняли сюжет, и кое-кто из сентиментальных зрительниц, может, даже прослезится, когда благородный влюбленный, здоровый и умный человек, вдруг начинает играть жалкую роль, притворяется равнодушным эгоистом, чернит себя в глазах любимой женщины - и все затем, чтобы она оценила по достоинству робкую любовь его друга. Жене казалось это и глупым и пошлым, он совсем иначе понимал дружбу - ради нее не жертвуют большой любовью. Но в то же время не мог себе представить, как бы сим поступил, если б в жизни, а не на сцене встретился с подобной ситуацией. Во имя дружбы на что не пойдешь!
Сейчас он столкнулся с иными обстоятельствами. Багрецов ему вовсе не друг. И Женю это мучило. Какие-то непонятные отношения, может быть довольно высокого этического порядка, заставляли его искать ответ у совести.
Прислонившись к барьеру и перебирая пальцами свои редкие волосы, он опять занялся самоанализом. Такова уж склонность характера. Как говорили о нем однокурсники: «Женечка - думающий товарищ».
«Попробуем поставить себя на место Багрецова, - размышлял Журавлихин. Человек хорошо знает Надю и любит ее… Сейчас отправляется в экспедицию. По его словам, уезжает затем, чтобы проверить свою. конструкцию и по возможности постараться забыть эту самую Надю. Что происходит дальше? Пока Багрецов занимается испытаниями, какой-нибудь молодец, вроде меня, ходит с Надей в кино, катается на лодке и норовит, чтобы та навсегда позабыла бедного путешественника. По совести это? Не очень».
Кто знает, к чему привели бы Журавлихина подобные рассуждения, но в этот момент он увидел Надю Колокольчикову.
Шла она торопливо, как бы прищелкивая каблучками. Пестрое легкое платье развевалось на ветру. Коротко стриженные волосы с медным отблеском поднимались вверх, чем-то напоминая гребень молодого петушка. Женя вдруг почувствовал, как сердце его, вопреки всем законам физиологии, перемещается вправо. Впрочем, он не мог этого точно определить, хотя и ощущал что-то похожее на подобную ненормальность.
Надя несла довольно увесистый чемодан. Чуть не споткнувшись, Журавлихин бросился ей навстречу и взял чемодан с аппаратом.
- Вы один? - Надя удивленно приподняла бровь. - Ребята помчались искать машину где-то в районе Песчаных улиц. Вы там…
Женя прикусил язык. Вырвалось лишнее слово. Надя проницательно посмотрела ему в глаза, как бы пытаясь понять причину странного совпадения. Ведь она только что приехала с Песчаной улицы…
В сознании Журавлихина спорили два ранее намеченных решения: либо следует соблюдать такт и ни слова не говорить о свидании, при котором, он невольно присутствовал, либо рассказать все начистоту и, поборов ложную скромность, спросить Надю о маршруте Багрецова.
Пришлось выбрать последнее. Нельзя терять ни минуты, иначе «Альтаир» вырвется за пределы Окружной железной дороги и его не обнаружит ни один, даже самый сверхчувствительный приемник.
- Наденька… я вас видел… там… - выдавливая из себя слова, говорил Журавлихин. - Вы были… не одна.
- Допускаю эту возможность, - небрежно заметила Надя, открывая чемодан. Следили за мной?
Женя покраснел, вытащил платок и прижал его к мокрому лбу.
- Простите, это случайно… - И, понурившись, спросил: - Куда он едет?
Надя кусала губы от обиды. Она не могла допустить мысли, что этот скромный, вежливый и чуткий человек так грубо воспользуется подслушанным разговором. Как ему не стыдно!
А Женя видел Надю будто сквозь запотевшее стекло, не зная, говорить ли дальше или обратить все в шутку, просить извинения или просто молчать. Топорщатся на голове красноватые гребешки, вздрагивают от ветра, и кажется Жене, что Надя бросится на него рассерженным петушком, проучит как следует за глупую бестактность. Кстати, этого ему очень хотелось. С каким наслаждением он искупил бы свою вину!
- Надо узнать, куда… он едет, - растерянно бормотал Женя; понимая, что девушка еле сдерживается от гнева. - С какого вокзала? Мы здесь видели… Кое-как он сумел объяснить, почему его интересует маршрут Багрецова.
Надя готова была простить Журавлихина, предложила сейчас же ехать на то место, где ее видели, - но, узнав, что ребята там будут раньше, успокоилась и стала развертывать антенну измерительного аппарата.
