Мертвопись

Ярким апрельским днем ведущие опера Главка угрозыска полковники Лев Гуров и Станислав Крячко медленно прогуливались по Грачихинскому бульварчику, который вел к здешнему полублошиному рынку. В теплом весеннем небе неспешно плыли облака, по дорожкам аллеек прыгали стайки воробьев. И хотя ветерок был еще холодноватым, все равно ощущалось приближение знойного лета. С некоторых пор на одной из бульварных аллей стали проходить стихийные вернисажи самодеятельных художников. Среди любителей изобразительного творчества выставлялись как достаточно одаренные люди, так и те, кто лишь пытался найти себя в этом виде искусств. Поэтому среди полотен, достойных внимания даже самых матерых искусствоведов, было немало и такого, что, даже на взгляд непрофессионала, смотрелось хаотичной незатейливой мазней. Впрочем, не теряя самообладания, эта категория «живописцев» объявляла свои «творения» так называемым «современным искусством», каковое очень уж обожается гражданами либеральных умонастроений и политических взглядов.

Поглядывая на пейзажи и натюрморты, опера обсуждали между собой вчерашний день, который выдался на редкость напряженным. Все началось с телефонного звонка их непосредственному начальнику, генерал-лейтенанту Петру Орлову. Некто Рутилов – глава ниже среднего по своим капиталам банка «Симбиоз» – пожаловался генералу на то, что час назад неизвестными была похищена его малолетняя дочь. Сделав все необходимые уточнения, Орлов немедленно «впарил» это дело своим ведущим, или, как их называл он сам, «коронным» операм.

Гуров и Крячко, работая тандемом, раскрыли уже не одно дело из категории глухарей и за поиски похищенной взялись безоговорочно. Нет, так-то они могли бы побрыкаться, поскольку буквально вчера закончили запредельное по своей запутанности дело и имели полное право на выходные. Но найти похищенного ребенка для них было делом особой важности, поэтому старые друзья тут же, что называется, засучили рукава. Всего за несколько часов они успели не только выдвинуть несколько версий, но и отработать наиболее реалистичные.

Поиски похищенной девочки привели их в деревню Нырково. И, как это нередко бывало, Лев и Станислав, чтобы не спугнуть похитителей, взяли их сами, сыграв роль группы захвата. Им здорово помогло то, что бандиты, сторожившие ребенка, не удержались и надумали «подбодриться» сорокаградусной. И вот в тот самый миг, когда, чокнувшись наполненными рюмками, сообщники похитителей опрокинули их в рот, в прихожую внезапно ворвались два живых смерча, сметающих все на своем пути. Бандиты-охранники и ахнуть не успели, как были распластаны на полу, обезоружены и скручены в бараний рог. Похищенная в этот момент мирно спала и даже не проснулась, когда ее переносили в машину.

На первом же допросе выяснилось, что организатором похищения дочери Рутилова был его же двоюродный брат, пожизненный завсегдатай мест заключения, алкоголик и наркоман. Дико завидуя своему кузену, тот решил его ощутимо «пощипать» в плане получения выкупа. Узнав о том, что ребенок найден, а вся шайка киднепперов задержана, Орлов остался очень доволен темпами и результатом проведенного расследования. Он объявил, что Гуров и Крячко получают сразу два выходных. Приятели на следующий же день решили пробежаться по магазинам рыболовных принадлежностей. А то ж! Рыбацкий сезон, по сути, уже начался, а они еще даже не обновили свои рыболовные снасти! Этому и решили посвятить сегодняшнее утро.

На Грачихинский бульвар приятели приехали не случайно – здесь находился рыболовно-охотничий магазин, куда в прошлые годы они наведывались уже не раз. Ну а завидев ряды художников с их творениями, они не смогли просто так пройти мимо и задержались, чтобы, выкроив минутку, посмотреть здешние шедевры. Да и «шедевры» тоже. Бегло окинув взглядом нечто абстрактно-примитивистское, выставляемое снуловатого вида типом в берете, с толстым шарфом на шее, они перешли к картинам его соседа. Здесь их внимание привлекла одна из работ, и они остановились рассмотреть полотно более детально. Автор изобразил лес и высящиеся над ним горы в лучах вечернего солнца. Красноватые отсветы солнечных лучей создавали впечатление того, что склоны гор и кроны деревьев покрыты кровью.

– Мрачноватый сюжетик… – склоняя голову то направо, то налево, констатировал Станислав. – Что-то в нем гнетущее…

– Да, к веселью не располагает… – согласился Гуров.

– Вам не нравится? – поинтересовался подошедший сбоку дед, чем-то похожий на пасечника.

– Нарисовано здорово, убедительно, только вот почему такие кровавые тона? – вопросительно взглянул на деда Лев. – Автор картины – вы?

Щипнув себя за бороду, «пасечник» утвердительно кивнул:

– Да, это полотно написал я. А кровавые тона… Ну, в этом я не вижу ничего особенного. Это не более эпатажно, чем «Утро стрелецкой казни» Сурикова или репинский «Царь Иван Грозный и его сын Иван». Это как бы тревожное ожидание дня грядущего. Вот скажите: у вас есть твердая уверенность в том, что завтрашний день не станет последним в бытии земной цивилизации? Нет, конечно! Все мы знаем, сколь хрупок нынешний мир и сколь вероятно то, что вся наша планета в любой момент может приобрести кровавые, я бы сказал, марсианские тона. Кстати! Я так понял, моя работа оказала на вас определенное психологическое воздействие? Но это так, к слову. А известно ли вам, господа, что есть немалое число известных полотен, обладающих, без преувеличения, невероятными свойствами? Полотен, которые реально влияют на судьбы людей?

– Ну-у-у… кое-что слышал… – сдержанно кивнул Гуров. – Что-то такое рассказывали про изображение плачущего мальчика, которое вызывало пожары в тех домах, где оно находилось. Правда, мне лично в это не очень верится.

– Увы, но это не выдумка, а грустная реальность…

Немного помолчав, «пасечник» (в ходе разговора назвавшийся Вольдемаром Анатольевичем Линксом и поведавший о том, что происходит из рода поволжских немцев, в котором было немало художников) рассказал о грустной судьбе одного своего приятеля. Тот (надо же было такое придумать!) на собственном опыте решил доказать, что суеверия – чушь, и «плачущий мальчик» к пожарам отношения не имеет.

– …У нас дачи рядышком, забор в забор, знакомы мы с ним лет уже пятнадцать. Иногда на двоих винишка «раздавим», о делах посудачим… – Старик улыбнулся и чуть развел руками. – И вот он надумал репродукцию этой картины у себя на даче повесить. Как я его отговаривал, как отговаривал! Он в ответ только смеялся, мол, ты, Володя, в плену суеверий. Повесил, и вроде ничего не случилось. Ну, где-то полгода так тянулось. А потом, уже осенью, как-то среди ночи меня будто кто-то под бок толкнул. Просыпаюсь, а в окне – багровое зарево! Я бегом на улицу, в чем был. А Генкина дача – как костер полыхает. Подбегаю к двери – она заперта. Ломом ее выбил, кое-как Генку на улицу выволок. Он уже почти задохнулся – еле в чувство привели. И тут же крыша – ух-х-х! Соседи тоже сбежались, «пожарка» прикатила. Слава богу, газовый баллон не рванул. Ну, что смогли – потушили, хотя сгорело почти все, что было деревянное. Одна кирпичная коробка дома цела осталась – Генка его потом восстановил. Наутро стали мы разбирать пожарище, а под упавшим листом шифера – вот так чудо! – та самая репродукция, целая и невредимая! Я тут же на пустыре вырыл глубокую яму, завернул картину в черную материю и там закопал. Вот такая непридуманная история.

– А почему вы ее закопали, а не порвали, не сожгли? И для чего завернули в черную материю? – заинтересовался Станислав.

– О-о-о… Рискованное это дело – рвать и жечь! – покачал головой Линкс.

По его словам, некоторые полотна имеют необычное, мистическое свойство мстить тем, кто с ними грубо обошелся. Как пример, «пасечник» рассказал историю картины норвежского художника-импрессиониста Эдварда Мунка, страдавшего шизофренией. Его полотно «Крик» винят в смерти многих людей. Первым из длинного списка потерпевших стал музейный работник, который ее уронил. Вскоре у него начались страшные головные боли. Врачи не смогли ему помочь, и он покончил с собой. Еще один музейный смотритель, тоже не удержавший картину при перемещении с места на место, попал в тяжкое ДТП и стал полным инвалидом. А посетитель музея, всего лишь коснувшийся ее рукой, вскоре погиб в огне пожара…

Среди изрядного числа картин, которых коллекционеры живописи издавна считают «проклятыми», есть и полотна русских живописцев. Так, например, недоброй славой пользуется «Неизвестная» Крамского. В свое время владевшие этой картиной или тяжело заболевали, или разорялись, или кончали жизнь самоубийством. У самого живописца, после того как он закончил эту работу, в течение года умерли оба сына…

– А завернул эту репродукцию в черную материю я для того, чтобы вредоносное изображение было изолировано даже от земли, в которой оно зарыто, чтобы не отравлять недра земные негативной энергией, несущей беду и разрушение, – как о чем-то естественном продолжал повествовать старик. – Черный цвет, как вы, наверное, знаете, – абсолютный поглотитель любой энергии. Не случайно же на Руси, да и во многих других странах, новорожденных первые дни жизни прятали за черным занавесом, чтобы уберечь от недобрых взглядов.

– Жуть! – передернув плечами, резюмировал Стас. – Послушайте, Вольдемар Анатольевич, а вот у меня дома еще от прежних хозяев в квартире осталась репродукция Джоконды. Уж Мона-то Лиза, наверное, не из каких-нибудь вредин?

– Ошибаетесь, молодой человек! Как раз наоборот, очень даже опасная картина. Она забирает жизненные силы у тех, кто ею владеет, кто на нее смотрит, с кем она постоянно находится рядом.

– А вот как вы можете объяснить подобные явления? – рассматривая еще один сюжет, написанный «пасечником» (облако, своей формой напоминающее летящего лебедя, до половины закрыло солнце), поинтересовался Гуров.

– Хм-м-м… – Линкс неспешно погладил бороду. – Скорее всего, на энергетику полотна влияет как личность самого художника, так и изображаемый им объект. Не последнюю роль играют те тона и краски, которые он использует, мысли и настроения, одолевающие его во время работы. Да, наверное, мысли и настроения того человека, которого он изображал, тоже имеют значение…

Увлекшись разговором, старик пояснил, почему художники-эзотерики (есть и такие!) считают Мону Лизу вредоносной. По его словам, Леонардо да Винчи писал ее с некой женщины, которая имела репутацию «черной вдовы». Эта дама несколько раз выходила замуж, и всякий раз ее мужья или просто умирали, или погибали от рук злодеев, или кончали сами с собой. Леонардо писал эту картину три года. Но самое загадочное тут то, что начинал он ее писать цветущим, сильным мужчиной – ему не составляло труда разломить руками подкову, – а закончил работу иссохшим, немощным старцем, у которого отнималась правая рука.

– Как вы, наверное, знаете, в настоящее время эта картина хранится в Лувре. Так вот, служителями музея уже давно было замечено: когда у них на месяц-два прекращается прием посетителей из-за каких-либо ремонтных или реставрационных работ, изображение Джоконды словно стареет. Но как только по коридорам Лувра снова хлынут потоки туристов, она тут же молодеет, становясь той, какую мы привыкли видеть. Искусствоведы столетиями пытаются разгадать тайну ее улыбки. Берусь предположить, что ее улыбка одновременно грусть по поводу того, что на ее глазах чахнет столь видный мужчина, и удовлетворенность обилием поступающей от него жизненной энергии, которая ее подпитывала… – Линкс при этих словах выразительно взглянул на Станислава.

– Ну, все! – решительно взмахнул рукой Крячко. – Сегодня же отдам ее своему соседу по лестничной площадке. Он у меня ее уже раза два выпрашивал. Вот и пусть забирает. Лучше повесить какой-нибудь пейзажик. Уж от этого, думаю, вреда никакого не будет. Как считаете, Вольдемар Анатольевич?

