Часть 1

БРАТЬЯ

Глава первая

ПОЛУНДРА!

Аня стояла на палубе и смотрела в море.

Тонкая, легкая, в развевающемся платье, с отлетевшими назад косами, она четко вырисовывалась на влажно-синей искрящейся глади.

Девушка кого-то ждала, счастливо улыбаясь, смотрела вдаль и не видела ничего. Вернее, она видела морг, но совсем другим, не южно-ленивым, пышным и ярким, как сейчас, а хмурым, мрачным, холодным, с сизыми валами, с которых ледяной ветер срывал не то пену, не то снег, бросая в лицо колючие иглы.

Но тот непогожий арктический день с рваными тучами в свинцовом небе, то озлобленное, неспокойное море, непроходимо разделившее берега Берингова пролива, запомнились Ане. Ведь тогда произошел очень важный разговор с матросом Андреем. Оба они долго и молча смотрели на серый горизонт, и Андрей сказал:

- А там, совсем близко - Америка.

- Холодно, - поежилась Аня.

Он накинул ей на плечи свою куртку и не позволил снять.

- Вот таким холодом и разделены берега, - сказал он, и они опять долго молчали.

У Ани замерзла рука, которой она держалась за металлические поручни, и Андрей дыханием согревал ей пальцы. Он перебирал их по одному:

- Какие тонкие…

- Уже согрелись, - смутилась Аня, осторожно высвобождая руку.

- Да я на них надышаться не могу! - вдруг признался Андрей.

Аня улыбалась, и ей казалось, что нет никакого холода в мире, что всем всюду так же тепло и радостно, как и ей сейчас, и все должны быть так же счастливы, как и они с Андреем.

Потом - частые встречи на юге… не всегда случайные… Тихие минуты молчания, когда все так понятно, или разговоры «о жизни», в которой все только кажется понятным, или, наконец, - всегда этим кончалось, - любимая мечта…

Мечта поплавать, прежде чем посвятить себя технике, привела Андрея после школы на корабль. Мечта о большом мире помогла Ане уговорить отца, старого капитана «Дежнева» Ивана Семеновича Седых, прозванного Полярным Медведем, взять дочь в свой последний рейс. Седой Медведь получал на суше важный пост и прощался с морем. Понял свою единственную дочь Иван Семенович, для которой был он и за отца и за мать, и взял ее, десятиклассницу, с собой на «Дежнева». Прошли они Северным морским путем вдоль сибирских берегов, побывали и на острове Диксон, и в бухте Тихой. Повидала девушка и незаходящее солнце, скрывающееся за тучами, и косые столбы снежных зарядов, налетавших на корабль молниеносной пургой; насмотрелась она и на ледяные поля с разводьями, на острогранные торосы изумрудного, бирюзового, а порой и золотистого цвета, на озерца воды среди глазурного наста - аквамариновые ила совсем синие; махала Аня рукой ленивым тюленям, равнодушным к пароходным гудкам, любовалась белой медведицей с медвежонком, удиравшими через льдины с легкостью серн и через полынью - с ловкостью дельфинов. На все нагляделась Аня и обо всем хотелось вспомнить вместе с Андреем.

А там, за шапкой арктических льдов - недоступная Америка, куда не заглянешь и одним глазком, Америка и близкая и далекая, отделенная ледяным пространством и холодом полярных вьюг. И даже когда были ее берега совсем рядом - в Беринговом проливе рукой подать! - сизые валы и колючий ветер все так же разделяли две половины света.

Так и не посмотрели они Америку, но американцев им увидеть привелось…

Во Владивостоке не закончился, как предполагалось, рейс «Дежнева», не пошел он обратно тем же Северным морским путем в Архангельск. Были тогда тревожные дни войны в Корее. И получил «Дежнев» задание пройти в Шанхай через кольцо незаконно объявленной американцами блокады, вывезти на родину советских граждан, доставить их в бухту Находка.

И вот теперь «Дежнев» шел снова на север, обогнув Корейский полуостров, охваченный огнем. Дул теплый южный ветер, Аня стояла в легком платьице на палубе, когда подошел к ней, наконец, ее Андрей, невысокий, худощавый паренек, крутолобый, чуть скуластый, с плотно сжатыми губами и неспокойными карими глазами.

