Глава 5
ТОЛЬ ТОЛИЧ И ЕГО СЧАСТЛИВАЯ ЗВЕЗДА
Медоваров, как и многие завистники, люто ненавидел талантливых людей. Он завидовал их упорству, преданности любимому делу, завидовал славе их и, главное, тому, что получают они больше его. На прежней работе, тоже в научном институте, Толь Толич часто подписывал платежные ведомости, ордера на выдачу премий за изобретательство, подписывал документы по авторскому гонорару, - в институте издавался научный журнал. Всегда делал это с усмешкой и мелкими придирками, чувствуя себя обойденным, обиженным. Как же так? Ведь он, Медоваров, человек с высшим образованием, больше двадцати лет занимает административно-хозяйственные должности, с персональной машиной. Начальство ценит и уважает его, а получает он гораздо меньше, чем какой-то мальчонка мастер опытного цеха, которому выплачиваются чуть ли не ежемесячно премии за рационализацию.
Пользуясь своим правом, Медоваров подолгу задерживал документы на выплату премий и гонорара. Под маркой экономии государственных средств выискивал какие-то несуществующие ограничения, для чего до тонкости изучал все финансовые законы, трактуя их несколько односторонне, так как им руководили не эти законы и человеческий долг, а злобная зависть.
- Я за свои две тысячи вон какую ответственность несу! - слегка подвыпив, говорил он друзьям. - Все хозяйство у меня на руках. А какой-то курицын сын, ни солидности в нем, ни положения, гайку выдумал - и нате вам, пять тысяч на блюдечке!
К людям с «солидностью и положением» Толь Толич относился иначе. Не моргнув, он подписывал любой ордер. Еще бы, у Ивана Ивановича персональная машина! Толь Толич не представлял себе, что заслуги, значимость того или иного человека не всегда определяются средствами передвижения, которыми он пользуется. Для Медоварова известный всей стране ученый, приехавший в институт на метро, значил гораздо меньше, чем председатель артели, выпускающей брошки и головные шпильки, - этот ездит на персональной машине.
В научном институте неудобно было показывать свое пренебрежение к творческой мысли, поэтому Толь Толич заискивающе улыбался докторам наук, дружески похлопывал молодых инженеров по плечу и даже снисходил до шуток с лаборантами. Больше всего его радовала возможность показать свою власть, хоть в мелочах, но пусть они знают!
Кто они? Проходя через актовый зал института, где к первомайскому празднику на Доске почета вывешивали портреты талантливых ученых, изобретателей, передовых рабочих, Медоваров неприятно улыбался: «Ну что ж, все придете ко мне, поклонитесь Толь Толичу в ножки. Мы, конечно, звезд с неба не хватаем, премий тоже не получаем. Ничего, посмотрим, за что их вам дают». В результате Толь Толичу тоже дали, но не премию, а строгий выговор в приказе по институту. У Медоварова произошел малоприятный ему конфликт с тем самым изобретателем из опытного цеха, который почти ежемесячно получал премии. Всеми правдами и неправдами Толь Толич старался урезать их, задержать. Обвинял ни в чем не повинного мастера в рвачестве, обкрадываний государства и других смертных грехах. Партийная организация встала на защиту изобретателя, Толь Толич прикинулся овечкой, покаялся - это ему не впервой, - и дело ограничилось взысканием, хотя могло бы обернуться иначе.
С тех пор - а времени прошло порядочно - в сердце Толь Толича притаилась уже не зависть, а злость, жгучая, как серная кислота. Капнет случайно на платье, можно и не заметить, а потом появляется дырка. Ничего особенного, заштопается, но все же нехорошо. Вот такие мелкие дырочки, уколы, неприятности, портящие не платье, а жизнь, которая состоит не только из больших дел, но и будничных, обыкновенных, люди ощущали от соприкосновения с Медоваровым. Чаще всего, поглощенные своим творческим трудом, ученые, инженеры, изобретатели не понимали этого. Милый человек Толь Толич, усаживал в кресло, предлагал папиросы, рассказывал анекдот, а потом разводил руками и признавался:
- Командировочку вашу в Ленинград мы чуть-чуть подрезали. Знаете, по смете не выходит. Главный бухгалтер возражает.
А инженер составил точный план своей командировки. На заводе испытывалось его изобретение. Он уже знает, что надо изменить в конструкции. Но время, время! Откуда его взять, если помощник директора сократил срок командировки вдвое? Ничего не поделаешь, ему виднее. Смета так смета…
Напрасно на нее ссылался Медоваров. Средств на командировки научному институту было отпущено достаточно. Директор института, академик, не мог тратить много времени на решение финансовых вопросов. Все такие дела вершил Толь Толич, считался незаменимым хозяйственником, приятным; чутким, ну просто прелестным человеком. И тот же инженер, которому беспричинно сократили командировку, уходил из кабинета Толь Толича обласканный и довольный. Может быть, позже, внимательно присмотревшись, инженер найдет мелкие дырочки на платье - следы жгучей зависти и злости, они испортят ему настроение, но, как правило, такие люди, влюбленные в свои большие дела, не обращают внимания на мелочи.