– Ну, если вы обзаведетесь полотном Шишкина, Саврасова, Левитана и других художников классической направленности, то, конечно, обогатитесь благородной, чистой энергией, обильно льющейся с этих картин, – согласно кивнул старик. – Но и пейзажи не все безобидны. Возьмем «Водяные лилии» Клода Моне. Казалось бы, мирный, идиллический сюжет – заросший пруд, на его поверхности – лилии, в воде отражаются облака… Но этот пейзаж признан одним из самых пожароопасных. Когда Моне его закончил, непонятно как возникший пожар случился прямо в его мастерской. Потом сгорело купившее это полотно кабаре, через год сгорел дом какого-то мецената, горел Нью-йоркский музей искусств… Так что советую, избегайте импрессионистов.

– Вольдемар Анатольевич, вас послушать, так мир искусств – это сплошная черная магия… – усмехнулся Лев. – Берусь предположить, что и скульптура, и музыка тоже могут нести в себе какой-то опасный негатив?

– Вы абсолютно правы! – Линкс изобразил рукой убеждающий жест. – Всем знакома брюссельская скульптура писающего мальчика. Так вот, говорят, что тот, кто у себя дома поставит его копию, будет страдать энурезом. А Медный всадник? Один житель Питера часто ходил мимо этого памятника и всякий раз задерживался, чтобы полюбоваться им. Ну и? Однажды он стал лунатиком. Да, да, настоящим лунатиком, лунными ночами гуляющим по крышам! А музыка? Вы что-нибудь слышали про песню венгерского музыканта Реже Шереша «Мрачное воскресенье», которую называют гимном самоубийц? Ее он написал в середине тридцатых. После первого же исполнения песни на радио по Будапешту прокатилась целая волна самоубийств. И такое было неоднократно. Поэтому в ряде стран исполнение «Мрачного воскресенья» официально запрещено.

– Ну, твою дивизию! – Стас хлопнул себя руками по бокам. – Все против человека. Все придумывается исключительно для того, чтобы он или сгорел, или повесился… А вот почему не напишут картину, не сочинят музыку, чтобы это, наоборот, приносило пользу, удачу? Например, картиной полюбовался – избавился от язвы желудка, музыку послушал – сорвал в лотерею джекпот. А? Почему художниками, композиторами если и создается что-то сильнодействующее, то обязательно только действующее со знаком минус?.. – возмущенно резюмировал он.

– Не кипятись! – смеясь, тронул его за плечо Гуров. – Все эти «магические» картины, «магические» статуи и музыка, провоцирующая суицид, – все это, скажу тебе, существенно только для тех, кто во все это верит.

– Вы так думаете? – саркастично усмехнулся «пасечник». – Хорошо! Расскажу вам про некоего самодеятельного художника, который один стоит всех членов Академии художеств…

По его словам, еще лет пять, а то и шесть назад тот появился на Грачихинском бульваре внезапно, словно вынырнув из ниоткуда. Просто появился – и сразу же произвел фурор. Кто он и где живет – сразу узнать не удалось. Лишь потом, без особой охоты, он признался, каковы его имя и фамилия. Как оказалось, звали его Виталием, а вот фамилия была несколько необычной – Лунный. Новичок производил впечатление человека скрытного и малоразговорчивого.

Пристроившись где-то сбоку, Виталий выставил на продажу несколько полотен. Среди них был сельский пейзаж, на заднем плане которого была изображена деревня, раскинувшаяся в долине реки. А вот на переднем – качели, висящие на толстом суку березы, и на них лихо раскачивались смеющиеся парень с девушкой. Все на картине дышало мирной, счастливой жизнью.

– Я только взглянул на его работу, как у меня аж дыхание перехватило. Гляжу на них и вижу, что это мы с моей Наташей. Все сразу так нахлынуло… Даже в глазах защипало! – признался старик.

Еще одно полотно представляло батальную сцену времен незапамятно глубокой древности (как бы не из жизни Атлантиды). Суровые, мощные воины с мечами, в необычных доспехах яростно рубились на фоне стены огромной крепости. Третьей выставленной работой был портрет девочки лет пяти в голубом платьице на фоне дивного цветущего луга. Смотреть его работы тут же собрались все здешние живописцы – и ближние, и самые дальние. И случайные пешеходы, и художники, и «как бы художники» – все зачарованно взирали на полотна, излучавшие некий магнетизм.

Затянувшееся общее молчание неожиданно нарушил какой-то крупный тип с замашками бывшего гангстера, но в прикиде успешного банкира. Достав из кармана дорогой лопатник, он ткнул пальцем в пейзаж и коротко спросил:

– Сколько?

– Двадцать штук… – столь же лаконично ответил Лунный.

– В баксах? – уточнил экс-гангстер-банкир.

– В рублях, – обронил художник.

Не торгуясь, покупатель сунул ему четыре пятитысячные купюры и тут же ушел, забрав с собой картину. Не успела художественно-зрительская общественность определиться, не продешевил ли Виталий, отдав свою работу за триста с небольшим баксов, как какой-то иностранец с ходу купил себе батальное полотно за те же двадцать тысяч. Живописцы, можно сказать, ахнули, подивившись столь неожиданной прухе. Нет, в самом деле: иные по неделе стоят, а то и по месяцу, прежде чем дождутся своего покупателя. А тут – раз, и в дамки. Минут десять постоял и сорвал сорок тысяч! И тут же всех заинтересовало: а портрет девочки кто-нибудь купит?

Минут пять, десять ждут – никого. Зрители уже начали было рассасываться, как вдруг проходившая мимо женщина в черной косынке, лишь мельком взглянув на полотно, замерла словно вкопанная, потом бросилась к портрету и, плача, спросила Лунного:

– Где вы ее видели? Это же моя Настенька! Доченька моя любимая! Больше месяца назад она умерла, завтра сорок дней будет… – Она со стоном покачала головой, утирая слезы.

Виталий, пожав плечами, сказал ей, что соболезнует ее горю, а девочку несколько дней назад увидел во сне. Она пришла к нему и попросила написать ее портрет.

– Ну, я сразу же сел за работу, пока память удерживала ее черты, – пояснил он. – Вообще-то сегодня ехать сюда я и не планировал – были другие дела, но… Меня как будто что-то заставило отправиться в дорогу. Наверное, это она так решила…

– Сколько вы хотите за этот портрет? – взяв себя в руки, спросила женщина.

Все, кто стоял рядом, разом замолчали, ожидая ответа живописца, заранее предполагая услышать про все те же двадцать тысяч. Но Виталий, грустно улыбнувшись, махнул рукой и чуть слышно сказал:

– Возьмите так… – И тут же добавил: – С умерших денег не берут.

Женщина, поблагодарив художника, осторожно взяла портрет дочери и, что-то ему шепча, медленно пошла по аллее. Зрители, ошарашенные таким щедрым жестом Лунного, молча глядели ей вслед. Первым опомнился Линкс. Оглянувшись в сторону Виталия, на месте он его не увидел. Казалось, что тот беззвучно растворился в воздухе.

– Коллеги, а куда делся Лунный? – удивленно спросил он.

– Вон его «Москвич» отъезжает! – указал рукой один долговязый «фитиль» из начинающих (негласно прозванный Мослом) в сторону выруливающего со стоянки старого, обшарпанного авто зеленого цвета. – Вот у кого поучиться бы! Какой талантище, какой талантище!.. – мечтательно вздохнул он.

– И часто он потом сюда приезжал? – спросил Гуров.

– Не очень. Так, время от времени, – наморщив лоб, пояснил старик. – Но, скажу вам, каждый его визит был запоминающимся…

Как рассказал он далее, Лунный на Грачихинском бульваре не появлялся месяца по три, а то и больше. Потом вдруг снова возникал. И вот как-то раз Виталий привез на продажу несколько работ. Среди них была одна такая, которая стоила всех прежних. К нему снова сбежались все самодеятельные живописцы, да и прохожих зевак собралось немало.

В ярких сине-голубых и чуть зеленоватых тонах (что напоминало врубелевскую «Царевну-Лебедь») Виталий изобразил размытыми контурами какой-то непонятный, то ли заоблачный, то ли инопланетный, мир, в центре которого стояла, глядя прямо на зрителя, дивная женщина в бело-синих одеяниях. Черты ее лица и контуры тела тоже были какими-то размытыми, как бы сотканными из тумана. Вот только глаза, исполненные неведомой, магической силы, словно пронизывали всякого, кто встречался с ней взглядом…

Дойдя до этого места, Линкс помотал головой, будто отделывался от колдовского наваждения, размашисто перекрестился и продолжил:

– Я первый раз как глянул на его работу, так мне аж не по себе стало, словно я заглянул в какую-то неведомую бездну. Да и все остальные тут же разбежались по своим местам. Ох, и сильная картина! Ощущение было такое, что эта женщина видит меня насквозь, читает все мои мысли и знает обо мне даже то, чего я сам о себе не знаю. В один миг вспомнил я всю свою прожитую жизнь, все свои дела и слова не совсем праведные, захотелось немедленно бросить все и бежать в ближайшую церковь исповедаться батюшке…

– Ходили? – поинтересовался Лев. – Ну, исповедаться?

– Ходил… Вон она, за домами виднеется, – негромко признался «пасечник». – А то, наверное, и спать не смог бы.

– Постойте, так это, я смотрю, православный храм. А вы разве не лютеранин или католик? – вопросительно прищурился Крячко.

– Был. Был лютеранином… – Старик развел руками, словно хотел сказать: «Вот такая она, жизнь!» – Но когда нашел себе невесту, кстати, такую, что лучше и не придумаешь, она оказалась русской. Да еще с таким «бзиком»: мол, согласна выйти замуж, но чтобы через венчание. Я было заикнулся, чтобы обвенчаться в лютеранском храме, но она меня и слушать не пожелала. Сказала: «Ты родился и всю жизнь живешь в России? Значит, русский. А раз так – должен быть православным!» Ну и все… Пришлось окреститься. Вот уже больше сорока лет с ней живем. Троих сыновей нажили. Все, как говорится, «встали на крыло», уже и внуки большие. Но художником не стал ни один. Зато все трое выросли такими русскими шовинистами – о-о-о, только держись! Так вот… Э-э-э-э… Чуть не потерял нить мысли! А, да! Спросил я Виталия, как он назвал свое полотно. И он сказал, что это – «Портрет Вечности». И я тут же понял: да, именно она это и есть! Вечность!

– Картину кто-нибудь купил? – осторожно поинтересовался Стас.

– В том-то и дело, что нет! Почему-то никто не рискнул. Я думаю, это полотно мог бы купить только какой-то особый человек, очень сильный, с запредельными качествами и способностями… – Старик говорил, задумчиво глядя куда-то в облака. – Виталий простоял здесь до самого вечера. Прочие свои картины распродал по «полтиннику» – да-а-а! Потом уехал и «Вечность» с собой увез. Но, понимаете ли, и одного того дня хватило, чтобы тут началась всякая чертовщина! Или, скорее, если можно так выразиться, – «ангеловщина».

– «Ангеловщина»? Это что-то новенькое! – рассмеялся Лев.

– Да, невероятно, но – факт: началось непонятно что. У нас тут был один художник, Саня Тубенин по прозвищу Тюбик. Писал он неплохо, но с перебором того, что ниже пояса. Пошленькие такие работы – голые задницы и кое-как прикрытые интимные органы. «Озабоченные» их хватали, как пирожки горячие. Да он и сам по себе, говорили, бабник был – каких поискать. И вот Тюбик, глядя на этот «Портрет Вечности», вдруг грохнулся в обморок. А когда его привели в чувство, то первое, что он сделал… Вы не поверите!..

– Поверим! – ободряюще улыбнулся Крячко.