Война была совсем близко, но (так уж устроены девичьи сердца!) не это страшило Аню. Тревожила лишь близкая разлука с Андреем. Школьнице нужно вернуться к началу занятий - последний год! - Андрею же еще плавать и плавать в Арктике…

Но сейчас они вместе. Море сверкает покойное, тихое, радостное…

Вдруг, один за другим, докатились издали взрывы, а над горизонтом всплыла темная тучка, клубясь и расплываясь.

- Торпеда, - решил Андрей, хотя никогда до этого взрыва торпед не видел.

Аня вцепилась в его рукав.

От черной тучки отделились три черточки и полетели над морем.

Они стали увеличиваться в размерах.

- Самолеты! - шепнул Андрюша.

Самолеты беззвучно шли на «Дежнева». Аня невольно оглянулась на советский флаг, развевавшийся за кормой, словно ища в нем защиту.

Страшнее всего казалось то, что самолеты приближались совершенно бесшумно, они будто подкрадывались, неслышные, почти невидимые. Они летели над самой водой, так по крайней мере казалось Ане. Один из них повернул прямо на советский корабль, резко снизился и мгновенной тенью пронесся почти над самыми мачтами.

И тут грохот обрушился на Аню, загромыхало каменным обвалом, будто впрямь с неба срывались глыбы, прыгали, сшибались, крушили все…

Раскаты обвала замирали вдали, превращаясь в рокот, и, наконец, в злобное урчанье. Реактивный самолет с непостижимой быстротой становился снова черточкой на горизонте. Другие самолеты исчезли раньше. Аня даже не заметила когда.

И тут на палубе показался длинный и нескладный радист Иван Гурьянович, всегда красневший перед Аней.

Бледный, испуганный, он бросился к ней:

- Где капитан?

- Я найду папу… Что сказать?

- Сигнал бедствия… пароход корейский торпедирован.

Андрей уже бежал по палубе к указанному по тревоге месту.

Аня взлетела по трапу. На мостике был только вахтенный штурман. Ей хотелось от имени отца крикнуть: «Курс зюйд-вест!», но сдержалась. Иван Семенович такого самоуправства даже дочери не спустил бы.

Аня перебежала мостик и бросилась снова вниз. И сразу же наткнулась на капитана, который поднимался по другому трапу.

- Папа… люди тонут… надо… - начала было Аня.

- Сам знаю, - рявкнул старик Седых. - Штурман! Курс зюйд-вест! В машину - самый полный. Полундра! Готовить шлюпки! Геть с мостика! - последнее относилось к дочери.

Аня ни жива ни мертва скатилась на палубу. Там она, притаившись за переборкой, наблюдала, как матросы снимают с шлюпок брезенты, бросают на скамейки пробковые пояса и спасательные круги.

«Дежнев» еще застал корейский пароход на поверхности. Вернее говоря, только его высоко поднятую корму с облезлым рулем и поблескивающим на солнце винтом. Очевидно, в трюме скопился воздух и не давал кораблю затонуть окончательно.

Андрей старательно греб в паре со своим корабельным другом, Васей. Аня смотрела им вслед. Ее в шлюпку не взяли, как она ни просилась.

Для того чтобы видеть торчащую из воды корму, Андрею приходилось оборачиваться через плечо, Аню же он видел все время. Она перегнулась через реллинги и всматривалась в море.

Волны были округлыми и казались небольшими. Однако черные точки, головы людей, держащихся на воде, заметно поднимались и опускались. Шлюпки тоже то взлетали, становясь силуэтами на эмали неба, или проваливались, полуприкрытые валом.

Советские моряки на передних шлюпках подбирали из воды людей.

Шлюпка Андрея шла одной из последних. Но даже с нее различить Аню было нельзя: «Дежнев» развернулся. Зато на торчавшей из воды корме тонущего корабля Андрей увидел одинокую фигуру. «Неужели корейский капитан?»

- Люди под правым бортом! - крикнул рулевой.

Андрей - он сидел на левом борту - вытянул шею.

- Сушить весла! - послышалась команда.

Андрей видел, как с поднятого Васиного весла капает вода. А за этим веслом, то поднимаясь, то опускаясь, по пояс высовывались из воды два человека.

Они все время были на одном расстоянии один от другого, будто сидели на разных концах бревна.

С шлюпки бросили пробковые пояса.

Андрей совсем близко от себя увидел слипшиеся волосы и ястребиный профиль человека, поднявшего из воды руку.

- Зачем пробками швыряешься? - с сильным кавказским акцентом крикнул пловец. - Веревку бросай, давай скорей веревку!

