Глава пятая
ТАЙНА УСУДЫ
В углу выращенного своими руками садика О’Кими соорудила маленький храм.
Высокие деревья отгораживали его от внешнего мира, и через их густые ветви, казалось, не проникал даже шум города. Отделенный от остального сада крошечным прудом, этот уголок своей тишиной и прохладной тенью навевал безотчетную печаль.
О’Кими любила бывать здесь.
Она подолгу мечтала, сидя на каменных ступенях миниатюрного храма, похожего на игрушечный домик. Иногда она читала книги или писала изящные, полные таинственной грусти стихи:
Все в лунном серебре…
О, если б вновь родиться
Сосною на горе.
Но сегодня Кими-тян направилась сюда со смешанным чувством торжественности и привычного, смягченного дымкой времени горя.
Горе ее было подобно Фудзияме. Оно было так же огромно, всегда было видно, где бы ни находилась Кими-тян, и в то же время было несказанно далеко, скрытое прозрачной ширмой дождя.
Несколько лет назад похоронила О’Кими свои смутные девичьи мечты. Шуршащий лист газетной бумаги разбил ее сердце, сделал ненужным, пустым ее существование.
В тот день она не захотела жить. Она не смогла выполнить своего решения только потому, что горе слишком ослабило ее, уложило в постель. Она не хотела сопротивляться, хотела тихо угаснуть, но молодой организм оказался сильнее болезни.
Тогда она стала искать себе в жизни цель, связанную с его памятью, и вступила в Союз новой молодежи. В новых, далеких прежде интересах, в обществе незнакомых людей вновь искала она себя, вспоминая Париж и мечты юности.
Она доставляла много огорчений отцу. Родственники были возмущены деятельностью О’Кими. Но старый профессор не протестовал. Он видел, как угасала его Кими-тян, и был рад любому ветерку, который мог раздуть в ней пламя жизни. Может быть, он даже знал, что в ее маленьком сердечке помещалась огромная Фудзияма горя.
…Это случилось в январе. Зима в тот год была суровая. Погибали голодные, раздетые крестьяне. Той страшней весной явился где-то пропадавший Муцикава. Еще слабая после перенесенной болезни, она не захотела его видеть, словно он был виновен в происшедшем несчастье.
Известие о гибели Кото прошло как-то мимо О’Кими. Ее не интересовали пересуды родственников, видевших теперь только одного претендента на руку О’Кими. Но, когда о замужестве заговорили с О’Кими всерьез, она испугалась. Ей это показалось кощунством.
Непонятное упорство сбило с толку родственников, вызвало возмущение. Но на помощь О’Кими снова пришел отец. Его финансовое положение и научная репутация настолько укрепились, что он мог позволить себе не считаться с японскими традициями и родней.
О’Кими не вышла замуж за Муцикаву. Взбешенный категорическим отказом, жених скрылся. Говорят, он уехал не то в Индонезию, не то на Филиппины, поступив на службу в иностранную авиационную компанию…
Кими-тян опустилась на ступеньки. Храм ее горя был построен в утонченном японском стиле. Крохотные ворота из двух столбов с изогнутой перекладиной вели в маленькое помещение.
Дождавшись, когда тень от ближайшего дерева достигла ступенек, О’Кими приблизилась к алтарю.
Здесь, в нише, стоял полированный деревянный ящик прекрасной работы, покрытый, как решеткой, полосами красного лака и золота. Буддийские религиозные традиции были соблюдены в мелочах.
Никто из родственников О’Кими, из любопытства заглядывавших в этот храм, не мог заподозрить, что внутри этого красивого ящика не стоит в окружении золотого блеска маленький Будда в темно-синем платье, с позолоченным лицом.
Содержание ящика было совсем другим. Оно вполне могло привести в священный трепет всякого благопристойного японца.
Убедившись, что она одна, Кими-тян осторожно открыла лакированную крышку.
Там, в траурной рамке, была помещена большая фотография, вырезанная из какого-то иллюстрированного журнала. Молодой человек с худощавым, немного скуластым лицом и энергично сдвинутыми бровями шагал по мокрому от дождя тротуару. Рядом с ним шла маленькая японская девушка в европейском платье. Ее миловидное лицо было опущено, в позе ощущалась робость.
Печально смотрела О’Кими на фотографию. Как давно это было!
Всего лишь несколько минут они были вместе. Их автомобили остановились рядом перед подъездом нью-йоркского отеля, где должно было состояться учредительное собрание общества его плавающего туннеля. Они шли с ним плечом к плечу, говоря об Арктическом мосте, а кто-то из репортеров снял их. Как благодарна она неизвестному репортеру! Как много счастливых и вместе с тем горьких минут доставила О’Кими эта фотография!
Кроме фотографии, в ящике лежала красивая тетрадь-альбом в деревянном переплете, покрытая красным лаком с черными и золотыми цветами.
Стихи О’Кими… Ее несбывшиеся грезы, жившие лишь на бумаге!
Встретились с ним мы
Впервые, как осенью
Падали листья…
Снова сухие летят,
Летят на его могилу!