– Так вот, он схватил нож и в клочья изрезал все свои работы. О! – Старик вскинул указательный палец и изобразил многозначительную мину. – А потом здесь, на бульварчике, и вовсе перестал появляться. Парни, что с ним дружили, пошли к нему домой, проведать, не случилось ли чего? А там уже живут какие-то совсем другие люди. Они и сказали, что он продал им квартиру, а сам постригся в монахи. Все свои деньги – до копейки! – пожертвовал на монастырь.

– Ого! – присвистнул Стас.

– Но я так понимаю, это было не единственное, так сказать, свершившееся здесь чудо? – сдержанно улыбнулся Лев.

– Вот именно! Не единственное. У еще одного, мы его звали Пикассо – он любил рисовать всякие абстракции, появилось ясновидение. Да! С ходу даже незнакомым людям начал ставить диагнозы, предсказывать судьбу, находить пропавших без вести. Одной женщине сказал, где именно находится ее дочь. Нашла! Прибегала благодарить.

– И где же ее дочь была? – уточнил Станислав.

– На даче у одного своего приятеля. Пили там, да в постели кувыркались. Она и не подумала, соплячка эта, что ее мать уже неделю с ума сходит. Сейчас Пикассо, говорят, подался на телевидение.

– На «Битву экстрасенсов»? – хохотнул Стас.

– Не знаю, может, и туда… А вот наш Мосол получил то, о чем мечтал. Ведь был же – мазюкалка мазюкалкой, без проблеска таланта! А сейчас такие картины пишет – обалдеешь! Идемте-ка к нему! Сейчас сами увидите. Идемте, идемте!

Старик поманил рукой, и приятели пошли вслед за ним к долговязому, мосластому парню, чем-то своим складом фигуры напоминающему кузнечика. Тот, узнав, кто к нему пожаловал, смущенно указал на свое полотно. Там был изображен скачущий табун лошадей. С первого же взгляда было ясно, что писал картину художник весьма незаурядный. От бешеной скачки гнедых и буланых коней нельзя было оторваться. От картины словно веяло горьковато-пряным запахом степной полыни и жарким потом разгоряченных скакунов. Казалось, еще мгновение, и они вырвутся из своего нарисованного мира и, материализовавшись, с бешеным топотом понесутся по московским улицам.

Художник, назвавшийся Игорем, все так же смущенно подтвердил, что он и в самом деле, до того момента как увидел «Портрет Вечности», годился только в маляры. И то весьма посредственные. А всего лишь несколько минут постояв перед полотном Виталия, он вдруг ощутил в себе нечто необычное – умение видеть то, чего не видел раньше, и способность передавать увиденное кистью и красками.

– А где он сейчас, этот Виталий Лунный? – спросил Гуров.

– Умер… – сокрушенно вздохнул Линкс. – Он сюда еще раз пять приезжал. Полотна привозил – супер! Правда, «Портрет Вечности» больше не выставлял. Вот… А месяца через два после того, как он побывал тут в последний раз, я решил съездить к нему, узнать, как он поживает. Было это три года назад. А мне он как-то говорил, что обитает в какой-то деревне Савиновке невдалеке от Проклова. Нашел я эту деревню и там узнал, что Виталия несколько дней назад похоронили. Никто не знает, отчего он умер. Он не болел, его не убили – возили тело на вскрытие, врачи там очень удивлялись – совершенно здоровый мужик, а сердце отчего-то остановилось.

– А где та его картина, про которую вы говорили? – поинтересовался Крячко.

– Тут такая интересная история… Когда Виталия нашли соседи, у него вид был такой, как будто он спал. Но, самое удивительное, он чему-то улыбался, как будто видел какой-то очень хороший сон. «Портрет Вечности» висел на стене, прямо напротив него. Кроме этой, в доме было еще несколько его картин. На столе лежало заверенное у нотариуса завещание и толстая пачка денег – тысяч триста. Картины он завещал передать в тамошний районный краеведческий музей, деньги – на ремонт местной школы, дом просил отдать каким-нибудь нуждающимся.

– А у него что, семьи, родных не было? – озадаченно прищурился Лев.

– Точно не знаю… Но в Савиновке вроде бы не было никого. Откуда он приехал и есть ли у него хоть кто-то из близких – никто не знает. Он о себе никому ничего не рассказывал. Такой вот человек-загадка, – пожал плечами Линкс. – Так что, если хотите увидеть по-настоящему невероятную по своим свойствам картину, – езжайте в Проклово, в тамошний музей краеведения. Она там – я лично видел. И, знаете, музейщики мне признавались, что почему-то побаиваются этого полотна. Говорят, что оно их словно просвечивает рентгеном. Да и все прочие реагируют на него достаточно остро. Вот такие-то дела!

Проснувшись утром следующего дня, Лев некоторое время лежал не двигаясь и, заложив руки за голову, вспоминал вчерашние события. Сначала они со Стасом побывали на стихийном вернисаже самодеятельных художников, где от одного из них узнали немало интересного. Потом пошли в рыболовный магазин и, купив там всякой мелочовки, отправились на Мраморные озера. Прибыв туда, сразу занялись своим излюбленным делом – ловлей рыбы. То ли в этот день сложилась какая-то особенная погода, то ли созвездие Рыб установило над всеми прочими свой однозначный диктат, но язи, лещи и окуни клевали вполне усердно, а щуки и судаки время от времени являли благосклонность к блеснам и воблерам.

Однако, несмотря на свои рыбацкие успехи, говорили опера не о них, а о недавно услышанном от Линкса. Их крепко озадачило рассказанное и стариком, и Пикассо-Игорем. Получалось так, что если поверить обоим этим собеседникам, то нужно было безоговорочно согласиться с тем, что воззрения мистиков – объективны и реалистичны. А не поверить художникам оснований не было никаких – и Линкс, и Игорь смотрелись людьми серьезными и ответственными, не склонными к мистификациям.

– Знаешь, Стас, мне кажется, во всей этой истории нам стоило бы как следует разобраться… – неспешно резюмировал Лев, удачно выудив крупного жереха. – У меня есть вопросы к тому, насколько ненасильственной была смерть Лунного. Да и мистические свойства его картин вызывают вопросы.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Крячко, в очередной раз забрасывая удочку.

– Хочу разобраться, насколько картина Лунного оказывает на людей влияние своим сюжетом, своей цветовой гаммой. Не кроется ли за этим что-нибудь другое?

– Например? – насторожился Станислав.

– Что, если этот Виталий для усиления эффекта, произведенного его картинами, использовал некие дополнительные средства? Например, он мог подмешать в краски какие-то эфирные масла, вызывающие определенный психологический эффект. Человек подходит к картине посмотреть на то, что на ней изображено, и невольно вдыхает испарения эфирных масел. Даже не подозревая об этом, он переживает некие необычные ощущения, впечатления…

– Это чисто твои умозаключения или уже случалось что-то похожее? – не отрывая взгляда от поплавков, поинтересовался Крячко.

– Ну, вообще-то да, что-то похожее уже было… – взмахом спиннинга отправив блесну далеко на простор озера, утвердительно кивнул Лев.

По его словам, как-то уже давно на Западе случайно «спалился» один известный художник. Причем в буквальном смысле. Он писал свои картины в особой, одноцветной манере – одной лишь черной краской. При этом никто не мог догадаться, каким образом ему удается добиться необычных полутонов темного и светлого серого цвета. Все открылось совершенно неожиданным образом. Один близорукий посетитель, разглядывая на выставке его работы, не выпускал изо рта дымящуюся сигару. Пожелав рассмотреть одно из полотен поближе, он случайно ткнул в него тлеющим концом сигары, и картина тут же полыхнула, обратившись в облако дыма. Как оказалось, в качестве красящего пигмента своей краски живописец использовал дымный охотничий порох.

– Слава богу, пока никто из художников не додумался писать свои картины тротилом, замешанным на нитроглицерине, – смеясь, прокомментировал Стас. – А то пришлось бы того посетителя собирать по частям в разных углах картинной галереи…

– Ага! А саму картинную галерею по частям собирать в разных углах города! – мрачновато пошутил Гуров.

– Лева, – уже вполне серьезно спросил Стас, – ты собираешься провести полномасштабное расследование причин смерти Виталия Лунного?

– Нет, не совсем так. Скорее я хотел бы лично убедиться в том, что художник ушел из жизни по причинам не насильственным. Ну а потом уже решать, как быть дальше. Заодно интересно взглянуть, что там за картина такая загадочная. Понимаешь, дед меня основательно заинтриговал, и я решил лично убедиться в том, насколько она сильно действует на человеческую психику. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Изобразив задумчивую мину, Стас обронил:

– Это резонно… Я бы тоже взглянул, что там за «чудо-юдо». То есть завтра ты собираешься ехать в Проклово и Савиновку?

– Да, думаю сгонять туда. Но ты, я так понял, тоже подумываешь об этом же? – вопросительно взглянул на приятеля Лев.

– Да вот пока окончательно не решил – съездить, не съездить?.. – неопределенно пожал плечами Крячко.

– Понимаю… – с трудом сдерживал улыбку Гуров. – Случившееся с неким Саней Тубениным по прозвищу Тюбик наводит тебя на некоторые подозрения: не грозит ли что-то похожее и тебе? Не потянет ли и тебя в монастырь?

Станислав пренебрежительно поморщился и изобразил возмущенный жест рукой.

– Лева! С чего ты это взял?! Да было бы чего бояться! Меня если и потянет в монастырь, то только в женский! Лады! Едем завтра вместе. Чур, на моем «мерине»! – добавил он, вскинув указательный палец.

– Ну, ла-а-а-дно… – великодушно согласился Гуров, изо всех сил сохраняя видимую серьезность. – Хотя… Постой! Ты же говорил, что у тебя начал постукивать передний левый амортизатор?

– Чего?!! – не на шутку рассердился Стас. – Это было две недели назад! Я его давно уже поменял! Ну, Лева… Ты в каком мире обитаешь? – Негромко присвистнув, он пощелкал пальцами, как это делают психиатры при обследовании пациента.

– Охолонь! – иронично урезонил его Гуров. – Вон, лучше туда глянь, – указал на пляшущие поплавки, – рыба уже заждалась, а ты «ля-ля» разводишь!

– Эх, блин! – вскинулся Крячко, хватаясь за ближайшее к себе удилище.

Издав ликующее междометие, он подсек крупного окуня.

– О, какой зверюга полосатый! На кило с гаком потянет… А ты чего стоишь, задумался?

– Да мне, наверное, уже хватит… – Лев поднял увесистый садок с рыбой и добавил: – Эту-то куда девать? И так без конца соседям раздаю.

– Ну, тогда поехали домой! – кинув окуня в свой садок, торжествующе улыбнулся Крячко. – Хорош! С меня на сегодня хватит. Тем более что нынешним вечерочком свидание одно намечается… Такая дива! Кстати, можешь поехать со мной – у нее классная подруга. А? – Заранее зная ответ приятеля, он ернически подмигнул.

– Я вот Марии расскажу, как ты пытался меня совратить! – с интонациями школьного ябеды пригрозил Гуров. – Ох, она тебе и зада-а-а-ст!..

Спутницу жизни Льва, ведущую актрису крупнейшего столичного театра Марию Строеву, Крячко уважал и в глубине души немного побаивался. Будучи обаятельной, очень красивой женщиной, она обладала почти мужским характером. Не случайно одним из ее театральных прозвищ было «Кремень». Мария всего одним своим колким замечанием могла сразить наповал любого брутала.

Смеясь и пикируясь, приятели направились к машине, наблюдая за двумя горе-рыболовами, которые уже больше часа сидели в отдалении без единой поклевки. Увидев, что «рыбное место» освободилось, парни опрометью помчались туда.

Вернувшись уже к вечеру домой, Лев долго возился с рыбой – надо было и почистить, и что-то из нее приготовить, пока Мария в театре. Да, вчера на рыбу ушло часа три, не меньше. Зато благодаря вчерашнему улову сегодняшний завтрак получился супер-пупер.

На следующий день, покончив со всеми утренними делами, Гуров начал собираться в дорогу.

– На работу? – выходя из спальни, поинтересовалась Мария.