Вася встал и бросил линь. Человек поймал его на лету и опустился в воду по плечи. Около него тотчас всплыла длинная труба, на которой он, очевидно, сидел верхом. На противоположном ее конце все еще держался другой человек. Ему бросил линь Андрей, Через минуту обоих спасенных втащили в шлюпку.

- Трубу жалко бросать! - говорил, поблескивая антрацитовыми глазами, кавказец. - Замечательная труба оказалась, хорошо плавает, герметическая… Прямо не труба, а символ дружбы: обоим оказалась полезной - и советскому человеку, и американцу. Пожалуйста, знакомься. Мистер Герберт Кандербль. Мы с ним в воде познакомились. Это - инженер. Был в Сеуле… решил выбираться домой через Север и Советский Союз… Ну, а я выбирался туда же из Пхеньяна. Сурен Авакян. Тоже инженер, только советский… Хочешь мой мокрый заграничный паспорт? Эх, какую хорошую электростанцию бомбы погубили… Ай-яй-яй!..

Американец стоял в шлюпке, спокойный, независимый, скрестив руки на груди. Андрею бросилась в глаза его развитая челюсть неестественно длинного лица.

- Тфеньк-ю! - кивнул он Андрею.

Андрей понял, что американец благодарит его. Но мистер Кандербль не ограничился благодарностью, он снял с пальца перстень с крупным брильянтом и протянул его советскому матросу. Андрей растерянно замотал головой. Американец быстро и неразборчиво заговорил.

- Слушай, это совсем не простое кольцо, - переводил Авакян. Понимаешь, искусственный алмаз. Говорит, сам сделал.

И все же Андрей не решился взять. Он почему-то вспомнил недавний налет. Те ведь тоже были американцами. А этот, высокий с крупной челюстью, чувствовал себя здесь, как на прогулке, хлопал матросов по спинам и все время говорил:

- О’кэй!

Из воды вытащили двух перепуганных до бесчувствия женщин.

- Братишки! Опять заходит, гад! Гляньте! - крикнул Вася.

Американец оглянулся, но не туда, куда указывал матрос, а на него самого. Такой уж был дивный голос у Васи. А если бы американец слышал, как Вася поет! Какой баритон!..

Над водой, совсем низко, летел невесть откуда взявшийся самолет. Он стрелял из пулеметов по шлюпкам.

Андрей с Васей переглянулись, не веря глазам.

Авакян крикнул:

- Ложись! - и потащил книзу американца.

Снова рухнул с неба обвал. Грохочущие звуки падали на хрупкую шлюпку, как раздробленные утесы…

Вскоре рев смолк вдали.

Матросы и пассажиры шлюпки поднимали головы, провожая взглядом удаляющийся самолет. Не сделает ли он еще захода?

Не поднялись только Вася с Андреем. Оба лежали окровавленные, привалившись к разным бортам.

- Ай-яй-яй!.. Какое дело - сокрушенно щелкал языком Авакян.

Американец достал из кармана промокший, но безукоризненно чистый платок, решив, видимо, делать Андрею перевязку.

- Мертвый ведь, - сказал один из матросов.

До американца дошел не столько смысл, сколько тон сказанного. Он резко повернулся и покачал головой. Тут его взгляд остановился на одном из спасенных, которого, очевидно, имел в виду матрос. Человек лежал лицом книзу. Его черные жесткие волосы слиплись от крови. Американец повернулся к Андрею.

Шлюпка подходила к «Дежневу». Сверху спустили не веревочный штормтрап, а парадный - лестницу со ступеньками и перилами, чтобы удобнее было поднять раненых.

Кандербль сам взял на руки советского матроса, на окровавленный мизинец которого он все-таки надел свой перстень с искусственным алмазом. Авакян старался помочь ему нести Андрея, но только мешал этому.

Испуганная, бледная, Аня тщетно вглядывалась в лица моряков, пытаясь отыскать Андрея. И вдруг она увидела его, окровавленного, на руках у незнакомого человека с нерусским длинным лицом. Глаза ее наполнились слезами. Она пошла впереди Кандербля, указывая дорогу в лазарет…

Южное ленивое море катило округлые валы - отзвук не утихшего где-то шторма.

Воздух в трюме торпедированного парохода, видимо, нашел выход, и подсохшая корма его теперь быстро погружалась. Скоро она скрылась под водой.

Через все море к солнцу пролегла золотисто-чешуйчатая дорожка.