ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. АСТРОПЛАН ЛЕТИТ НА ВЕНЕРУ

Опираясь руками на края верхнего люка, академик Николай Петрович Рындин еще раз взглянул на горный пейзаж, расстилавшийся перед астропланом. Он с наслаждением вдыхал свежий воздух горной долины, ощущал мягкое тепло утреннего солнца, ласковое прикосновение ветерка к седым волосам. Со склонов долины донеслись неясные, приглушенные звуки, будто там глухо рокотал прибой. Николай Петрович обернулся.

Десятки тысяч людей, разместившихся на высоких склонах на расстоянии километра-полутора отсюда, заметили в бинокли седую голову академика, показавшуюся над люком межпланетного корабля, и дружными рукоплесканиями приветствовали командира астроплана.

Люди прощались с отважными участниками первой советской межпланетной экспедиции.

Широкая долина с трех сторон замыкалась крутыми склонами гор, по которым взбегали вверх, сияя изумрудной зеленью, словно умывшиеся в недавнем утреннем дожде, густые рощи. И лишь на востоке, куда только что задумчиво смотрел академик Рындин, эти склоны расступались, открывая глазу далекий горный пейзаж, увенчанный вознесшейся к голубому небу высокой и неприступной снежной вершиной. Глубокие ущелья и скалистые пики, стремительные обрывы и пологие скаты теснились в хаотическом нагромождении, будто стремясь к далекому и величавому в своем извечном покое Казбеку. Это было прихотливое царство изломанных, пересеченных линий, зигзагов, острых и тупых углов, которые застыли здесь в первозданном беспорядке, так, как захотелось когда-то природе и ее стихиям, комкавшим и ломавшим в доисторические времена покорную земную кору.

Тем более поразительной среди всего этого хаоса казалась тонкая прямая линия, которая словно по линейке прочертила с запада на восток причудливый горный рельеф. Линия эта выходила из глубины долины и устремлялась к вершине Казбека. Она взлетала над ущельями и обрывами, поддерживаемая стройными, сплетенными из металлического кружева эстакадами. Неудержимо прокладывая путь среди огромных скал и уходя все выше и выше, линия делалась тоньше и незаметнее, пока взгляд, наконец, не переставал совсем различать ее в туманной облачной дымке, у далекой белоснежной вершины.

И трудно было предположить, что тонкая линия, протянувшаяся на многие десятки километров между вершиной Казбека и долиной и легко пересекающая ущелья глубиной в несколько сот метров, представляет собой на самом деле массивную двухрельсовую дорогу шириной около десяти метров.

Для чего же предназначалась эта удивительная железная дорога, если между ее рельсами можно было легко установить поперек большой вагон? Почему она проложена на дикую и безлюдную вершину Казбека? Отчего эта дорога на всем ее протяжении не отклоняется ни на йоту от линии земной параллели, идущей, как известно, с запада на восток?

В глубине долины, там, где кончалось полотно этой дороги, возвышался огромный ангар без боковых стен. На высоких подпорахфермах покоился широкий свод. Именно сюда, в открытый ангар, входили рельсы стальной дороги, протянувшейся к Казбеку.

Под высоким сводом виднелось неподвижно стоявшее на рельсах огромное сооружение. Оно напоминало реактивный самолет, но самолет гигантских размеров и еще более стремительный по своим очертаниям. Длинное веретенообразное тело его сверкало, как зеркало: настолько безупречно была отшлифована поверхность, на которой нельзя было обнаружить даже следа заклепки или сварки швов. Прозрачный материал иллюминаторов в носовой части органически сросся с бледно-розовым металлом корпуса. Сам корпус, заостренный спереди, как игла, постепенно утолщался, а затем снова суживался. Около хвоста из корпуса вырастали небольшие, направленные назад крылья. Они были так малы сравнительно с размерами всего аппарата, что трудно было поверить в их способность поддерживать в полете огромный металлический корпус.

Каждый конец крыла нес на себе небольшую продолговатую сигарку, заостренную спереди и с круглым отверстием сзади. Такое же отверстие, но гораздо больших размеров, было и в кормовой части самого корабля, снабженной одним вертикальным и двумя горизонтальными стабилизаторами. Весь аппарат, на корпусе которого крупными буквами было выведено «Венера-1», покоился, как в желобе, на широкой и массивной тележке. Ее колеса опирались на рельсы.