- Вы слышали весь разговор? - помолчав, спросила она.
- Нет, только начало… Помню, вы ему ничего не могли посоветовать… На этом передатчик выключился.
- Значит, вы могли понять, насколько меня интересовало, куда он едет.
- Нехорошо получилось.
- Теперь я сожалею. Но кто мог знать, что он отправляется по пути «Альтаира»?
- Я не об этом. - Женя вдруг осмелел. - Мне кажется, вы были несправедливы к Багрецову… простите, я даже знаю его фамилию.
- Оставим это, - сухо сказала Надя, взглянув на маленькие часики. Помогите развернуть антенну. Что смотрите? Попробуем узнать направление.
Вынимая из чемодана блестящие трубки, и торопливо свинчивая их, Журавлихин с дипломатической осторожностью расспрашивал Надю об экспедиции, которая его сейчас интересовала не меньше, чем Багрецова. Надя отвечала односложно. Она почти ничего не знала ни об экспедиции, ни о стремлениях упрямого конструктора. Ей было известно, что в одном из домов напротив сквера живет помощник начальника экспедиции. Он обещал Багрецову дать ответ сегодня утром, но, вероятно, позабыл, что сегодня воскресенье, все учреждения закрыты. Багрецов решил караулить его возле дома. Вот и все.
Настало время передачи. Женя, бледный от волнения, включил телевизор. Он уже представлял себе, что «Альтаир» находится либо на багажном складе, либо что еще хуже, страшно подумать - в темном товарном вагоне. Ничего не увидишь, ничего не услышишь, поиски окажутся бесцельными, невозможными.
Надя хотя и стремилась проявить стойкость и хладнокровие в любом, даже решающем эксперименте, но сейчас на хорошо знакомом ей аппарате вертела совсем не те ручки, - вероятно, потому, что поминутно смотрела на экран телевизора, который интересовал ее гораздо больше.
Как всегда, на молочно-белом стекле сначала появились тонкие серебряные нити, затем побежали грязные полосы. Вот они остановились, и Надя увидела знакомую картину: угол дома, чугунную решетку, кусты и садовую скамейку. Не было никакого сомнения, что машина все еще стояла возле - сквера.
Но где же Гораздый и Усиков? Неужели они не встретили своего знакомого Толь Толича? Женя его никогда не видал, а Надя узнала сразу, едва он появился на экране.
Поигрывая концом кавказского ремешка, Толь Толич шел кому-то навстречу и широко улыбался.
- Какими судьбами, каким ветром вас занесло в наши края, золотко? вкрадчиво говорил он, щурясь от удовольствия. - Нем, так сказать, обязан?
Совсем вплотную к этой шарообразной фигуре приблизился хмурый Багрецов. Губы его вздрагивали.
- Ведь вы же сами мне назначили, - растерянно сказал он. - Я приехал в институт, но…
- Простите великодушно. - Лицо Толь Толича расплылось в еще более широкой улыбке. - Но ведь мы, золотко, не всегда себе принадлежим… Дела, дорогой мой, дела… Заводи, Петрович, поехали!
У Жени после этих слов упало сердце. Машина опять ускользнула прямо из-под носа. Вдруг ребята ее не встретят?
Надя хмурилась, кусала ноготь от досады. Вновь послышался знакомый голос Багрецова:
- Погодите! Вы же обещали взять меня. Все документы я оформил.
- Поздно, милый, поздно! Ваше место, товарищ Багрецов, уже занято. Как говорится в нашем ученом мире, природа не терпит пустоты. К тому же все под богом ходим… Позвонили мне вечерком из министерства: нельзя ли, мол, одну радистку, чью-то там племянницу, зачислить? Человек я маленький, возражать не приходится. Неприятно, конечно, но я тут не виноват. Простите, золотко, но если что нужно - прямо ко мне. Пока, дорогой мой!
Толь Толич повернулся лицом к машине. На экране оно постепенно увеличивалось. Самодовольное, но в то же время предупредительно-вежливое. Взглянешь на такого улыбающегося человека - и на душе становится радостно. Вот он, весь перед вами, доволен своим положением, работой, безоблачным, солнечным днем, цветочками в скверах, но больше всего доволен тем, что сможет доставить вам приятное. Если придется отказать, то сделает он это с грустной улыбкой, признается в своем бессилии, и вам уже становится его немного жалко. Чудесный, милый, чуткий человек! Посмотрите на него - он так вам сочувствует… «Эх, подумаете вы, - зачем я только его беспокоил?…»
- Ну и сахарин! - воскликнула Надя. - Ужасно боюсь таких людей!