– Нет, радость моя, мы сегодня снова выходные! – многозначительно улыбнувшись, известил Лев, снимая с вешалки ветровку.

– А, со Стасом опять на рыбалку… – понимающе покачала головой Мария.

– Опять не угадала! У нас сегодня намечается поездка в одно, как мне кажется, чрезвычайно интересное место. Понимаешь, вчера мы со Стасом познакомились с весьма необычным человеком…

И Лев вкратце рассказал про Линкса, про услышанное от него о Виталии Лунном, о странной трансформации порноживописца Тюбика в инока, а не имеющего никаких дарований мазюкалки Мосла-Игоря – в весьма талантливого художника.

– То есть вы сегодня решили съездить в деревню Савиновку и уездный город Проклово? – глядя куда-то в окно, риторически произнесла Мария.

– Да, в Проклово, – подтвердил Гуров, и тут его осенило: – Слушай! А поехали с нами! А что? На провинцию посмотришь, на прокловский краеведческий музей…

– А поехали! – с какой-то бесшабашной улыбкой махнула рукой Мария. – У меня сегодня как раз день свободный, считай, до самого вечера. Пару минут можешь подождать, пока я соберусь?

Несколько обалдев от неожиданности, Гуров быстро взял себя в руки и торопливо кивнул:

– Да хоть пару часов! Собирайся, не спеши. Стас пока еще не приехал, времени у нас достаточно.

– А мы едем на его машине? – из глубины спальни спросила Маша.

– Видишь ли, вчера на рыбалку мы ездили на моем «Пежо». Поэтому он решил взять реванш и настоял, чтобы в Проклово мы поехали на его «мерине».

– Ну, на «мерине» так на «мерине»! – пробегая мимо него в ванную, хмыкнула она.

Быстро позавтракав и надев дорожный, спортивного типа костюм, Строева объявила:

– Я готова! Кстати, как выгляжу? Ничего?

– Ты – само очарование! – заверил Лев, ни на йоту не покривив душой.

Она и в самом деле смотрелась на «ять» с большущим плюсом. В этот момент зазвонил телефон Гурова. Это был Стас.

– Не разбудил? – с подначкой поинтересовался он.

– Мы с Марией Леонидовной дожидаемся тебя уже с полчаса! – с той же долей иронии официозным тоном проговорил Лев.

На мгновение в трубке воцарилось молчание. Потом, как видно, взяв себя в руки, Крячко откашлялся и ошарашенно спросил:

– Л-Лева, ты ей что, все рассказал?!! Я так понимаю, она решила ехать с нами, чтобы тебя проконтролировать? Представляю, что от нее сейчас услышу… Е-мое-о-о-о-о!!!

– Да нет! Она просто решила поехать посмотреть Подмосковье, побывать в новых местах, где еще не бывала… Чего ты переполошился?

– Ф-фу-у-у-у-х… Пронесло! Ну, тогда ладно! А то я, блин, дрейфанул: думал, что она сейчас начнет задавать мне «наводящие». Спускайтесь, жду вас!

Гуров и Мария вышли на лестничную площадку и, заперев дверь, направились к лифту.

– Что там за сомнения у Стаса? – чуть заметно улыбаясь, негромко поинтересовалась Маша.

– Он вчера брякнул, что вечером едет к какой-то из своих пассий, у которой имеется подружка, и я мог бы составить ему компанию… А я пригрозил, что об этом расскажу тебе. Ну, у Стаса тут же пропал весь его донжуанский энтузиазм. И вот он теперь боится, что ты можешь его очень крепко «заземлить»… – смеясь, пояснил Гуров.

– Ну, Стас! – входя в кабину лифта, тоже рассмеялась Мария. – Ладно уж… Простим этого «казанову-многостаночника».

Когда они вышли из подъезда, среди крон растущих вдоль дома тополей гулял свежий весенний ветерок. Лев обеспокоенно взглянул на жену:

– Слушай, а может, давай, я тебе что-нибудь потеплее принесу? Ветерок-то вовсе еще не летний. Как бы не простудилась!

Но она лишь беспечно качнула головой:

– Лева, не надо считать меня за неженку! Тем более что поедем в машине, а солнце-то вон уже как пригревает!

Стас, увидев Гурова и Марию, улыбаясь, вышел им навстречу и, по-восточному восхищенно поцокав языком, провозгласил:

– Кого я вижу?! Какую изумительную, какую великолепную женщину! Кстати, Марьюшка, – добавил он, чуть приглушив голос, – этот костюм тебе невероятно идет. Как бы тебя не отбили у Левы!

Крячко специально назвал Марию именем одной из когда-то, еще в начале актерской карьеры, сыгранных ею сказочных героинь, роль которой ей нравилась больше всего. По-дружески коснувшись губами его щеки, Мария улыбнулась и погрозила пальцем:

– Ох, Лис Патрикеевич! Как он мягко стелет! Ладно уж, я на тебя не могу сердиться, даже несмотря на то, что ты периодически пытаешься подбить моего Леву на супружескую измену.

– Но ты должна бы знать, многоуважаемая Мария Леонидовна, – часто закивал в ответ Стас, – что это я специально его провоцирую, вроде того: а не клюнет ли он на эту «блесну»? А не ослабла ли его любовь к тебе?

– Ну и как? – Мария испытующе взглянула на Льва.

– О-хо-хо!.. Бесполезно! – Крячко изобразил категоричный жест рукой. – Это – «железный дровосек» номер два! Эх, мне бы хоть немного его постоянства… – уже с искренним огорчением вздохнул он. – Ну что, едем?

И они помчались в сторону северо-восточной оконечности Москвы. Перемахнув через МКАД, вскоре миновали пригороды и теперь ехали по не самой новой, но еще более-менее сохранившейся дороге. Озирая окрестности, холмы, балки и перелески, Крячко уверенно вел машину и предавался философствованиям на самые разные темы.

– Как же все-таки с течением времени меняется мир! – глядя на проносящуюся мимо «деревню», представляемую почти одними лишь пятиэтажками, риторически недоумевал он. – По этим местам, мимо этого Заманухина, мы с Левой как-то уже проезжали. По-моему, лет пятнадцать назад…

– Да, ровно пятнадцать… – подтвердил Гуров.

– Что тут было? Настоящая сельская идиллия! Стояли нормальные деревенские дома, у того вон пруда паслось стадо коров, вон там, в низине, кто-то косил сено, а на том лугу пацаны гоняли мяч. А что сейчас? Пятиэтажки стоят, как казармы. Молодежь разбежалась… Теперь все берут из магазина – овощи, молоко, рыбу… А из чего они, с чем они?.. Молоко – из сои, овощи – с пестицидами, рыба – с антибиотиками и анаболиками… Ну, и к чему мы идем?

– К новым победам технологий! – рассмеявшись, с нарочитой торжественностью объявил Гуров. – Еда – полностью синтетическая, вода – синтетическая, и даже воздух – синтетический! Кстати! Радость моя, ты на «рассуждалки» Стаса внимания не обращай, не воспринимай это за что-то серьезное. Для нашего Гегеля Фейербаховича такие философствования дело обычное, стоит только выбраться за МКАД. Тут сразу же у него пробуждаются провинциальные гены и начинают одолевать мысли о вечном и нетленном…

– Да! – горделиво повел головой Станислав. – В отличие от некоторых «товарисчей», которым все это чуждо и безразлично, я хорошо помню, где мои корни…

– Ты, главное, не забывай, где твоя макушка, и следи за тем, чтобы в нее однажды не клюнул жареный петух! – назидательно воздел указательный палец Лев. – А то наш признанный ревнитель традиционного уклада без конца нарывается на приключения и сам ищет шишки на свою голову. Я не прав?

– Прав, прав, Лева! Ты всегда прав, даже когда вовсе не прав! – ернически парировал Крячко.

Пикируясь и подначивая друг друга, путники ехали еще часа два, пока не увидели впереди, за перелеском, настоящие деревенские крыши и столб с табличкой «Савиновка» у развилки дорог с ветховатым асфальтом.

– О! Кажется, мы приехали! – обрадовалась Мария, глядя на указатель.

– Гм… Я вот что думаю…. – Крячко сбавил скорость. – Проклово будет дальше, километрах в двадцати. Первым делом сюда заглянем?

– Да, давай сюда… Почему бы нет? Глянем на Савиновку. О! Стас, гляди-ка! Вон, в леске, стадо ходит… Настоящее! – Лев указал пальцем на нескольких коров, расхаживающих в зарослях ивняка.

– Ха! Тоже мне, стадо! – саркастично фыркнул Стас, сворачивая на развилке вправо. – Полторы коровы – это стадо? Уж хотя бы с полсотни… Впрочем… Здесь и в самом деле деревня – настоящая, деревенская, так сказать. А то, блин, понастряпали черт-те чего – и от земли людей оторвали, и настоящего городского быта не наладили. «Тяп-ляпинг» какой-то…

Въехав в Савиновку, Крячко спросил у первого встречного местного жителя – мужчины лет пятидесяти в камуфляже, – как им найти дом, в котором жил Виталий Лунный. Тот, окинув его удивленным взглядом, нахмурился и настороженно спросил:

– А-а-а… Вы его наследники?

– Нет, мы просто хотели увидеть дом, в котором жил этот художник.

– М-м-м!.. Я-а-а-сно! Дом Виталия Игнатьевича – вон, в конце этой улицы, с правой стороны. Правда, там сейчас живет вдова с четырьмя детьми. У них в позапрошлом году дом сгорел, и сельская администрация отдала его дом им. Он же сам распорядился в завещании, чтобы после его смерти дом передали нуждающимся.

– Скажите, а вот вы спросили, не наследники ли мы? Сюда что, приезжали люди, которые назвались наследниками Лунного? – выйдя из машины, спросил Гуров. – Видите ли… В Савиновку мы приехали просто как интересующиеся его творчеством люди. Но профессионально мы работаем в угрозыске, и нам не совсем понятны обстоятельства его кончины. Хотелось бы как-то с этим разобраться.

Он показал сельчанину свое удостоверение. Тот, взглянув на «корочку», произнес задумчивое «Хм-м-м…» и, потерев лоб, ответил, осторожно подбирая слова:

– Ну, насчет того, почему он умер, – вы правы. Тут многие до сих пор ломают над этим голову. Он ведь и в гробу-то лежал, как будто спал. И даже улыбался… Его все тут хоронили. Всем селом провожали, как будто своего, самого родного.

– Постойте! Но если он лежал, как будто спал, то, может быть, он и не мертвый был вовсе? Что, если у него была летаргия? Такого не могло случиться, что его похоронили живым? – переглянувшись с Гуровым, спросил Станислав.

Несколько даже отшатнувшись, их собеседник заметно переменился в лице, мелко перекрестился и пробормотал:

– Господи, помилуй и спаси! Нет, вы знаете, его возили в райцентр на вскрытие. Да! Возили! А после вскрытия он вряд ли в живых мог остаться. Нет, нет, нет! Думаю, он умер – сто процентов.

– А его тело, после того как привезли из райцентра, кто-нибудь осматривал? – продолжал дотошничать Стас.

– Вот этого я не знаю… Это лучше спросить у нашего фельдшера Юлии Васильевны Ризновой. Может, она осматривала? – развел руками сельчанин. – Вон, видите кирпичный домик с шиферной крышей? Это наш медпункт. А что касается наследников… Примерно через месяц после похорон приезжали двое на иномарке. Какие-то вертлявые, дерганые, по морде видно, что «мутные» хлопцы.

– И что они тут делали? – прищурился Гуров.

– Сначала по деревне колесили, вызнавали, где дом Лунного. Сказали, что они его близкие родственники. Ну, мужики наши – и я там тоже был – сразу взяли их в оборот, затребовали у них документы. Они и давай вертеться, как уж под вилами, вроде того: мы его племянники, а вы кто такие, чтобы документы проверять? Ну, мы по телефону вызвали участкового. Они просекли такое дело и сразу как дали деру, только их и видели! Больше никто не появлялся.