Все это было хорошо видно с зеленых склонов, где с каждой минутой становилось все больше и больше зрителей. Десятки тысяч людей съехались сюда, привлеченные на сей раз отнюдь не живописной кавказской природой. Специальные поезда, вереницы стратопланов и самолетов, нескончаемые потоки автомобилей привезли в эту горную долину делегации рабочих, колхозников, научных работников со всех концов Советского Союза, из народно-демократических республик и других стран мира. Склоны зеленой долины служили естественными ступенями огромного горного амфитеатра.

…Николай Петрович Рындин взволнованно прислушивался к далекому гулу приветствий. Через какие-нибудь четверть часа он со своими спутниками будет мчаться с невероятной скоростью в межпланетном пространстве. Ракетный корабль понесет трех астронавтов в неведомые просторы космоса, дальше и дальше в глубь бесконечного космического океана.

Что ожидает их там?.. Да разве можно, даже при самых глубоких размышлениях, предугадать то, что в действительности ожидает их на Венере?

Да, на этой молодой планете, по аналогии с Землей, должна протекать своя жизнь. Это понятно. Но какие формы приняла жизнь на Венере? Ведь ученые могли судить только по тем данным, которые предоставляла в их распоряжение Земля. Однако — разве этого достаточно? Разве мог бы, например, художник убедительно изобразить на своем полотне десяток людей, если бы он знал всего лишь одного-единственного человека, самого себя, и больше никого?.. Так и наука, знающая только земные условия жизни и больше никаких, — может ли она хотя бы приблизительно представить себе формы жизни на иной планете, пусть даже схожей по внешним, грубым признакам с Землей? Конечно, нет. Жизнь может принимать настолько разнообразные формы, настолько варьироваться, что было бы наивным проводить какие-либо далеко идущие аналогии и грубо уподоблять жизнь на Венере — земной. Но ведь тогда открываются возможности для самых неожиданных, невероятных форм жизни на Венере?.. Да, Николай Петрович Рындин не однажды думал об этом — и всякий раз прекращал такие размышления.

Неясный гул, доносившийся со склонов долины, усилился. Рындин машинально поднял руку, отвечая на приветствия. Его взгляд упал на часы.

— Одиннадцать сорок пять… Через пятнадцать минут — старт, — вслух подумал Рындин и, бросив последний взгляд на склоны, усеянные людьми, спустился по винтовой лестнице вниз.

Автоматический механизм звонко щелкнул, прижимая крышку люка, кривые рычаги выдвинулись из стены и, войдя в свои гнезда, герметически замкнули верхний люк. Николай Петрович с удовлетворением отметил, как безупречно действует автоматическое оборудование астроплана. Именно так — максимум автоматизации! Команда корабля должна лишь наблюдать за работой автоматов и, если надо, корректировать ее — таков был лозунг ученых и инженеров, конструировавших и строивших первый в мире пассажирский астроплан.

Металлический цилиндр, в котором спиралью вилась лестница, представлял собой своеобразный воздушный шлюз, замыкавшийся вторым, внутренним герметическим люком. Пользуясь шлюзом, можно было выйти из внутренних помещений ракетного корабля на его поверхность даже в межпланетном пространстве, потеряв при этом лишь незначительное количество воздуха.

За Николаем Петровичем автоматически замкнулся второй люк. Теперь кабины астроплана были полностью изолированы от внешнего мира. Ни один звук не долетал снаружи в его центральную каюту, где ждали Рындина его спутники — Вадим Сокол и Ван Лун.

— Через двенадцать минут отправляемся, молодые люди, — входя в каюту, обратился к ним Рындин.

Он сразу заметил недоумение на худощавом лице Сокола и насупившиеся брови Ван Луна. Появление Рындина, очевидно, прервало их оживленный разговор.

— Что-нибудь случилось? — осведомился Рындин, вопросительно глядя на товарищей. Они молчали. Наконец Ван Лун ответил:

— Вадим не хотел вас беспокоить, Николай Петрович. Но, думаю, нужно сказать. Вот, посмотрите.

Он протянул руку. На его смуглой ладони лежала обыкновенная черная пуговица, оторванная от одежды вместе с маленьким кусочком темно-синей материи. Рындин с удивлением посмотрел на пуговицу.

— Что это значит? — спросил он с недоумением.

— В астроплане кто-то был, — ответил Ван Лун. — Нашел это сегодня на полу. Синяя материя — не наша. У нас нет такой одежды. Пуговицу оставил посторонний. Он спешил, зацепился за что-то, оборвал пуговицу. Даже не заметил этого. Значит, очень спешил.