Стихи были написаны на первой странице. Это были те строки, которые в виде тени отбросил на землю небольшой качающийся фонарик на склоне Фудзиямы.
О’Кими опустилась на колени перед своим алтарем - алтарем наивных грез и сентиментальных мечтаний, глядя на дорогое ей лицо человека, может быть никогда и не вспоминавшего о ней.
Вдруг девушка вздрогнула. Она почувствовала, что сзади нее кто-то стоит. Не оборачиваясь, она сжалась в комочек, втянула голову в плечи.
Большая рука легла на худенькое плечо О’Кими.
- Кими-тян, моя маленькая Кими-тян! - тихо сказал старый Усуда.
Девушка быстро обернулась. Она испуганно смотрела на отца.
Усуда стоял перед ней и качал коротко остриженной головой. Он смотрел на фотографию, где Кими-тян шла рядом с русским инженером.
Они долго молчали.
Шум большого города проникал сюда приглушенным, похожим на рокот прибоя.
Медленно закрыл Усуда крышку ящика и повернулся к дочери. Она сжалась еще больше, словно ожидая удара.
Усуда сказал все тем же тихим, даже печальным голосом:
- Неужели, моя маленькая Кими-тян, это было так серьезно?
О’Кими наклонила голову:
- Да, отец.
- И поэтому ты не хочешь выйти замуж?
- Да, отец… - Кими-тян заплакала. - Я никогда, никогда не буду теперь счастливой!
Старик задумался. Его широкий львиный нос сморщился. Может быть, он хотел улыбнуться, но это больше походило на гримасу.
- Я был слеп, - сказал он и повернулся.
Уже отойдя несколько шагов, он бросил через плечо сухим, черствым голосом:
- О’Кими, этот храм - кощунство… И если бы кто-нибудь узнал… - Он передернул плечами и пошел по дорожке.
Кими-тян окаменела. Она ждала взрыва, но отец сдержался. Теперь можно было ждать самого худшего.
Бережно взяла она из ящика драгоценную фотографию, тетрадь стихов и газету - проклятую, зловещую газету, принесшую весть о его гибели…
Усуда прошел в кабинет и сказал:
- Сегодня день совпадений, а может быть, знамения. Дайте мне это письмо из Сиэтля.
- Какое письмо, Усуда-сударь? - почтительно справился секретарь.
- Письмо от моего друга, психиатра.
- Окажите благодеяние, Усуда-сударь, оно лежит у вас на столе.
Усуда заперся в кабинете.
Месяц прожила в страхе О’Кими. Отец не желал ее видеть, но и не позволял ей никуда отлучаться из дому.
…Однажды к особняку Усуды подъехала санитарная карета. О’Кими вместе с Фуса-тян видела белые халаты, носилки. К изумлению девушки, больного доставили прямо в кабинет к Усуде. Раньше профессор никогда не имел дела с такого рода больными.
Усуда стоял у дверей, наблюдая, как санитары перекладывали больного на широкий европейский диван.
- Спасибо, - сказал человек на носилках, - теперь я уже могу сидеть.
Он откинулся на спинку дивана, провел рукой по седеющей бороде и равнодушно оглядел незнакомую обстановку.
Санитары, низко кланяясь Усуде, вышли.
- Это вы - профессор? - спросил человек, сидевший на диване.
- Будем знакомы, - сказал Усуда, потирая руки и усаживаясь за стол.
Несколько минут длилось молчание.
- Мой друг, - начал тихим голосом Усуда, - вы представляете несомненный интерес для психиатра. - Он вскинул глаза на своего гостя. (Тот сидел не шевелясь.) - Передо мной, - продолжал Усуда, - лежит история вашей болезни. Не знаю, насколько вы осознаете теперь, что несколько лет назад там, в Сиэтле, только обострение вашего недуга, паралич на почве старого ранения позвоночника, и провал памяти спасли вас от электрического стула. (Пациент нахмурился.) Известны ли вам все обвинения?..
- Память полностью вернулась ко мне вместе со способностью передвигаться, профессор, - прервал Усуду незнакомец, пытаясь подняться с дивана.
- Не надо, не надо, - остановил его Усуда вставая.
Больной сел, а Усуда прошелся по комнате, внимательно вглядываясь в осунувшееся бородатое лицо незнакомца, опустившего полуседую голову.
- Вы будете у меня на излечении.
- Почему мне не дают связаться с советским консульством? - спросил больной.
- Подождите, - поднял руку Усуда. - Окажите благодеяние и поймите меня. Вы попадете в лучшее в Японии лечебное заведение, будете восстанавливать свое здоровье в чудесной горной местности вовсе не потому только, что вы представляете собой интересное медицинское явление. Меня до некоторой степени интересует та личность, за которую вы стали выдавать себя, когда память якобы вернулась к вам.
- Что вы имеете в виду? - снова нахмурился пациент.
- Я не могу связать вас с советским консульством, потому что это немедленно станет известно в американском консульстве, а больной, находившийся под специальным прокурорским надзором в Сиэтле и вдруг неизвестно как очутившийся в Японии…
- Я не просил, чтобы меня доставили сюда. Но я давно уже понял, что я пленник.