Поблагодарив сельчанина за очень важную информацию, Лев на прощание попросил его назвать свои имя и фамилию, а также номер телефона.

– …Это чистая формальность, так, на всякий случай. Вдруг вы нам еще понадобитесь?

– Да никаких проблем. Записывайте! Кирин Михаил Аркадьевич, телефон… – Мужчина сделал паузу. – Записывайте, записывайте!

– Михаил Аркадьевич, я запомню! – усмехнулся Лев.

Издав уважительное «О-о-о!», Кирин назвал номер своего телефона. Обменявшись с ним рукопожатием, Крячко сел в машину и озабоченно пробормотал:

– Блин горелый! Как говорил один тип в «Иване Васильевиче»: меня терзают смутные сомнения. Не хотелось бы и думать о том, что Лунного могли похоронить живым, даже не подозревая об этом… Твою дивизию!..

– О чем ты там, Стас? Кто кого мог похоронить живым?! – не на шутку встревожилась Мария. – О чем вообще речь?

Севший на свое место Гуров поспешил ее успокоить:

– Не надо напрягаться и волноваться! Это не более чем предположение Стаса, что у художника Лунного могла быть летаргия и его по ошибке похоронили живым. Но он, судя по всему, реально умер. Тем более что его возили на вскрытие в районную больницу. Ну а после вскрытия – сама подумай: есть ли хоть один шанс очнуться в гробу? То-то же!

Они доехали до медпункта, который оказался открыт. Правда, Юлия Васильевна – крупная, крепкая женщина с большими серыми глазами – уже собиралась идти по вызовам. Выслушав нежданных визитеров, она сокрушенно покачала головой:

– Да, я хорошо помню Виталия. Человек был замкнутый и скрытный, но в общем и целом положительный…

По словам Ризновой, пациентом докторов на ее памяти он не был ни разу. То ли никогда не болел, то ли переносил недомогания на ногах. Но как человек был очень отзывчивый, тем, кто нуждался в помощи, всегда старался помочь. Был случай, одной жительнице села срочно потребовались деньги на операцию. Причем достаточно много – более ста тысяч. Обойдя и родных, и соседей, она не смогла набрать и половины требуемой суммы. Но тем же вечером к ней домой пришел Виталий и молча положил на стол ровно двадцать пятитысячных купюр. На испуганный вопрос сельчанки, чем же ей отдавать такие деньжищи, он негромко обронил:

– Забудь! Деньги только тогда хоть чего-то стоят, когда они помогают жить. В остальных случаях это не более чем бумажный мусор. Про долг и не думай даже вспоминать.

И таких случаев было несколько, когда Лунный был тем единственным, кто оказывал потерпевшим жизненную катастрофу реальную помощь.

– Он и нашей школе какие деньжищи по завещанию оставил! Хоть окна с дверями да полы обновили! Да столов со стульями сколько купили! – Юлия Васильевна вздохнула и поправила на голове цветастую косынку.

Подробностей жизненного пути Лунного она не знала, но посоветовала заехать к местному библиотекарю Таисии Максимчук. По некоторым негласным сведениям (точнее сказать, по слухам), последние несколько лет перед кончиной Виталия она тайком периодически с ним встречалась. И родившийся у нее вскоре после его смерти ребенок, по мнению сельских женщин, был копией Лунного.

– А кто же занял его дом? Там кто сейчас проживает? – поинтересовался Крячко.

– Дальняя родственница Таисии, – пояснила Ризнова. – Но это к отношениям Таисии и Виталия никакого касательства не имеет. Просто получилось так, что, когда Анька была на работе, отчего-то загорелся ее дом. Слава богу, соседи детей успели вытащить из огня. А их у нее четверо. Вот сельским сходом и решили отдать ей дом Лунного.

Уже собираясь уходить вместе со всеми, Стас неожиданно остановился и, хлопнув себя по лбу, спросил врача, осматривала ли она тело Лунного после того, как его возили на вскрытие. Несколько растерявшись, Юлия Васильевна пояснила:

– Понимаете, его привезли из морга, как это и полагается, уже в костюме, в гробу… Ну-у… Там же его должны были вскрыть – это же не шарашка какая-нибудь, а районная больница. Поэтому я никогда не проверяю, что и как вскрывали патологоанатомы. Да это и не принято вообще-то…

Уточнив, как найти Таисию Максимчук, компания отправилась в центр села, где в пристройке к конторе администрации была оборудована библиотека. Когда сразу трое взрослых людей, явно прибывших из столицы, появились на пороге этого тесноватого «очага культуры», библиотекарша – среднего роста молодая, миловидная женщина в темно-сером платье и очках – удивленно воззрилась в их сторону. Других посетителей в этот момент в библиотеке не было, поэтому, хоть и не очень охотно, Таисия ответила на вопросы гостей.

По ее словам, с Виталием Лунным, который в Савиновке появился лет десять назад, отношения у нее сложились очень близкие. Началось это с того, что он захотел написать небольшое сюжетное полотно «Сельская библиотека». По его мнению, внешние данные Таисии как нельзя лучше подходили под образ типичного сельского библиотекаря. И он написал эту картину. При этом продавать ее не стал, хотя выставлял на вернисаже в одном из подмосковных городов. Это полотно сразу же привлекло зрительское внимание, и даже нашелся покупатель. Однако Виталий привез его обратно в Савиновку и подарил своей натурщице. В ходе разговора Таисия нехотя призналась, что последние несколько лет их с Виталием отношения стали более чем близкими, и что второй ее ребенок – сын Лунного.

Первого она родила от парня, которого призвали в армию весной две тысячи восьмого года. Они были одноклассниками, встречались чуть ли не с пятого класса. После школы он поступил в техникум, они собирались пожениться. Но из-за драки с двумя пьяными сынками «больших людей» Алешку из техникума исключили и призвали в армию. Было это весной, а в августе того же года он погиб, убитый саакашистами выстрелом в спину. Таисия даже не успела сообщить ему, что он стал отцом. Когда Алешку привезли в солдатском гробу, ей подумалось, что вместе с ним хоронят все то, что она считала счастьем. И теперь в ее жизни счастья больше никогда не будет.

Но потом в селе появился Виталий… Когда разговор зашел о его прошлом, Таисия без особой охоты призналась, что Лунный – уроженец Карелии, но оттуда ему пришлось бежать, спасаясь от тамошнего криминала. Случилось так, что он стал свидетелем ДТП, в ходе которого владелец новенького «Гелендвагена» насмерть сбил переходивших перекресток на зеленый сигнал светофора молодую женщину и ее дочку. Выйдя из машины и увидев, что женщина с девочкой лежат недвижимо и, скорее всего, мертвы, лихач трусливо смылся с места происшествия. Обладая фотографической памятью, Виталий запомнил номер машины и лицо убийцы. Придя в полицию, он сообщил его данные, в том числе и номер лимузина. И только тут выяснилось, что виновник ДТП – главарь местной криминальной группировки, промышляющей браконьерской вырубкой леса.

После того как Лунный на суде дал свидетельские показания, бандиты начали за ним охоту. Вот и пришлось ему срочно уехать в Подмосковье. Уже там он узнал, что главаря от ответственности «отмазали», и он уже вышел из СИЗО на свободу. Но желания мстить у этого подонка не убавилось. Скорее наоборот, окончательно уверовав в свою безнаказанность, он теперь жаждал разделаться с «доносчиком». И разделался бы (Лунному несколько раз на телефон приходили звонки кого-то из подручных главаря с угрозами и обещанием «снять шкуру»), если бы тот сам не нарвался на подмосковный криминал.

К Виталию как-то раз приехали двое граждан на дорогом внедорожнике и спросили, не может ли он написать портрет одного «весьма уважаемого человека»? Виталий согласился, и визитеры повезли его на какую-то очень богатую виллу. Как в дороге пояснили представители заказчика, их шеф – президент крупной консалтинговой фирмы. Вознаграждение Лунному было обещано приличное, поэтому он с ходу приступил к работе. Заказчик, представившийся как Юрий Андреевич, позировал, не отрываясь от своих текущих дел. Он то и дело отвечал на телефонные звонки, кому-то звонил сам, поэтому постоянно находился в движении. Худой и жилистый, он без конца вскакивал на ноги и, бегая по кабинету, который на обозримое время стал художественным салоном, обсуждал какие-то свои и чужие проблемы.

Причем, как не мог не заметить Виталий, многие вопросы, решаемые заказчиком, относились к самым разным сферам и сторонам жизни. С одним Юрий Андреевич толковал о каких-то откатах, с другим – о нежелании какого-то Феди Уральского платить свою долю в общак, с третьим обсуждал вопросы обеспечения братвы толковыми адвокатами. Иногда в кабинете появлялись какие-то ходоки со своими просьбами. Один из них более прочих обратил на себя внимание. Он плакал так, что едва мог говорить. С большим трудом удалось понять, что некие «чумари» потребовали с него дань, а чтобы он был сговорчивее, в заложники взяли его малолетнюю дочь.

«Президент компании» тут же отдал кому-то распоряжение по телефону:

– Коля, меры прими. Чумаря ко мне!

Полчаса спустя в кабинет на коленях вполз верзила с разбитым, распухшим лицом и, стукнув лбом в пол, слезливо заголосил:

– Юрий Андреич, прости! Бес попутал! Больше не повторится – клянусь! Дай шанс исправить! Все, все, что скажешь, сделаю!

– Сделай… – лаконично обронил хозяин кабинета. – Сколько будешь должен – понял?

– Да! Да! Да! – торопливо закивал тот. – Все погашу, все! Из шкуры вылезу вон, но – погашу!

– Это хорошо, что все так понимаешь, а то тебе могут помочь вылезти из шкуры… Свободен! – Хозяин кабинета указал пальцем на дверь.

Продолжая кланяться, верзила, пятясь, быстро ретировался. Молча подойдя к Виталию и некоторое время понаблюдав за его работой, заказчик издал одобрительное «Угу!», – и негромко произнес:

– Я надеюсь, вы понимаете, что не все здесь увиденное и услышанное для посторонних ушей?

– Я – работаю. Ничего не вижу и не слышу… – не отрываясь от мольберта, ответил Лунный.

– Это хорошо. Но, как мне кажется, вас что-то угнетает. Это не связано с моим заказом?

И тут у Лунного мелькнула шальная мысль: а что, если взять и рассказать?

– Нет, Юрий Андреевич, это связано с моими личными проблемами… – вздохнул он.

Виталий поведал о том, что с ним произошло в родных краях. Присочинил лишь, что погибшая якобы была его тайной «присухой» (хотя на самом деле он видел ее впервые, в момент ДТП). Молча выслушав его повествование, хозяин кабинета кому-то позвонил и приказал:

– Леха, с Козырем перетри насчет наездов на живописца. Эти умники пусть не вздумают беспределить на нашей территории!

Прошло около часа. Заказчик продолжал принимать посетителей, чьи-то звонки, по каким-то вопросам кому-то звонил сам… После одного из поступивших звонков он, как о чем-то обыденном, небрежно известил Лунного:

– Все, тема закрыта…

И в самом деле, Виталию больше никто не звонил. После того заказа он писал портреты еще нескольких «тузов» (то ли бизнеса, то ли замаскированного под бизнес криминала), за что получал неплохие деньги.

– А что же он не купил себе нормальной машины, а продолжал ездить на дряхленьком «Москвичке»? – недоуменно поинтересовался Крячко.

Вздохнув, Таисия пояснила, что Виталий все заработанные деньги тратил на детские дома и помощь обездоленным семьям с детьми. По ее словам, Лунный и сам был детдомовским. Поэтому деньги у него не залеживались, сразу уходили по каким-то конкретным адресам. Жил он очень скромно – по-спартански, питался большей частью тем, что выращивал на своем огороде. Когда заболел ребенок у одной небогатой семьи, потребовалось почти полмиллиона на лечение. Узнав об этом, Виталий в срочном порядке написал две картины, продал их за большие деньги и оплатил лечение ребенка…

Он и с первой-то женой отчасти разошелся именно из-за этого. Вернее, она сама от него ушла. Как однажды Таисии рассказал Лунный (он лишь ей рассказывал о себе и своей прошлой жизни), супругу в нем раздражало постоянное «растранжиривание» заработанного. Она считала его помощь детдомам и отдельным людям пустой, никчемной тратой денег, поскольку ей хотелось иметь новую мебель, машину, хорошую шубу… Раздражала ее и постоянная тяга Виталия к одиночеству. Детей у них не было, поэтому они и расстались легко, без скандалов и дележа имущества – он оставил ей все, что было, и ушел с одним чемоданом.