Профессор Ван Лун говорил с мягким, едва ощутимым акцентом, короткими, энергичными фразами, иногда с заметным трудом подбирая нужные слова. И от этого его речь казалась еще выразительнее.

Сокол пренебрежительно махнул рукой:

— Ну о чем тут говорить, Николай Петрович! Я осмотрел все помещения корабля. Никого, конечно, нет. Скорее всего эту пуговицу потерял кто-нибудь из механиков или уборщиков. Кстати, и комбинезоны у них синие. А Ван вечно преувеличивает!

Ван Лун молча взглянул на Сокола, и едва заметная ироническая улыбка приподняла кончики его полных губ. Эта усмешка будто всегда ряталась в узких глазах профессора, готовая в любую минуту оживить угловатые черты его умного лица. Ван Лун редко улыбался, еще реже смеялся; глубокие морщины на его моложавом лице и седая прядь в гладких, блестящих черных волосах красноречиво говорили о перенесенных им суровых и тяжелых испытаниях.

Николай Петрович озабоченно покачал головой. Несколько секунд он молчал, размышляя, а затем сказал:

— Приходится присоединиться к вашему предположению, Вадим. Вряд ли кто-нибудь посторонний мог проникнуть в астроплан, да и нечего ему тут делать.

Ван Лун промолчал. Сокол согласно кивнул головой.

— А сейчас прошу по местам, — продолжал Рындин твердо. — Через несколько минут — старт.

Оба его помощника быстро подошли к пневматическим гамакам, улеглись в них и закрепились широкими ремнями. Рындин прошел в навигаторскую каюту, помещавшуюся на самом носу корабля.

…Десятки тысяч биноклей следили за ракетным кораблем с высоких склонов долины: каждому хотелось заметить первое его движение, Но астроплан все еще стоял неподвижно, покоясь в желобе ракетной тележки, которая должна была унести его на вершину Казбека и оттуда, как катапульта, метнуть в пространство. Часовая стрелка нестерпимо медленно ползла к намеченному, известному каждому сроку — двенадцати часам дня. Время будто замерло, время остановилось…

Академик Рындин спокойным и сосредоточенным взглядом окинул еще раз такую знакомую ему навигаторскую рубку. Через два больших круглых иллюминатора из толстого органического стекла, не уступавшего по прочности стали, было видно чистое голубое небо.

Широкое, удобное кресло, находившееся перед пультом управления, приняло его в свои объятия. В этом кресле не было ни одного твердого выступа; мягкие, наполненные воздухом подушки окружали Рындина, поддерживали его спину и голову. Когда астроплан будет стремительно набирать скорость, перегрузка тела окажется слишком сильной, ее необходимо облегчить всеми способами. Ван Лун и Сокол в своих эластичных гамаках должны были хорошо себя чувствовать, несмотря на троекратную перегрузку, в конце концов допустимую для крепкого, здорового человека. Рындин не мог пользоваться гамаком в ответственный момент взлета: несмотря на полную автоматизацию работы двигателей, несмотря на телеконтроль с Земли, он все же обязан был следить за индикаторами и ни на секунду не оставлять приборы без наблюдения.

Уверенным движением Николай Петрович включил ток в сеть двигателей. Вспыхнула зеленая контрольная лампочка — маленький глазок посередине пульта. Все было в порядке. Затем он взглянул на оранжевую кнопку, включавшую ракетные двигатели на тележке.

Как только она будет нажата — двигатели тележки начнут работать и с огромным ускорением понесут астроплан по рельсовой дорожке на вершину Казбека. И в тот момент, когда корабль оторвется от тележки, продолжая по инерции свое движение в разреженном воздухе горных высот, автоматически включатся его собственные мощные ракетные двигатели, работающие уже на атомном горючем — атомите.

На весь этот период — с момента включения двигателей тележки до достижения астропланом нужной скорости — экипаж корабля мог быть свободен. Двигатели астроплана работали автоматически, а все коррективы в их работу должны были вносить с Земли инженеры, наблюдающие за полетом астроплана при помощи радиолокационных установок; по мере надобности они по радио могли воздействовать на работу двигателей. На этих же наблюдателей возлагалась задача следить и за выходом астроплана на курс в земной ионосфере.

Все, несомненно, было в полном порядке. Николай Петрович поднял от пульта напряженное лицо. Взгляд его остановился на множестве индикаторов, циферблатов, шкал… Это было очень сложное хозяйство. Сюда сходились провода от всех его автоматически работающих приборов. Навигатор, сидя в своем кресле, мог видеть, насколько точно и исправно работает любой прибор, любой аппарат; в случае малейшей неисправности под соответствующим циферблатом или шкалой, говорившей о работе аппарата, вспыхивала тревожная красная лампочка.