Что им Толь Толич с его жалкими попытками хоть чем-нибудь ущемить человека, того, кто идет прямым путем, не ластится к начальству, не клянчит у него каких-нибудь благ и не выслуживается перед ним!
Это особенно возмущало Толь Толича. В жизни он никогда не шел по прямой дороге, его прельщали мелкие, узенькие тропки, вьющиеся рядом. Меняя то одну, то другую, он старался забежать вперед, но, как известно, прямой путь - самый короткий, а потому Толь Толич часто оставался в хвосте.
Но и тут он не терялся. С помощью влиятельного друга - а друзей у Толь Толича было много - он пристраивался на запятках солидного экипажа и снова вырывался вперед, приветственно помахивая ручкой недогадливым пешеходам.
Именно таким образом он и въехал в кабинет помощника директора института, где работал Набатников. Неприглядная история с премиями дала Медоварову серьезный урок. Он его не забыл, стал осторожнее, но побороть в себе неприязнь к людям типа Багрецова не мог. Так молодой кот, однажды высеченный за агрессивное отношение к цыплятам, будет взирать на них подчеркнуто равнодушно, но вряд ли воспылает к ним отеческой нежностью. При случае, заблудись такой цыпленок вдали от хозяйского двора, обиженный кот постарается восстановить свою поруганную честь.
Вот таким заблудившимся цыпленком и оказался Багрецов, Пищи, кричи в свой микрофон - тебя никто здесь не услышит. «Жаловаться хотели товарищу Набатникову? Милости прошу - хоть сию минуту. Не желаете ли свои претензии высказать ему по радио? Будьте добры, он давно ждет вашего вызова. Ах, не работает? Как же это вы, молодой человек, опростоволосились? Отрываете время у занятых людей, себя мучаете. Нехорошо, очень нехорошо!»
Примерно так, начальственным баском, Толь Толич хотел бы пожурить «цыпленка», но, пораздумав, ничего не сказал и на цыпочках, тихонько, словно боясь потревожить больного, ушел в палатку составлять проект докладной записки на имя начальника экспедиции товарища Набатникова о необходимости удаления посторонних лиц с территории лагеря.
Медоваров понимал, что неудачная демонстрация аппарата Багрецова таит в себе опасные последствия. Сразу он его не наладит, тем более что прошло уже два часа с тех пор, как радист начал вызывать Афанасия Гавриловича.
К Вадиму несколько раз прибегали Женя и Митяй (Левка благоразумно прятался), возились с «керосинкой», стараясь ее наладить. Наконец, убедившись, что «дело дохлое», как сказал Митяй, сдались и попросили Набатникова дать им время до завтра. Тот был искренне огорчен, в сомнении покачал головой, но согласился.
Над Багрецовым тучи постепенно сгущались. Назавтра, после замены некоторых ламп в радиостанции, он с помощью друзей повторил испытания на дальность связи. Несмотря на прямую видимость, аппараты еле-еле перекрывали ничтожное расстояние, не более километра.
Усиков от волнения потерял свою тюбетейку, бегая за Вадимом, словно побитая собачонка. Сегодня утром, после бессонной ночи, Лева наконец признался, что перекалил лампы, и теперь всеми силами хотел загладить свою вину.
От Митяя ему досталось здорово. Лева оправдывался, говорил, что хотел вроде как вылечить Вадимову «керосинку», да ошибся.
- Ошибся, - передразнил его Митяй. - Один лекарь тоже ошибся, хотел вырвать зуб, а оторвал ухо. Видеть тебя, шкоду, не могу! - Плюнул в сердцах и ушел.
Но виноват был не только Лева, а и сам изобретатель. Отправляясь на такие ответственные испытания, он захватил с собой далеко не полный комплект радиоламп. В Москве трудно было достать одну из недавно выпущенных ламп, Багрецов страшно торопился, а потому махнул рукой, понадеявшись, что лампа не понадобится, но вышло иначе. Хотел найти ее здесь, однако ни у радистов, ни у телевизионщиков, ни у радиофизиков, ни у кого в лагере такой лампы не оказалось.
Вместе с Левой Багрецов принялся за переделку радиостанции, пробуя заменить в ней испорченную редкую лампу какой-либо другой из имеющихся под рукой. Журавлихин и Митяй хотели тоже принять в этом участие, но были по горло заняты установкой и проверкой «Альтаира» с новой антенной. Дело в том, что скрытая в ящике антенна здесь не годилась, она должна быть выставлена наружу (иначе нельзя получить большую дальность) и к тому же быть достаточно прочной, на случай, если до нее долетят падающие осколки породы.