Женя не мог с ней согласиться. Ему, впрочем, как и многим другим, нравилась подобная обходительность. Рассуждал он просто: «Зачем вдвойне огорчать людей - и вынужденным отказом и суровым тоном? Человеку нужно посочувствовать, утешить ласковой шуткой, убедить его в неизбежности принятого решения. Так и в данном случае Багрецов, которому отказал Толь Толич, хоть и расстроен неудачей, но, конечно, не обижается на него».
Журавлихин ошибся.
На экране показалось гневное, возмущенное лицо Багрецова.
- Вы правы, Анатолий Анатольевич, сейчас уже разговаривать поздно, не к кому обратиться. Но человек вы не маленький, а мелкий.
- Не надо горячиться, золотко! - увещевал Толь Толич. - Осенью заходите, сердечно буду рад. Что значит молодость! Ай-ай! - покачал он головой и исчез с экрана.
Загудел мотор, задрожала на экране картинка. Поплыли в сторону кусты, скамейка, угол дома, и машина выехала на широкую улицу. Замелькали окна, балконы, тонконогие деревца. Людей было немного, они неторопливо проплывали по экрану, будто скользили на роликах.
Возле одного из подъездов стоял Митяй (Женя его сразу узнал по вышитой рубашке и светлой шевелюре). Он озирался по сторонам, провожая глазами проходящие машины. Когда мимо него проезжала машина с «Альтаиром», он безучастно глядел с экрана. Это особенно удивило Женю. Неужели Митяй не узнал грузовик с ящиками?
Снова экран потемнел, только бледные косые нити бежали куда-то в сторону, как весенний дождь.
- Что за машина стояла возле сквера? - спросил Женя, выключая телевизор. Грузовик?
- Нет, поменьше. Как это называется? Открытый пикап.
Вполне понятно, что Митяй не обратил на него никакого внимания. Он искал свой ящик на грузовиках и не подумал, что багаж может быть перегружен на любую машину. А так и было сделано. Еще ночью по приказанию помощника начальника экспедиции части груза перенесли на пикап.
- Обидно!… Ужасно обидно! - Надя досадливо прижимала к затылку поднимающиеся от ветра волосы.
- Подождем следующей передачи, - попробовал утешить ее Женя. - Возможно, удастся определить вокзал.
- Вокзал? - переспросила Надя. - Ну да, конечно… Поезда обычно уходят вечером… Успеем… - Она помолчала. - А все-таки, Женя, вы странный человек.
- Не понимаю.
Надя вплотную подошла к Журавлихину.
- Кроме того, что машина отправилась на вокзал, вы ничего не заметили?
- Нет, почему же! Я был удивлен, когда увидел Митяя. Оказывается, он искал совсем другую машину.
- Вы наблюдательны. - Надя лукаво прищурилась, и глаза ее превратились в маленькие щелочки. - Но где же ваша чуткая, отзывчивая душа? Неужели ее никак не затронула история с Багрецовым? Ведь это ужасно!
Женя молчал, толком не понимая, к чему клонится разговор, своим необдуманным ответом боялся попасть впросак.
- Вы не догадываетесь, - продолжала Надя, - что значит для Багрецова упустить эту поездку? О ней он мечтал, готовился - и вдруг… Ужасно!… Сладенький, ничтожный человек отказывает ему в день отъезда ради какой-то неизвестной племянницы… Уверена, что он сам это все устроил, захотел выслужиться. Никто ему не звонил и не просил подобного одолжения.
Стараясь обойти острые углы, Надя кое-что рассказала о Багрецове. Щекотливость положения усугублялась подслушанным признанием. Совсем некстати «Альтаир» выдал его Жене.
Надя понимала, да и по лицу видела, что Жене по меньшей мере неприятно. Но странное дело - Надя, хотя ей и совестно было даже перед собой, испытывала торжество. Пусть видит Журавлихин, как страдают настоящие люди!
В разговоре с Женей она ничем - ни словом, ни намеком - этого не выражала. Для нее Багрецов просто друг, способный парень, говорят - даже талантливый. Речь шла о мучениях изобретателя, а не влюбленного.