– Так у него что же, вообще-вообще никого нет? – стиснув руки, сочувственно спросила Мария.

– Он даже не знает, кто его мать, как ее фамилия, – с печалью в голосе ответила Таисия. – Его нашли на крыльце районной больницы в тоненьком стареньком одеяльце. А уже была поздняя осень. Крыльцо ледяное… Если бы не бродячие собаки, он бы умер от переохлаждения.

– Собаки?! – разом спросили Лев и Станислав.

Таисия чуть развела руками, подтвердив, что жизнь Виталию и в самом деле спасли бродячие псы. Ребенку, подброшенному на крыльцо больницы, было от роду день-два – считай, только что на свет появился. Но он все равно лежал молча, не хныкал – уже тогда давал себя знать его характер. И тут вдруг откуда-то появилось несколько здоровенных бесхозных барбосов. Видимо, когда они пробегали мимо, их что-то остановило. Остановившись перед крыльцом, псы подняли громкий лай. Дежурная медсестра решила узнать, что там такое, и вышла проверить. Глянула и обомлела: перед ней на ледяных досках крыльца лежал ребенок. Ночь была лунная, поэтому врачи и дали ему фамилию – Лунный. А Виталием назвали потому, что Виталис по латыни – «жизненный».

– Его никто не усыновлял? – поинтересовался Гуров.

– Нет, он очень часто болел. Видимо, все же крепко застудился, пока лежал на ледяном больничном крыльце.

По мнению Таисии, именно болезни малыша помешали ему найти себе семью – многие ли из усыновителей рискнут взять болезненного ребенка? И не потому, что это доставляет много хлопот. Нет! Просто люди опасались, что если он, не дай бог, умрет, то усыновителям потом будет очень трудно доказать, что никакой их вины в этом нет. А другого ребенка им тогда могут не дать вовсе. Но он выжил, несмотря ни на что. Постепенно, когда уже ходил в школу, подрос, окреп. Но к той поре он уже и сам не желал быть усыновленным. Он уже тогда по своему характеру был волк-одиночка. Нравы в детдоме далеко не тепличные, Виталию часто приходилось драться и со сверстниками, и с теми, кто постарше. Но даже если противник оказывался сильнее и Лунный был бит, он никогда не плакал и не бегал жаловаться. Снова шел в бой и, невзирая на синяки и ссадины, заставлял своего недруга позорно бежать.

Когда Лунный служил в армии, то попал в Афганистан, в мотострелки. В то время уже началась горбачевская перестройка, и близился вывод наших войск. Но до самого дембеля ему довелось повоевать немало – он все два года участвовал в боях с душманами, несколько раз был ранен. Поэтому тема Афганистана тоже нашла свое место на его полотнах. Однажды Таисия зашла к нему в гости и увидела большую картину с афганским сюжетом. Это было что-то невероятное… Только лишь взглянув, она тут же ощутила всем своим существом, что такое афганская война. На нее из неведомых афганских далей словно пахнуло пороховым дымом, полынью, пустынной пылью, сумасшедшим солнечным жаром…

– А где эта картина сейчас? – спросил Крячко.

– В районном объединении воинов-интернационалистов. Наши местные «афганцы» узнали про его полотно и приехали посмотреть. И знаете – это я видела сама: стоят перед картиной взрослые мужики, а у них на глазах слезы… Потом спросили его, мол, скажи, сколько стоит – мы купим. Но он им ее так подарил, сказал, что со своих денег не берет.

– А он, как бывший «афганец», в их объединении не состоял? – поинтересовался Гуров.

– Ну, он же вековечный одиночка… – покачала головой Таисия. – Правда, потом, после того как подарил картину, иногда к ним наезжал.

– А что на ней было изображено? – негромко спросила Мария.

– Бой, схватка с душманами. На переднем плане лежит смертельно раненный мальчишка-срочник. Он смотрит в небо, но, глядя на его лицо, сразу понимаешь, как ему хочется жить, как он хочет напоследок увидеть маму… – Таисия тягостно вздохнула.

Виталий ей рассказывал, что до Афгана он рисовал весьма посредственно. Он считал, что талант в нем пробудился после третьего, самого тяжелого, ранения. Лунный не помнил, что с ним было и где он был, когда его накрыло залпом душманского миномета. Никаких «световых туннелей» не запомнил – ничего. Была лишь одна чернота, непроглядная темень, полное небытие. А когда очнулся, увидел лежащий рядом с ним на тумбочке карандаш и листы бумаги – все это оставил кто-то из выписавшихся раненых. И ему вдруг очень захотелось нарисовать все то, что он видит в окно. Кое-как приподнявшись, он взял с тумбочки бумагу, карандаш и нарисовал. Все, кто был рядом, от удивления впали в ступор – как здорово у него получается. Вот так, был уверен Лунный, он и стал художником…

На вопрос Станислава, осматривала ли Таисия тело Виталия в гробу после того, как его привезли из центральной райбольницы, находила ли она следы вскрытия, женщина лишь беспомощно развела руками:

– Нет, это было выше моих сил. Ну, так районные врачи же дали свое заключение? В бумаге было написано, что смерть наступила из-за остановки сердца.

Немного поколебавшись, она призналась, что ей и поныне чудится, будто Виталий хоть и умер, но все равно каким-то чудом до сих пор жив.

– Понимаю, что это не так, что его нет, а услышу где-то за окном чьи-то шаги, и – сердце аж заходится: он идет!

– М-да-а-а… – Крячко ущипнул себя за мочку уха. – Все же напрасно вы его не осмотрели… А что, если его не вскрывали? И если он выглядел спящим, то с похоронами стоило бы и повременить…

Слушая его, Таисия вдруг побледнела, ее глаза расширились, и она, покачнувшись, едва не упала на пол. Опера вовремя успели подскочить к ней с обеих сторон и подхватить под руки, после чего осторожно усадили на диван. Прижав руки к груди, Таисия, покачала головой:

– Вы подозреваете, что его могли похоронить живым? О боже!.. Вообще-то я и сама не раз об этом думала! Но гнала эти мысли прочь, вроде того, пустая бабская блажь. А сейчас вот вдруг осознала: а ведь он и в самом деле был жив! Господи! Почему я им поверила? Почему их не остановила?!

– «Их» – кого вы имеете в виду? – уточнил Гуров.

– Местное начальство. Когда Виталия отвезли на медэкспертизу, наш староста Степаныч – мужик он тут авторитетный, конкретный – сразу всей деревне объявил: завтра Витальку привезут, завтра же его и похороним. Я хотела вмешаться, но… Кто я Виталию? Встречались мы с ним тайком – он не хотел огласки. И что бы я сказала? Мне кажется, что он жив? Ну, покрутили бы пальцем у виска… А его и в самом деле похоронили живым – это я теперь точно поняла. Скажите, это ведь правда, что те, кого похоронили живыми, в гробу переворачиваются, чтобы надавить спиной на крышку гроба и попробовать выбраться?

Приятели молча переглянулись, и каждый в глазах другого прочитал: «Вот, надо же было затронуть эту тему! И что теперь делать?!! Как бы от переживаний рассудком не повредилась…»

Словно подтверждая их мысли, Таисия чуть слышно произнесла:

– Я же теперь жить не смогу!.. Я с ума сойду, думая о том, что Виталю могли похоронить живым. О боже! Слушайте… Вы же в полиции работаете? Вы мне не поможете получить разрешение на то, чтобы… Ну, как это называется? Ну, когда умершего выкапывают?

– Вам нужно разрешение на эксгумацию его тела? – понимающе переспросил Лев.

– Да, да! Именно так! Вы поможете?

– Таисия Николаевна, – покачал головой Стас, – а для чего вам это нужно? Ведь в любом случае он… не жив. Что вам это даст?

Чуть раскачиваясь из стороны в сторону, женщина сбивчиво пояснила, что все она понимает, но ее невыносимо гнетет и мучает вопрос: был ли он жив в момент погребения? Если не был, то она закажет в церкви большой молебен и будет дальше жить спокойно, с облегченной душой. А если нет… Да, разумеется, для нее это станет страшным ударом. Но она хотя бы перестанет терзаться неизвестностью.

– От кого-то я слышала такое выражение: лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Для меня лучше будет пережить этот ужас, отплакать, откричать… Но это в любом случае будет означать конец неизвестности. Вы поможете? – жалобно спросила Таисия.

– Да, мы поможем! – твердо пообещал Лев, проигнорировав запредельно недоуменный взгляд Станислава (зачем обещаешь невыполнимое?!!). – И пара последних вопросов. Если у вас с ним родился общий ребенок, почему вы не жили вместе? За день, за два до того, как он умер, вы не припомните, к нему кто-то приходил?

Таисия пояснила, что несколько раз предлагала Виталию переехать к ней – у нее и дом побольше, и быт получше налажен. Но причина его нежелания была все та же: он был и хотел остаться одиночкой, так как с юности привык жить один. Ну, а она, уловив в Лунном такие черты, как нелюдимость и склонность к полному одиночеству, даже забеременев, старалась их отношения не афишировать. И даже родив, никому не сказала, кто отец ребенка. Хотя, если по совести, это было своего рода «секретом Полишинеля» – вся деревня и так знала, от кого она родила второго.

– Знаете, мне хватало и того, что мы с ним время от времени встречались. Мне не надо было просить его о помощи – он сам как будто чувствовал, когда мне нужны были деньги. Кстати, на первого моего сына Ванюшку он всегда давал денег, как своему родному. И игрушки ему покупал, и к школе помог собраться… А что касается посторонних, кто мог побывать у Виталия перед тем, как его не стало, то я, к сожалению, те два дня постоянно была в бегах. То работа, то Ванюшка сильно ушибся, сидела с ним… Хотя да, я слышала, что к нему кто-то приходил… Знаете, если вас это интересует, я обязательно всех в деревне расспрошу – вдруг кто-то это вспомнит? Только, пожалуйста, не забудьте о моей просьбе…

Оставив ей визитку, компания отправилась в Проклово. И даже когда Савиновка осталась далеко позади, в машине продолжался еще там начатый разговор. Крячко, лишь только сев в свое авто, с упреком спросил у Льва:

– Лева, ну, зачем ты пообещал этой бедолаге эксгумацию? Ты же сам знаешь, какие с этим осложнения! А она теперь будет надеяться…

– А я пообещал не с пустого… У меня появилось подозрение, что Лунного могли отравить, тем более что есть кому его ненавидеть и желать ему смерти. Поэтому в Проклове сейчас надо будет встретиться с медиками и выяснить результаты вскрытия. Если только оно проводилось. Заодно пообщаемся нашими здешними коллегами. Ну, и в музее, понятное дело, побываем… – с улыбкой взглянул он на Марию, задумчиво смотревшую в окно.

– То есть ты решил взяться за это дело… – В голосе Стаса звучали нотки упрека и некоторого разочарования.

– Да, скорее всего… – уверенно кивнул Гуров. – Правда, не знаю, как на это посмотрит Петро. Но, на мой взгляд, эксгумировать Лунного нужно обязательно – пусть его происследует Дроздов. И если в его останках обнаружится яд, какой-нибудь токсин, то тогда надо будет возбуждать уголовное дело по статье «Умышленное убийство».

Пожав плечами, Станислав издал неопределенное «Хм-м-м-м…», после чего с сомнением в голосе спросил:

– А ты уверен, что через три года в останках Лунного еще хоть что-то можно найти? Я понимаю, что неорганические яды, типа соединений ртути и мышьяка, выявить можно и через тридцать, и через триста лет. Но если его отравили чем-то типа опиатов? Они за три года в трупе сохранятся?