Выждав время и убедившись, что Багрецов окончательно завяз с переделкой радиостанции, Толь Толич пришел в палатку к Набатникову и почтительно протянул ему докладную записку.
- Неудобно получается, Афанасий Гаврилович. Болтаются тут у нас некоторые молодые люди без дела. Отвлекают народ на всякие пустяки, лампы выпрашивают, приборы цыганят.
Набатников пробежал глазами записку, сурово взглянул на склонившуюся фигуру Толь Толича.
- Правильно, конечно. У нас здесь не радиокружок. Малый совсем запутался… Жалко.
- Жалеть нечего, Афанасий Гаврилович. Насчет Багрецова меня в Москве предупреждали. Из молодых, да ранний, подхалтурить любит. Выдает себя за изобретателя, носится по всей Москве со своими «керосинками». А что получается на деле? Пшик. Видимость одна и хвастовство.
- Вы хотите сказать, что Багрецов обманул нас?
- Нет, зачем же! - с мягкой улыбочкой возразил Толь Толич. - Не нас, а вас, Афанасий Гаврилович. Я-то его давно раскусил. Ох, и жучок! Он на нас еще в суд подаст, взыщет командировочные…
Набатников сделал нетерпеливое движение, как бы желая отвести эти ни на чем не основанные подозрения, но Толь Толич предупредил его:
- Положитесь на меня, Афанасий Гаврилович. Из этой аферы у него ничего не выйдет. Ведь я отменил командировку еще в Москве.
- Но почему же он тогда приехал?
- Были свои соображения, - уклончиво ответил Толь Толич. - Парень далеко пойдет. Выклянчил у меня дорогой сто рублей, обещал здесь отдать, да, видно, это не в его манере. Я-то не обеднею, а вот студентов он прямо обкрадывал. Ел и пил за их счет, с товарища Гораздого последний пиджак снял. Сам видел, как Багрецов щеголял в нем. Не беспокойтесь, Афанасий Гаврилович, это - тот мальчик.
Не терпел Набатников подобного жаргона, спросил сердито:
- Что значит тот? Потрудитесь выражаться точнее.
- Так говорится. - Большой рот Толь Толича растянулся в подобострастной улыбке, - Я хотел сказать, что мальчик своего не упустит.
- И очень хорошо сделает. Но вы упомянули не о своем, а о чужом.
- Вот именно! - Толь Толич гнул свою линию, всячески стараясь очернить Багрецова. - А из этого все и проистекает. Он сам знал, что радиостанции его игрушечные, на далекое расстояние не работают. Хотел втереть очки, но просчитался. Да вы спросите товарища Журавлихина - была у них радиосвязь, когда Багрецов уходил в санаторий? Я же помню, он кричал, кричал, все без толку. Спрашиваю: что, мол, случилось? А тот мозги мне туманит. «Интерференция, говорит, явление рефракции в горной местности». Попробуй, возрази.
- Найдите мне Багрецова и Журавлихина, - бросил Афанасий Гаврилович и, отвернувшись от Толь Толича, забарабанил пальцами по столу.
Вадим воспринял вызов к Набатникову болезненно. «Вот оно, свершилось, мелькнула беспокойная мысль, - Выгонят». В руках у него был паяльник, впопыхах он не знал, куда его положить. Так с дымящимся паяльником и пришел в палатку начальника экспедиции.
- Скажи, Багрецов, - обратился к нему Афанасий Гаврилович, - до отъезда из Москвы ты испытывал радиостанции за городом?
- Я же вам говорил, - растерянно прошептал Вадим. - Получалось десять километров. Можете Бабкина спросить.
- Бабкин далеко. Лучше мы Женю спросим.
Афанасий Гаврилович грузно повернулся к нему и подробно расспросил об условиях испытаний в тот день, когда Багрецов пытался наладить радиосвязь из санатория.
Ничего утешительного Женя сказать не мог. Расстояние было сравнительно небольшим, горы не экранировали, а связаться так и не удалось.
- Усиков говорит, что перекалил лампы, - пояснил Журавлихин.
- Но и до этого он ничего не слышал? - Афанасий Гаврилович сказал это полувопросительным тоном, испытующе взглянул на Женю.
Тот промолчал, после чего профессор обратился к Вадиму.