Прямо перед Рындиным ровным зеленоватым светом сиял прямоугольный зеркальный экран перископа астроплана, который позволял навигатору опять-таки не сходя с места видеть все происходящее вокруг корабля…

Светящиеся часы подтвердили, что до двенадцати остается минута — всего одна минута!

Резкий звонок предупредил лежавших в центральной каюте Сокола и Ван Луна. Лицо Рындина приняло суровое, решительное выражение, глаза сузились. Вот он, решающий, ответственный момент!

Рука Николая Петровича, лежавшая на пульте, едва заметно напряглась, нажимая оранжевую кнопку.

И в то же мгновение вздрогнули десятки тысяч людей на высоких склонах горной кавказской долины. Сквозь стекла биноклей они увидели под кораблем тонкие и прозрачные струйки газа. Но это был только один миг. Вслед за тем из сопел тележки вырвались прямые струи серого дыма. Межпланетный корабль мягко сдвинулся. Струи дыма превратились в бешено крутящиеся вихри. И астроплан, резко ускоряя движение, ринулся вперед. Только теперь до зрителей донесся звук работающих дюз, переходящий в высокий свист, словно кто-то разрывал бесконечный кусок шелкового полотна.

Секунда, две, три… Астроплан исчез, будто растворился в воздухе. Только наблюдатели на специальных вышках, где стояли стереоскопические подзорные трубы, заранее наведенные на вершину Казбека, отметили, как в одно из неуловимых мгновений над нею мелькнула крохотная темная черточка, оторвавшаяся от рельсовой дороги и исчезнувшая за горизонтом. Да на экранах радиолокационных приборов, чуть вздрагивая, обозначилась светящаяся кривая полета астроплана «Венера-1», покидавшего земную атмосферу…

В каюте корабля не было слышно звука работающих ракетных двигателей.

Николай Петрович почувствовал лишь, как потяжелело его тело, как оно начало плотно вдавливаться в эластичные подушки кресла. Затем тело будто налилось свинцом. Напряжение все усиливалось — скорость нарастала…

Рындин попробовал пошевелить рукой. Она почти не слушалась, отяжелевшая до такой степени, словно на ней висели гири. Перед глазами, переплетаясь, плыли фиолетовые круги…

А как чувствуют себя Сокол и Ван Лун?

Напрягая все силы, он дотянулся рукой до пульта и надавил на одну из кнопок. Вспыхнул желтый глазок сигнальной лампочки: включилась громкоговорящая телефонная установка.

— Как чувствуете себя, друзья? — с трудом произнес Рындин.

— Все в порядке, Николай Петрович, — услышал он голос Ван Луна, в котором также слышалась напряженность. — Думал, будет труднее. Но можно терпеть. Сколько набрали?

— Почти пять тысяч метров, — сообщил Рындин, взглянув на шкалу указателя.

Пять тысяч метров в секунду!

Скорость нарастала. Какая все же страшная вещь эта перегрузка! Если она превысит допустимые пределы, то будет действовать разрушительно на нервную систему и сердце человека, на органы его зрения и слуха.

Рындин знал, что перегрузка при ускорении астроплана окажется не более чем тройной. Но и в этом случае пассажиры вынуждены некоторое время ощущать утроенную силу тяжести. Его собственное тело, весящее в обычных условиях 75 килограммов, сейчас, в период ускорения, потянуло бы на весах целых 225 килограммов!

И это чувствуется заметно, даже слишком заметно! Сердце бьется резкими толчками, едва справляясь с массой крови, отброшенной ускорением назад. Тело ощущается как невероятно тяжелая каменная глыба…

Астроплан пронизывает ионосферу. Стрелка на указателе скорости подходит к отметке «9,0», потом приближается к цифре «10,0»… Превосходно!.. Только бы меньше было перед глазами этих надоедливых фиолетовых кругов; как они мешают, раздражают…

Мысли мечутся беспорядочно, но все время возвращаются к основному — к указателю скорости, неуклонно нарастающей и освобождающей астроплан от могучей силы земного притяжения. Стрелка указателя движется мимо отметки «11,0». Теперь остаются только десятые части километра, только сотни метров… не замедлится ли здесь ускорение?.. Нет, стрелка движется все так же ровно… отметка «11,3» пройдена… сейчас, сейчас… Вот она, решающая отметка — «11,5»!