– Знаешь, хороший эксперт сможет выявить все, что угодно, – убежденно парировал Гуров. – Помнишь, был случай, когда отравили банкира Отпорова? Прошло два года, как его похоронили, а наша лаборатория все равно смогла установить наличие следов ядовитого подвида гриба паутинника. И его жена с любовником сели как организаторы и исполнители убийства. Посмотрим! Мне кажется, тут тоже что-то должно нарисоваться.

Он повернул голову к Марии и спросил:

– Наверное, уже жалеешь, что поехала с нами? Да, в нашем деле оптимистичная информация бывает редко. Чаще – сплошной негатив…

– Нет, не жалею… – На лице Строевой промелькнула слабая тень улыбки. – Даже наоборот, почувствовала себя причастной к реальной жизни, ко всем ее сторонам. Да, и к грустным в том числе. Наверное, надо почаще ездить в провинцию и знакомиться с жизнью тех, кто там проживает постоянно. Я только сейчас ощутила, как далеко все это от нашей, я бы так назвала, «пластмассовой» столичной жизни. Здесь если любят – так любят, если ненавидят – так ненавидят. Я только сейчас вдруг уловила, какой должна быть моя героиня в нашей новой постановке. Я долго искала ее образ и никак не могла найти. А тут – вот он, готовый, как бы созданный для сцены: простая сельская библиотекарша Таисия, пережившая две жизненные драмы, потерявшая двух любимых мужчин…

«Мерседес» Станислава проворно мчался по растресканному асфальту третьеразрядной внутрирайонной трассы. Мимо проносились пруды и озерца, над которыми кружились какие-то птахи наподобие луговых чаек. Уже покрывшиеся густой зеленью перелески колыхались под порывами ветра. По виднеющейся в отдалении железной дороге длинной зеленой гусеницей катил поезд… Еще минут через десять пути впереди показались ряды пятиэтажек. Взглянув через салонное зеркало заднего вида на Марию, Крячко поинтересовался:

– Ну, и куда мы для начала двинемся? Я бы поехал к эскулапам… Или в музей?

– Да нет, едем к лекарям… Где тут центральная райбольница? – Гуров сунул руку в карман, но Мария его опередила:

– Уже ищу… – пошарила она в своем смартфоне. – Вот, улица Сосновая, если смотреть по интернет-карте – больница где-то в самом ее конце. Нам сейчас нужно ехать прямо, потом на улице Клары Цеткин свернуть вправо, затем снова влево, на Сосновую.

– Оч-чень хорошо! – прокомментировал Станислав, огибая маршрутный автобус, остановившийся у павильона автобусной остановки для высадки и посадки пассажиров.

Главврач райбольницы визиту оперов очень удивился и даже несколько был им встревожен. Он внимательно выслушал нежданных гостей, которых с какой-то стати заинтересовали обстоятельства кончины и погребения жителя заурядной деревни, пусть даже он и самодеятельный художник. Нет, в самом деле! Тут, случается, такие люди прощаются с этим миром!.. О-о-о! И крупные бизнесмены, и чиновники, и (что уж там лицемерить?!) крупные представители криминального мира… Их смерть – это да, это событие! А десятки и сотни кончин рядового сословия – это всего лишь заурядная, скучная статистика…

Но тем не менее он старательно ответил на вопросы визитеров, хотя и несколько пространно, с некоторым даже пафосом. По его словам, сам он не в состоянии чисто физически контролировать патологоанатомическое освидетельствование каждого усопшего. Их в иные дни (преимущественно после праздников) везут по несколько человек. А специалистов такого профиля – поди поищи! А три года назад, когда умер тот савиновский художник, здесь и вовсе работал выпивоха и бездельник. Он мог по несколько дней вообще не появляться на работе. А потом, когда все-таки выходил, проводил вскрытия «ускоренно-групповым» методом. Это означало, что он лишь формально осматривал тела и, якобы проведя вскрытие, писал «потолочные» заключения. Поэтому не редкостью было такое, что погибший в ДТП оказывался умершим от цирроза печени, а жертва падения с высоты – скончавшимся от рака легкого.

– В прошлом году мое терпение лопнуло, и я его с треском выставил с работы. Благо удалось найти другого специалиста. Поэтому дать гарантии на сто процентов, что художник из Савиновки был вскрыт, я никак не могу. Может быть, его и в самом деле не вскрыли. Может быть! Не исключаю… – сокрушенно развел руками главврач.

Опера вышли из административного корпуса крайне раздосадованными и раздраженными. Так или иначе, но их худшие предположения подтверждались. Мария, которая осталась сидеть в машине, по их виду сразу поняла, что результаты визита далеки от того, какой они ожидали. Узнав о том, что ситуация с уточнением факта смерти Лунного осталась неопределенной, она тоже не на шутку огорчилась и чуть слышно произнесла:

– Выходит, его и в самом деле могли похоронить живым?

– Чисто теоретически! – попытался успокоить ее Гуров. – Реально это было и остается под большим вопросом!

– Лева, я все это понимаю… – На лице Марии промелькнула грустная улыбка. – Но душа у меня все равно не на месте. Она словно попала в какие-то тиски и не может из них вырваться. Теперь я тоже буду настаивать на том же, на чем настаивала и Таисия: вскрыть могилу и проверить, отчего и как умер Виталий Лунный. Хорошо? Если получится так, что Петр Орлов будет против, скажи, что я тоже на этом настаиваю. Если, конечно, мое мнение для него что-то значит…

– Твое мнение?.. – многозначительно хохотнул Крячко. – Да твое мнение для него значит намного больше, чем мнение нас обоих с Левой. Честно, честно! Так что я тоже это предложение поддерживаю. И считаю, что нужно выполнить эту процедуру не позже чем завтра. Вот так! А то, может быть, и сегодня…

Следующий свой визит они нанесли в Прокловский райотдел. Здесь тоже были несколько ошарашены прибытием представителей главка. Из-за этого здание райотдела на какое-то время превратилось в разбуженный улей. Из кабинета в кабинет потянулись слухи и слушки. Всяк на свой лад интерпретировал то, ради чего к ним приехали «столичные шишки». Из разговора с начальником ОВД – моложавым, чернявым подполковником опера узнали, что здесь вообще не в курсе дела, что творилось и творится в Савиновке. Общий смысл сказанного подполковником сводился к одному: ну, есть же там участковый, ну вот, к нему и все вопросы. Хотя… Тот участковый, что работал три года назад, давно уже уволился и уехал в другие места. А тот, что работает сейчас, – совсем зеленый пацан, который едва смог изучить свою подведомственную территорию. Да и то, скорее всего, не до конца.

– Поверьте, рад был бы вам помочь, но… Даже не знаю чем! – огорченно развел руками подполковник. – Но обещаю, что этот вопрос обязательно возьму на заметку, и если мне что-то удастся выяснить, сразу же вам сообщу.

Оставив и ему свои визитки, опера и Мария отправились в местный музей краеведения. Немного попетляв по улицам, они остановились в старой части города у двухэтажного особняка старинной постройки с табличкой на стене, извещавшей о том, что когда-то это был дом купца второй гильдии Никифора Хомячкина. Здание музея располагалось в центре заброшенного парка и поэтому со всех сторон было окружено зеленой стеной разросшихся кленов. И хотя за этот день всевозможных «сюрпризов» выпало уже немало, здесь их тоже ждало нечто неожиданное. Когда они, подрулив к парадному входу, вышли из машины и направились к массивной дубовой двери, сработанной мастерами еще позапрошлого века, им навстречу опрометью вылетела женщина, которая трясущимися руками начала запирать ее на замок.

– Ну вот! А мы хотели посмотреть, что тут у вас интересного… – со значением в голосе проговорил Станислав.

– Простите, но мне сейчас не до этого! – нервно поворачивая ключ в замке, ответила женщина. – Я только что обнаружила крупную кражу! Вы представляете, какое у нас ЧП?! Я уже вызвала полицию. Так что сегодня, уж извините, никаких экскурсий! Господи, господи! Что за несчастье?!!

Опера переглянулись между собой, начиная смутно догадываться, что именно было похищено.

– Обалдеть, какой «прикол»! – доставая из кармана служебное удостоверение, вздохнул Крячко. – Ну, вообще-то мы тоже из полиции! Главное управление угрозыска: полковник Крячко, полковник Гуров.

– И вы тоже из полиции? – с сомнением в голосе спросила женщина, окинув взглядом Марию, которая тоже вышла из машины.

– Нет, это прима московской сцены Мария Строева… – деловито пояснил Стас.

Глаза только что безутешно стенавшей женщины изумленно расширились, на лице появилась растерянно-радостная улыбка, и она с каким-то даже благоговением воскликнула:

– Вы – Мария Строева?! Боже! Мне ведь никто не поверит, если скажу, что у нас побывала сама Мария Строева! Здравствуйте, добро пожаловать! Я – директор музея Ворчунова Анна Романовна. Господи, какая приятная неожиданность… Мария Леонидовна, а мы могли бы с вами сфотографироваться? Этот снимок, поверьте, стал бы одним из самых популярных экспонатов нашего музея!

Судя по всему, ее настолько ошеломил визит актрисы Строевой, что она мгновенно забыла обо всех горестях и печалях в связи с произошедшей кражей.

– Хорошо, я согласна! – улыбнувшись, кивнула Мария.

Они с директоршей встали рядом на фоне большого куста жимолости, и Гуров, взяв планшет Ворчуновой, сделал несколько кадров.

– Мария Леонидовна, – не на шутку расходилась директор музея, – а я могла бы вас попросить сделать запись в книге почетных посетителей? У нас там уже есть космонавт Веселовский, хоккеист Таранов. И… Если вы, конечно, согласитесь, то мы будем иметь счастье видеть и ваш автограф.

– Разумеется, я сделаю запись… Только для этого нам сначала надо бы войти внутрь… – Мария снова улыбнулась и, чуть пожав плечами, указала на входную дверь.

– Ну, конечно, конечно! – Ворчунова, как видно, уже напрочь забыв о похищенной картине, открыла замок и распахнула дверь настежь. – Сегодня у нас выходной, но я так рада, что пришла сюда, иначе мы бы разминулись.

Все вместе они вошли в просторный вестибюль, где стояло несколько просторных шкафов-витрин, в которых экспонировались изделия здешних предприятий и творения местных умельцев по гончарной и кузнечной части, а также резчиков по дереву. Окинув взглядом деревянные скульптурки и расписные глиняные горшки, Мария оценила их однозначным:

– Великолепно!

Достав из сумочки авторучку, в толстой книге с красными массивными обложками, которую директорша музея достала из стеклянного, запертого на ключ шкафа, на свободной странице она вывела своим аккуратным, красивым почерком: «Мои наилучшие пожелания городу Проклово, всем жителям этого замечательного района, а также хранителю исторической памяти этой земли – Прокловскому музею краеведения и его руководителю – Ворчуновой Анне Романовне. Всем здоровья, удачи и новых творческих побед! Мария Строева».

Заглянув на предыдущие страницы, где были записи космонавта и хоккеиста, она с улыбкой просмотрела пожелания своих предшественников и, одобрительно кивнув, повернулась к Ворчуновой:

– Ну, вот, как бы все… Я длинно писать не умею…

– Огромное вам спасибо, все сказано замечательно! – восхитилась директор музея. – Я вам очень благодарна, что вы нашли возможность к нам заглянуть. Вы знаете, когда я обнаружила, что картины нет, то со мной чуть не приключился инфаркт. А вот вы появились, и сразу отпустило… Кстати, а вы ведь тоже, я так поняла, люди в своих кругах известные и уважаемые? – вопросительно взглянула она на Гурова и Крячко.

– Спрашиваете! – Стас привольно расправил плечи и воодушевленно заговорил с восторженным пиететом: – Да Лев Иванович, можно сказать, живая легенда угрозыска. Для него нет дел, которые он не мог бы раскрыть!