- Видишь ли, друг, тебе предъявляется серьезное обвинение. Вольно или невольно, но ты меня обманул. Не просто товарища Набатникова, а руководителя, которому государство доверило большое дело. Я тебе поверил, поверил рекомендациям твоих начальников, парторга метеоинститута. Все они говорили, что парень ты серьезный, вдумчивый. Радиостанции, которые ты делал в свободное время, им не нужны, но могут пригодиться в каком-либо другом хозяйстве. Я не спрашивал у тебя протоколов испытаний с подписями и печатями. Не все ими определяется. Моим старшим товарищам - директору института или министру часто бывает достаточно моего слова, не скрепленного никакими бумажками. Видимо, я заслужил это, как ученый и коммунист, никогда не обманывающий их доверия. Ошибался ли я? Конечно. Но ошибка ошибке рознь… Тебе я поверил как способному технику и комсомольцу. Но скажу по совести - сомневаюсь я, что неудача с аппаратами произошла случайно. - Афанасий Гаврилович поднял руку, заметив протестующий жест Вадима. - Погоди, не торопись… Я не хочу тебя обвинять в умышленном обмане. Скорее - в легкомыслии… Тяп да ляп, кое-как провел испытания и сразу потащил свои игрушки Набатникову. Тот разахался - уж очень понравились - и в результате сел на мель. Где теперь искать маленькие радиостанции?
Медоваров самодовольно улыбнулся.
- Найдем, Афанасий Гаврилович. Уже запрос сделали.
- Сделали, сделали! - недовольно пробурчал Набатников и указал на Вадима. - А с этим молодцом что делать?
- Придется авансировать. - Толь Толич погладил пятнышки усов, в глазах его блеснул злой смех. - Жесткий вагон с плацкартой. Письмецо о возврате вынужденной ссуды отправим по месту работы.
Во время этого разговора Журавлихин молчал, искал способ, как помочь Вадиму и уговорить Афанасия Гавриловича оставить его здесь, но в голову ничего не приходило. Из этого мучительного состояния вывел его Толь Толич. «Бездушный чурбан, - разозлился Женя. - У него человеческая судьба, честь, долг - все решается авансами и ссудами. Будто только в них дело». И, еле сдерживаясь, он заговорил:
- Афанасий Гаврилович! Вы когда-то поверили Багрецову. Поверьте и нам троим. Мы хоть немного, но все же разбираемся в радиотехнике. Мы такие же комсомольцы, как и он. Поверьте нашему комсомольскому слову: аппараты его должны работать нормально и будут работать. Мы вместе с ним отвечаем за это. А что касается всяких бухгалтерских дел, то, - он повернул покрасневшее лицо к Толь Толичу, - пусть это вас не тревожит. Обойдемся без писем в Москву.
Багрецов был от души благодарен Жене за помощь. Друзья не оставят в беде. Он растрогался, защекотало в носу, и чуть было не навернулись слезы, но вдруг все прошло. Последнее замечание насчет бухгалтерских дел Вадиму показалось несправедливым, оскорбительным. Он получил немного в счет аванса по командировке и вовсе не желает быть каким-то иждивенцем даже у друзей самолюбие не позволяет. Хотел было возразить, искал подходящие не обидные слова, но его предупредил Набатников.
- Я понимаю и тебя, Женя, и твоих товарищей. Поступок правильный. Другого и быть не могло. Но помните, что это не игра в благородство. Вы взрослые люди и знаете цену словам. Багрецов останутся, но не на птичьих правах, а будет получать за свой труд то, что ему положено от государства. Нечего попрошайничать, брать в долг у того же товарища Медоварова, который, конечно, не откажет, но поморщится.
- Как в долг? - Вадим побледнел от негодования, взялся за острие горячего паяльника и не почувствовал боли. - Попрошайничать?… Я никогда не просил… Товарищ Медоваров сам предложил получить аванс.
- Запамятовали, золотко, - Толь Толич говорил ласково, укоризненно, как с ребенком. - Вы попросили взаймы. Какой там аванс - сто рублей, сами понимаете. А командировочку мы еще в Москве аннулировали.
Вадим раскрывал рот, задыхался, слова не слезали с языка. Никак не мог прийти в себя от неожиданной наглости.
- Удостоверение у меня взяли… Говорили… расчет надо сделать… Помните, еще в санатории?…
- Ах, золотко, какие могут быть расчеты по пустой бумажке? Я же вас предупредил.
- Ложь! Ложь! - в ярости, уже не помня себя, закричал Багрецов. - Как вам не совестно! Пожилой человек, в два раза старше меня… Я учиться у вас должен. А чему? Лжи, подлости?
Набатников стукнул ладонью по столу.
- Замолчи!… Мальчишка! Кто тебе дал право кричать на старших? Как ты мог оскорбить человека - ведь он тебе в отцы годится! Он всю жизнь работал на тебя. На деньги его, мои, миллионов других людей ты учился. Человеком стал. Гнев его постепенно нарастал, но голос был сдержанным. - Забыл, где находишься? Здесь не просто палатка, а мой кабинет… И это место ты должен уважать. Сюда вызвал тебя руководитель, облеченный доверием твоего государства. Подумай об этом.
У Багрецова дрожали губы. Невидящими глазами смотрел он на Афанасия Гавриловича, и стыдно было перед ним, а сердце словно окаменело.