Вадим Багрецов работал техником в научно-исследовательском институте метеорологии. Строил радиоприборы, учился в заочном радиоинституте на четвертом курсе. В свободное время (а у него этого времени почти не было) занимался изобретательством, как он говорил, «для души». Надо сказать, что он не выдумывал пустые игрушки, не изобретал «вечные двигатели», а строил вполне полезные приборы. Так получилось и на этот раз. Багрецов вместе со своим другом, тоже техником, Тимофеем Бабкиным разработал карманную радиостанцию для альпинистов и разных экспедиций. Сделаны были два экземпляра радиостанций, проверили их в лаборатории, испытали в полевых условиях. Получили эти аппараты вполне хорошие отзывы, а когда встал вопросе серийном выпуске, потребовалось испытать радиостанции в действительных условиях, то есть в какой-нибудь экспедиции. Багрецов встретился - причем случайно - с начальником одной экспедиции, которая готовилась к отъезду, показал ему свои карманные аппараты. Начальнику они понравились, и он решил взять с собой молодого изобретателя на должность радиста.
Все шло прекрасно, но дорога изобретателя, как говорят, тернистая. Начальник неожиданно уезжает. Оформлением командировки Багрецова занимается помощник начальника экспедиции. Собственно говоря, ему поручен подбор кадров.
- Вот он и подобрал, - заключила Надя, - Выбросил человека за борт. Нужно ему очень возиться с изобретателями! Да я бы на месте Багрецова… Да я бы…
Она искала слова и не находила. Действительно, положение заштатного радиста Багрецова пиковое. Если экспедиция уедет сегодня, то где ее потом найдешь? Пока суд да дело, бумаги, переписка, отпадет надобность в радисте и его карманных аппаратах. Пройдет лето, и экспедиция вернется обратно.
Надя рассказывала, гневно стискивая кулачки, а Журавлихин сжился, точно виноватый за поступок Толь Толича, вежливого, обходительного. Больше того Женя ему даже симпатизировал. Мало ли какие соображения могут быть у помощника начальника экспедиции! Не подходит Багрецов - и все. А сказано ему об этом в ласковой форме, зачем обижать человека!
Абсолютной уверенности в правоте Толь Толича у Журавлихина не было, но, несмотря на это, он возражал Наде:
- Не сердитесь, Надюша. Девушки очень часто верят первому впечатлению. Вы случайно подсмотрели кусочек жизни и сразу уже делаете выводы. Товарищ отказал Багрецову, привел доводы. Возможно, он и не виноват. Надо снисходительнее относиться к людям. У каждого есть свои недостатки.
- А если они нам мешают?
- Некоторые можно простить.
- Не знаю. Не уверена. - Надя протянула руку, указывая вниз: - Смотрите на эту улицу. Она сейчас широкая-широкая. Я се маленькой еще помню. Тогда улицу освобождали лишь от тех домов, которые мешали проезду, А теперь на месте низеньких, старых и уродливых зданий мы строим большие, высокие и прекрасные. Пусть вся улица будет прекрасной.
Журавлихин удивился: Надя заговорила с ним иначе, вполне серьезно и, как ему показалось, убедительно. Веселая щебетушка, увлекающаяся футболом и нарядами, вдруг обнаружила перед Женей новые свойства характерна, о которых он и не подозревал.
У Журавлихина, как говорили его друзья, «аналитический ум», Женя философ, и ему место на философском факультете университета, а не в радиоинституте. Сейчас он анализировал Надино сравнение: что общего между созданием нового характера и строительством городской магистрали? Он ясно себе представил старую, кривую московскую улицу, с выпирающими на тротуар купеческими особняками, с полуразвалившимися деревянными лачугами, лабазами и глухими заборами.
Взглянув на широкую магистраль, которая пересекала чуть ли не весь город, на прямые улицы, очерченные светлыми новыми зданиями, Женя подумал, что Надя права - и теперь, в наше время, трудно вообразить уродливый купеческий особняк на новой улице.
Незаметно наблюдая за Надей, - положив руки на высокий барьер, она смотрела вниз, - Женя чувствовал легкое сердцебиение, голова чуть-чуть кружилась, будто не Надя, а он смотрит с высоты, смотрит и боится ее.
Надя почувствовала его пристальный взгляд, спрятала довольную улыбку и отошла от барьера. Но странное дело - Женя испытывал все то же чувство беспокойства и головокружения. Видно, не высота здесь была виновата. Надя напоминала ему красноголового щегла: маленькая, голосок звонкий, всегда что-то напевает, живая, веселая.