– Станислав Васильевич как всегда скро-о-мничает… – с веселой мстительностью посмотрел на Стаса Лев и продолжил: – Все норовит остаться в тени… А ведь большая часть того, что мне удалось сделать, принадлежит ему! Ему, нашему несравненному оперу, в сравнении с которым и Шерлок Холмс, и Мегрэ – слабаки и дилетанты. Так что, если говорить о легендах, то это еще вопрос – кто из нас в большей степени заслуживает такой оценки…

– Как здорово! – восхитилась Ворчунова, даже не заметив этой пикировки. – Тогда очень бы просила и вас обоих тоже оставить свои автографы.

Стас, край, как не любивший сочиняловщины, с неохотой взял со стола авторучку и несколько коряво вывел на толстой муаровой бумаге: «Счастлив увидеть Проклово. Полковник Станислав Крячко». Закончив писать, он, с многозначительной усмешкой подмигнув, протянул авторучку Гурову, как бы говоря: ну, давай, давай, покажи свой сочинительский талант! С невозмутимым видом тот спокойно написал: «Восхищен. Полковник Гуров». Положив авторучку, он вежливо обратился к Анне Романовне:

– А вы не могли бы рассказать нам о пропавшем полотне и обстоятельствах его похищения?

Кивнув, та посетовала, что пропало одно из самых выдающихся полотен местного самодеятельного живописца Виталия Лунного – «Портрет Вечности». Вместе с тремя другими полотнами оно досталось музею по завещанию автора. И, что интересно, очень скоро эти картины стали, можно сказать, гвоздем всей здешней музейной экспозиции. Если ранее, как это часто бывает в провинциальных музеях, за день здесь появлялось не более десятка человек, то с некоторых пор местные жители стали ходить сюда, что называется, косяками.

– На картины Лунного иные готовы были смотреть часами. И, разумеется, больше всего зрителей было у «Портрета Вечности»… – сокрушенно вздохнула она. – Но потом по ряду причин нам пришлось это полотно убрать в запасник. Как-то сюда пришла взглянуть на работы Лунного супруга главы нашего района Виктора Николаевича Ляжина. Она частный предприниматель, у нее своя небольшая дизайнерская студия. И вот ей в момент просмотра картины вдруг стало плохо, и она упала в обморок. Пришлось даже вызывать «Скорую»…

Как далее рассказала Ворчунова, глава района был крайне раздражен случившимся и приказал все картины Лунного из экспозиции убрать. Музейщикам еле удалось отстоять оставшиеся три полотна. С той поры «Портрет Вечности» находился в чулане с другими, временно невостребованными экспонатами. Теперь увидеть эту картину желающие могли, лишь попросив директоршу открыть запасник. И такое, надо сказать, случалось не так уж и редко. Что интересно, «Портрет Вечности» и в дальнейшем не раз являл свои необычные свойства. Внезапно бросил пить и стал ярым трезвенником всем известный местный «синяк» Бутылек. И только после этого многие горожане с удивлением вдруг узнали, что его фамилия – Толстой и что он в самом деле каким-то боком приходится родственником великому писателю.

Было два случая, когда пришедшие взглянуть на полотно занудливые меланхолики ушли из музея оптимистичными сангвиниками. Кто-то вдруг нашел в себе дар перевоплощения и стал актером местного драмтеатра. Но были и случаи иного рода. Посетив краеведческий музей, вскоре покончил с собой замначальника районной полиции. Он застрелился из табельного пистолета, оставив записку: «Так будет справедливо!» И только тут все вспомнили, как одно время ходили глухие слухи, будто он сотворил нечто крайне нехорошее, а вместо себя отправил за решетку на десять лет ни в чем не повинного парня. Отбыв всего три года, тот погиб при невыясненных обстоятельствах… Вполне возможно, картина каким-то неведомым образом пробудила в полицейском начальнике крепко спавшую совесть, и он, не выдержав ее угрызений, решил свести счеты с жизнью.

После этой истории число рвущихся увидеть картину резко сократилось. Особенно из числа должностных лиц. А уж когда жена главы после того случая с обмороком без видимых причин вдруг подала на развод и уехала из города, желающих полицезреть «Портрет Вечности» стало совсем мало. И вот теперь это полотно исчезло. Просто исчезло, словно растворилось в воздухе. Замки на обоих экспозиционных залах взломаны не были, сигнализация на входе исправна, и тем не менее картины – как не бывало…

– Вы знаете, я это как будто предчувствовала! – проводив гостей к запаснику, рассказывала Ворчунова. – Утром проснулась, а душа не на месте. Вот кажется мне, что здесь что-то нехорошее произошло, и все тут! Ну, я это списала на свою чисто бабскую мнительность. Что, думаю, зря колготиться? Но оно из головы никак не идет и не идет! За что ни возьмусь – все из рук валится. Решила: дай схожу. И вот – на тебе! Картины нет! Я сначала осмотрела все экспозиции, все редкости – там никаких проблем. Все цело, все на месте! Уж собралась домой идти, и тут мне в голову стукнуло – дай-ка гляну в запаснике! Зашла, и… Чуть сердце не остановилось. Вот, смотрите! Замок без следов взлома, все решетки, все двери целы. А картины нет! – открыв дверь запасника, всплеснула она руками.

– Хорошо, мы сейчас здесь посмотрим, что да как, а вы, Анна Романовна, пока, как говорится, суд да дело, покажите Марии Леонидовне оставшиеся картины Лунного. Хорошо?

– Да, конечно, конечно! – закивала та. – Идемте, Мария Леонидовна! Уверяю – равнодушной они вас не оставят!

О чем-то негромко беседуя, дамы отправились в соседний зал, а опера, принеся из машины «дежурный чемоданчик» Стаса, приступили к обычной сыщицкой рутине. Они осмотрели через специальное компактное электронно-оптическое устройство врезной замок двери запасника и почти сразу же обнаружили следы отмычки. Это означало, что здесь поработал опытный вор со стажем. Но как он мог проникнуть в помещение? Стас предположил, что вор перед закрытием пришел в здание как обычный посетитель, спрятался, а ночью забрался в запасник и унес оттуда картину.

Однако Гуров с этой версией не согласился. Если вор пришел как посетитель, то куда он мог спрятаться в этом не самом просторном здании? К тому же, рассказывая о системе охраны музея, Ворчунова сообщила, что перед уходом с работы его работники тщательно осматривают каждый уголок. Закончив с этой мимолетной дискуссией, напарники продолжили поиски, и очень скоро это дало свои результаты. Найдя в конце коридора еще одну наглухо закрытую комнату, они проверили и ее замок. Его тоже кто-то вскрывал отмычкой. Открыв замок предоставленным им ключом, опера вошли в это явно подсобное помещение и среди кучи старых стульев, столов, шкафов обнаружили спрятанную под хламом раму картины. По всему было видно, что находится она здесь максимум сутки. Кто-то снял с нее полотно, поскольку с рамой его вынести, скорее всего, было бы невозможно. Осмотрев помещение, в дальнем углу под грудой ломаной мебели они нашли пролом в полу, ведущий на первый этаж.

А спустившись этажом ниже, в чуланчике с метлами, швабрами и лопатами нашли еще один пролом, ведущий в подвал под зданием. Опера вышли на улицу и, разыскав дверь подвала, убедились в том, что она заперта снаружи большущим навесным замком. Сразу же появилось предположение, что где-то сбоку должен быть какой-то потайной лаз. Но где? В этот момент на улицу вышли Мария и Ворчунова. Узнав о предварительных результатах поиска пропажи, директорша лишь горестно вздохнула и открыла вход в темный замусоренный подпол.

– Мы уже давно планируем очистить и обустроить этот подвал, чтобы сдать его в аренду какому-нибудь предпринимателю под кафе или бистро, – чуть смущаясь, пояснила она. – Тут в чем суть проблемы? Здание музея ветхое, ему нужен хотя бы косметический ремонт. Районные власти денег не дают, а нам самим где их взять? Кроме того, в помещении кафе можно было бы выставлять некоторые наши экспонаты. Глядишь, после этого кто-то из посетителей и захотел бы посмотреть основную экспозицию… Ну а что делать? У меня вахтеры и уборщицы работают чуть ли не на голом энтузиазме…

Подсвечивая фонариком, Лев и Стас спустились вниз и всего в нескольких метрах от входа увидели зияющую дыру в кирпичной кладке стены подвала, свежую кучу земли и куски битого кирпича на полу под этой норой. Судя по диаметру норы, по ней в подвал запросто мог пробраться взрослый мужчина среднего телосложения. Сориентировавшись на местности, Гуров попросил:

– Стас, дойди до кустов в той стороне, – указал он на стену подвала. – Думается мне, начало норы должно быть там.

– Добро! – кивнул тот и вышел наружу.

Вскоре из норы донесся его приглушенный голос:

– Лева, тут действительно начало норы. Натоптано здорово, собака след возьмет наверняка!

Тоже поднявшись наверх, Гуров прошел к кустам и увидел зев вырытого в земле вертикального лаза, ведущего вниз, в который уже спустился Стаснислав.

– Ну и что там? – поинтересовался он, наклонившись над лазом.

– В сторону здания ведет горизонтальный штрек. Так что вывод очевиден: вор по лазу проник в подвал, проломил уже гниловатый пол, и… Ну, остальное понятно! – Поднявшись на руках, Стас выбрался из лаза.

– Но только здесь нужно учесть то, что, скорее всего, этот вор хорошо знает здание музея! Можно сказать наверняка, что в недалеком прошлом он кем-то здесь работал.

– Слушай, Лева! Надо с местных «проставу» стребовать – мы за них уже половину расследования провели! – смеясь, отметил Крячко.

Они вернулись к парадному входу и увидели перед музеем белую «десятку» с «люстрой» на крыше. Глядя на машину коллег, Стас саркастично заметил:

– Да-а-а-а… Не прошло и полгода!

Подойдя ближе, опера сразу же поняли: между прибывшими полицейскими и директором музея разговор идет какой-то излишне напряженный, даже нервный. Прибывших было трое – капитан лет тридцати, совсем еще молодой лейтенант и сержант средних лет. Скорее всего, шофер. И если лейтенант с сержантом стояли молча, явно чувствуя себя не в своей тарелке, то капитан, судя по его размашистым жестам, ощущал себя неким «хозяином положения». На его худом носастом лице было, можно сказать, написано упоение своей «самостью». При этом и Мария, и Ворчунова выглядели несколько растерянными.

– Лева, нутром чую: этот капитанчик – чмо, каких поискать! – чуть слышно констатировал Станислав.

– Похоже на то… – усмехнулся Гуров.

Услышав их голоса и звук шагов, все разом обернулись в их сторону. И если во взгляде «фитиля»-капитана с замашками заносчивого фанфарона читалась высокомерная спесь, ощущение службистского всемогущества, то его спутники, судя по всему, этих настроений не разделяли. Во взгляде Марии горело возмущение, а вот на лице директорши музея были написаны растерянность и даже испуг. Стискивая руки, она умоляюще посмотрела на оперов. Подойдя поближе, Лев невозмутимо поинтересовался:

– Что здесь происходит?

– Кто такие?! Ваши документики! Ж-живо! – развернувшись к нему и выпятив грудь, «с понтами» потребовал капитан, в какой-то мере спародировав Попандопуло из «Свадьбы в Малиновке».

– Документики? Пожалуйста… – Гуров не спеша достал из кармана удостоверение и, развернув, показал всем троим. – Для особо неграмотных поясню устно: мы оперативные сотрудники Главного федерального управления уголовного розыска, полковник Гуров и полковник Крячко. Еще вопросы есть? Вопросов нет. Отлично! Так, капитан, показывай свой документ.

Тот нехотя достал свою «ксиву» и нервно развернул ее перед операми.

– Ефашкин Ревмир Андреевич… – вслух прочел Станислав и тут же повторил недавний вопрос Льва: – Так что же здесь, будьте добры сказать, происходит?