- Вы - мой пациент, но в вас я хотел бы узнать господина Корнева, с которым когда-то имел удовольствие встречаться.
Больной проницательно посмотрел на японца.
- Не вспоминаю, - сухо сказал он.
Усуда покачал головой.
- Не узнаете? - вздохнул он. - И я, к сожалению, не могу узнать вас.
Оба помолчали.
- Я могу не только вылечить вас, - снова начал тихим голосом Усуда, - но и доказать миру, что вы действительно гениальный русский инженер. Только…
- Каковы ваши условия? - насторожился больной.
Усуда улыбнулся и подошел к несгораемому шкафу.
- Именно условия, именно условия! Если вы действительно тот самый русский инженер, идея которого так несправедливо заброшена и в России и в Америке…
- Эго правда? Это действительно правда? - встрепенулся больной. - Вы действительно знаете, что идея Арктического моста оставлена?
Усуда пожал плечами:
- Конечно, мой друг… Но если вы действительно тот инженер, за которого себя выдаете, то должны явиться миру, завершив на деле свой технический проект.
Усуда достал из сейфа сверток чертежей. Его гость с настороженным вниманием следил за ним.
Усуда неторопливо развернул чертежи, краем глаза следя за посетителем.
- Вы должны явиться миру, как яркая комета, в ореоле осуществленного вами гениального проекта! - Усуда понизил голос: - Явиться в качестве создателя плавающего туннеля, но… в новом месте. И, пока возглавляемое вами строительство не будет закончено, оно останется в строгой тайне.
Андрей Корнев вскочил с дивана и, опираясь рукой о стол, подошел к Усуде.
- Вот здесь… - Усуда указал на чертежи. - Быть может, вы сочтете неуклюжими эти слабые попытки ваших коллег повторить однажды задуманное вами… Это трасса, имеющая некоторый определенный интерес…
- Кто вы? - резко спросил Андрей. - Психиатр или… или…
Усуда поднял руку.
- Я обещал вам излечение, - начал он совсем другим, сухим тоном, - обещал возвращение в мир под именем, которое вы называете своим, но… но я прошу помнить, чем угрожает вам американский суд, рассматривающий вас как преступника, совершившего диверсию и три убийства.
- Чего вы хотите от меня?
- Сейчас вы дадите мне согласие руководить нашим японским строительством. Вам будут предоставлены лучшие материалы, замечательные японские руки, прекрасные японские помощники. Наши разбросанные острова нуждаются в ваших туннелях. В полной тайне, сюрпризом для всего мира, вы осуществите свой гениальный замысел. В ближайшие месяцы, руководя проектными работами, вы восстановите свое здоровье. Вам будет обеспечен замечательный уход… - Усуда остановился, - прекрасное общество… Умоляю вас, господин Корнев, соглашайтесь!
Андрей взял со стола чертежи и тщательно свернул их в трубку.
- Я знал, я знал, что вы согласитесь!
Андрей усмехнулся:
- Вы хотите, чтобы я строил для вас это сооружение тайно?
- Какой истинный инженер, извините, может отказаться от искушения осуществить свои технические планы? - уклончиво сказал Усуда.
- Господин профессор, - жестко сказал Андрей, - вы не психиатр, вы даже не психолог!
С этими словами Андрей разорвал чертежи, потом бросил клочки на стол.
- Прекрасно, - спокойно сказал Усуда. - Вы упорствуете. Тогда вам придется подчиниться моему лечебному режиму. Через две недели, проведенные вами на горном воздухе, мы встретимся вновь.
Андрей, твердо глядя в глаза Усуды, отрицательно покачал головой.
Усуда хлопнул в ладоши. Появились секретарь и санитары с носилками.
- Не надо, - махнул рукой Андрей, - я уже могу двигаться.
- С тревогой и надеждой я буду ждать улучшения вашего здоровья, - поклонился Усуда, собирая со стола обрывки бумаги.
Андрей Корнев в сопровождении санитаров вышел.
Усуда долго сидел в задумчивости, потом приказал позвать к себе дочь.
Она вошла, робкая, и прижалась к притолоке двери, Усуда поднял на нее тяжелый взгляд:
- Даешь ли ты согласие выйти замуж?
О’Кими покачала головой:
- Нет.
- Даешь ли ты согласие выйти замуж? - поднялся Усуда.
- Нет.
Усуда вышел из-за стола и остановился перед дочерью.
- Тогда, - продолжал он, отчеканивая слова, - ты отправишься в наш горный домик и будешь жить там до тех пор, пока… - Усуда отвернулся, - пока не дашь согласия выйти замуж, - добавил он тихо.
- Нет, я не поеду.
Усуда ударил кулаком по столу. Никогда не видела девушка отца в таком гневе.
- Ты поедешь туда как моя дочь, или…
Девушка опрометью бросилась из кабинета. Фуса-тян, подслушивавшая у дверей, едва успела отскочить в сторону. Беззвучно рыдая, Кими-тян упала ей на грудь.
Назад: Глава четвертая ОБРЕТЕННЫЙ ДРУГ
Дальше: Глава шестая ПРОЩАЙ, О’КИМИ!