Сейчас, сидя на чемодане и проверяя настройку измерительного аппарата, она тоже тихонько насвистывала, вытянув детские, пухлые губы.
Перед глазами Жени вновь выплыло хмурое лицо Багрецова. Вспомнилась его запальчивость в разговоре с Толь Толичем. Смутное, пока еще неуверенное чувство сожаления прокралось в Женино сердце: «Обидно за парня. Нужно бы ему отправиться в экспедицию. - И сразу Женя осадил себя: - Очень подозрительным мне кажется ваше сожаление, дорогой Женечка. Не хотелось ли вам, признайтесь, чтобы Надин друг на долгое время скрылся с московского горизонта?»
Это предположение оскорбило Журавлихина. Странно! Ведь он сам его выдумал!
Глубоко вздохнув, силясь забыть о нем, Женя продолжал начатый разговор:
- Вот вы сейчас набросились на невинного человека. Он, конечно, не хрусталь. Совесть чуть мутновата и, возможно, даже с трещинками. Но ведь и многие таковы, если разобраться с пристрастием.
Надя удивленно посмотрела на него.
- А как же иначе? Без пристрастия? Ведь это наш, советский человек. С него много и спрашивается.
- Согласен. Но переделывать характер куда труднее, чем поворачивать реки. Здесь мы имеем дело не с техникой, а с человеческим материалом.
- Который, как вам известно, совершенно изменился за последние десятилетия.
Нельзя было с этим не согласиться, но Женя напомнил, что речь идет не о том, как меняется сознание людей, а о другом, сейчас не менее важном. Люди не похожи друг на друга не только цветом глаз и волос, но и характерами. Каждый из них обладает индивидуальностью. А она бывает разная - хорошая и дурная. Или, например, встретишься с человеком, кажется он тебе замечательным; потом посмотришь на него со стороны, даже без «Альтаира», - и видишь совсем в ином свете. Нет, ничего скверного он не делает, просто замечаешь досадные черточки его характера.
- Можно, я напомню две сцены на экране? - спросил Женя. - Не обидитесь?
Надя щелкнула выключателем и слегка поджала губы.
- Пожалуйста.
Стараясь не затронуть ее самолюбие. Женя с опаской подбирал слова:
- Я думаю, что уже не следует мириться с некоторыми малоприятными для окружающих особенностями молодого характера. Скажем, моего, вашего, Багрецова. Ведь мы люди будущего.
- Тактичность и деликатность - тоже полезные черты в характере будущего человека, - заметила Надя с иронией.
- Не менее, чем искренность и простота, - в тон ей ответил Женя. - А только так я и хочу говорить с вами. Скажите: можно ли оправдать вспыльчивость вашего друга, когда он назвал помощника начальника экспедиции мелким человеком?
- Это резкая, но прямая оценка поведения. Здесь деликатничать нечего.
- Вы считаете подобную прямоту допустимой?
- Несомненно.
Женя задумался. Пожалуй, Надя права. Действительно, если человек убежден в чьих-то неправильных поступках, то об этом нужно сказать честно и безбоязненно. Следует только подобрать приличную форму.
- Извините меня, - Журавлихин подошел ближе и наклонился к Наде, - но я вновь хочу напомнить о встрече с Багрецовым, которую видел на экране. Мне кажется, что равнодушие к судьбе человека - страшнейший порок. С этим нельзя мириться, за это надо наказывать!
Надя привстала и, прямо глядя Жене в лицо, резко отчеканила:
- Я бы очень хотела вас наказать, причем сейчас, немедленно. То, что вы назвали равнодушием, будет существовать всегда. Поняли? Всегда!
«Ну как объяснить ему, что я не могла иначе?» - думала Надя, злилась на Женю и особенно на себя: зачем она так неблагоразумно поддерживала столь неприятный, щекотливый разговор?
Она очень хорошо относилась к Багрецову, считала его своим другом, часто проводила с ним время и никогда не предполагала, что дружба эта может перерасти в сильное, глубокое чувство. Так случилось, но не с ней, а с Багрецовым. Вначале Надя ничего не замечала. Жили по соседству, часто встречались на улице, в библиотеке, ходили в цирк, который любили оба, спорили о книгах. Ревниво относились к делам, каждый считал свою работу самой значительной, самой лучшей.