Женя наливал воду из графина, горлышко стучало о край стакана. Что теперь будет? Выгонят отсюда Вадима с позором, а когда приедет на работу, там в бюро комсомола письмо дожидается. Ребята смогут обсудить его только в присутствии Вадима. Персональное дело о недостойном поведении комсомольца Багрецова в командировке. Женя вздохнул и протянул ему стакан воды.
Афанасий Гаврилович перехватил его и выплеснул на земляной пол.
- Незачем. Не кисейная барышня. Солдаты без валерьянки обходятся. Итак, Багрецов, извинитесь перед товарищем Медоваровым за истерику и возьмите свои слова назад.
Во время этой сцены Толь Толич стоял к нему полуобернувшись, и даже спина его выражала благородное негодование. Услышав последние слова Афанасия Гавриловича, Толь Толич внутренне усмехнулся, скосил глаза на мальчишку, ожидая, когда он подойдет и смиренно попросит прощения.
В душе Вадима боролись два чувства. Он понимал, что своей вспышкой, нелепой и дурацкой, прежде всего, оскорбил человека, к которому его влекло, к нему он питал, может быть, по-детски наивную, но искреннюю любовь. Таким хотел быть. Он видел в Набатникове чудесное сочетание ученого, преданного своему делу, руководителя и человека, наделенного, как ему казалось, лучшими свойствами характера, подчас противоречивыми, но пленившими Вадима честностью и прямотой.
Афанасий Гаврилович требовал извинения. Разве можно не покориться? Вадим готов выполнить все, что он ни пожелает. Но в то же время большая правда настоящего коммуниста, правда, которую Вадим особенно ценил в нем и старался воспитать в себе, подсказывала совсем другое. Не может признаться, что ошибся, когда этого не было. Кроме того, во весь голос заговорило присущее ему упрямство.
Он машинально поправил галстук и шагнул к столу.
- Простите меня, Афанасий Гаврилович. Перед вами я особенно виноват. И перед вами, - Вадим приблизился к Медоварову, исподлобья глядя на его спину. Если я вас оскорбил.
- Как так «если»? - возмутился Набатников.
- Правда никогда не может оскорбить, - упрямо сказал Вадим. - А я говорил правду… За резкость простите… Не сдержался.
- Идите, - Афанасий Гаврилович глазами указал Вадиму на выход. - Вы тоже свободны, - повернулся он к Жене. - Помните о вашем обещании.
Вадим и Женя ушли. Толь Толич посмотрел в пластмассовое окошко и, убедившись, что они далеко, злобно заговорил:
- Вот она, нынешняя молодежь. Обувшись, в рот лезут. Конечно, мы этого дела не оставим, напишем куда следует. Мальчишка, щенок - и вдруг осмеливается подрывать авторитет старших, и, главное, в вашем присутствии! Какая наглость!
Набатников молча перебирал бумаги, затем поднял строгие глаза.
- Вы о своем авторитете заботитесь? Боитесь, как бы его не подорвали, зло усмехнулся он, - а сами подрываете веру в людей. И это посерьезнее. Взять хотя бы историю с Багрецовым. С детства в нем воспитывали эту веру. Учили любить и уважать старших, они, мол, справедливы, твердо держат слово… А что у вас получилось?
- Помилуйте! - Толь Толич обиженно заморгал. - Есть всякие хозяйственные соображения, финансовая дисциплина. Разве он в этом что-нибудь понимает?
- Нет. Но он отличает правду от лжи.
- Очень даже странно, Афанасий Гаврилович. Вы кому верите - мне или мальчишке?
- А почему вы считаете, что мальчишке нельзя верить?
- Но ведь он уже обманул вас. Привез игрушки, которые годны лишь для забавы. Шарлатан! Если изволите, я вам это докажу.
- Вряд ли. Радиотехника не ваша специальность. А вас я попрошу, не сейчас, а как-нибудь на свободе, помочь мне разобраться в истории с командировкой Багрецова.
Набатников встал, считая, что разговор окончен.
С этой минуты Толь Толич потерял покой и самочувствие его было скверное. Секретарь партбюро 1-го отдела Набатников пользовался в институте и любовью и уважением как со стороны дирекции, так и всех сотрудников. Если он узнает все подробности, связанные с командировкой техника Багрецова, выяснит, какую неприглядную роль здесь играл Медоваров, то не избежать тому неприятностей. Главное, чего особенно боялся Толь Толич, - может вскрыться истинная причина, почему вместо кандидатуры техника-изобретателя Багрецова, рекомендованной начальником экспедиции, выплыла никому не известная радистка. Дознаются, что она племянница того самого Аркадия Михайловича, который устраивал Медоварова в институт. Аркадий Михайлович и не заикался насчет племянницы, это уж сам Толь Толич захотел выслужиться перед ним. Так сказать поблагодарить за заботы, выразить признательность Аркадию Михайловичу.