И в то же мгновение Рындин почувствовал, как его тело рванулось вперед, удерживаемое только широкими ремнями, которыми он был прикреплен к креслу.

Стрелка указателя скорости уже не двигалась. Она замерла на отметке «11,5». Автоматическое устройство сработало безупречно: ракетные двигатели выключились. И все тело освободилось от давящей тяжести. Рындин почувствовал, как легко и свободно стало дышать. Он попробовал облокотиться удобнее на ручку кресла — и почувствовал, что мягкие подушки оттолкнули его вверх. Значит, уже невесомость? Тогда надо быть очень осторожным, с нею нужно освоиться. Могут появиться довольно неприятные ощущения, несмотря на большую предварительную тренировку, которую прошли участники экспедиции, несмотря на облегчающее действие принятых ими перед стартом специальных препаратов…

Николай Петрович медленно и аккуратно расстегнул замок широких ремней, прикреплявших его к сиденью, и оперся на ручки кресла. Этого движения было достаточно для того, чтобы кресло в ответ коварно отбросило его от себя в воздух. Он хотел ухватиться за ручкии не успел: кресло вдруг оказалось даже не внизу, а где-то сбоку и продолжало уходить в сторону и вверх. Каюта медленно поворачивалась вокруг Николая Петровича, висевшего в воздухе. Нет, оказывается, со всем этим не так легко освоиться!

Казалось, что он, Рындин, совершенно не двигается, а неподвижно висит в вязком, упругом воздухе. А каюта вместе со всем оборудованием все так же медленно вращается вокруг него. Пульт управления со стоявшим перед ним креслом был уже сбоку и внизу. Затем он вместе со всей каютой поплыл в сторону, будто намереваясь оказаться над головой Рындина.

— Нет, это решительно забавно! — вырвалось у Николая Петровича.

Конечно, во всем этом не могло быть ничего неожиданного ни для академика Рындина, ни для его спутников. Они были подготовлены к явлениям невесомости. Но одно дело — теоретическое представление и совсем другоефизическое ощущение. Рындин превосходно знал — теоретически! — как будет веста себя в условиях невесомости его тело и каким своеобразным будет поведение всех предметов в корабле. Все было именно так, как предполагалось. Но ориентироваться и управлять своими движениями на практике оказалось невероятно трудно. Каждое из них влекло за собою неожиданные результаты. Сложнее всего было освоиться с парадоксальным ощущением верха и низа.

«Верх» в каждое мгновение был там, где находилась в этот момент голова Николая Петровича, а «низ» — там, где оставались ноги. Сказывались земные привычки. Во всех случаях казалось, что тело остается неподвижным, а вокруг вращаются, поворачиваются и перемещаются стены каюты и ее оборудование. Взмах рукой направо — и вся каюта начинала поворачиваться туда же, а одновременно на него наваливалась левая стена. Взмах рукой в другую сторону — и снова вращение каюты, но уже в обратном направлении.

«Ладно, постараемся освоиться!» — решил Рындин.

Он дотянулся до ближайшей стены каютыили, скорее, заставил ее, как казалось, повернуться и приблизиться к себе. Здесь он крепко схватился за одну из многочисленных кожаных петель, вделанных в стены. Его тело от резкого движения ударилось о стену — и только сейчас академик Рындин по достоинству оценил предусмотрительность конструкторов внутреннего оборудования астроплана: стены и потолок каюты были обиты мягким, упругим материалом.

Теперь Николай Петрович, держась за петлю, легко перевернулся в воздухе и повис под пультом. Вероятно, со стороны поза выглядела бы диковинной. Но Рындин не замечал этого, ему было вполне удобно, — пока не портили дела резкие, нерассчитанные движения. Он лежал в воздухе совершенно свободно, не делая никаких движений и ни на что не опираясь. Межпланетный корабль будто остановился в пространстве, замер в полном покое — ни малейшей вибрации, ощущение абсолютной неподвижности!

Николай Петрович впервые весело улыбнулся: невесомость оказывалась чертовски занимательной! А как там товарищи? Рындин совсем забыл об этом: ведь они без его разрешения, конечно, не сдвинулись с места.

Пульт управления все так же висел над ним. Не выпуская кожаной петли из левой руки, Рындин дотянулся правой до пульта и включил громкоговорящий телефон. И тотчас Пульт качнулся и поплыл в сторону, хотя, конечно, в действительности оттолкнулся от него сам Николай Петрович.

Начальник экспедиции громко произнес:

— Можно оставить гамаки, товарищи! Все в порядке. Мы в межпланетном пространстве!