Споры как-то сразу прекратились. Вадим стал молчалив и задумчив. Надя сердцем поняла, что дружбе пришел конец. Напрасно Журавлихин упрекает ее в равнодушии. Если бы он только знал, как мучилась Надя все эти дни, наблюдая за Багрецовым! Но что она могла сделать? Трудно, ужасно трудно признаться ему, сказать, что не любит и что не он ее настоящий избранник. К тому же не хочется: так приятно чувствовать себя любимой!
Наде было стыдно перед собой. Страшная, непонятная жизнь! Кто может ответить, почему человек, который стоит сейчас рядом, интересует Надю гораздо больше, чем Багрецов! Да, ей, конечно, жаль Вадима. Не удержалась, при встрече ласково погладила его по голове, как плачущего ребенка. Журавлихин это видел, но ничего не понял. Жалость - скверное чувство, им нельзя подменить любовь.
Послышались твердые, неторопливые шаги. Митяй, расстегнув ворот рубашки, вытирал платком потную мускулистую шею и недовольно смотрел на Журавлихина, вероятно подозревая, что внимание руководителя поисковой группы раздваивается. Нельзя одновременно заниматься поисками «Альтаира» и мило беседовать с веселой лаборанткой.
Наглухо, на все пуговицы, Митяй застегнул воротник и еще издали поздоровался с Надей.
- Чем обрадуете? - хмуро спросил он.
Женя сразу понял, что разведка Митяя оказалась безуспешной. Машину он не заметил. С чем-то приедет Усиков?
Возможно мягче, чтоб не так уж огорчать товарища, Журавлихин рассказал о последней передаче «Альтаира», что видел на экране самого Митяя с открытым ртом.
«Посмотрел чудак на чудака, да и плюнул: эка, мол, невидаль», - подумал Митяй с горечью, что-то буркнул и пошел к телевизору.
Опять пришло время передачи. Наде хотелось поточнее определить направление. Это оказалось крайне необходимым: на экране была видна какая-то довольно невыразительная спина человека в спецовке, а по данному признаку даже при весьма развитом воображении вряд ли удалось бы представить себе местонахождение «Альтаира».
Из репродуктора в чемоданчике с телевизором доносились гудки машин, обрывки разговоров, непонятный звон металла, будто сбрасывали на землю рельсы. Но все это ничего не подсказывало. Спина застыла на экране, над плечом вился серенький дымок. Человек сосредоточенно курил, равнодушный ко всему окружающему.
Надя довольно точно указала направление. Невидимый луч «Альтаира» тянулся с северо-западной стороны города, примерно от Ленинградского шоссе. Путем несложный математических выкладок Надя определила, что «Альтаир» может находиться в нескольких километрах от города.
Это совсем не входило в расчеты Жени и Митяя. Они уже примирились с мыслью, что аппарат будет доставлен на какой-нибудь вокзал, где его и следует искать. Но почему груз «южной экспедиции» попал на северо-запад?
Запыхавшись, прибежал Усиков. Его поиски также оказались бесплодными.
Решили ждать следующей передачи. Томительно проходили минуты. Солнце стояло уже высоко. Парило. Город окутался туманной дымкой. Сквозь нее все предметы казались расплывчатыми, дрожали в потоках нагретого воздуха.
Леве мучительно хотелось пить, он поминутно облизывал пересохшие губы, но ему было неудобно покинуть друзей.
Внешне подтянутый, сдерживая охватившее его беспокойство, Митяй по-хозяйски осмотрел телевизор, пощупал горячую от солнца крышку и приоткрыл ее.
Щелкнул выключатель, заметался на экране будто прорвавшийся внутрь солнечный зайчик и разбросал по стеклу дрожащие тонкие лучи. Лучи стремились убежать за пределы экрана, но вдруг остановились.
- Смотри, вода! - воскликнул Усиков.
Действительно, на экране различалась яркая полоска воды, угол каменного здания и чьи-то ноги в тяжелых, грубых ботинках.
Не успел Лева осмыслить это странное сочетание, как ноги исчезли, угол дома накренился, закачался, будто от землетрясения, затем на экране промелькнуло пышное, похожее на булку облачко и на нем четырехгранный шпиль Химкинского речного вокзала.
В этом не было никакого сомнения. Лева мог нарисовать его с закрытыми глазами.
Назад: Глава 3 КАК ИМ СМОТРЕТЬ В ГЛАЗА!
Дальше: Глава 5 У ТИХОЙ ПРИСТАНИ