«Не получилась ли медвежья услуга? - ночью спрашивал себя Медоваров, мучаясь от бессонницы. - Аркадий Михайлович за такую глупость по головке не погладит. Не только не заступится - отшатнется. Скажет: «Знать не знаю, ведать не ведаю». В другой раз и на порог не пустит. Эх ты, шляпа с пером! - горько корил себя Толь Толич. - Опять на изобретателе засыпался. Тот хоть мастером был, все-таки должность. А этот - что? Воробей».
В душе Толь Толича было погано, как в осеннюю слякоть, - темень, пронизывающая сырость и никакого просвета. Конечно, все это пустяки, ну, ошибся, грешен. Не из таких бед выкручивался. Но чем черт не шутит!…
Он видел свое единственное спасение в неудаче Багрецова. Если вторичные испытания «керосинок» будут безуспешны, то о чем может быть разговор? Правильно поступил помощник начальника экспедиции. Правильно отменил командировку лжеизобретателя. Правильно сделал, что оформил новую радистку. Умеет распознавать людей. Честь ему и хвала за это!
Но когда вот уже целые сутки сам Багрецов и трое студентов, пришедших ему на помощь, возятся с аппаратами, когда их консультирует опытный радист с узла связи экспедиции, то вряд ли поверишь в счастливый исход. Наладят они радиостанцию. Упорные, дьяволы.
Медоваров ловил быстроногого Левку - он бежал с каким-нибудь миллиамперметром, взятым напрокат у физиков, - и озабоченно спрашивал:
- Чем порадуешь, молодец? Скоро?
Лева отвечал, что приемник почти отладили и передатчик уже на очереди, но этому вовсе не радовался Толь Толич, а лишь плотнее сжимал тонкие побелевшие губы.
Митяй степенно проходил мимо. От него узнавал Толь Толич, что передатчик налаживается плохо.
- По капле, по миллиамперу, приходится выжимать ток в антенну, - пояснял Митяй. - Ничего, отрегулируем. Не беспокойтесь.
А Медоварову казалось, что это из него по капле выжимаются проклятые миллиамперы, они - как кровь, которую он не отдаст попусту. Рушилось годами накопленное благополучие. Он уже видел себя в кабинете директора института. «Прошу вас, Анатолий Анатольевич», - указывает ему на кресло академик. Здесь же сидит секретарь партбюро одного из самых важных отделов института, Набатников. «Сожалею, очень сожалею, - говорит академик, нервно теребя седую бородку. - Но мы вынуждены с вами расстаться».
«Нет, конечно, это слишком, - убеждал себя Толь Толич. - Я человек честный, под судом не был. Берег государственную копейку. Считался хорошим организатором. Умел ладить с людьми. Сколько одних благодарностей на своем веку получил! Сохранились все выписки из приказов».
Заканчивались последние приготовления к небывалому опыту. А маленький человечек, которому доверили участвовать в этом большом деле, думал совсем о другом. Он принимал грузы, составлял графики работ, механически отдавал распоряжения, а голову сверлила все та же неотвязная мысль: «Эх, если бы у него ничего не вышло! Проклятый мальчишка!»
А у мальчишки выходило. Толь Толич вежливо желал ему успеха, шутил, улыбался и ждал развязки. О, если бы он мог раздавить своим сапогом хрупкую коробочку радиостанции! Нет, он не так воспитан. Это хулиганство, бандитизм. Сейчас Багрецов работал с батареями, и Толь Толич знал, что стоит только прикоснуться кончиком провода, идущего от анодной батареи к контакту, соединенному с нитями ламп, как в них промелькнут веселые искорки и радиостанция замрет. Трудно будет заменить перегоревшие лампы, Багрецов уже использовал единственный запасный комплект.
Но если б даже у Толь Толича нашлась возможность тайно прикоснуться к контакту коварным проводничком батареи, то он бы на это дело не решился. Человек он честный, правда не без грешка, способен на мелкую гадость, если она помогает сохранить его «доброе имя», а отсюда и благополучное существование. Однако Толь Толич хорошо различал разницу между маленькой подлостью, направленной против неугодного ему человека, и вредительством. В данном случае умышленная порча радиостанции, пусть даже не заприходованной как имущество экспедиции, может называться только этим страшным словом - вредительство.
Подумав об этом, Медоваров весь передернулся. Лезет же в голову всякая ерунда! Вот если бы сам Багрецов или кто-нибудь из его помощников пережег лампы, то Медоваров возблагодарил бы свою счастливую звезду.
Тщетно ждал он этого случая. Несмотря на то, что студенты налаживали радиостанцию, присоединив к ней сухие батареи, и все это делалось не в лабораторных, а в полевых условиях, ребята были как никогда внимательны и осторожны. Еще бы! Дело касалось их чести. Сомнительная честь Медоварова находилась под угрозой. Но ему повезло.
Оставались считанные дни до первого взрыва. Для защиты «Альтаира» саперы сделали бетонный ящик, вкопали его в землю на склоне горы. На это место пришел Набатников, осмотрел его и приказал «убрать» соседнюю скалу. Своим краем она загораживала часть горы, а потому выброс будет виден не полностью. Кроме того, скала могла изменить направление взрывной волны, о чем Набатникова предупреждали испытанные специалисты этого дела. В конце концов, он решил очистить место для основных испытаний, пусть ничто не мешает.
Взрыв скалы был назначен на два часа дня.
Об этом ничего не знал Багрецов. Еще вчера поздней ночью, когда заканчивалась наладка радиостанции и были «выжаты» ненавистные Толь Толичу миллиамперы, Вадим понял, что друзей надо освободить от проверки его несчастного аппаратика. Они уже помогли наладить разборчивость передачи. Без них он бы этого не сделал. Вышло так, что при смене ламп «керосинка» вдруг закапризничала и отказалась передавать свистящие звуки в начале слова. Для проверки Вадим пользовался специально придуманной фразой: «Сто скворцов на сене». Он повторял ее в микрофон, а Лева отвечал, что слышит другое - «то кворцов на ене». Буква «с» отрезалась начисто.
Наконец добились ясной и четкой передачи. Вадим отказался от дальнейшей помощи ребят, иначе телевизионщики сами могут засыпаться. Им нужно «Альтаир» устанавливать, а не тащить неудачника из болота, тем более что они его почти уже выволокли и посадили на кочку. А обсохнет он и без посторонней помощи. Остались сущие пустяки - испытать «керосинки» на дальность. Один справится не впервой.
Поэтому, едва забрезжил рассвет, Вадим тихонько встал и, стараясь не разбудить ребят, вытащил все свое техническое имущество из палатки. Отойдя подальше, в самый конец территории лагеря, где были сложены пустые ящики из-под разной аппаратуры, рядом с кабельной катушкой, Вадим поставил радиостанцию, подключил к ней батареи - зачем же расходовать горючее! - и, закрепив кнопку вызова, чтобы радиостанция непрерывно посылала музыкальный тон, отправился с другой «керосинкой» слушать эту хоть и несколько однообразную, но самую для него приятную музыку. Таким путем Багрецов мог определить, на каком расстоянии действует его переделанная и заново отрегулированная станция.
Проснувшись, студенты не удивились исчезновению Вадима. Дела его шли хорошо, помощь не требуется. Наверное, где-нибудь сидит под кустиками в холодке и наводит последний лоск перед демонстрацией «керосинок». А может быть, испытывает их: добровольных дикторов в лагере достаточно, попроси любого шофера, если он свободен, то с удовольствием поговорит с тобой по радио часок-другой.
Лева слегка обиделся на Димку, поискал его поблизости, хотел искать дальше, но Женечка приказал сменить аккумуляторы в телевизоре и еще раз проверить его перед ответственным делом. За этой работой Лева позабыл о своей обиде и о Димке вообще.
Женя и Митяй взобрались на гору, установили в бетонном ящике «Альтаир» и по совету здешних специалистов с увлечением начали пробовать разные варианты антенн. Когда же узнали от Афанасия Гавриловича о взрыве скалы, работа пошла еще быстрее. Хотелось провести как бы генеральную репетицию. Интересно, что будет видно на экране при обыкновенном взрыве? Вспышка, туча породы в воздухе, потом черный ливень щебня, песка, земли. Никто из ребят ничего подобного не видел.
Набатников вызвал к себе Медоварова.
- Перебросить лагерь за холм, - приказал он. - Проследите сами, чтобы ничего здесь не осталось, иначе засыплет. Начальника охраны я предупредил. Район взрыва оцеплен. Выставлены дополнительные посты. Проверьте еще раз выполнение моих распоряжений.
При организации взрывных работ выставляется специальная охрана, поэтому ни один человек не может проникнуть в запретную зону. Вадим ушел из лагеря еще утром. Радиостанция показывала прекрасную дальность, а значит, и увела его далеко от опасной зоны.
А вдруг слышимость прекратится? Тогда дальше идти бесцельно, испытатель поплетется обратно. Но и в этом случае ничего страшного не произойдет - район оцеплен. «Подождите здесь, гражданин, отдохните, полежите на травке до четырнадцати десяти», - посоветует Багрецову вежливый сержант. За жизнь Вадима можно было не беспокоиться.
Но разве только жизнь ему дорога?
Он шел по дороге, карабкался на кручи, спускался в лощины и слушал, слушал, как музыку, тонкий голосок радиостанции. В это утро она была ему дороже всего в мире, ибо слабым голосом своим говорила о вновь обретенном счастье, что отныне ее создатель, техник Багрецов, может доказать свою честность. Он прав, он никому не лгал, и даже в легкомыслии не упрекнет его Набатников. Но одного сознания, что он честен и не мог обмануть Афанасия Гавриловича, Багрецову мало. Надо, чтобы все убедились в этом. И хорошие люди и такие, как Медоваров. Люди разные населяют мир, и было бы глупым эгоизмом довольствоваться тем, что твои поступки могут оценить лишь идеально честные люди, справедливые и верящие тебе. Нет, ты всем покажи свою правду - и хорошим и плохим. Последним это особенно нужно, они недоверчивы.
И, как представлял себе Вадим, правда эта, которую нужно показать и Набатникову и обязательно Медоварову, пряталась сейчас за ящиками возле скалы: в маленькой коробке, где тлели волоски крохотных ламп и откуда, срываясь с антенны, через горы и долины прямо к Вадиму летела радостная волна, будто напоминая, что завтра кончаются его мучения. Завтра он передаст аппараты Набатникову. А там… а там… Нет, лучше не мечтать.
В этом был прав Багрецов - мечты преждевременны. Нет, не потому, что радиотехника может его подвести. Радиостанции перекрывали уже двенадцать километров. Вадим ног под собой не чувствовал и от счастья и от усталости. Он знал, что его «керосинки» будут работать абсолютно надежно, но не знал, что сейчас происходит в лагере.
Комариное жужжание слышалось в телефоне. Беспечный голосок ни о чем не предупреждал.
А надо бы! Вспомни рассудительного Митяя - он же говорил тебе: «Козла бойся спереди, коня сзади, а злого завистника - со всех сторон».
Нет, не помнил об этом Вадим.
* * *
Медоваров по-хозяйски осматривал опустевшую территорию лагеря. Увезли палатки, аппаратуру, еще не распакованные грузы, убрали даже провода полевого телефона - не пропадать же добру. А ящики? Пустые ящики от аппаратов, но без них домой не поедешь. Разные теодолиты, пирометры, люксометры не погрузишь в машину навалом.
- Убрать ящики! - скомандовал Толь Толич. - А ну, пошевеливайся! Побыстрее давай!
Все, кто еще оставался в лагере, спешно перетащили ящики в безопасное место. Площадка освободилась, лишь возле скалы стояла большая катушка от кабеля.
Медоваров толкнул ее сапогом. Катушка закачалась, откатилась в сторону, и Толь Толич увидел радиостанцию Багрецова. Не веря глазам своим, дотронулся до прутика антенны, носком сапога пошевелил батареи и, догадавшись, с какой целью здесь это все оставлено, усмехнулся. Несомненно, изобретатель керосиновой игрушки ничего не знал о готовящемся взрыве, иначе он не оставил бы ее под скалой, которая через час превратится в груду щебня.
«Только бы не вернулся раньше!» - подумал Толь Толич и трусливо оглянулся. Завидев идущего к нему шофера, он встал таким образом, чтобы нельзя было заметить радиостанцию.
- Пригодится? - спросил шофер, указывая на кабельную катушку, и уже было направился к ней, но это не входило в планы Медоварова.
- Обратно не полезем, - махнул он рукой и приказал ждать возле машины.
Счастье улыбалось Толь Толичу. Ночи не спал, думая, как бы вывернуться из беды, способен был чуть ли не уничтожить проклятую игрушку, лишь бы не признаваться в ошибке, сберечь свою репутацию, положение. Но судьба решила иначе. Кто поверит мальчишке, будто нелепая случайность погубила его радиостанцию? «Хитрый ход. Шалишь, золотко! Толь Толич стреляный воробей, торжествовал он, оглядываясь. - Да и товарища Набатникова не проведешь. Ишь какую штуку задумал!»
Ясная, отточенная мысль сверлила мозг. Именно так он и скажет Набатникову, когда щенком с перебитыми лапами приползет сюда упрямый шарлатан. Скулить, конечно, будет. «Нет, Афанасий Гаврилович, - скажет тогда Толь Толич. - Здесь не случай виноват, а подлость человеческая. Молод еще очки нам втирать. Чего проще сослаться на взрыв, когда нет другого выхода».
Медоваров предвидел, что могут возникнуть возражения, Надо учитывать все. Буквально в течение минуты, пока шофер находился еще на площадке, Толь Толич составил себе подробный план действий. Теперь он уже не беспокоился, что прибежит Багрецов. Поздно, охрана все равно не пропустит, Надо приготовить адресованную ему записку, где бы указывалось о времени и месте взрыва, оставить ее в палатке ребят, скажем, под подушкой у Багрецова, а потом не трудно убедить Набатникова, что изобретатель видел записку до того, как ушел из лагеря. Впрочем, это дело скользкое. Да и никчемное. Записка не нужна, без нее все ясно.
Взглянув на часы, Толь Толич беспечно улыбнулся, Все идет как нельзя лучше. Через сорок минут за будущее свое уже можно не опасаться. Видно, и вправду родился он под счастливой звездой.
